Явление Кали

Так в двадцать лет Рамакришна понес вторую тяжелую утрату. Рамкумар был для него больше чем старший брат, он, особенно в последние четыре года, занял в жизни Рамакришны место отца.

Теперь юноша совсем отвернулся от мира, в котором не было ничего прочного, его ум влекло к тому единственному источнику, который казался ему вечным. Он был одержим страстным желанием узреть Кали, Божественную Мать — познать Реальность в образе, которому он каждый день совершает поклонение в храме. Одержимый любовью к Кали и желанием увидеть ее, Рамакришна почти все время стал проводить в храме. Когда же, согласно обычаю, в полдень и на ночь двери святилища закрывались, он избегал общения, уходил один в дикие джунгли, которыми зарос весь северный край Дакшинешвара.

Хридай встревожился, он видел, что Рамакришна почти не спит и очень мало ест. И он знал, что дядя целыми ночами бродит в джунглях, чего не решается делать никто в Дакшинешваре, особенно по ночам. Там ведь когда-то было кладбище, значит, вполне могут встретиться призраки.

Как-то ночью верный племянник, преодолев страхи, тихонько последовал за Рамакришной. Хридай хотел напугать Рамакришну и заставить его вернуться, он бросал ему вслед камешки и гальку, но Рамакришна, будто не замечая, как они падают возле него, углубился в чащу. Наутро Хридай прямо спросил его, что он делал в столь зловещем месте среди ночи. Рамакришна объяснил, что там растет дерево амалаки — его терпкие плоды напоминают по виду сливы, — а в священных книгах сказано, что медитирующему под амалаки дается исполнение самого заветного желания. Рамакришна медитировал под этим деревом в надежде, что ему будет дано увидеть Кали.

Это еще сильней встревожило Хридая. По складу характера он был не в состоянии понять религиозную одержимость такого рода. Ему казалось, что Рамакришна выходит за пределы приличий, возможно, даже за пределы разума. В известной степени его опасения разделяли почти все в Дак-шинешваре. Главный священнослужитель относился к религии серьезней, чем им казалось допустимым.

В другой раз Хридай пошел в джунгли, зная, что Рамакришна уже там. Он обнаружил, что дядя сидит в медитации под деревом амалаки. Рамакришна снял с себя не только дхоти, но и священный шнур брахмина, он сидел в чем мать родила. Хридая это шокировало до такой степени, что он вывел Рамакришну из глубокой медитации и возмущенно спросил, не сошел ли тот с ума? Что он делает?

Рамакришна спокойно ответил, что это и есть правильный способ медитации. От рождения человека давят восемь форм порабощенности, пояснил он Хридаю, — это ненависть, стыд, страх, сомнение, отвращение, ханжество, гордость своим происхождением, гордость своей кастой. И все эти формы рабства сковывают ум человека. Мирские помыслы и желания мешают ему воспарить к духовному. Священный шнур все время напоминает человеку, что он принадлежит к высшей касте, что он брахмин, и заставляет его гордиться этим. Значит, священный шнур должен быть отброшен, вместе со всеми прочими претензиями, правами владения, желаниями и отвращением, прежде чем можно будет через медитацию приблизиться к Матери.

Конкретность всегда была характерна для Рамакришны. Умозрительное отрешение его не удовлетворяло — мысль должна сопровождаться поступком. Он не ограничился тем, что снял с себя одежду и брахминский шнур. Не менее решительно и в других случаях совершал этот брахмин акты отрешения и самоуничижения. Например, собственными руками вычистил отхожее место, чтобы усмирить кастовую гордыню. А чтобы утвердить веру в присутствие Божественного во всем живом, ел в качестве прасада объедки, раздававшиеся бедным за пределами храма Кали, а потом собрал листья, с которых они ели, и на голове понес выбрасывать. Сам подмел вокруг, все вымыл. Желая научиться с равным безразличием относиться и к тому, что считается ценным, и к тому, что считается бросовым, Рамакришна брал в одну руку комья земли, а в другую монеты и бросал в Гангу, твердя: «Рупия есть пыль, пыль есть рупия».

Теперь Рамакришна вступал в тот период жизни, который характеризуется садханой, в период духовной дисциплины. Все великие учители веры проходили через это. Достаточно вспомнить блуждания и аскезу Будды или те молодые годы Христа, о которых не говорится в евангелическом повествовании, годы уединенной жизни среди аскетов — ессенов, если верить новейшим теориям исследователей. В подробностях известны только садханы Будды и Чайтаньи — о других можно лишь догадываться. Причиной вполне может быть нежелание позднейших последователей учителей показывать Идеал в муках соблазнов, духовных терзаний и отчаяния. Им не хотелось, чтобы Воплощенный Бог своим поведением не отличался от человека. Однако совсем иным было отношение поистине великих приверженцев Божественного — те даже с неохотой говорили о мощи и величии Бога, дабы благоговейный страх не примешался к их чистой преданности.

Согласно ортодоксальному индусскому мнению, Бог, воплощенный в земное существо, все время полностью осознает свою божественность, и, что бы он ни делал, это для него своего рода игра — лила. Однако Сарадананда не вполне разделяет эту точку зрения. Он считает, что страдания и минуты слабости аватары не симулированы. Вступая в мир с абсолютным знанием Реальности, аватара принимает невежество и слабость обыкновенного человека, чтобы послужить примером для людей, выходя за пределы человеческого.

Тем не менее, утверждает Сарадананда, воплощающие Бога с самого рождения понимают, что отличны от обыкновенных людей, и это понимание внушает им огромное сострадание ко всем, кто находится в плену земных желаний. Они совершают садхану, чтобы помочь людям.

Рамакришна часто рассказывал такую историю: три человека шли по полю и вдруг натолкнулись на место, обнесенное высокой стеной. Из-за стены доносились звуки музыки и песен. Трое заинтересовались, им хотелось узнать, что же происходит за стеной. Но в стене не оказалось дверей. Что было делать? Один притащил откуда-то стремянку и забрался на стену. Двое других ожидали внизу. То, что он увидел за стеной, привело его в такой восторг, что он засмеялся от радости и прыгнул вниз, начисто позабыв о приятелях. Друг называется! — возмутились те. Даже не сказал нам, что увидел! Придется самим посмотреть. И второй полез по примеру первого — он тоже глянул вниз, громко засмеялся и прыгнул. Что оставалось третьему? И он полез вверх по стремянке, заглянул за стену и увидел, что там происходит настоящая ярмарка счастья, открытая всякому, кто пожелает. Его первой мыслью было присоединиться к веселью, но он спросил себя: что же будет, если и я прыгну вниз? Так ведь никто и не узнает, что существует такое счастливое место! Он заставил себя отвернуться от заманчивого зрелища, спустился со стремянки и пошел прочь, рассказывая каждому, кого встречал в пути: вот в той стороне идет настоящая ярмарка счастья. Пойдем со мной, повеселимся вместе. Так он собрал всех, кого только мог, и все приняли участие в веселье.

Рамакришна всегда учил, что целью садханы является развитие способности видеть Брахман во всем сущем, повсюду. В конечном счете, садхана есть попытка познать Универсальную причину — существующую вне времени и пространства. Мы, простые смертные, видим только множественность форм жизни, а не единый вечный субстрат. Мы видим множество вместо единства, потому что невежественны. Мы невежественны потому, что находимся в Майе, в паутине кажущегося, сотканной Силой Брахмана. Это невежество не есть заблуждение отдельной личности. Оно всеобще для тех, кто находится в Майе, и потому наши восприятия в целом тождественны. Если я думаю, будто вижу стол, то так же думаете и вы. Наше общее невежество заключается в неспособности разглядеть, что, по сути, стол есть Брахман и, кроме Брахмана, не существует ничего. Однако, хоть это и всеобщее невежество, любой отдельно взятый человек способен вырваться из него и таким образом достичь свободы.

Говорят, есть два основных пути садханы: путь различения и путь поклонения. Человечеству всегда было известно, что жизнь заканчивается смертью, поэтому, вероятно, различение использовалось раньше, чем поклонение. Ибо различение состоит в отказе от тленного, чтобы в конечном счете методом исключения прийти к субстрату, к вечному, к Реальности. Так начал свои искания Будда, после того как впервые соприкоснулся с болезнью, старостью и смертью, заставившими его осознать бренность человеческой жизни. Вот почему сказано, что путь различения можно описать словами «не то, не то» — ничто в феноменальном мире не вечно, следовательно, от всего надо оказаться.

Напротив, путь поклонения описывается словами «это, это», ибо поклоняющийся постоянно напоминает себе, что повсюду находится в присутствии Брахмана. Он ни в чем не расходится с тем, кто идет путем различения. Он не поклоняется феноменальному, как феноменальному. Он поклоняется Реальности за феноменальным. Мы находим два эти пути и следующих ими во всех религиях мира. Различие между путями есть на самом деле вопрос темперамента. Одни по складу своего характера приближаются к истине через интеллект, другие — через любовь. Но оба пути привели к единению с Реальностью бесчисленное множество мужчин и женщин. Этот опыт единения всегда был целью, к которой стремился каждый подлинный мистик. Буддисты называют это нирваной, христиане — мистическим союзом, индусы — самадхи.

Во второй главе я упоминал о самадхи — о том, что называется четвертым состоянием сознания, поскольку это не бодрствование, не сновидение и не сон без сновидений. Но ясно говорить о самадхи я не в состоянии. Как все, за исключением горсточки ныне живущих на свете людей, я ни разу даже не приблизился к чему-то похожему на самадхи. А между тем даже и те, кто пережил самадхи, с большим трудом рассказывают о своем опыте. Можно сказать, что он в принципе не поддается описанию. Ведь слова соотносятся со знанием, получаемым через пять органов чувств, а самадхи выходит за пределы чувственных восприятий. В наивысшей форме это состояние тотального знания, когда познающий и познаваемое становятся одним. Это нирвикальпа самадхи. То, что называется низшим самадхи, савикальпа, не дает полной утраты дуализма чувств, познающий и познаваемое все еще разделены, но как бы тонким стеклом. Мистик, достигший низшего самадхи, почти наверняка сможет перейти и к высшей ступени, если будет к этому стремиться.

Внешне самадхи выглядит как потеря сознания, так как ум переживающего этот опыт полностью уходит от окружающего. По этой причине самадхи часто описывается как «транс». На самом же деле самадхи есть состояние сознания, невообразимо более обостренного, чем наше повседневное сознание. Самадхи — прямая противоположность транса, который, по крайней мере в первоначальном смысле этого слова, представляет собой ступор, или оцепенение.

Немногие мистики, которые испытали состояние самадхи, как правило, пережили его уже в конце жизни или в момент умирания. Рамакришна, как мы увидим, входил в самадхи по нескольку раз на день на протяжении целого ряда лет!

Теперь читатель может задуматься вот над чем. Если интенсивная медитация способна привести человека в состояние самадхи, то как он все-таки вступает в это состояние? Что с ним происходит в это время? Каковы те психофизические процессы, которые приводят к полному духовному пробуждению?

Согласно индусской физиологии, человек обладает огромным потенциалом духовной энергии, которая сосредоточена в основании позвоночника. Эта энергия известна под названием кундалини, что в переводе значит «свернутая в кольца», почему ее иногда еще называют «силой змеи». Индусские физиологи утверждают, что большинство из нас едва ли использует вообще этот потенциал. Незначительное же количество энергии, пробуждающейся в нас, уходит на наши сексуальные побуждения и другие земные вожделения. Но когда кундалини полностью пробуждается — при помощи медитации и других методов духовной дисциплины, — то энергия поднимается по позвоночному столбу через шесть центров сознания, пока не достигнет седьмого — мозгового центра. Именно подъем кундалини от центра к центру дает различные уровни просветления. В более поздние годы жизни Рамакришна так описывал этот процесс:

«В священных книгах говорится о семи центрах сознания. Ум способен находиться в любом из этих центров. Пока ум связан с мирскими делами, он не поднимается над тремя низшими центрами, расположенными в пупке, в половом органе и в заднем проходе. Пока он там, у него нет ни тяги к высшему, ни видений. Им владеют похоть и алчность.

Четвертый центр помещается в сердце. Когда ум научается жить в нем, человек испытывает первое духовное пробуждение. Он видит свет вокруг себя. Он восторгается светом и восклицает: какая радость! Но потом ум снова опускается в низшие центры.

Пятый центр в горле человека, и когда ум поднимается до этого уровня, человек освобождается от невежества и заблуждений. Теперь он ни слышать, ни говорить ни о чем, кроме Бога, не желает.

Шестой центр — во лбу, между бровей. Поднявшись до этого центра, ум обретает непосредственное видение Бога и видит Его и днем и ночью. Но даже и теперь человек еще не совсем расстался с себялюбием... это как огонек в фонаре, кажется, можно до него дотянуться, но нет, мешает стекло.

Седьмой центр на макушке. Когда ум достигает этого центра, наступает самадхи. Человек познает Брахман. Становится един с Брахманом».

Конечно, Рамакришна обращался к людям, более или менее знакомым с индусской физиологической теорией.

Я же должен пояснить, что считается, будто позвоночник содержит в себе два нервных канала — ида и пингала. Не знаю, насколько это верно, но они как будто соответствуют сенсорным и двигательным нервам западной физиологии. Считается, что ида располагается по левую сторону позвоночного столба, а пингала — по правую. Канал посредине называется сушумна. Пробужденная кундалини поднимается вверх по сушумне, которая во всех других случаях, у людей нормально недуховных, остается закрытой. Когда Рамакришна говорит о пупке, сердце, горле и т. д., он использует физические органы для обозначения приблизительного местоположения центров: на самом деле, они находятся в самой сушумне.

В индусской литературе на эту тему центры часто называют «лотосами», потому что говорят, будто тем, чье духовное зрение позволяет видеть их, они представляются в форме лотосов. Думать, что центры представляют собой грубые физические органы, неверно, но, с другой стороны, следует помнить: индусская физиология не делает четкого различия между грубым и тонким. Это вопрос степени.

В случае с Рамакришной было замечено, что подъем кундалини сопровождался у него постоянным сильным приливом крови к грудной клетке и мозгу, из-за чего кожа на его груди всегда розовела.

По мере того как месяц за месяцем шел 1856 год, духовные усилия Рамакришны приобретали все большую интенсивность. Обращаясь к статуе Кали в храме, он жалобно вопрошал:

— Мать, в прошлом ты дозволяла Рампрасаду и другим увидеть себя. Почему же ты не хочешь показаться мне? Почему ты не отвечаешь на мои молитвы? Я так долго молю тебя о милости!

И Рамакришна заливался горькими слезами.

«Как же я тогда мучился, — вспоминал Рамакришна через много лет об этом времени. — Невозможно представить себе эту муку отлученности от Матери! Но все это было естественно — лежит, например, мешок золота, а за хлипкой перегородкой в соседней комнате — вор. Разве сможет вор спать спокойно? Вот в таком состоянии я и был. Я знал, что Мать здесь, совсем близко. Как же мог я желать чего-то еще? Она есть беспредельное счастье. Все богатства мира ничто рядом с ней!»

Он часто замирал перед храмом, уходил в себя, прерывая совершение почитания, и часами сидел неподвижно. Кое-кого из официальных лиц комплекса это выводило из терпения, другие посмеивались, полагая, что имеют дело с дурачком. Но на Матхура поведение Рамакришны производило огромное впечатление. Он сказал Рани:

— Мы нашли человека удивительного религиозного чувства для совершения почитания Матери. Он очень скоро пробудит ее.

И Матхур оказался прав. Вот как описывает Рамакришна то, что произошло:

— У меня нестерпимо болело сердце оттого, что я не могу увидеть Мать. Как человек изо всех сил выкручивает полотенце, чтобы отжать воду из него, так и я чувствовал, что сжимается мое сердце и ум. Я начал думать, что никогда не увижу Мать. Я умирал от отчаяния. Измученный, я спросил себя: что толку жить такой жизнью? Вдруг мой взгляд упал на меч, который висит в храме. Я решил, что здесь и сейчас я этим мечом положу конец моей муке. Как безумный ринулся я к мечу, схватил — и предо мной предстало упоительное зрелище — Мать! Я упал без чувств... Мне показалось, будто дома, двери, храмы и все прочее исчезло и ничего не осталось вокруг! Я видел бесконечное, безбрежное море света, и это море было сознание. Со всех сторон и до самого горизонта я созерцал сияющие волны, которые одна за другой катились ко мне. Они накатывали на меня с огромной силой и скоростью. Волны затопили меня и увлекли в неведомые глуби. Я задыхался, пытаясь выплыть, — и потерял сознание.

Из рассказа Рамакришны не совсем ясно, видел ли он действительно фигуру Матери Кали среди сияющего сознания. Скорее, все-таки видел, ибо первое, что он произнес, придя в чувство, были слова: «Мать, Мать!»

После своего видения Рамакришна до такой степени ушел в себя, что зачастую бывал не в состоянии совершать храмовые богослужения. Хридаю приходилось заменять его. Хри-дай был так встревожен состоянием ума дяди, что вызвал доктора полечить его. Любопытно было бы узнать, чем тот лечил Рамакришну. Можно и не говорить, что проку от лечения не вышло.

В те дни, когда Рамакришна был в состоянии совершать богослужение, с ним происходила странная вещь.

«Стоило мне принять позу медитации, — вспоминал он потом, — как в моих конечностях и суставах раздавалось какое-то позвякивание. Начиналось с ног. Как будто во мне находился некто с ключами и запирал меня — сустав за суставом — на ключ. Я был не в силах шелохнуться, даже слегка не мог изменить позу. Я не мог прервать медитацию или уйти — я просто ничего не мог сделать. Меня будто что-то принуждало сидеть на месте, пока суставы снова не начинали позвякивать и отпираться, но только теперь начиная с шеи и заканчивая ногами. В то время как я сидел в неподвижности, перед моими глазами появлялись частички света, похожие на рой светлячков. Иногда свет заливал все вокруг, как будто все затягивалось светящейся дымкой, в других же случаях это были яркие световые волны, наподобие расплавленного серебра. Я не понимал, что вижу, и даже не знал, хорошо ли это или плохо, что меня посещают такие видения. Я стал страстно молиться Матери:

— Я не понимаю, что со мной творится. Умоляю, научи, как тебя узнать. Если ты не научишь меня, Мать, то кто же это сделает?»

В этом рассказе слышна безыскусная интонация Рамакришны, которая лучше всех воспоминаний его современников передает характер новой ипостаси, принимаемой им, — он все более превращается в дитя Божественной Матери. И как ребенок, он теперь подчиняется в каждой мелочи материнской воле, ничуть не заботясь о том, что могут подумать об его поведении окружающие.

Теперь он часто видел Мать. И в храме, и вне храма ему больше не требовалось усилия воли во время медитации. Теперь в храме перед ним была не статуя, но сама Мать. Позднее он описывал, как это было:

«Приложил ладонь к ее ноздрям и почувствовал, что она дышит. Я внимательно всматривался, но по ночам, когда горел светильник, не мог увидеть ее тень на храмовой стене. Из моей комнаты я слышал, как Мать взбегает по лестнице, по-детски весело, звеня браслетами на ногах. Мне захотелось проверить, она ли действительно бегает, и я вышел из комнаты. Мать стояла на веранде второго этажа, и ветер отбрасывал назад ее волосы. Иногда она смотрела в сторону Калькутты, иногда на Гангу».

Хридай оставил для нас описания своих отношений с Рамакришной в то время и его непостижимого поведения.

«В храм было страшно войти, даже когда Рамакришны там не было, еще страшней, когда был. Но я не мог устоять, так мне хотелось видеть, что он делает. Пока я смотрел на него, мое сердце наполнялось благоговением и любовью к Богу, но стоило выйти из храма, как сомнения опять одолевали меня.

„Может быть, дядя в самом деле сошел с ума? — спрашивал я себя. — Иначе зачем он делает такие ужасные вещи при богослужении?"

Я со страхом думал о том, что скажут Рани и Матхур-бабу, если им про это расскажут. А дядя ни о чем не тревожился... Я больше не смел заговаривать с ним об этом, непонятный страх не давал мне раскрыть рта. Я ощущал преграду между нами. Поэтому я молчал и только старался как можно лучше о нем заботиться. И все время боялся, что наступит день, когда это закончится скандалом».

Страхи Хридая были, без сомнения, обоснованны.

Он продолжает рассказ:

«Я заметил, что у дяди не проходит краснота на груди и что у него постоянно красные глаза, как у пьяницы. Он поднимался со своего места, взбирался на подножие статуи, ласкал Божественную Мать и любовно щекотал ее под подбородком. Он ей пел, он с ней разговаривал, смеялся и шутил, а иногда брал за руки и танцевал... Я видел, как во время подношения сваренной пищи дядя вдруг вскакивал и, взяв с блюда комочек риса и карри, дотрагивался им до губ Матери и уговаривал ее:

— Попробуй, Мать, ну съешь хоть немножечко! Или говорил:

— Хочешь, чтоб сначала я поел, а ты потом? Хорошо, смотри — вот я ем!

Проглотив кусочек, опять подносил еду к ее губам и приговаривал:

— Ну я уже поел, поел, а теперь и ты поешь!

Однажды во время подношения пищи дядя увидел кошку, которая с мяуканьем забрела в храм. Он начал кормить ее пищей, сваренной для подношения Божественной Матери, и еще обращался к кошке с уговорами: кушай, кушай, Мать!»

Ужасающую силу, которая творит и разрушает вселенную, можно познать и в аспекте нежной матери, и тогда с ней можно по-детски дурачиться и баловаться. Сила вездесуща — она и в воздухе, и в храмовой статуе, и в бродячей кошке. Эти истины, простые и поразительные, и демонстрировал Рамакришна своими, казалось бы, нелепыми поступками. Негодованию официальных лиц храма удивляться не приходится! Они направили жалобу Матхуру, который в то время был в отъезде из Дакшинешвара. Матхур ответил, что сам во всем разберется по возвращении. Рамакришне же до той поры надлежит совершать почитание. Вскоре Матхур приехал и без предупреждения явился в Дакшинешвар. Он прошел в храм Кали, где Рамакришна как раз был поглощен подношением пищи. Увиденное Матхуром убедило его в том, что перед ним не безумец, а великий святой. Матхур распорядился, чтобы Рамакришне ни под каким видом не мешали.

— Теперь Богиню поистине почитают, — сказал он Рани.

Но вера Матхура и его тещи в Рамакришну была подвергнута испытанию еще более суровому. Однажды Рани приехала в Дакшинешвар и после омовения в Ганге отправилась в храм совершать почитание. Рамакришна был уже в храме. Рани попросила его спеть гимны в честь Матери — Рамакришна пел их прекрасно, с чувством экстатической любви. Рамакришна начал петь, но вдруг повернулся к Рани и негодующе воскликнул:

— Стыд какой! Даже здесь думать о таких вещах! И ударил Рани раскрытой ладонью.

Поднялся переполох. Женщины, сопровождавшие Рани, визжали и звали на помощь. Примчался привратник, храмовое начальство, готовые выволочь Рамакришну вон из храма. Ждали только приказа Рани. Но Рани хранила спокойствие, а Рамакришна уже тихо улыбался.

— Он не виноват, — сказала Рани, — оставьте его в покое. Она знала, за что Рамакришна ударил ее. Вместо того чтобы слушать гимн в честь богини, она вспомнила о судебной тяжбе, в которую была вовлечена. Поразило же ее то, что Рамакришна смог прочитать ее мысли. Женщины вокруг громко возмущались наглостью Рамакришны, но Рани остановила их словами, произнесенными серьезно и почтительно:

— Вы не понимаете — сама Божественная Мать наказала меня и просветила мое сердце.

И запретила впредь упоминать о происшедшем.

Дата добавления: 2015-07-20