Раскол этнического поля 3 страница

Первая война вспыхнула в 68 г., когда пропретор Галлии Юлий Виндекс,
потомок аквитанских царей, возглавил восстание своих соплеменников,
жаждавших освобождения от власти и поборов Рима. Испанские легионы
примкнули к восстанию, провозгласив императором Сервия Сульпиция Гальбу. Но
прежде чем Гальба перешел Пиренеи, с аквитанцами схватились легионы,
стоявшие на Верхнем Рейне. Вожди обоих войск не думали о борьбе, но
легионеры их не послушались; 20 тыс. аквитанцев пали в бою, в том числе
Виндекс.

Гальба вступил в Рим во главе испанских легионов и через семь месяцев был
убит преторианцами, уроженцами Италии, провозгласившими императором Отона,
одного из собутыльников погибшего Нерона. Но восстали легионы Нижнего
Рейна, заставившие своего вождя Авла Виттелия идти с ними на Рим. В 69 г.
эти провинциалы разбили преторианцев. Отон вонзил себе в грудь кинжал.
Однако сирийские и египетские легионы не согласились признать Виттелия и
заставили своего командира Веспасиана возглавить их в борьбе за власть.

К ним присоединились легионы, стоявшие в Мизии, Ланнонии, Иллирии, чтобы
отомстить Виттелию за Огона. Тщетно командир германских легионов Цецина
пытался сдаться. Воины заковали его в цепи и пошли в бой. У Кремоны войска
Веспасиана одержали победу, жутко разграбили город и перебили всех жителей,
так как те были римскими гражданами и их нельзя было продать в рабство.
Виттелий отрекся от власти, но воины, находившиеся в Риме, не приняли его
отречения, напали на Капитолий, убили префекта Рима, брата Веспасиана, и
дрались, пока их не перебили. А народ римский переходил на сторону
очередного победителя.

Из этого перечня злодейств видно, что римская профессиональная армия
отделилась от римского народа и стала прямо враждебна сенату. Но и она не
составила единого целого, разбившись на несколько территориальных
консорций. Стереотипы поведения легионеров и мирных граждан разошлись и
продолжали расходиться, тем более что в эту армию принимали провинциалов,
которые порывали связи со своими родными и соплеменниками ради солдатской
жизни.

Тридцать легионов, которыми обладала империя в 70 г., пополнялись не только
за счет набора и притока добровольцев, но и путем естественного прироста. В
мирное, время легионеры обрабатывали участки земли для собственных нужд, и
хотя они не имели права жениться, заводили подруг, дети которых
автоматически становились воинами. Так солдаты образовали в Римской империи
самостоятельный субэтнос, значение коего росло с каждым годом, а стереотип
поведения изменялся в соответствии с условиями пожизненной военной службы.

Как бы плохо ни относились римские граждане к своей постоянной армии и как
бы ни расправлялись солдаты с мирным населением при каждом удобном случае,
надо сказать, что только благодаря легионам богатели провинции и
развлекалась столица. Развлекалась она гнусно: гладиаторскими боями,
травлей зверей, казнями христиан, издевательством над пленницами, продажей
рабов и рабынь, но таков был римский стереотип, вызывающий восхищение
любителей классической древности.

И все-таки при всех описанных ужасах следует считать императорскую эпоху
Рима инерционной фазой этногенеза. Римский народ тратил собственную
пассионарность для поддержания своей политической системы. Если во II-1 вв.
до н.э. избыточная пассионарность разрывала жесткую социальную систему
путем гражданских войн, а на рубеже нашей эры пассионарности было столько,
сколько нужно для поддержания порядка и покоя системы, то уже к концу I в.
возникла нужда в пополнении армии боеспособными, т.е. пассионарными
провинциалами. Это было начало конца.

Что произошло? Легионы стали слабее или соседи империи сильнее? Пожалуй, то
и другое сразу. Это-то для нас и важно.

Конечно, та часть римского этноса (в это время совпадавшего с античным
греко-римским суперэтносом)) которая входила в легионы, теряла пассионарное
напряжение быстрее, чем это должно было бы происходить из-за потерь на
полях битв. При каждом перевороте, которых было много, солдаты вымещали
обиды на младшем командном составе, т.е. истребляли тех офицеров, которые
поддерживали дисциплину. Это значит, что происходила экстерминация наиболее
ответственных, инициативных, исполнительных и верных долгу людей, места
которых занимали беспринципные и продажные. В отношении морального и
культурного уровня "солдатских" императоров эта деградация замечена и
описана, но для нашей темы важнее отметить, что она коснулась всех слоев
армии, в то время втягивавшей в себя весь пассионарный элемент римского
этноса, ибо только в армии честолюбивый юноша мог сделать карьеру, хотя и с
риском для жизни.

Инерция поддерживала существование системы до конца II в. и иссякла. Тогда
пришло время для новой фазы.

КРОВАВЫЙ МРАК

Фазы этногенеза переходят одна в другую столь плавно, что для
современников, как правило, незаметны. Но историку ясно, что переходы
совпадают с важными событиями, значение коих видно только на расстояния.

Решительный перелом в судьбе римского этноса произошел в 193 г., после того
как был зарезан сумасшедший император Коммод.

На этих событиях стоит сосредоточить внимание. Порфироносный изверг обронил
в постели своей возлюбленной дощечку с именами обреченных на смерть. Там
было и ее имя. Она показала ее другим намеченным жертвам, и специально
приглашенный гладиатор Нарцисс прикончил злодея. Сенат назначил императором
почтенного старика Пертинакса. Преторианцы его признали, так как он был
известен как честный, храбрый и дельный администратор, доброжелательный,
справедливый и кроткий правитель. Невинно осужденные были освобождены из
тюрем и возвращены из ссылки, доносчики наказаны, порядок в
судопроизводстве и хозяйствовании восстановлен. Пертинакс уменьшил вдвое
расходы на двор и продал рабов и рабынь, с которыми развратничал Коммод.
Казалось, что страна возродилась всего за три месяца.

Но однажды к дворцу подошла толпа преторианцев. Стража их впустила. Они
убили Пертинакса. Народ плакал. Этим кончилась попытка спасти отечество.

Преторианцы предложили отдать престол тому, кто больше заплатит. Купил
престол богатый сенатор Дидий Юлиан, долгое время бывший правителем
отдаленных провинций и награбивший там много денег. Власть его не имела
никакой опоры: сенаторы и всадники скрывали свои чувства, а толпа
бранилась. Надежды на преторианцев не было никакой. Это были уже не те
доблестные легионеры, которые в 69 г. защищали своего вождя Огона от
страшных пограничников Виттелия. За 124 года преторианцы разложились
настолько, что им никто не верил и их никто не уважал.

Против римских легионеров сразу выступили проконсулы провинций. В Британии
Клодий Альбин, "скрывавший под плащом философа все противоестественные
пороки", друг Марка Аврелия и Коммода, предложил своим воинам восстановить
свободу. В Сирии Песцений Нигер, популярный в своей провинции и в Риме,
дельный и приветливый правитель, имел много шансов на успех. В Паннонии
Септимий Север, римский всадник, уроженец Африки, честолюбивый и скрытный,
захватил инициативу. Он использовал фактор быстроты: находясь близко от
Рима, вступил в Вечный город без боя. Дидий Юлиан, покинутый и преданный
преторианцами, был убит в своем дворце.

Однако преторианцы, вышедшие навстречу узурпатору с лавровыми ветвями,
просчитались. Септимий Север приказал своим закаленным воинам разоружить
их, а затем разослал по разным провинциальным когортам. Таким образом,
покоренные некогда Иллирия и Фракия одержали верх над Римом. После кровавых
побед над Нигером и Альбином, одержанных благодаря мужеству
фрако-иллирийских легионов, Септимий Север облегчил положение солдат и
увеличил армию за счет уроженцев восточных провинций: иллирийцев,
фракийцев, галатов, мавров, языгов, арабов и т.п. В результате к началу III
в. почти вся римская армия оказалась укомплектованной иноземцами. Это
показывает, что римский этнос, переставший поставлять добровольных
защитников родины, потерял пассионарность. Структура, язык и культура
империи по инерции еще держались, в то время, когда подлинные римляне
насчитывали несколько семей даже в Италии, которую заселили выходцы из
Сирии и потомки военнопленных рабов - колонны.

Военная диктатура Северов продлила существование римской системы на сорок
лет, а потом началось... В 235 г. солдаты убили Александра Севера и его
умную мать - Маммею, передав престол фракийцу Максимину. Проконсул Африки,
исконный римлянин Гордиан выступил против него вместе со своим сыном, и...
оба погибли. В 238 г. солдаты убили Максимина, а преторианцы - двух
консулов: Пупиена и Бальбина. Гордиана III убил префект преторианцев Филипп
Араб в 244 г., а этого - Деций в 249 г. После гибели Деция в битве с готами
солдаты предали и убили Галла, потом Эмилиана. Его сопернику Валериану в
решительный момент войско отказало в повиновении и потребовало, чтобы
император сдался персам. Он погиб в "башне молчания". Империя развалилась
на три части: на западе властвовал узурпатор Постум, на востоке-пальмирский
царь Оденат, отразивший персов, а в Риме были последовательно убиты:
Галлиен, Аврелий, Клавдий II, Квинтилиан, царствовавший 17 дней, и наконец
Аврелиан, который в 270 г. навел порядок и объединил империю, прежде чем
его убил в 275 г. вольноотпущенник Мнестий, убитый в свою очередь. Затем
были поочередно убиты: старец консуляр Тацит, его брат Флориан, паннонский
офицер Проб, Кар, Нумериан, Арий Апр. Лишь в сентябре 284 г. был
провозглашен Диоклетиан, который воспользовался тем, что его соперник Карин
(сын Кара) был убит в 285 г. своими сподвижниками, и стал царем.

Это длинное перечисление цареубийств позволяет понять ход этнического
развития, если мы учтем, что простых людей убивали куда больше. Перед нами
фаза обскурации, когда толковый военачальник, пытающийся восстановить
дисциплину ради победы, рассматривается как злейший враг, хуже неприятеля.
Инстинктивные реакции: раздражение, жадность, лень, не имея противовеса в
утраченной пассионарности, сделали из римского войска скопище злодеев и
предателей. И не то чтобы за полвека не было ни одного волевого полководца
или умного дипломата. Этих бы в огромной стране хватило; но вот верных
исполнителей было мало. А поскольку число их все время уменьшалось, потому
что их убивали вместе с императорами, то менялся и стереотип поведения.
Римский этнос умер и сгнил раньше, чем погиб от вторжения варваров.

Диоклетиан понял, что только отсталая провинция может его спасти. Поэтому
он разделил заботы по охране границ с тремя сподвижниками, а резиденцию
учредил в малоазиатском городе Никомедии, далеко от Рима, и окружил себя
войсками из иллирийских, фракийских и мезийских горцев, еще не потерявших
боеспособности. Он создал бюрократию, потому что с полным основанием не
доверял растленному обществу. Он воздвиг гонение на христиан и манихеев,
потому что эти общины жили по своим, а не по его законам. Короче, он
использовал инерцию не этноса, ибо таковая иссякла, а культуры, созданной
предыдущими поколениями. Но и он капитулировал перед силой вещей, так как
стал не главой республики (princeps), а царем государства (dominus).

Государство Диоклетиана было римским только по названию. По существу это
было объединение всех стран Средиземноморского бассейна при полном
игнорировании этнического принципа. Большая часть населения империи была
вовлечена в смерч обскурации, т.е. утеряла свою этническую принадлежность к
суперэтносу. Этих людей связывала только культурная традиция, выражавшаяся
в умелом администрировании. А это означало, что искренний патриотизм был
заменен послушанием магистратам, назначавшимся из числа случайных людей,
имевших связи и потерявших совесть. Крепкой такая система быть не могла.
Однако она продержалась вопреки усилиям собственного населения, потому что
в ней возникли жизнеспособные консорции. Они были враждебны традициям
римского этноса, но не доминанту, несмотря на то что последний их не
жаловал. И вскоре после гибели первого доминуса эти новые силы
гальванизировали труп Древнего Рима.

ПОДМЕНА

И все-таки, несмотря на трагичное положение, римская армия удерживала
границу по Рейну, вал по Твиду и неплохо справлялась с нумидийцами и
маврами. Тяжелее было на востоке. Готские корабли проникали в Эгейское
море, Персия, располагая в 50 раз меньшими ресурсами, успешно вела войну в
Месопотамии, а разгром даков и иудеев во П в. н.э. потребовал напряжения
всех сил Римской империи. По сути дела, в III в. империю спасали только
иллиро-фракийские части и их вожди, становившиеся императорами, от
Аврелиана до Диоклетиана. К их числу принадлежал знаменитый полководец
Аэций, которого называют "последним римлянином". Но дело обстоит не сталь
просто.

Очевидно, те, кто шел в легионы из Фракии и Иллирии, принадлежали к числу
людей того же склада, что и те, которые вступали в христианские общины.
Доминанта у них была, конечно, другая, но для нашего анализа это значения
не имеет. Важно то, что, интерполируя пассионарный толчок, мы захватываем
как раз те области Балканского полуострова, где он теоретически должен был
иметь место, и получаем подтверждение теории. Следовательно, Аэция, как и
его легионеров, надо считать не "последними римлянами", а "первыми
византийцами".

Итак, констатируем, что начиная со II в. н.э. в восточных провинциях
Римской империи, на некоторых территориях, расположенных от них к северу,
наблюдается подъем активности населения. За пределами империи - это начало
этногенеза новых народов: готов, антов, вандалов. В пределах империи подъем
пассионарности приобрел оригинальную доминанту - создание конфессиональных
общин на смешанной этнической основе, как христианских, так и гностических
и языческих (неоплатоники). Принято говорить, что христианство - религия
рабов. Это отчасти верно, но при этом упускалось из виду, что рабы в
подавляющем числе пополнялись военнопленными. Браки между разноплеменными
рабами разрешались их хозяевами, а браки с иноверцами воспрещались
руководителями христианских общин, которые мы смеем назвать консорциями.
Таким образом, в христианских консорциях сгруппировались гибриды,
обладающие, как известно, повышенной лабильностью. Обычно такие формы
неустойчивы и распадаются за два-три поколения, но здесь имел место
дополнительный фактор, сообщивший христианским общинам устойчивость -
огромное пассионарное напряжение. Благодаря несравненной жертвенности,
несмотря на жестокие гонения, к 313 г. христианская община, уже получившая
организацию (церковь), подменяла императорскую власть.

Христиане были самыми лояльными подданными императора Диоклетиана и самыми
дисциплинированными солдатами, но при исполнении в лагерях языческих
жертвоприношений, на которых легионеры были обязаны присутствовать, они
осеняли себя крестным знамением, чем, по мнению Диоклетиана, уничтожали
силу обряда. В 303 г. он начал гонение на христиан, которое в Римской
империи было последним. Длилось оно всего два года, ибо в 305 г. Диоклетиан
отрекся от власти и поехал к себе домой, в Иллирию, где у него был дом
величиной с город Спалатро. Умер он в 313 г., после того как узнал, что
зверски убиты его жена и дочь, а ему скоро предстоит нечто худшее, чем
смерть.

Диоклетиан был бюрократическим гением. Он видел, что управлять страной от
Евфрата до Гибралтара и Твида без исполнительной администрации невозможно.
Зная цену своим сотрудникам, он выбрал трех наиболее дельных и дал им
титулы второго августа и двух цезарей, сделав эти должности сменяемыми.
После его отречения августом Востока стал Галерий, инициатор гонений на
христиан, а августом Запада - гуманный и кроткий Констанций Хлор, сыном
которого был Константин. В Галлии и Британии гонения на христиан
прекратились, так как указы Диоклетиана просто не исполнялись.

В 306 г. против Галерия восстала Италия; вождем восстания стал сын цезаря
при Диоклетиане, Максенций, человек грубый, бездарный и развратный. Однако
Галерий при попытке усмирить Италию потерпел поражение и в 311 г. умер,
оставив своему другу Лицинию власть в провинциях Балканского полуострова. В
Малой Азии, Сирии и Египте правил брат Максенция - Максимин.

Оба братца были таковы, что, казалось, вернулись времена даже не Нерона, а
Калигулы, Коммода и Каракаллы. И оба они пылали ненавистью к Константину и
Лицинию. Война разразилась в 312 я 313 гг. Победили те, кому помогли
христиане: Константин и Лициний. А ведь сила власти, численное
превосходство, экономические ресурсы и даже влияние старинных традиций были
у Максенция и Максимина. Однако они погибли, и произошло это так.

В 312 г. Константин перешел Альпы, имея 40 тыс. воинов, преимущественно
галлов, против противника, имевшего четырехкратный численный перевес,
Константин выиграл несколько сражений в долине реки По, дошел до Тибра и
здесь столкнулся с войском Максенция. Константин поднял знамя, на котором
был изображен сияющий крест. Его галльская конница опрокинула римскую
конницу Максенция на обоих флангах, а ветераны-пограничники изрубили
преторианцев. Максенций утонул в Тибре во время бегства.

Лициний женился на сестре Константина, и оба августа издали в Милане эдикт
веротерпимости, предоставлявший христианам свободу богослужения. Затем
Лициний пошел на Восток, где Максимин вторгся из Сирии во Фракию.
Иллирийские солдаты Лициния были боеспособнее разношерстных сирийских
легионеров Максимина. При Гераклее в 313 г. Лициний одержал победу, а
Максимин погиб во время побега, будучи отравлен.

Победив, Лициний проявил такую же жестокость по отношению к людям, ничем
перед ним не виновным, но оказавшимся в его власти. В 315 г. он
инспирировал заговор против Константина, а потом велел низвергнуть статуи
Константина в пограничном городе Эмоне. Константин начал войну и дважды
разбил войска Лициния, после чего тот запросил мира. Константин отнял у
Лициния Македонию и Грецию, оставив ему остальной Восток.

Схватка между обоими правителями отсрочилась, но оба понимали, что она
неизбежна. Константин имел мощную поддержку христиан всей империи.

Что оставалось делать Лицинию, который, борясь с Максимином, тоже
обнародовал в своих владениях Миланский эдикт? Благодаря этому его воины в
битве при Гераклее призывали помощь "высочайшего бога" и получили ее. Но
поскольку мать Константина, Елена, была христианкой, а он сам признанным
вождем христианской партии, то Лицинию оставалось только возобновить
гонения. В 324 г. войска претендентов на единую власть столкнулись у
Адрианополя, и прославленные смелостью фрако-иллирийские легионы Лициния,
превосходившие противника числом, были наголову разбиты. Вторая битва была
им проиграна по другую сторону Босфора, у Хризополя. Лициний сдался,
получив обещание пощады, и через несколько месяцев был удавлен (325). Не
стоит о нем жалеть, он сам убивал ни в чем не повинных людей. Ему надлежало
разделять участь погибавших за него солдат, а не прятаться за юбку своей
жены, сестры Константина.

Эта война была отражением не соперничества старого, языческого с новым,
христианским, а схваткой за преобладание между двумя субэтносами уже
сложившегося этноса, из которого выросла Византия. Что же касается потомков
римлян, еще не растворившихся в обновленной этнической системе, то для них
закончилась фаза обскурации и настало время, когда они уже не могли
действовать. Им оставалось только вспоминать.

И ВСЮДУ ТАК

Приведенного материала нам достаточно для вывода, которого увеличение числа
примеров не изменит. Пассионарность античного, или эллино-римского
суперэтноса затухала, кристаллизуясь в цивилизации, способной устоять
против напора соседей вследствие накопленной инерции. Взорвана эта система
была изнутри мощным эксцессом, или пассионарным толчком, который имел место
в регионе Скандинавии, Восточной Европы, Малой Азии и Сирии. Эта
локализация показывает, что описанный феномен не имеет касательства к
социальному кризису рабовладельческой системы и не является плодом
сознательной деятельности людей, которые гибли, не понимая, почему им вдруг
стало так плохо.

Сдержать процесс и спасти страну не могли ни бюрократический гений
Диоклетиана, ни политическая изворотливость Константина, ни военные таланты
Феодосия. На Востоке, где образовался новый этнос, условно именуемый
византийским, варвары отражены, на Западе они просто замещают исчезнувших
римских граждан.

Тот же процесс в Византии проходил при Ангелах и закончился падением
Константинополя в 1204 г. Вспышка патриотизма в Никейской империи на время
оживила развалившуюся страну, но процесс этнического распада продолжался, и
даже мужество Иоанна Кантакузина не смогло его остановить. Византийский
народ исчез, растворился, деформировался задолго до того, как османы
ворвались в беззащитный, вернее - не имевший воли к защите, Константинополь
(5 мая 1453 г.).

Ахеменидская империя погибла от внешнего удара, и обскурация на Ближний
Восток пришла позже. Она облегчила победу не Александру Македонскому, а
Сулле, Лукуллу и Помпею, Титу и Траяну, а также сакскому вождю Аршаку,
основавшему Парфянское царство на развалинах Древнего Ирана.

В средневековом Китае обскурация подкрадывалась исподволь. В середине XVII
в. прогнившая бюрократия Мин капитулировала перед крестьянским ополчением
Ли Цзычэна, а последнее было молниеносно разбито кучкой маньчжуров, только
что объединенных князем Нурхаци[58]. После этого Китай находился в
каталепсии двести лет, что дало повод европейским наблюдателям расценить
временную летаргию как неотъемлемое свойство китайской культуры. На самом
же деле тут была не болезнь растущей культуры, а закономерное старение
этноса, прожившего более тысячи лет (581-1683).

Как ни странно, фаза обскурации не всегда приводит этнос к гибели, хотя
всегда наносит этнической культуре непоправимый ущерб. Если обскурация
развивается быстро и поблизости нет хищных соседей, стремящихся к захватам,
то императив: "Будь таким, как мы" встречает логичную реакцию: "День, да
мой!". В результате исчезает сама возможность сохранения этнической
доминанты и любых коллективных мероприятий, даже разрушительных..
Направленное развитие вырождается в подобие "броуновского движения", в
котором элементы - отдельные люди или небольшие консорции, сохранившие,
хотя бы частично, традицию, получают возможность противостоять тенденции к
прогрессивному упадку. При наличии даже небольшого пассионарного напряжения
и инерции бытовых норм, выработанных этносом в предшествовавшие фазы, они
консервируют отдельные "островки" культуры, создавая обманчивое впечатление
того, что существование этноса как целостной системы не прекратилось. Это
самообман. Система исчезла, уцелели только отдельные люди и их память о
былом.

Фаза обскурации ужасна тем, что она является серией резких изменений уровня
пассионарности, хотя и незначительных по абсолютной величине. Адаптация при
столь быстрых и постоянных изменениях среды неизбежно запаздывает, и этнос
гибнет как системная целостность.

Таким образом ясно, что пассионарии никого не вытесняют из этноса, но за
счет своей избыточной энергии создают разнообразие, усложняющее этническую
систему. А сложные системы устойчивее упрощенных.

Таков механизм этногенеза - природного процесса. И ясно, что ни идея
Августина о граде Божием, ни гегелевская тяга к абсолюту, ни философская
экзистенция Ясперса к объяснению этого явления неприменимы.

XXXVI. После конца

МЕМОРИАЛЬНАЯ ФАЗА

Память о прошлом переживает инерцию пассионарных импульсов, но удержать ее
отдельные люди не в состоянии. Их усилия не встречают поддержки у
современников, хотя они и небесплодны. Сочинения поэтов сохраняются как
фольклор, шедевры художников становятся мотивами народного искусства,
история подвигов защитников родины превращается в легенду или былину, где
точность описаний противопоказана жанру.

Такую картину мы наблюдаем на Алтае. Там обитают шесть племен, из которых
три северных - отюреченные угры, а три южных - осколки древних тюрок.
Телесы - потомки тюркютов, теленгиты и телеуты - племена телесской группы,
к которой принадлежали и уйгуры, а алтай-кижи - отрасль найманов, попавшая
на Алтай в XII в. У всех есть богатый былинный эпос, многие сюжеты которого
восходят к временам тюркютского каганата VI-VIII вв., погибшего в борьбе с
империей Тан[59]. Спасшиеся от резни тюркюты укрылись в долинах Горного
Алтая, ждали там времени своего возрождения и не дождались[60]. Они перешли
в состояние, близкое к гомеостазу, но сохраняли свою героическую поэзию как
память о прошлом.

Такую же память о событиях, не только древних, но и сравнительно недавних,
сохранили киргизы Тянь-Шаня, джунгарские ойраты (о войне с китайцами в XVII
в.), индейцы пуэбло (тэва) и многие другие, некогда могучие этносы,
превратившиеся в малочисленные "племена". Кристаллизованная пассионарность
- искусство спасло их от растворения среди соседей, от ассимиляции и
связанных с ней унижений. Этносы, находящиеся в этой фазе этногенеза,
всегда вызывали чувство глубокого уважения у ученых-этнографов и у
"гармоничных" (в смысле градуса пассионарности) колонистов, находивших с
аборигенами общий язык. Но у субпассионариев и хищных пассионариев
возникала дикая неудержимая ненависть, исключавшая возможность мирного
контакта. Особенно четко это прослеживается на истории Северной Америки.

Большая часть индейских племен, обитавших между берегом Атлантического
океана и прерией, пережили свой динамический период еще до появления
европейцев. Исключение составляли ирокезы, переселившиеся в бассейн озера
Онтарио с запада незадолго до появления европейцев, и, возможно, семинолы.
Те и другие сохраняли некоторую пассионарность и вызывали лютую ненависть
белых колонистов. Зато алгонкины, древние обитатели этого края, и
культурные натчезы, в Луизиане безжалостно истребленные французами,
манданы, кри сделались в европейской литературе образцом мужества,
честности, верности и прочих хороших качеств. Так их рисовали Фенимор Купер
и Шатобриан. Но как только европейцы столкнулись с пассионарными индейцами:
апачами, навахами, команчами... образ индейца омрачился. А тихие,
трудолюбивые индейцы пуэбло вообще не снискали себе оценок. Европейских
авторов больше интересовала их традиционная архитектура, нежели они сами. И
это не случайно. Индейские земледельцы - народ очень древний, многое из
своей культуры растерявший. Алгонкины многое сохранили, но не могли
сохранить пассионарное напряжение, без которого было невозможно остаться
независимыми, вследствие чего им пришлось дружить с французами и
англичанами. А ирокезы умели отстаивать себя; их погубило только разделение
во время восстания колоний. Часть их выступила за Англию, часть - за
американцев... и их вырезали те и другие.

Этносов-изолятов, помнящих и ценящих былую культуру, можно найти очень
много, но оказывается, что бывают субэтносы, отстраненные от
поступательного движения превратностью исторической судьбы и сознательно
предпочитающие консервацию бытового стереотипа, лишь бы сохранить дорогую
им память о "прекрасном прошлом". Еще в начале XIX в. старообрядческие
общины в Российской империи жили таким же образом. При Екатерине II
старообрядцы были избавлены от гонений за веру и могли хранить обряды,
которые они считали "старыми".

Последнее было искренним заблуждением. Они сохраняли не обычаи эпохи Андрея
Рублева и Нила Сорского, а те, которые сложились к середине XVII в., когда
после Смутного времени и польско-шведской интервенции реакция на все
иноземное стала очень острой. Но. зафиксировав именно этот момент
интеллектуальной и эстетической жизни России, они не хотели от него
отказаться. И жить так они могли бы неограниченно долго, если бы их не
размывало окружение - живая, бушующая действительность, реально протекающие
процессы этногенеза.

Противники основателей старообрядчества - скоморохи оказались в таком же
положении. Высланные в XVII в. на Север за то, что они своими песнями,
плясками, маскарадами и сюжетами былин отвлекали людей от соблюдения постов
и церковных обрядов, эти несчастные артисты передавали свое искусство детям
до тех пор, пока на них не наткнулись фольклористы, т.е. до середины XIX в.
К счастью, было еще не поздно. Многое успели записать и опубликовать. Так,
благодаря столкновению с маленькой конвиксией (даже не субэтносом),
находящейся в мемориальной фазе, мы знаем, что наши предки были не дикими,
не безграмотными, не тупицами, ждавшими просвещения из Европы. Ибо
безграмотность пришла позже - с вытеснением старой традиции
полуобразованием, т.е. в XIX веке.

Дата добавления: 2015-07-20