Часть первая. Реальность

Комната

Давно - отвергнутый тобою,

Я шел по этим берегам

И, полон думой роковою,

Мгновенно кинулся к волнам.

Они приветливо яснели.

На край обрыва я ступил -

Вдруг волны грозно потемнели,

И страх меня остановил!

Поздней - любви и счастья полны,

Ходили часто мы сюда,

И ты благословляла волны,

Меня отвергшие тогда.

Теперь - один, забыт тобою,

Чрез много роковых годов,

Брожу с убитою душою

Опять у этих берегов.

И та же мысль приходит снова -

И на обрыве я стою,

Но волны не грозят сурово,

А манят в глубину свою...

Некрасов Н.А.

Часть первая. Реальность

Я быстро закрыл дверь и прижался к ней спиной. Пока я переводил дух, внутри тяжело громыхало сердце, в голове ураганом крутились мысли. Я прижал руки к груди – она сильно болела. Пара сломанных ребер – это как минимум. Отдышавшись, я понял, что боль не уйдет, поэтому надо двигаться. Страх остаться в незнакомой комнате и не выбраться был намного сильнее. Я осмотрелся: у входа вешалка, на полу старый линолеум, за ним виднелся бетон; чуть дальше маячил кожаный диван – видавший виды, но сохранивший по праву положенную ему честь. Не удержавшись от соблазна, я почти решился сесть на него, но меня остановила дверь. Она виднелась в дальнем проходе с правой стороны, поэтому я не заметил ее раньше. Проход скрывался за занавеской из мелких веревочек с кропотливо нанизанными на них бусинками. В тот же момент к глазам подступил туман – больше тянуть нельзя.

Теперь ни к чему о чем-то жалеть. Но я твердо уверен в одном: прошедший месяц был самым живым за всю мою жизнь.

Ведь эта ночь – сплошное безумство!

И мысли – прочь, и мысли так нежны,

На перекрестке улиц зародилось чувство,

В вечерний час мы спасены.

Из разбитого окна прорвался сквозняк и опрокинул вазу, дремавшую в одном из отделений стенки. Меня всего передернуло, но на шум никто не явился. В вазе были цветы. Передо мной образовалась кроваво-красная лужа гвоздик. Не в силах больше ждать, я минул препятствие и приготовился узнать, что лежит за дверью.

***

Признаться в том, что извожу себя сам, убеждаю свое гаснущее сознание в бессмысленности всего происходящего и тем более прошлого, я не мог. Тело камнем лежало на чем-то мягком и плохо слушалось. Это была кровать. С головы до ног меня укрывали два толстенных пледа, но и они не в силах были согреть окоченевшие органы. Временами находили странные, несвязанные сны, и кажется, последний был из них. После кожа покрывалась гусиными крошками, и я вспоминал, каково это греться летом под лучами верного солнца.

Напомнить - может что угодно;

И, право, смысла в этом нет.

На масках лиц немного сонных,

Гримасы радости и лет.

С карниза крыш слетают птицы,

В пыли лежит осколок фонаря.

На перевернутой странице

Запечатлен рисунок алтаря.

Признаться - память постоянно,

Поет безумцу про покой;

И с удовольствием актера

Клянется оживить собой.

Минуя ночь, часы раздумий,

Зияет жизнь в раздетой тишине.

Встречаю мир бессонных улиц,

Встречаю мир в пустынной новизне.

***

Легкое, безоблачное небо низко склонилось над парком. По аллее равномерно вытянулись серые скамейки. Если бы не люди, сидящие на них, они бы спрятались под роскошной зеленой краской летних деревьев. Зноя нет, в воздухе чувствуется вчерашняя влага после дождя, но улицы давно высохли и приобрели привычный вид. Раньше, я любил читать на улице. Свет обволакивал бумагу, он мог укутать книгу в свое холодное одеяние и подарить ей новое рождение. В комнате ничего не живет - cвет и тот ненастоящий. Я удивляюсь, как там живут растения.

***

Я давно хотел написать об этом. Оттого, что, внутри, только от одной мысли начинает тягуче разливаться чувство умиротворения, свойственное таким людям как я. Эпитетам, беспорядочно вылетающим из-под моей руки, суждено навеки стать братьями. Однако настанет тот день, когда они смогут уйти.

В моей комнате опять играет Моцарт. Я вижу, как он смеется, зажимая податливые клавиши. Мелодия льется судорожным потоком, Он сбивается, закрывает глаза руками. Мои глаза уже закрыты. Так удовольствие неотступно следует за музыкой. Он раздумывает над партией, тихо бормоча и делая пометки в нотную тетрадь. Звезды мягко располагаются на небе, а он все пишет и пишет…

Что за чудесная музыка! Как будто задорный дождик прыгает по клавишам вместо человека; весеннее, струящееся сквозь народившуюся листву солнце мягко ласкает качели, здесь же уводящий в сторону шепот скрипки… Она ведет в тенистую аллею сквозь огромные, раскидистые ивы. Я вижу детские, персиковые лица, их молодые ямочки на губах, переливающиеся, сочные, каштановые волосы. Внезапно мой взгляд застилает седой, мокрый туман из непрекращающегося потока слез…

Моцарт назвал это произведение «мелодия слез».

У больничного окна опять пусто. Под ним почти никто не ходит. Небо черное, его любил месье Антуан Рокантен. Наверно, он и сегодня сидит в бесконечных залах библиотеки, работает, изредка поглядывая на томик Евгении Гранде.

По всей комнате стоят тазы. С потолка монотонно капает. Медсестра говорит, что пациент забыл выключить воду. Я всему верю. Больные смирно лежат в кроватях, остатки еды мирно стекают вниз по их равнодушным лицам. Мой взгляд прикован к стенам. Они дрожат, на них серые массы, они хотят вырваться наружу, но стены им мешают. Картинка поддергивается, перед глазами рябь.

Не говори мне опять, что люблю!

Не говори, я прошу, умоляю…

Жизни длинной ломоть откушу,

Горечь лет с тобой принимаю…

***

Конец не всегда означает черту. Выдыхаешь до последнего эти невесомые, дорогие сгустки бесцветного воздуха, как начинает казаться, что внутри ничего не осталось. На мгновение, замираешь с мыслью, настанет ли за этим новый день и новый глоток жизни, способный растормошить, придать онемевшим тканям тела приятный розовый цвет. Заставишь ли биться упрямое сердце, чтобы оно понесло маленькие пузырьки воздуха все дальше и дальше, вглубь, тела? Еще один вдох и выдох – да, они скажут об этом, только еще раз глотнуть воздуха, еще один раз набрать драгоценную порцию. Рука ноет от гнета капельниц; боль, накопившаяся в каждом уголке, в каждой клеточке тела незамедлительно исторгается наружу, и ты уже не узнаешь себя: тебе плевать на жизнь, на ту единственную радость, что у тебя есть и трепыхается где-то в груди; на жизнь, за которую бился всего секунду назад… Но тут ты слышишь нетерпеливый, жесткий голос – выходи, приятель, твоя остановка!

И ты выходишь, осматриваешься по сторонам и идешь по первой попавшейся улице до поворота налево. Ноги сами ведут, не слушаются. Глаза замечают перекресток - тебе дальше. Вокруг вертятся сумасшедшим строем ряды желтых листьев, солнце устало висит красным шаром за мутной синевой небес. Сейчас, ты так хотел бы чувствовать неистощимый жар, исходящий от асфальта, ноющую боль в ногах от длинной прогулки, вдыхать гарь и мокроту вечера - но все, что ты можешь - идти вперед, не обращая внимания на прохожих и гул проезжающих машин. В одном из двориков перед тобой нависает угрюмое здание из старого, красного кирпича с неприметной вывеской. Рука сама тянется к ручке двери.

После, растерянный, и с гудящей головой. В памяти мелькает круглый стол, какие-то люди. Бесконечные, бессмысленные часы, проведенные в дымке искания. Кто такой человек, что это за сущность, посмевшая учинить опыты над собой. Вокруг столько лиц, к которым можно прикоснуться, пережить фонтанирующий хаос жизни. Его не обманешь, этого скрупулезного торговца. За его скромной улыбкой скрывается понимание происходящего. Только я опять вижу ночь с костлявыми пальцами деревьев и бессмертный сумрачный свод. С каждой отмеренной секундой свод сужается. Сколько осталось еще времени? Каждый день, каждый день я вижу холодную, слепую ночь без малейших признаков жизни. Сколько еще, скажи торговец. Скажи, и, может быть, я увижу больше, чем отравляющее меня ничто.

***

В больничной комнате всегда так – не отличаешь реальность ото сна. Это похоже на выученный от начала до конца урок. Здесь ты бредешь по однообразным коридорам, следом неизвестно откуда появляется туман. Ты бежишь, испытывая колоссальный страх, что тебя настигнут. Но кто это, что это – ты не знаешь. И вот, ты чудом добираешься до окна, открываешь его и слышишь густой грудной хрип и просыпаешься. Вспоминаешь, что в соседней комнате стонет паралитик, но сказать с уверенностью, чей это был крик, ты не можешь. Лишь пот громадными каплями жжет глаза.

Короткие, смятые звуки не дают покоя. Они становятся единственным зримым барьером, отделяющим мир снов от мира живых. Мягкие игрушки с застывшими лицами равнодушны, но это только потому, что кто-то закрыл им уши. Постепенно усиливающиеся крики давят так, что терпеть становится невозможно. Медсестры знают – для парня это единственная возможность привлечь внимание. Бедняга хочет доказать, что он еще имеет право на нормальную жизнь, на счастье, на мечту. Разве это такие недостижимые вещи? В палате так одиноко, соседняя кровать пуста – кто согласится лежать с таким? Невольно задумаешься, сплюнешь, и от безвыходности возьмешь книгу – бежать-то некуда. А она такая настоящая, такая живая. Подальше отсюда, к еще неведомым, но уже напечатанным страницам. Скорее к незыблемой, печатной жизни, к райским уголкам страждущего сознания, понимания и полного участия. Там все спокойно и всегда готово принять тебя в гости. Вот если бы он мог читать…

***

Утро начинается в 7, но за этим никто не следит. Солнце мутно встает перед глазами, картинка вроде не врет, значит, сознание еще при мне. Трогаю пальцами лист, закрепленный у изголовья кровати – на месте, записи в тумбочке - здесь, черных ручки – две. Все нормально. С удовольствием закрываю глаза, нисколько не подозревая, что на этом листе появилась новая запись. Не так долго осталось.

Я пишу; на бумаге остаются размазанные следы от жирной кожи, бумага приятно шуршит – она со мной разговаривает. В школе мне рассказывали о том, как раньше писали гусиным пером, нежно макая в содержимое чернил. Теперь наконечник всего лишь часть химического процесса, призванного помочь создать тонкую, аккуратную линию. Может, что-то и изменилось с той поры, когда ласкающий свет восковых свечей помогал творить этюды, лирические опусы и сотни увлекательных рассказов. Но и сегодня маленькое таинство живо. Оно творится не только с помощью пера и чернил, но и обыкновенной ручкой. Все это рождает великую тайну, за сокрытием которой на протяжении многих тысячелетий тщательно следят обе стороны. Магия, хранящаяся за видимой простотой, владеет по-настоящему чарующей силой. В конечном счете, чернила помогут моей истории жить.

Знаешь, дорогой читатель, меня никак не оставляет одна застывшая перед глазами картина. Скорее взялась она из безбрежных пустошь памяти, нежели из меня самого. Но оставим это. Представь, как совсем другой человек, удивительно похожий на меня (а почему и нет – все мы люди) – так вот, этот человек, сидит за столом и рассматривает исписанный, потертый от времени ежедневник. Он переворачивает добрую сотню страниц, только чтобы добраться до отметки, знаменующей события 24 декабря –цатого года. Здесь у человека хмуро сдвинутся брови, лицо приобретет сосредоточенное выражение и уже таким начнет изучать строки. Слова запрыгают неровным строем перед глазами, больно впиваясь как пиявки. Это не просто история, это его жизнь. Самым страшным и нереальным ему покажется подчерк – да только рука, породившая эти буквы и числа, не может врать. Может, тот, другой, в самом деле когда-то пережил все тоже самое. Но только как доказать себе, что записанный другим человеком конец не осуществится? Я и не верю в счастливый конец. Возможно ли в желейных стенах больницы верить в иллюзии?

В 10 заглядывает медсестра и раздает лекарства – однако мысли ее далеко. По отделению прошел слух, что сегодня вечером придет ее ухажер. Так и есть. Она подходит ближе, и я, не решаясь поднять взгляд, смотрю ей на ноги. Обувь безупречно чистая, не придраться. Мне вспоминаются мои дневные прогулки с Л. Мы проходили за день тысячи шагов, чтобы в который раз забрести в уютную рощу. Это было наше место. Она всякий раз смеялась, когда я говорил ей об этом. «Как ты можешь обладать тем, что создало тебя самого, дурачок?» - говорила она. А я дулся от мысли, что она никак не может понять. Знал бы я больше, видел тот настоящий, заботливый взгляд с ее стороны – обида бы ушла. Ее запах неотступно следовал за мной – природный, тягучий, волшебный. Это был щедрый подарок любимого существа. От подступившей боли в груди беру таблетки, глотаю. Медсестра уходит. Здравствуйте, обычные серые будни.

Сегодня пациентов заберут близкие – раз в месяц появляется возможность провести день вне этих стен. Мне же предстоит особый вечер. Привычное чувство уединения и спокойствия придет в 19.30 - именно тогда закрываются приемные двери больницы, а значит, немногочисленные сотрудники смогут вздохнуть с облегчением – больных осталось совсем мало. На этаже тихо и спокойно. Лишь слабо бьет ветер в открытые рамы и воздух, единственно возможный посетитель, навещает перед сном своих подопечных. Моя музыка – смесь из стонов молоденькой медсестры и жужжащих в голове мыслей. Прочь эмоции, прочь все, что имеет хоть малейшее отношение к жизни, к слову «существование» и всему, что с ним связано! Ты же знаешь, ты конечно знаешь, что скоро все закончится, так просто и неинтересно почти как детская драма: глаза опустятся под тяжестью век, но уверенный самодовольный голос будет знать больше тебя, больше этих людей в масках, этих больных, медсестер и врачей и вообще всех этих чудовищных людей! Туман въедчиво опускается на землю в эту знаменательную ночь. Наконец-то она станет другой, не такой как все.

И кому какое дело до судеб безызвестных людей, которых списали как устаревших в утиль, растоптали и забыли. Этих надоевших, неумелых игрушек с живыми, трогательными глазами. Да что слова – они лишь обличают душу, как сталь в сверкающих доспехах показывает красоту и благородство рыцаря. Письмо - таково слабое утешение затворника. Это тихое, незаметное наслаждение - самая главная часть моей жизни.

И пристальней смотри в мои глаза

В них спрятан света островок,

Не обессудь, на лезвии ножа,

Таится россыпь огоньков

Дыханье тащит за преграды,

И закрывая тело на замок,

Приют из глянца и тумана

Гремит всей тяжестью оков.

И клевета способна ранить.

Слепых объятий мерный вдох

Рождает призму оправданий,

Стянувших сладостную плоть.

Пиши, и дальше будет легче,

Строка сумеет боль унять

На неприкаянной надежде

Поставит жирную печать.

Дата добавления: 2015-07-20