Перинатальная гаптономия

Звуковая книга, записанная на компакт-диске. Париж: Галлимар, 1999. (Серия «Во весь голос»)

Гаптономия - это гуманитарная наука, которая была создана развита нидерландским ученым Франсом Вельдманом как результат его драматического опыта, пережитого им во время Второй мировой войны. Он пережил трагические события и встречи, приобрел опыт - невербальный и вербальный, все это навело его на мысль oб исключительности места, занимаемого эффективностью в жизни человека. Франс Вельдман живет в настоящее время во Франции Он продолжает преподавать и развивать свои мысли и взгляды.

Слово гаптономия образовано от двух греческих слов hapsis w haptein, которые обозначают трогать, чтобы собрать, трогать, чтобы лечить. Слово трогать в греческом языке имеет два значения: одно относится к чувству, другое - к осязанию как таковому; Франс Вельдман определяет гаптономию как науку эффективности и психотактильного контакта. Речь не идет об осязании. Сейчас осязание в моде, как когда-то слово в психоанализе, что в свое время вылилось в разговоры обо всем подряд и неважно о чем. И то же самое происходит в настоящий момент с осязанием. Особый шик и хороший тон прикасаться к людям, чуть было не сказала трепать, забывая о том, что с осязанием, так же как и с речью, можно делать как плохое, так и хорошее. Можно также сказать, что гаптономия центрирована не на осязании, но на присутствии. В руке, которая касается другого, лишь одна эманация: огромная важность факта, что единственный смысл прикасания - быть взаимным. Можно смотреть на кого-то, и он этого может не видеть, чувствовать запах, которого не чувствует другой, но нельзя прикасаться к кому-то, кто этого но ощутил бы. Здесь все не так просто, так как существует стремление медиков и парамедиков использовать осязание по отношению к пациентам как к объектам. Это возможно ценой небольшой внутренней тренировки, но это имеет эффект как на того, кто делает, так и на того, кто воспринимает осязательные движения, и это сразу же меняет многое в их встрече. Положить свою руку на другого человека предполагает вовлечение в проживание встречи, и она нас изменяет. Что означает, что весь этот регистр контакта нежности, или того, что мы называем в гаптономии эффективное подтверждение, очень трудно принимается людьми. Вот почему многие, кто нас не знает, кто не видит, как мы работаем, довольствуясь поверхностной информацией о гаптономии, считают нас опасными людьми, которые не знают, что делают. Еще и потому, что мы работаем с нашими пациентами очень тесно, на очень близком расстоянии.

Я вполне могу это понять. Нужно прожить, чтобы усвоить, что когда смотришь на вещи определенным образом и работаешь, что предполагает владение тем, что ты делаешь, чувствуешь себя абсолютно целомудренным. Так же, как можно говорить о целомудрии речи в психоанализе, можно говорить о целомудрии психотактильности в гаптономическом контакте. Это нас приводит к практике, о которой я буду говорить. Говорение о чем-то, что относится к опыту, неизбежно ведет к тому, что можно пройти мимо главного. Можно попытаться информировать людей о гаптономии, как то, что я сейчас делаю, но возможности такого информирования весьма ограничены. Гаптономия в сильной степени проникнута феноменологией, ведь мы работаем с совокупностью явлений, воспроизводимых у любого человеческого существа. Исходной точкой для нас является принцип, что у любого человеческого существа любое событие одновременно и мышечное, и психическое, и гормональное, и аффективное и связочное, и когнитивное - все сразу. И все это необычайной сложности. В настоящее время мы знаем, что если мы хотим продвинуться в понимании мира, идей, в способе подойти к лечению в широком смысле воспитания, нужно иметь в виду гораздо более сложную по структуре мысль, чем было до сих пор. И эта естественно, непросто. Исходя из того, что мы работаем руками, среди прочего, что является эманацией нашего присутствия, включающего дыхание, целую совокупность нейромышечных явлений, нас стремятся записать в телесную терапию. А это вовсе не так.

Гаптономия не является телесной терапией, это терапия, которая предполагает по-настоящему глобальный подход к человеку. Мы хорошо знаем, что есть жесты, которые говорят слова, которые трогают. Все эти регистры взаимно проникают друг в друга, и часто мы об этом и не подозреваем. Общество, в котором мы живем, отдает предпочтение коре, рациональному. Оно загнало в тупик все, что происходит за этими пределами, когда случается встреча. А ведь как только мы кладем руку на чье-то плечо, начинается интенсивная активность внутри этого человека. И внутри нас тоже. В зависимости от веса руки, ее формы, от расслабления, испытываемого от способа, которым легла кисть руки. От целой взаимосвязанной совокупности вещей, влияющих на умозаключения человека, на плечо которого легли руки: добрая ли эта рука, дает ли она свободу быть самим собой, могу ли я двигаться под этой рукой, если я начну двигаться, будет ли эта рука следовать моим движениям или воздействовать на меня, чтобы я подчинился. Это мощная деятельность психической активности, непривычная для терапии. Но она такова.

Можно работать, используя гаптономию, на протяжении всей жизни человека, от зачатия до смерти. Она предлагает решения или открывает новые возможности в области оказания помощи в самом широком смысле, в области воспитания, медицины или при сопровождении умирающих, детей-инвалидов или людей, внезапно ставших инвалидами. Можно сказать, что основной инструмент, используемый нами, - это то, что Франс Вельдман называет аффективным подтверждением. Он говорит, что для человеческого существа недостаточно быть признанным как существующий, иметь экзистенциальное подтверждение. Обязательно нужно быть подтвержденным аффективно. В противном случае человек развивается рационально, но он не достигает расцвета всех возможностей, которые действительно позволяют человеку быть самим собой.

Несмотря на то, что я практикую в общем-то все грани гаптономии, область, которая больше всего меня интересует в данный момент, - это перинатальная гаптономия. Она меня необыкновенно привлекает. Я рассматриваю это поле приложения гаптономии как самый большой инструмент профилактики, который я когда-либо встречала. Может еще и потому, что как все люди, которые близко соприкасаются - и заворожены этим - с рождением, или как тот, кто чуть было не умер при рождении, я потратила на это годы, чтобы понять. Люди, которые присутствовали при моем рождении, этого тоже не поняли. Благодаря акушеру, который был просто гением, и спас мне жизнь, не показав вида и элегантно. Это происходило дома в Бретани. Он проделал спасший меня очень трудный маневр в промежутке между двумя шутками. И никто не понял то, какие последствия это имело для меня. В течение нескольких лет работы с психоаналитиком мне не удавалось избавиться от очень специфичного симптома. И лишь в гаптопсихотерапевтической работе с Франсом Вельдманом за несколько сеансов я смогла разрешить эту проблему, которая заключалась в анграммах. Мы говорим о позитивных или негативных анграммах как очень глубоких следах. Анграммы, восходившие к моему рождению, оставались загадочными в версии, которая представляла мое рождение как радостное. И это так. Роды моей матери были радостными. Но для меня мое рождение в один из моментов было на грани катастрофы. И у меня не было ключа от этого. Я его получила лишь в работе по методу гаптономии.

Я думаю, что другая причина моих занятий гаптономией cостоит в том, что я росла в весьма своеобразной семье. Моя мать Франсуаза Дольто была психоаналитиком и она была среди тех людей, кто осмеливался сказать - а речь идет о 1945 г. и даже о 1939 г., - что субъект имеет место быть с момента зачатия и что он является субъектом своей истории, субъектом желания и, следовательно, с преднатальной жизни и с рождения он имеет право на уважение, именно потому что субъект, и он выстраивает слова как человек. Я родилась в семье, где воспринималось как абсолютно нормальное расспросы людей об их внутриутробной жизни, их рождении, было принято проявлять к этому большой интерес и обращаться к младенцу так, будто он понимав все. И люди, считающие вопрос о том, понимают ли младенцы праздным, обращаются не к человеку в том или ином состояния мозга, а к нему как субъекту. А субъект не имеет возраста. С другой стороны, мой отец Борис Дольто был выдающимся врачом массажистом, у него были «лапы» - изумительные руки мануального терапевта. И оба родителя в своих разговорах и в разговорах с детьми обращались к целостному, глобальному человеческому существу. Так было всегда. Мой отец начинал всегда свои занятия со слов: Когда вы кладете руку на чье-то плечо, что вы чувствуете? И студенты говорили: Здесь то, там... и говорили что попало, неважно что. А он слушал и по сократовски вещал: «Сначала вы чувствуете, что в конце этого плеча есть голова, с другой стороны есть рука, кисть руки. Значит есть кто-то. А потом вы чувствуете, как этот человек вас касается. Конечно люди выходили с занятия по подготовке к экзамену на бакалавра сбитыми с толка».

Что еще было особенного в этой семье? Когда гости приходили на ужин или работать, дети имели право находиться тут же. И мы встречали и слышали совершенно потрясающих людей со всего мира и почти всех профессий, особенно много терапевтов разного толка, общавшихся по поводу своей практики. А когда имеешь шанс близко наблюдать работу терапевта, сначала открываешь для себя их беспомощность, их страдания по поводу своей беспомощности и в то же время их мудрость, которая заключатся в том, что они понимают свои страдания и что опасно переживать эти страдания, а также их сомнения и их заботу по причине своей обеспокоенности найти способы предупредить эти страдания.

Когда я начала учиться медицине, после того как позанималась театром, социологией, после многих блужданий, я поняла, что это именно то, что я искала. У меня быстро появилось желание заниматься тем делом, которого не существовало: заняться людьми с момента зачатия до младшего детского возраста, быть одновременно акушером и педиатром. Но практически это было абсолютно невозможно, и в этот момент я встретила Франса Вельдмана и поняла: «Это то, что я давно ищу». Действительно, для меня это явилось синтезом того, что я получила от матери и отца, но не вынуждало быть их прямой продолжательницей. И это, конечно же, большая удача. Я часто думаю о них, когда работаю. Я стараюсь представить, как они подошли бы к делу на моем месте. Может, иногда мне это удается, а иногда нет.

Перинатальная гаптономия стремится развить у детей и у родителей чувство базовой безопасности, благодаря аффективному подтверждению. И на самом деле, когда ребенок принят обоими родителями аффективно, он ведет себя иначе и развивает это чувство безопасности, выражаемое чувством особого присутствия через живой смышленый взгляд, бодрое самочувствие и удивительное миролюбие.

Когда я начала работать, имея опыт врача-терапевта, гинеколога и педиатра, мне повезло в том, что дети были мне знакомы. Их матерям я делала предписания по средствам контрацепции, ставила и убирала ВМС, а затем консультировала их в ходе беременности. Я имела возможность консультировать детей до 7-8 лет, и это позволило мне накопить многолетние наблюдения, единственные в своем роде. Это очень большая удача. Когда начала прием и сопровождение первых супружеских пар, я могла видеть, что это приносило родителям. А потом при уходе за детьми я поняла реальную выгоду. Младенцы были другими. Впрочем, это обманчиво, потому что было ясно, что нужно пересмотреть всю педиатрическую семиологию. Я была привычна чему-то достаточно грубому: если ребенок улыбался, т.е. обозначал для меня свое присутствие в приемной, это означало, что ему не так плохо. А потом я увидела малышей, которые улыбались, всем своим видом показывавшим свое присутствие, очень спокойные, но у которых впоследствии я открывала патологии. Тогда я принималась лучше расспрашивать мать: Ничего не произошло? - Ничего существенного. Он проснулся два-три раза в предыдущую ночь, чтобы пососать свою бутылку. А у ребенка начиналась ангина или отит, или еще что-то вроде абсцесса, но тонус был другой. Мышечный тонус был выше, чем у новорожденных, с которыми не было контакта. Это меня побудило к размышлениям. Когда у них брали анализы или делали вакцинацию, они были спокойны, мало плакали - и это заставило меня задать себе много вопросов, ведь я повидала много детей. Много! И я открыла для себя, что, не подозревая того, вела себя по отношению к ним по-хамски.

Итак, аффективное подтверждение ребенка оказалось удивительной и важной вещью. Но и в этом проявилось то, что я также узнала от своей матери, важность и необходимость того, чтобы выстраивать себя в треугольнике отец-мать-ребенок. Неважно, является ли отец биологическим отцом или нет. Важно то, что, когда ребенок отвечает своим родителям, он их подтверждает аффективно, и они взаимно подтверждают аффективно друг друга как мать и отец. И эта динамика аффективного подтверждения открывает сердца и изменяет все. Это приводит меня в восторг. Я постоянно ищу, как пустить в ход, привести в движение родственную триаду. Очевидно, что такое положение предполагает работу с супружеской парой. Если кто-то из этих двоих не хочет, сопровождение при посредстве гаптономии совершенно исключается.

Следует сказать и не раз: гаптономия не идеология, и не следует слушать фанатиков аффективности, если они вдруг заговорят от имени гаптономии, претендуя на то, что являются её представителями, потому что невозможно навязать аффективное отношение. Его надо выстроить в жизни и жить в нем. Есть люди, которые не хотят гаптономического сопровождения, и их желание принимается с уважением. У них есть веские причины, даже если мы их не знаем. Им можно предложить: «Не хотите ли Вы попытаться?», но не больше того. Если бы такое сопровождение делалось только для женщины, отец будущего ребенка которой этого не желает, это было бы извращением. И мы не знаем, что из этого получится в жизни ребенка, особенно в отношениях между отцом и ребенком, между отцом и матерью.

Драматичное в том, что мы делаем в нашей профессии, - но это и хорошее в то же время, - это то, что, вообще-то, мы не должны иметь право говорить о нашей работе, пока мы занимаемся ребенком in utero и до тех пор пока дети не вырастут и мы но получим доказательство того, что мы хорошо поработали.

То, что мобилизуется беременностью, должно пониматься как связь нескольких поколений, по линии смены поколений. Когда мы принимаем родителей, то в их лице мы принимаем грудных детей, каковыми они были, в беде или нет. То, что происходит в родах, при рождении и после рождения ребенка, в них просыпается другое. И если мы об этом не думаем, хорошей работы не получится. Мать открывает дорогу ребенку, и если к ребенку спешат, не уважая этого, попадают в то, что я называю поклонением плоду. Кем будет ребенок, если плохо относиться к матери? Все, что плохо для матери, плохо для ребенка. И, вероятно, наоборот. И для отца тоже, но иначе. Но ясно, что между матерью и ребенком существует связь, которую мне нравится называть «неспускающиеся петли». Иногда можно узнать, кто из двоих - или мать под влиянием отца что-то затеяла, но чаще всего это невозможно знать, или ребенок находится в движении открытия, закрытия или запрета.

Если отец отсутствует или он умер, можно, тем не менее; пригласить третьего человека, который может вполне быть из круга друзей. Это деликатный вопрос, кого пригласить в качестве третьего. Чтобы остаться в триаде и чтобы не усиливать отношение мать-ребенок, ребенок-мать, которое окажется бинарным, и оно всегда будет потенциально опасным, потому что закрывает мать и ребенка в дуальном отношении, которое является удушающим. Оно дает и тому и другому чрезмерную власть друг над другом. Так что это не допускается и иногда это очень плохо проживается матерью. Когда не находят третьего и мать в такой психической депрессии, что мешает найти третьего для триады, эту роль берет на себя сопровождающий гаптопсихотерапевт, если он имеет соответствующую подготовку, и их встречи становятся значительно более частыми. Частота встреч с матерью и ребенком - также одна из причин, почему необходим третий. Всего за время беременности их бывает 8-9, иногда чаще, но в принципе никогда меньше, начиная как можно раньше с момента беременности, никогда по истечении шести месяцев беременности - это слишком поздно для того, чтобы события развивались хорошо. Но между встречами то, что происходит дома, очень важно. Иначе они не могут жить внутри этого и извлечь пользу. Если случается горе или происходит драматическое событие, мы вмешиваемся, конечно, но мы делаем нечто другое Можно использовать гаптономию для вмешательства, но в виде подходящем для данного события.

Во время этих сеансов мы играем с ребенком, но вначале мы позволяем матери открыть для себя, что если она находится в аффективных отношениях с ребенком, что подразумевает, что она работает не на уровне коры, но подкорки, она имеет доступ к вариациям, модификациям тонуса в области, именуемой лоном; чтобы не говорить о матке, - лоне как обитаемой матке, проживаемой как обжитая, как гостеприимная, принимающая матка. И это функционирует вовсе не так, как просто матка. И когда женщина: воспринимает эти ощущения как ощущения в лоне и проживаем их во всей тазовой полости как базис нашей персоны – акушер-гинеколог говорит о промежности, но это значительно больше, чем промежность - она обнаруживает, что может пригласить ребенка подняться ближе к своему сердцу или уложить его в колыбель своего таза. Этот словарь может быть воспринят как насмешка, может это смешно, может вызвать смех, но лучше эти слова, а не низ - верх - бок, погружающие женщину в мир рационального. Тогда она будет стараться заставить ребенка подняться или спуститься и она будет использовать корковые пути, которые работают быстрее, чем мысль. Однако корковые и подкорковые пути несовместимы, они работают по-разному, они используют разные нервные трансмиссии и другой тонус.

Гаптономия нам открывает знание притягательной силы - тончайшие вариации мышечного тонуса. Когда мы слушаем наших пациентов в гаптотерапии, мы слушаем то, что они говорят - в контакте вариации тонуса и модификации дыхания, но не органов дыхания (респирация - это дыхание, схваченное рациональным). Мы придаем огромное значение дыханию, но мы препятствуем нашим пациентам заниматься респирацией. И эти модификации дыхания и тонуса оказывают сильное аффективное воздействие. Аффект и эмоция - не одно и то же. Аффект - это то, что подвергает сомнению наше видение мира. Эмоция более на поверхности, более физическое. Когда женщина живет в регистре эффективности, она может пригласить ребенка, и если она ожидает близнецов, она может одного поместить рядом с сердцем, другого попросить спуститься. Так мы можем иметь время на индивидуальную игру с каждым ребенком и потом сделать так, чтобы они поиграли вместе, чтобы среди них не утвердилось отношение доминирования одного над другим. Но, чтобы это было действительно из области гаптономии, а не нечто вроде гимнастики для развитого плода современных родителей, нужно, чтобы это происходило между отцом-матерью-ребенком, чтобы изнутри мать говорила ребенку: «Давай! Твой отец зовет тебя». Если этого нет, мы попадаем в нечто, что может быть похоже на гаптономию, но таковой не является, потому что не совершается в эффективности. Именно это тяжело передать и дать почувствовать. Такая работа - очень тонкая вещь.

Есть еще то, что нас завораживает, несмотря на 20 лет работы. Что мы называем приглашениями беременной, которые производятся необыкновенно легкими движениями кистей рук, когда отец, мать и ребенок находятся в состоянии, которое мы именуем Ага-восприятием, которое есть способ воспринимать помимо себя, которое развивается в гаптономической работе. Его можно сравнить с выпусканием из себя больших-больших антенн. Это есть способ быть в контакте, и эти движения должны быть необычайно легкими. Происходит синхронизация дыхания (в нашем смысле), которая возникает естественным путем. И мы замечаем, как через несколько секунд, если ребенок в это время не занят, неверно, что ребенок в лоне матери все время свободен, и об этом хорошо знают родители, это не означает, что он все время двигается, ребенок, который двигается в утробе, может в это время глубоко спать, в то время как совершенно неподвижный ребенок вполне может быть начеку и отслеживать малейшие движения. Когда мы попадаем в удачный момент, когда все собрались, отец, мать, ребенок и сопровождающий, даже, когда сопровождающий не присутствует, заметно - и это удивительно, - буквально через несколько секунд, ребенок начинает движение, и принимается нас укачивать. И это замечательно! Именно он задает амплитуду, ритм и длительность игры. И это он способен делать с 4 до 9 месяцев внутриутробной жизни. Ограничением здесь служит способность матери чувствовать движение, поэтому с этической точки зрения мы не имеем права играть с ребенком без участия матери. Иначе это будет плохим обращением. Есть матери, которые начинают чувствовать очень рано, и часто гинекологи-акушеры им говорят: «Нет, это не ребенок двигается, это газы». Вовсе нет. Это ребенок. Эти матери могут войти в контакт с ребенком, который ответит на него очень рано.

Есть две опасности, подстерегающие перинатальную гаптономию. Это занятия ею людьми, которые говорят, что гаптономия включает запрет на право сделать аборт для женщины, но это не так. Гаптономия - не идеология. Другая опасность в том, что гаптономию можно причислить к техникам стимуляции плода, которых сейчас много развелось, в частности, в США, целью которых является сделать детей более умными. Это вовсе не является целью гаптономии. Она стремится сделать так, чтобы дети чувствовали себя лучше в жизни, чтобы их психическое здоровье было лучше. Я называю психическим здоровьем эластичность бытия, души и одушевленной телесности, что другие называют телом. Когда при прочих равных условиях на событие, связанное с агрессией, можно ответить агрессией, резким выпадом, но при этом не делать того, что будет идти против самого себя. Это здоровье, вот это значит не быть больным.

Что является поразительным во внутриутробных танцах детей, - это констатируется всеми, - то, что дети запечатлевают их в памяти. Мы знаем как, и это очевидно. Они научаются этому и, проделав раз, проявляют инициативу. Как только они распознают чью-то руку, когда всем удобно, тотчас же раздается: «А вот и он. Можно танцевать?» Они приглашают нас. Это, несомненно, потрясающе! И для родителей сам факт приглашения их к игре, следования за ребенком и чувствования, когда ребенок скажет им «Достаточно», - это, как мне сказал один отец, педагогика уважения. Она проявлена в опыте, и нет необходимости об этом рассказывать. Она изменяет раз и навсегда их отношения с ребенком. Но я думаю, что это также фундаментально для ребенка. Наше общество очень индивидуалистично. Чтобы чувствовать себя в нем хорошо, нужны хорошо развитые индивиды. Однако в то же время наше общество оказывает детям такой прием, что не позволяет им пройти путь индивидуации и, тем самым, производят крайне слабых индивидов.

Цель гаптономии состоит в том, чтобы, благодаря чувству базовой безопасности и аффективной безопасности, ребенок или человек, обращающийся к нам за помощью, мог иметь доступ к своему внутреннему миру, который ему позволял бы иметь чувство различения и понимания фактов в их аутентичности, быть в гораздо меньшей степени манипулируемыми, благодаря своему чувству безопасности. Именно так происходит, когда ребенок еще не родился, но он проходит тренировку быть человеком. Происходит что-то, что запускает процесс индивидуации с самого начала такой работы - закладывание идентичности.

Другая поразительная вещь, которая отмечается в гаптономической работе, что у детей складывается собственный способ овладевать этой возможностью. Некоторые, например, любят только укачивание и отвечают на приглашение лишь для этого. Некоторые дают понять, что на них надо повлиять. Хорошо, чтобы было 5 качаний в одну сторону, а потом... Мы говорим: «Нет». Может это хорошо для тебя, но мне это не нравится. Таким образом, через способ предложить, отказаться, согласиться прорисовывается личность, какой она хочет быть. Одни приходят лишь на то укачивание, которое им нравится. Нет даже смысла предлагать другое. У других есть потребность пройти через первые схемы, через которые они прошли, чтобы придти к этому удовольствию, и затем к нему возвращаются. Они не разрешают идти к нему напрямую. Схемы, которые они выбирают, зависят от моего первого предложения. Есть, наконец, такие дети, которым нравится лишь переход от одного движения к другому. Это очень симпатично, потому что мы видим, как ребенок устраивается в своем движении и затем через несколько минут он движется медленней, делает нечто вроде маленького движения на месте и потом пускается в другое движение. И что особенно приятно, что отец, мать и сопровождающий чувствуют эти движения, есть сопричастность и радость, потому что мы уже знаем, что ребенок сейчас изменит движение. Он предвосхищает наши желания, он нас слышит - и это необычайно.

И это совместное движение, когда никто из троих не управляет движением, и то, что есть эта радость подвижности, очень легкой и необычайно тонкой, испытываемой всеми, - все это мобилизует на глубинном уровне человеческое существо в его жизненном становлении. Проживаемое вместе создает связи, это также создает близкие отношения. И для ребенка существует уверенность в том, что он находится в аффективной связи. Я думаю, что для родителей это означает большое доверие по отношению к ребенку. Значение происходящего велико. Я потрясена отсутствием доверия родителей к детям. Однако они верят, что у них есть доверие к ребенку. Они в этом уверены и говорят об этом. Но, по сути, это неправда. Родители не могут иметь доверия к детям, потому что у них нет доверия к себе. Доверие к себе вовсе не означает, что нет сомнений. Вовсе нет. Очень мало людей доверяют себе. И очень мало людей доверяют своим детям. И тем не менее я считаю, что, чтобы у ребенка дела шли хорошо, нужно, чтобы он себе доверял. Иногда он сам делает так, что теряет к себе доверие. Об этом ему надо сказать. Потом он делает так, чтобы его восстановить. Но когда это уже было пережито in utero, у него есть доверие. Оно пришло к нему иначе, чем у других.

Итак, конечно, есть игры, есть голоса. Голос матери, очень интересный, ребенок знает его, ищет и узнает после рождения. Сделано много поразительных исследований об этом, в частности, работы Мари Лабуснель. А есть еще голос отца. Этот голос позволяет ребенку стать аффективным топологом, он его слышит из другого места. Также голоса сестер и братьев. Голос отца оказывает воздействие на мать. Этот голос приближается, отдаляется. Его голос приносит что-то совершенно новое, необычное: измерение пространства и времени. И с этим идет игра. Необходимо знать, что ребенок слышит голос отца своей кожей гораздо раньше, чем он начинает слышать ухом, функциональным органом слуха. Старые акушеры говорили, что кожа плода - это огромное ухо. И это абсолютно правильно. Мы все существа-вибраторы в начале своей жизни. И вибрации голоса и воде, что предполагает, что голос раздается рядом с лоном и что голос хорошо тембрирован, он раздается достаточно долго, чтобы ребенок приблизился, они притягивают ребенка. Очевидно, все это предполагает, что то, что говорится, - это не что попало. Иначе и этически он окажется этим «чем попало». И испытываешь большое волнение от того, что за 4 месяца внутриутробной жизни, когда не работают органы слуха, как только его отец начинает говорить, он приходит в движение, чтобы пересечь лоно и подойти как можно ближе к месту, откуда раздается голос. Это создает связь отец-ребенок, очень значимую для них. Она очень важна для жизни после рождения. Когда ребенок отделен от матери и с ним производят процедуры, голос отца его обволакивает. И для существа, которое никогда не существовало без оболочки, удивительно успокаивающим оказывается быть «обернутым» в знакомый голос, который вибрирует вокруг вас и успокаивает.

Вокруг всего этого есть много движений, которым мы научаем отцов, на которых мы показываем, что такое укачивание сгибания-разгибания. Целый набор движений развивается в зависимости от этапа беременности и приносит состояние хорошего самочувствия матери, что очень важно. Они позволяют отцу занять его настоящее место, место отца как того, кто приносит порядок и свет солнца в жизнь матери. Ведь это и есть предназначение отца, не только того, кто находится в прямом контакте с ребенком. Он в контакте с ребенком, благодаря хорошему самочувствию матери. Когда мать напряжена, если она кладет руку на лоно, это не снимает напряжения. Но если приходит отец, которого она любит и к которому расположена в этот момент, и кладет руку, наступает абсолютно другое состояние Иногда происходит неверное толкование движения ребенка, которое может причинить боль. Ребенок, который был возбужден прекращает двигаться. И, к несчастью, многие женщины говорят тогда: «Видишь, твоя рука его не интересует». Это не правильно. Наступает спокойствие: «Ах, он отдыхает, он больше не двигается». Отдохнув немного, он снова начинает двигаться мягко и медленно.

Затем наступают роды и рождение. В т. н. гаптономических родах, которые являются таковыми, лишь если врач-акушер или акушерка имеют соответствующую подготовку, но также в среде хорошо технически оборудованной, где работают специалисты имеющие достаточный опыт, где красной нитью проходит установление отношений с ребенком, нацеленных не на то, чтобы изгнать ребенка из себя и заняться собой, стремятся быть на службе у ребенка и быть с ним в связи, ориентируя женщину открыть дорогу ребенку.

Понятие «изгнать ребенка из себя» пришло из Советского Союза. Это, впрочем, интересная история. В этой стране захотели дать свободу угнетенным, в частности, женщинам и рабочим. Тогда родилось убеждение, что отбойный молоток - орудие освобождения. Почему нет? Из тысячелетнего обскурантизма вышла на свет судьба женщины рожать в муках. Подумав, решили, что женщины не идиотки, они поймут, им надо объяснить, что происходит в родах. И это было сделано. В этом объяснении есть педагогический аспект - и это замечательно! Но, к сожалению, уровень их знаний о нервной системе был недостаточен, как и у тех людей, кто не практикует гаптономию, не знающих подкорковых путей, а убеждения очень материалистичны. Для них речь шла о том, чтобы отделить маленькую живую массу от большой живой массы, и, следовательно, это было механической проблемой. Ребенок стал рассматриваться как плод в виде подвижного тела. Я не знаю, сохранился ли такой подход в последних книгах по гинекологии и акушерству, но еще не так давно это было так. Специалисты совсем не осознавали существование синергии - и еще меньше подозревали о существовании аффективной синергии - между матерью и ребенком. И они действовали в логике выталкивания. Это абсурд, так как, когда женщина чувствует себя хорошо вместе с ребенком, она вовсе не стремится его вытолкнуть. Это полная аберрация с точки зрения нейрофизиологии, к тому же она выталкивает его с помощью грудной диафрагмы, что приводит ее промежность в напряжение. Женщина стремится открыть ребенку дорогу. А это совсем разное, изгнать из себя или открыть ему дорогу к жизни.

Потом наступают роды и, стало быть, рождение ребенка. Часто забывают, что роды и рождение - два разных события, даже если они сопрягаются. Часто у женщины хорошо проходят роды, а ребенок проживает трудное рождение. Как в случае со мной. В момент рождения случаются совершенно необычные вещи, и Франс Вельдман нам говорит, что в течение первых 14 дней откладываются позитивные и негативные анграммы большой значимости. На самом деле, ситуация, в которую попадает новорожденный, необычна. Он потерял свободу. В мире in utero у него, по всей вероятности, нет воображаемого представления о незакрытом мире. Он располагает очень большой свободой, играет с большим пальцем, пуповиной, плацентой, половыми органами, приближается к тому, что ему нравится, танцует. К концу беременности, очевидно, у него свободы меньше, но тем не менее нельзя сказать, что он приперт, за исключением определенных случаев патологии. И вдруг он рождается, где есть свет, раздаются громкие звуки, есть прикосновение прохладного воздуха к коже и есть сила тяжести. А сила тяжести «приклеивает» его к кроватке, мешает ему двигаться и, главное, лишает двигательной координации. К тому же он не знает, где его большой палец, он не может играть с ногами, руками, больше не может играть с плацентой и пуповиной - их нет. И я думаю, что потерю свободы трудно пережить. В каком-то смысле можно сказать, что он умер в своем состоянии плода. Ему надо войти в состояние человеческого существа, подключенного к тому, что Ф. Дольто называла «нашей большой общей плацентой», а именно к кислороду и воздуху, которым мы дышим.

И совсем другое происходит с тем, кто жил для удовольствия отношений тонкого регистра, или, если опять обратиться к языку Ф. Дольто, - «субстанциального и субтильного». Субтильное - это обмены, общение чистое и бесплатное, от души к душе, от существа к существу; субстанциальное - потребность в необходимом материальном. Итак, у ребенка, когда он пребывает больше в субтильном, если беременность протекает хорошо, накопилось много воспоминаний и впечатлений, сформировалось чувство «самобытия» - это еще один из концептов Ф. Дольто, которым я пользуюсь. Это основа будущей идентичности, ее структурации и целостности, и оно сформировалось от полисенсорного созвучия, совместно с родителями запахов, вкусовых ощущении, которые менялись в зависимости оттого, чем дышала мать, чем она питалась. Они менялись, потому что гормоны имеют запахи, мать в спокойном состоянии не дает тех же вкусовых ощущений, что мать в тревоге. И затем - ощущения от пластичности стенок вокруг него, которые могут сжаться и стать твердыми, почти как бетон, или перейти к мягкости, как из мольтона. Все эти пережитые ощущения запечатлены в памяти, и внезапно малыш теряет два очень важных спутника - плаценту и пуповину. Они имеют запах, пульсируют и звучат. Трогать их - развлечение для ребенка. Многие малыши обожают сжимать пуповину. Потом они обожают маленькие мягкие игрушки. Их можно сжать. Например, резиновая лапка им напоминает это. Они очень любят теребить плаценту, это тоже развлекает. Это как большой корабль или как гора для маленькой ручки. И вдруг это все исчезло. И им приходится сразу же прибегнуть к своего рода инвентаризации своих сенсорных ощущений, чтобы придти к самому главному для себя выводу, что вот это его родители, значит -это я. Все эти моменты необыкновенной важности. Вот почему раннее отлучение новорожденного должно быть предпринято лишь в случае абсолютной необходимости. Но когда это необходимо, ничего другого не остается, как оказать доверие ребенку и убедить себя, что он справится, и потом оказать ему необходимую помощь. Если можно, то остаться с ним в контакте. По меньшей мере потом поговорить с ним об этом в условиях телесного и аффективного контакта.

Очень важно говорить с детьми о том, что происходит в их жизни. Вот почему мы просим мам поместить ребенка на лоно, если возможно на левую часть его правым боком в профиль, но не в центр живота, чтобы он мог смотреть на обоих родителей, не поднимая головы, так как это для него утомительно. Сразу же он вновь оказывается в этом мире вибраций и пульсаций, дыхательных звуков, сердца, сосудов, запаха матери, голосов своих родителей, рук родителей, тепла. И очень быстро он может обрести свои собственные опоры - это он сам. Это очень важно! Часто мы встречаем старших детей, подростков, молодых людей, имеющих благополучный вид, которые неожиданно впадают в подавленное состояние. В их жизни можно найти либо при рождении, либо позже моменты разрывов в идентичности, которые им пришлось пережить, потому что люди хотят выживать. Они делают то, что им надо для жизни, но существует разрыв в их чувстве идентичности, и однажды он проявляется ошеломляющим образом. Это может проявиться, когда человек становится отцом или матерью. Континуальность идентичности является основным условием безопасности.

Затем мы просим отца быть первым, кто разлучит ребенка с матерью, но не детская медсестра, акушерка и др., какими бы хорошими они ни были. Если состояние ребенка это позволяет. Обычно после того, как ребенок полежит на материнском лоне, его забирают, чтобы проделать некоторые процедуры. Существуют одновременно тревога разлучения и неприятные вещи. Но, если сначала отец берет ребенка, чтобы его представить матери очень специфичным образом, которому мы специально, обучаем отца, ребенок обретает триаду безопасности и проживает разлуку в руках отца. Затем его возвращают матери, где он обретет свою безопасность, прежде чем его заберут для процедур. Опытные акушерка или педиатр видят, чувствует ли ребенок себя в безопасности или нет, есть ли необходимость в процедурах или нет. Это вовсе не утопично попросить сделать именно в таком порядке. В этот момент ребенку дают возможность дотянуться либо до груди, либо до соски с молоком. Примерно 3 миллиона лет хромосомы позволяют ему знать об этом и уметь делать. Ребенка не прикладывают к груди. Дело в том, что грудные дети по-разному входят в жизнь. Некоторые хотят пососать, в то время как их тело еще не совсем вышло из материнского лона. У них очень специфичный жест рта. Другие, увидев родителей, засыпают. Третьи, устроившись поудобнее, смотрят на вас как на путешественников, только что прибывших из космоса, рассматривают вас, как из глубины, в течение часа или двух. Зачем заставлять есть мечтателей, которые не испытывают чувства голода? Обычно берут их голову, кладут на грудь с расчетом на рефлекс сосания, это не желание. И тогда ребенок саботирует грудное вскармливание. Если насильно положить руку на сосок, можно оставить анграмму, которая может оказаться негативной.

Затем наступает забота гаптотерапевта, как взять ребенка на руки, как его носить. Мы исходим из идеи, что способ держать ребенка на руках, поворачивать его, перепеленывать - это язык, насыщенный смыслами, как любой язык. Кстати, я люблю говорить нашим ученикам, что есть жестовый синтаксис, это своего рода грамматика. Так, например, есть способ положить руку на ребенка, на любое человеческое существо, эквивалентный просто-напросто запрету быть самим собой, несущий смысл сильного доминирования и выражающий в непритязательных жестах: «Не будь самим собой! Не принимай решения! Не делай раньше другого! Я решаю за тебя!» И это поразительно. В результате любой способ бытия в мире затем меняется. Ставка в первые дни после родов в «не расплетаемом» единстве мать-ребенок, мать-отец-ребенок делается на то, чтобы мать обрела чувство базовой безопасности, которое состоит в обретении хорошего самочувствия в области базиса - тазовой области.

Итак, вы понимаете, что способ, каким мы действуем, целиком и полностью аффективен, но при этом предполагает необычную точность действия. Руку не кладут в какой попало момент, мы совершенно точно знаем, на какое место мы ее кладем, с каким весом и то, что мы делаем. Речь не идет о том, чтобы как угодно положить руку, делать хоть что, лишь бы с милой улыбкой. Когда делают неважно что, можно причинить зло и боль, принести вред. Мне всегда страшно говорить об этой гаптономической работе, потому что, если люди думают, что это легко, то они приведут все к катастрофе. Нужно пройти подготовку. Нужно знать, что делаешь. И когда знаешь, что делаешь, поразительно, что можно сделать для матери после тяжелых родов, когда она поражена в своем базисе во время родов или после кесарева сечения и чувствует себя в опасности. Если у нее нет этой безопасности и чувства базовой безопасности, то это сразу чувствуется, до кончиков пальцев. И когда она берет ребенка в руки, что ему не подходит совершенно, он не в безопасности. Нужна несмотря ни на что, определенная отвага, чтобы отдаться после безвоздушного пространства силе тяжести в какие-то руки. Это значимый акт - осмелиться чувствовать себя в безопасности, когда сила тяжести вас увлекает за собой.

Новорожденный имеет особенность находиться в своего рода интенсивной интеллектуальной деятельности, как пятьдесят лет назад об этом говорили Ф. Дольто и Ф. Вельдман. Сейчас нейронауки доказали, что это неслыханная интеллектуальная работа. Человеческое существо постоянно находится в поисках смысла. Если ребенок не находит смысла, он его сам придумывает. Мы с этим встречаемся в тяжелых психотических патологиях, где ребенок оказывается в логике, отличной от нашей. Он совершенно зависим, он весь ожидание, весь вопрошание. Ребенок отдается чужим рукам, вероятно, также потому, что имеет интуитивную уверенность в потребности в этих людях, чтобы жить.

Ребенок знает, что у него нет другого выбора, как подчиниться этим большим всемогущим взрослым, которые появляются вокруг колыбели в нужный момент с тем, что нужно для выживания. Это не так мало, чтобы получить необходимое тебе, когда не располагаешь достаточным количеством инструментов и даже тогда, когда эти люди сами напряжены, даже когда их сложно; понять, так как они прочитали много книг, как быть хорошими родителями. Я лично не знаю, что такое хороший отец или хорошая мать. Может, я даже знаю об этом все меньше и меньше. Но ребенок знает, что для него это вопрос жизни и смерти. И каковыми бы ни были невротические или физические зигзаги, возникающие на его пути, он способен разобраться в том, как установить связи с этими людьми, потому что иначе они умрут, и ребенок это уверен. Он страдает, сталкиваясь с непониманием, и эти зигзаги заставляют ребенка строить очень искривленный мир. На перекрестке субстанциального и субтильного - и об этом говорила Ф. Дольто - опасности велики, это опасный перекресток, где все значимо, будучи языком, и все потенциально может быть неправильно понято. Многие предоставляют ребенку адекватный уход, подходящую еду, но не дают ему аффективного подтверждения, что требуется в гаптономии, через жест, слово, контакт. И это самая трудная наука для нас. Потому что обучение этому родителей, принадлежащих культурам, где в основном к детям относятся плохо, особенно если на это смотреть с позиций гаптономии, вызывает потрясение. Лучше понимаешь, откуда берется насилие в нашем обществе. Начинаешь понимать, что мы выходцы из многочисленной череды поколений, которые в детстве перенесли плохое обращение. Достаточно обратиться к книгам о грудных детях в разных цивилизациях. Сразу видно для гаптопсихотерапевта, что способы, каким носят детей, приспособления для того, чтобы их носить, не годятся для создания чувства безопасности. У детей очень тревожный взгляд. Гораздо более тревожный, чем думают. Мы живем в обществе, где сеют страх в сердца людей: «У Вас будут преждевременные роды... У него будет плохое здоровье... Он будет инвалидом... Если Вы ему не дадите то-то, он быстро умрет...». И страх быть частью этой жизни, если не уметь всем в ней пользоваться, занимает слишком большое место между родителями и детьми. И тут мы видим, как начинаются недоразумения мать-ребенок в период, следующий сразу за родами, и они нарастают по спирали, как снежный ком. Когда родители и младенец не слышат друг друга, они все меньше и меньше понимают друг друга. Чем больше ребенок чувствует, что его мать в тревоге, тем больше он плачет. Потом он чувствует, что она в депрессии, и хочет ей помочь и плачет, ведь новорожденный не знает, что он маленький. Он, грудной малыш, хочет взять свою мать на руки. Он думает о том, что с этой женщиной происходит, у нее проблемы, ее надо покачать. «Ладно, я это сделаю». Он делает, что надо делать. И создаются весьма досадные недоразумения. Она себя чувствует плохой матерью, в то время как для него она очень даже хорошая. И он хочет о ней позаботиться.

Сопровождение ребенка в первые месяцы его жизни имеет огромное значение, потому что первый год жизни - самый невероятный, когда в каждый момент происходит много событий, и ребенку нужно другое обхождение. Ему подходит совершенно особый способ его носить. Мы требуем, чтобы ребенка поддерживали в области таза снизу, никогда не клали руку впереди, на голову, никогда не держали за голову. Мы просим держать его так, чтобы ребенок мог опереться. Потому что Я опираюсь и Меня держат - две абсолютно разные вещи. И как только вам держат голову, тонус приходит в состояние судорожного сжатия во всех частях тела. И происходит торможение двигательности. Ребенок не может пользоваться своей двигательной способностью. Если вы никогда не чувствовали, что такое кисть руки, поддерживающая базис и ведущая диалог со всем позвоночником, ничего нельзя поделать. Но это не знахарские рецепты. Есть целая гамма жестов, о ней я не собираюсь говорить здесь. Но все они имеют главной целью дать пережить ребенку чувство вертикальности, потому что в этом главный смысл всей гаптономической работы, особенно дать ему прочувствовать, что это он принимает вертикальное положение и приобретает совершенно особый взгляд. У ребенка, который держит свой позвоночник, взгляд как бы загорается. Есть определенная зона мозга, которая делает так, что взгляд меняется. Люди, которые на него смотрят, говорят с ним совершенно иначе. Они относятся к нему иначе, чем тогда, когда он походит на вареную макаронину в руках своей матери. Он может выйти из этой вертикальности, чтобы опереться и немного уйти в себя. И в этом тоже речь идет об индивидуации и никак не меньше.

К 3-3,5 месяцам происходит важный поворот в жизни грудного ребенка. Это как раз год с момента зачатия. Идет мощное развитие корковых зон. В этот период возникают трудности, и тому есть много причин. Это опасный перекресток. Для матери это часто возврат к работе, и нужно доверить ребенка кому-то другому. Речь идет о прекращении грудного вскармливания. Мать желает куда-то уехать отдохнуть. Это нормально. А для ребенка - период открытия миру, гораздо большему, и двигательная неспособность для некоторых детей, в зависимости от типа ума, может быть болезненной. Есть малыши, которые много путешествуют взглядом и не очень страдают от невозможности много двигаться. Другие испытывают потребность идти к тому, что им нравится. И они страдают от того, что их помещают в чужие руки, у которых нет особого времени уделить им внимание. Дети переживают довольно трудное время. Им нужно больше помощи присутствующего, чтобы повернуться, чтобы посидеть на руках, чтобы подойти к чему-то. А они не могут. И я думаю, что много детей уходят в себя в этот момент разочарованными, переживая депрессию, и это происходит гораздо чаще, чем ожидается. Если вы внимательно следили за тем, что я говорила, новорожденные - это люди, которые в течение 9 месяцев in utero улавливали смыслы и отвечали на них. Я часто говорю, что они подобны часовым, но радостным часовым. Когда in utero все хорошо, у них радостное чувство, они всегда готовы играть и предложить что-либо. В течение 9 месяцев у них не было ответа на это огромное ожидание играть и пообщаться. Прошло 3 месяца, как они прозябают в своем статусе свертка. Если детям придают статус свертка, они и ведут себя как сверток. И это плохо, что «я живу как сверток». По истечении года такого режима человек уходит в себя и ожидает, что будет. А жаль!

Затем происходит то, что я называю «двуногой революцией». Это потрясающий момент, и тогда лично мне, как гаптотерапевту, снова хочется увидеть детей. В этот момент помощь нужна родителям. Дети, получившие хорошее сопровождение, - это дети, хорошо себя чувствующие на своем месте, мирные и легкие в жизни. Если они плачут, для этого есть веские причины. Они могут быть аффективного характера. Их надо найти. И их всегда находят. Но когда они начинают ходить, происходит революция мышечного тонуса и еще много другого, в результате чего становится возможным, чтобы они противостояли родителям. Они не правы в том, когда говорят: «Поскольку мои ноги меня носят повсюду, нужно, чтобы я побывал всюду». Родители имеют право побыть в спокойной обстановке. Уже давно они хотели бы делать то, что хотят. Но они не могут это высказать. Это было бы жестоко с их стороны. Они не могут этого сделать и переживают ужасные моменты беспомощности. И эти малыши, которые были такими благодарными детьми, неожиданно создают большие трудности для жизни родителей. Некоторым родителям бывает трудно это перенести. И так как у этих детей развита большая самостоятельность и чувство безопасности, они опережают родителей. Нужно помочь родителям понять, как следует сразу же создавать ограничения для этих детей, но в аффективной безопасности, аффективном подтверждении. Не задавать детям границ - это тоже относится к плохому с ними обращению. Именно это мы видим на примере большого числа детей, воспитанных родителями, которые сочли - в силу того, что психологизация воспитания и медицины была плохо проведена, - что любить ребенка означает позволять ему делать все, что вздумается. Однако на самом деле это означает бросить его. Жить с таким ребенком - это совершенно невозможно, в обществе нужно уметь себя ограничивать. Такие дети не смогут вписаться в общество.

Итак, в гаптономическом сопровождении до и после рождения мы говорим, как с момента зачатия позаботиться о том, чтобы ребенок мог любить, мог интегрироваться в обществе и смог этим распорядиться.

Всякий раз, когда я говорю об этом на публике, несколько огорченных слушателей ко мне подходят после выступления и говорят: «Это ужасно, что Вы говорите, ведь мы так не делали с нашими детьми» и т. д. На что я им отвечаю: «Это не имеет никакого значения, потому что у нас всех такой же опыт, по меньшей мере, для наших поколений, и мы, тем не менее, справились». Человек - очень сильное существо, поскольку он получает орудия, чтобы прожить свою жизнь. Это потрясающе пластичное существо. Он располагает разным инструментарием. Первое великое орудие - это речь. Я удивлена в работе с детьми как гаптотерапевт, как дети, пережившие рождение в катастрофических условиях и выжившие благодаря тому что известна клиника, симптомы этого случая, не подозревают, что пережили целую эпопею. Но если им рассказывают как субъектам этих событий, что что-то случилось и это длилось такое-то время, все были встревожены: ты наверняка это почувствовал и ты тоже испугался, у тебя не получалось, ты пытался, ты пытался, потом ты вдруг почувствовал, как все изменилось. К тебе протянулась рука, ты расстался со своей мамой и потом увидел отца. Тебе оказали помощь, и ты оставался здесь, ты был вполне живой, ты думал о них, тебе хватило сил. Это здорово, что ты прошел, что тебе удалось пройти. Все остальное, по сравнению с этим, - ерунда. Представь, какая у тебя сила! Доверься себе! И мы видим ребенка, который открывается, меняется. Другие говорят: «Как? Ты не знал? Тебе же сказали, что ты родился кесаревым сечением!» Откуда он мог знать, это для ребенка абстрактно. И мы видим, что история, которая могла его раздавить, как свинчаткой, становится вполне ему по плечу. Он становится героем потрясающей истории. И это уже большая помощь. К тому же, когда отложены очень архаичные анграммы и ребенок не имел аффективного приема, они никак не стираются даже в чисто психоаналитической работе.

Очень важно иметь дело с доречевым или архаичным состоянием в анализе. Есть великие аналитики, они слушают всем своим существом, размышляя, включая свои телесные и бог знает еще какие теории, в частности, теорию бессознательного образа тела, которая очень близко подходит к проблеме анграмм. Но это небольшая часть психоаналитиков. В этот момент в гаптопсихотерапевтической работе им можно оказать необходимую помощь. Мы убеждаемся, что детская амнезия - это вовсе не то, что думают. И многие дети, для которых сопровождение прошло хорошо, изображают мимически и рассказывают нам о своем рождении, не говоря: «Я тебе расскажу о своем рождении». Но они рассказывают историю, которая полностью соответствует тому, что было при их рождении.

Все это побуждает к размышлению.

Дата добавления: 2015-07-20