В отставке

Немного спустя после того, как Заратустра освободился от

чародея, увидел он опять, что кто-то сидит на дороге, по

которой он шел; это был черный высокий человек с исхудавшим,

бледным лицом, сильно раздосадовавший его. "Горе, -- сказал он

в сердце своем, -- вот сидит закутанная печаль, мне кажется,

она из рода священников; чего хотят они в моем царстве?

Как! Едва избег я одного чародея, -- и вот другой

чернокнижник опять становится мне поперек дороги, --

-- какой-нибудь колдун со сложенными руками, какой-нибудь

мрачный чудотворец Божьей милостью, какой-нибудь помазанный

клеветник на мир, чтоб черт его побрал!

Но черт никогда не бывает там, где он был бы на месте:

всегда приходит он слишком поздно, этот проклятый карлик и

колченожка!"

Так бранился Заратустра с нетерпением в сердце своем и

думал, как бы, не глядя на черного человека, проскользнуть мимо

него, -- но случилось иначе. Ибо в этот самый момент его уже

увидел сидевший; и подобно тому, кто наталкивается на

неожиданное счастье, вскочил он и пошел навстречу Заратустре.

"Кто бы ты ни был, ты, странник, -- сказал он, -- помоги

заблудившемуся, ищущему, старому человеку, с которым здесь

легко может случиться несчастье!

Этот мир здесь мне чужд и далек, даже слыхал я рычание

диких зверей; а того, кто мог бы служить мне защитой, уже нет.

Я искал последнего благочестивого человека, святого и

отшельника, который один в лесу своем еще ничего не слыхал о

том, о чем весь мир знает сегодня".

" О чем же знает сегодня весь мир? -- спросил

Заратустра. -- Не о том ли, что старый Бог не жив более, в

которого весь мир некогда верил?"

"Ты говоришь, -- отвечал опечаленный старик. -- А я служил

этому старому Богу до последнего часа его.

Теперь же я в отставке, без господина, и все-таки я не

свободен, нет у меня ни одного веселого часа, разве только в

воспоминаниях.

Для того и поднялся я на эти горы, чтобы наконец опять

устроить себе праздник, как подобает старому папе и отцу церкви

-- ибо знай, я последний папа! -- праздник благочестивых

воспоминаний и богослужений.

Но теперь умер и он, самый благочестивый человек, тот

святой в лесу, который постоянно славил своего Бога пением и

бормотанием.

Его самого не нашел я уже, когда я нашел его хижину -- и

двух волков в ней, которые выли об его смерти, -- ибо все звери

любили его. И я убежал оттуда.

Неужели я пришел напрасно в эти леса и горы? Тогда

решилось сердце мое искать другого, самого благочестивого из

всех тех, кто не верят в Бога, -- искать Заратустру!"

Так говорил старик и окинул острым взглядом того, кто

стоял пред ним; Заратустра же взял руку старого папы и

рассматривал ее долго с удивлением.

"Посмотри, досточтимый, -- сказал он потом, -- какая

прекрасная и длинная рука! Это рука того, кто постоянно

раздавал благословение. Но теперь держит она того, кого ты

ищешь, меня, Заратустру.

Это -- я, безбожный Заратустра, который говорит: кто

безбожнее меня, чтобы мог я радоваться наставлению его?"

Так говорил Заратустра и пронизывал своим взором мысли и

задние мысли старого папы. Наконец тот начал:

"Кто его любил и им владел больше всего, тот теперь и

утратил его больше всего:

-- посмотри, не сам ли я из нас двоих теперь более

безбожник? Но кто бы мог этому радоваться!" --

"Ты служил ему до конца, -- спросил Заратустра задумчиво,

после глубокого молчания, -- ты знаешь, как он умер?

Правда ли, как говорят, что его задушила жалость,

-- что он видел, как человек висел на кресте, и не

вынес этого, так что любовь к человеку сделалась его адом и

наконец его смертью?" --

Но старый папа ничего не ответил, а посмотрел робко в

сторону страдальческим, мрачным взглядом.

"Оставь его, -- сказал Заратустра после долгого

размышления, продолжая смотреть старику прямо в глаза. --

Оставь его, он умер. И хотя тебе делает честь, что ты о

мертвом говоришь только хорошее, но ты так же хорошо знаешь,

как и я, кто он был; и что он ходил странными путями".

"Говоря с глазу на полуглаз, -- сказал, повеселев, старый

папа (ибо он был слеп на один глаз), -- в вопросах Бога я

просвещеннее самого Заратустры -- и имею право на это.

Моя любовь служила ему долгие годы, моя воля следовала во

всем его воле. Но хороший слуга знает все и даже многое, что

его господин скрывает от себя самого.

Это был скрытный Бог, полный таинственности. Поистине,

даже к сыну своему шел он не иначе как потаенным путем. У

дверей его веры стоит прелюбодеяние.

Кто его прославляет как Бога любви, тот недостаточно

высокого мнения о самой любви. Разве этот Бог не хотел быть

также судьею? Но любящий любит по ту сторону награды и

возмездия.

Когда он был молод, этот Бог с востока, тогда был он

жесток и мстителен и выстроил себе ад, чтобы забавлять своих

любимцев.

Но наконец он состарился, стал мягким и сострадательным,

более похожим на деда, чем на отца, и всего больше похожим на

трясущуюся старую бабушку.

Так сидел он, поблекший, в своем углу на печке, и

сокрушался о своих слабых ногах, усталый от мира, усталый от

воли, пока наконец не задохнулся от своего слишком большого

сострадания". --

"Ты старый папа, -- прервал тут Заратустра, -- видел ли ты

это своими глазами? Могло быть и так, могло быть

и иначе. Когда боги умирают, умирают они всегда разными

смертями.

Ну что ж! Так или иначе -- он умер! Он был не по вкусу

моим ушам и глазам, худшего не хотел бы я о нем говорить.

Я люблю все, что ясно смотрит и правдиво говорит. Но он --

ты ведь знаешь это, ты, старый папа, он был немного из твоего

рода, из рода священнического -- его можно было разно понимать.

Его часто и совсем нельзя было понять. Как же сердился он

на нас, этот дышащий гневом, что мы его плохо понимали! Но

почему же не говорил он яснее!

И если вина была в наших ушах, почему дал он нам уши,

которые его плохо слышали. Если была грязь в наших ушах, кто же

вложил ее туда?

Слишком многое не удавалось ему, этому горшечнику, не

доучившемуся до конца! Но если он еще мстил своим горшкам и

творениям за то, что они ему плохо удавались, -- это было уже

грехом против хорошего вкуса.

Существует и в благочестии хороший вкус; он говорит

наконец: "Прочь с таким Богом! Лучше совсем без Бога,

лучше на собственный страх устраивать судьбу, лучше быть

безумцем, лучше самому быть Богом!"

"Что слышу я! -- сказал тут старый папа, навострив уши. --

О Заратустра! ты благочестивее, чем ты думаешь, при таком

безверии! Какой-нибудь Бог в тебе обратил тебя к твоему

безбожию.

Разве не само твое благочестие не дозволяет тебе более

верить в Бога? И твоя чрезмерная правдивость поведет тебя еще

дальше, по ту сторону добра и зла!

Посмотри, что осталось тебе? У тебя есть глаза, руки и

уста, которые от вечности предназначены для благословения.

Благословляют не только рукой.

Вблизи тебя, хотя ты и хочешь быть самым безбожным, я

предчувствую тайное благоухание долгих благословений; мне

становится при этом хорошо и мучительно.

Позволь мне быть твоим гостем, о Заратустра, на одну

только ночь! Нигде на земле мне не будет теперь лучше, чем у

тебя!"

"Аминь! Да будет так! -- сказал Заратустра с великим

удивлением. -- Туда вверх ведет дорога, там находится пещера

Заратустры.

Поистине, я сам охотно проводил бы тебя туда, досточтимый,

ибо я люблю всех благочестивых людей. Но теперь меня поспешно

отзывает от тебя крик о помощи.

В моем царстве ни с кем не должно быть несчастья; пещера

моя -- хорошая пристань. И больше всего хотел бы я всякого, кто

печалится, опять поставить на твердую землю и на твердые ноги.

Но кто снимет с плеч твою печаль? Для этого я

слишком слаб. Поистине, долго придется нам ждать, пока

кто-нибудь опять воскресит тебе твоего Бога.

Ибо этот старый Бог не жив более: он основательно умер".

Так говорил Заратустра.

Дата добавления: 2015-07-24