Добровольный нищий

Когда Заратустра покинул самого безобразного человека, ему

стало холодно и он почувствовал себя одиноким; ибо много

холодного и одинокого пронеслось по чувствам его, так что даже

тело его похолодело. Но едва он поднялся дальше, по горам и

долинам, миновав зеленые пастбища и пустое, каменистое русло,

где прежде нетерпеливый ручей пролагал себе ложе, -- ему сразу

стало теплее, и сердце его укрепилось.

"Что со мной? -- спросил он себя. -- Что-то теплое и живое

подкрепляет меня, оно должно быть вблизи от меня.

Уже я не так одинок, неведомые спутники и братья бродят

вокруг меня, их теплое дыхание волнует мне душу".

Осматриваясь кругом и ища утешителей в одиночестве своем,

он увидел коров, столпившихся на возвышении; их близость и

запах согрели сердце его. По-видимому, эти коровы старательно

слушали кого-то, говорившего к ним, и не обращали внимания на

вновь прибывшего.

Когда же Заратустра подошел совсем близко к ним, услыхал

он отчетливо человеческий голос из стада коров; и видно было,

что все они повернули свои головы к говорившему.

Тогда Заратустра стремительно бросился на возвышение и

разогнал коров, ибо он боялся, чтобы здесь не случилось с

кем-нибудь несчастья, которому едва ли помогло бы сострадание

коров. Но в этом он ошибся; ибо перед ним сидел человек на

земле и, казалось, убеждал животных, чтобы они не боялись его,

-- миролюбивый человек и нагорный проповедник, из глаз которого

проповедовала сама доброта. "Чего ищешь ты здесь?" --

воскликнул Заратустра с удивлением.

"Чего я здесь ищу? -- отвечал он. -- Того же самого, чего

ищешь и ты, нарушитель мира! ищу счастья на земле.

Ему хотел я научиться у этих коров. Ибо, знаешь ли,

половину утра говорю я к ним, и они только что собрались

отвечать мне. Зачем помешал ты им?

Если мы не вернемся назад и не будем как коровы, мы не

войдем в Царство Небесное. Ибо одному должны мы научиться у них

-- пережевыванию.

И поистине, если бы человек приобрел целый мир и не

научился одному -- пережевыванию: какая польза была бы ему! Он

не избавился бы от скорби своей,

-- от великой скорби своей; но она называется сегодня

отвращением. А у кого же сегодня сердце, уста и глаза не

полны отвращения? И у тебя! И у тебя! Но взгляни на этих

коров!" --

Так говорил нагорный проповедник и поднял взор свой на

Заратустру: ибо до сей поры глядел он с любовью на коров -- и

вдруг преобразился он. "Кто это, с кем говорю я? -- воскликнул

он в испуге и вскочил с земли. --

Это человек, свободный от отвращения, это сам Заратустра,

победитель великого отвращения, это глаза, это уста, это сердце

самого Заратустры".

И, говоря так, он с глазами, полными слез, поцеловал руку

тому, кому он говорил, и вел себя совсем как тот, кому

неожиданно падает с неба драгоценный дар или сокровище. А

коровы смотрели на все это и удивлялись.

"Не говори обо мне, ты, странный, милый человек! -- сказал

Заратустра, защищаясь от его нежности. -- Говори сперва о себе!

Не тот ли ты добровольный нищий, который некогда отказался от

большого богатства, --

-- который устыдился богатства своего и богатых и бежал к

самым бедным, чтобы отдать им избыток свой и сердце свое? Но

они не приняли его".

"Но они не приняли меня, -- сказал добровольный нищий, --

ты хороню знаешь это. Так что пошел я наконец к зверям и

коровам этим".

"Там научился ты, -- прервал Заратустра говорившего, --

насколько труднее уметь дарить, чем уметь брать, и что хорошо

дарить есть искусство, и притом высшее, самое мудреное

искусство доброты".

"Особенно в наши дни, -- отвечал добровольный нищий, --

особенно теперь, когда все низкое возмутилось, стало

недоверчивым и по-своему чванливым: на манер черни.

Ибо, ты знаешь, настал час великого восстания черни и

рабов, восстания гибельного, долгого и медлительного: оно все

растет и растет!

Теперь возмущает низших всякое благодеяние и подачка; и

те, кто слишком богат, пусть будут настороже!

Кто сегодня, подобно пузатой бутылке, сочится сквозь

слишком узкое горлышко, -- у таких бутылей любят теперь

отбивать горлышко.

Похотливая алчность, желчная зависть, подавленная

мстительность, надмевание черни -- все это бросилось мне в

глаза. Уже не верно, что нищие блаженны. Но Царство Небесное у

коров".

"А почему же оно не у богатых?" -- спросил испытующе

Заратустра, отгоняя коров, которые дружески обдавали дыханием

миролюбивого проповедника.

"К чему испытуешь ты меня? -- отвечал он. -- Ты сам знаешь

это лучше меня. Что же гнало меня к самым бедным, о Заратустра?

разве не отвращение к нашим богачам?

-- к каторжникам богатства, извлекающим выгоды свои из

всякого мусора, с холодными глазами и похотливыми мыслями, к

этому отребью, от которого подымается к небу зловоние,

-- к этой раззолоченной, лживой черни, предки которой были

воришками, или стервятниками, или тряпичниками, падкими до

женщин, похотливыми и забывчивыми: ибо все они недалеко ушли от

блудницы --

Чернь сверху, чернь снизу! Что значит сегодня "бедный" и

"богатый"! Эту разницу забыл я, -- и бежал я все дальше и

дальше, пока я не пришел к этим коровам".

Так говорил миролюбивый проповедник, а сам тяжело пыхтел и

потел при своих словах -- так что коровы снова удивлялись. Но

Заратустра, пока он так сурово говорил, смотрел ему с улыбкою в

лицо и молча качал при этом головою.

"Ты совершаешь над собою насилие, ты, нагорный

проповедник, употребляя такие суровые слова. Для такой

суровости не годятся ни твои уста, ни твои глаза.

И, как мне кажется, даже желудок твой: ему противны

всякий гнев и всякая ненависть с пеною. Твой желудок требует

более мягкой пищи: ты не любитель мяса.

Скорее кажешься ты мне любителем растительной пищи и

собирателем трав и корней. Быть может, жуешь ты зерна. Во

всяком случае ты не находишь удовольствия в мясе и любишь мед".

"Ты угадал, -- отвечал добровольный нищий с облегченным

сердцем. -- Я люблю мед и жую зерна, ибо я ищу того, что

приятно на вкус и делает дыхание чистым;

-- а также что требует много времени и над чем трудятся

целые дни рты кротких лентяев и тунеядцев.

Но дальше всех ушли в этом эти коровы: они изобрели

пережевывание и лежание на солнце. И они воздерживаются от

всяких тяжелых мыслей, от которых пучит сердце".

"Ну что ж! -- сказал Заратустра. -- Тебе бы следовало

увидеть и моих зверей, орла моего и змею мою, -- равных

им не существует теперь на земле.

Смотри, там дорога ведет к пещере моей: будь гостем ее

этой ночью. И поговори со зверями моими о счастье зверей, --

-- пока я сам не вернусь. А теперь меня поспешно отзывает

от тебя крик о помощи. Также найдешь ты новый мед у меня, в

свежих янтарных сотах: ешь его!

А теперь простись поскорее со своими коровами, странный

милый человек! как бы тебе тяжело это ни было. Ибо это лучшие

учителя твои и друзья!" --

-- "За исключением одного, которого я люблю еще больше, --

отвечал добровольный нищий. -- Ты сам добрый и лучше еще, чем

всякая корова, о Заратустра!"

"Прочь уходи от меня! ты низкий льстец! -- закричал

Заратустра со злобою. -- Зачем портишь ты меня такой похвалой и

медом лести?"

"Прочь, прочь от меня!" -- закричал он еще раз и

замахнулся своей палкой на нежного нищего; но тот поспешно

бежал от него.

Тень

Но едва убежал добровольный нищий и Заратустра остался

опять один с собою, как услыхал он позади себя новый голос,

взывавший: "Стой, Заратустра! Подожди же меня! Ведь это я, о

Заратустра, я, тень твоя!" Но Заратустра не остановился, ибо

внезапная досада овладела им, что так тесно стало в горах у

него. "Куда же девалось уединение мое? -- говорил он. --

Поистине, это становится слишком много для меня; эти горы

кишат людьми, царство мое уже не от мира сего, мне нужны

новые горы.

Моя тень зовет меня? Что мне до тени моей! Пусть бежит

себе за мною! я -- убегу от нее".

Так говорил Заратустра в сердце своем и бежал дальше. Но

тот, кто был позади его, следовал за ним: так что образовалось

трое бегущих один за другим -- впереди бежал добровольный

нищий, потом Заратустра, и позади всех тень его. Но недолго

бежали они так, ибо Заратустра скоро опомнился от своего

неразумия и сразу стряхнул с себя всякую досаду и всякое

отвращение.

"Как! -- говорил он. -- Разве самые смешные вещи с давних

пор не случались с нами, старыми отшельниками и святыми?

Поистине, безумие мое сильно выросло в горах! И вот теперь

слышу я, как шесть старых дурацких ног топочут одна за другой!

Но разве Заратустра имеет право бояться какой-нибудь тени?

И наконец, мне кажется, что ноги ее длиннее моих".

Так говорил Заратустра, смеясь глазами и всем нутром

своим; он остановился и быстро обернулся назад, так что чуть

было не опрокинул на землю тень, которая преследовала его: так

близко следовала она по пятам его и так слаба была она. Ибо,

когда он измерил ее глазами, испугался он, как перед внезапным

призраком: так худ, черен, изможден и призрачен был этот

преследователь.

"Кто ты? -- спросил Заратустра грубо. -- Что делаешь ты

здесь? И почему называешь ты себя моей тенью? Ты не нравишься

мне".

"Прости меня, -- отвечала тень, -- что это я; и если я

тебе не нравлюсь, ну что ж! о Заратустра, я хвалю тебя и твой

хороший вкус.

Я -- странник, который уже много ходил по пятам твоим;

вечно в дороге, но без цели и даже без родины; так что мне,

поистине, немногого недостает до вечного жида, разве только что

не вечен я и не жид.

Как? Неужели должна я всегда быть в пути? Увлекаемой и

гонимой каждым ветром? О земля, ты стала для меня слишком

круглой!

На всякой поверхности побывала я уже; как усталая пыль,

спала я на зеркалах и оконных стеклах: все берет от меня, но

ничто не дает, я становлюсь тощей -- почти похожу я на тень.

Но за тобой, о Заратустра, я следовала и преследовала тебя

дольше всего, и, если я и пряталась от тебя, все-таки я была

твоей верной тенью: где бы ни сел ты, садилась и я.

С тобой обошла я самые далекие, самые холодные миры, как

призрак, который охоч бегать зимою по крышам и по снегу.

Вместе с тобою стремилась я ко всему запретному, самому

дурному и дальнему: и если что-нибудь во мне может быть названо

добродетелью, так это то, что не боялась я никакого запрета.

Вместе с тобою разбила я все, что когда-либо чтило сердце

мое, все пограничные столбы и всех идолов опрокинула я, за

самыми опасными желаниями гонялась я, -- поистине, по всем

преступлениям однажды прошлась я.

Вместе с тобою разучилась я вере в слова, ценности и

великие имена. Когда черт меняет кожу, не отпадает ли тогда

также и имя его? Ибо имя есть только кожа. И сам черт, быть

может, -- только кожа.

"Нет истины, все позволено" -- так убеждала я себя. В

самые холодные воды погружалась я сердцем и головою. Ах, как

часто стояла я поэтому нагая и красная, как рак!

Ах, куда девалось все доброе, и весь стыд, и вся вера в

добрых! Ах, куда девалась та изолгавшаяся невинность, которой

некогда обладала я, невинность добрых и их благородной лжи!

Слишком часто, поистине, следовала я по пятам за истиной:

и она давала мне пинка. Много раз думала я, что лгу, и только

тогда прикасалась я -- к истине.

Слишком многое прояснилось для меня: теперь оно уже не

касается меня. Уже ничто не живо, что я люблю, -- как могла бы

я еще любить самое себя?

"Жить, как мне нравится, или вовсе не жить" -- так хочу я,

так хочет даже святой. Но, увы! есть ли еще для меня --

радость?

Есть ли еще у меня -- цель? Пристань, куда бежит

парус мой?

Попутный ветер? Ах, только тот, кто знает, куда он

едет, знает также, какой ветер ему по пути.

Что еще осталось мне? Усталое, дерзкое сердце; беспокойная

воля; крылья негодные, чтобы летать; разбитый хребет.

А это искание своего дома: о Заратустра, ты ведь

знаешь, это искание было взысканием моим, оно пожирает

меня.

"Где -- дом мой?" Я спрашиваю о нем, ищу и искала

его и нигде не нашла. О вечное везде, о вечное нигде, о вечное

-- напрасно!"

Так говорила тень, и лицо Заратустры вытягивалось при

словах ее. "Да, ты -- моя тень, -- сказал он наконец с грустью.

--

И не малая опасность грозит тебе, ты, вольнодумец и

странник! Плохой день был у меня: смотри, как бы не наступил

еще худший вечер!

Таким беспокойным, как ты, может наконец даже тюрьма

показаться блаженством. Видела ли ты когда-нибудь, как спят

заключенные преступники? Они спят спокойно, они наслаждаются

впервые своей безопасностью.

Берегись, чтобы тебя наконец не уловила в сети

какая-нибудь узкая вера, какое-нибудь жестокое, суровое

заблуждение! Ибо теперь соблазняет и искушает тебя все узкое и

твердое.

Ты утратила цель; увы, как прошутишь и как утешишь ты эту

утрату? Вместе с ней ты -- потеряла и дорогу!

Бедный, блуждающий мечтатель, уставший мотылек! не хочешь

ли ты на этот вечер иметь пристанище и отдых? Так иди вверх в

пещеру мою!

Эта дорога ведет к пещере моей. А теперь я скорее убегу от

тебя. Уже ложится как бы тень на меня.

Я побегу один, чтобы опять стало светло вокруг меня. К

тому же я еще долго должен быть весел и на ногах. Вечером же

будут у меня -- танцы!" --

Так говорил Заратустра.

Дата добавления: 2015-07-24