Литературный энциклопедический словарь 139 страница

В кон. 19— нач. 20 вв. появились антиколониалистская публицистика, рассказы и романы Олив Шрейнер, поборницы женского равноправия, видного демократа ЮАР. С революц.-романтич. стихами выступил поэт-африканер Я. Селлирс. В романах Дж. Дубе, Р. Зломо и др. выдвигается идея сплочения народов банту. Свободолюбие, протест против социальной несправедливости и расовой дискриминации звучат в стихах Б. У. Вилакази и др. В 30-х гг. традиц. южноафр7 темы все более наполняются общечеловеческим содержанием. Социально-экономич. сдвиги нашли отражение в лит-ре, особенно в соч. на яз. африкаанс. Трилогия из жизни белого бедняка “Ампи” И. ван Брюггсна — первое достижение критич. реализма в лит-ре на яз. африкаанс. Один из наиболее ярких поэтов 30-х гг.— Н. ван Вейк Лаув. Антифаш. стихи писал М. Крихе.

Усиление расист, политики — апартхейда после 2-й мировой войны 1939—45 породило мощную волну лит-ры протеста, развивающейся в осн. в русле критич. реализма и противостоящей колониалист, и эскеписткой лит-ре. В 40—50-х гг. против расизма выступают мн. прогрес. писатели: прозаики А. Пейтон, Надин Гордимер, Дж. Коуп, Дж. Гордон, Э. Мпахлеле и др., а также П. Абрахаме, посвятивший антирасист. теме большинство своих романов. Он создал достоверную картину жизни рабочих-африканцев ЮАР, их борьбы против жестокой эксплуатации; обращался также и к историч. теме. Осмысливая рост освободит, движения в Юж. Африке, Абрахаме проводит идею солидарности трудящихся всех рас. Мн. писатели, находясь в эмиграции, продолжают бороться с реакцией. Антирасист, тема — ведущая и в 60— 70-х гг. Писатель и обществ, деятель А. Ла Гума изображает гл. обр. представителей социального дна, стремящихся вырваться из гнетущей атмосферы расизма; в его соч. впервые в лит-ре ЮАР появляется образ коммуниста. Острота социальной проблематики продолжает оставаться характерной для мн. произв. совр. лит-ры ЮАР: ром. “Нежелательные элементы” известного хирурга К. Барнарда (в соавт. с 3. Стэндером); проза Д. Брутуса и др. Известностью пользуются стихи Ингрид Йонкер. “Литература протеста” — важный компонент общенац. культуры, складывающейся вопреки политике культурной обособленности, проводимой Националистич. партией.

Изд.: Голоса доброй надежды, Стихи совр. поэтов ЮАР, М., 1975; Называй меня “миссис”. Рассказы южноафр. писателей, Таш., 1978; Поэты — народу. Поэзия свободы Юж. Африки, А.-А., 1981.

О Совр. лит-ры Африки. Вост. и Юж. Африка, М., 1974.

С. Л. Картузов, В. В. Ошис, Л. Б. Саратовская.

ЮЖНОЙ КОРЕИ ЛИТЕРАТУРА, см. соответствующий раздел в ст. Корейская литература.

ЮКАГИРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, см. Литературы народов Крайнего Севера и Дальнего Востока СССР. ЮМОР (от англ. humour — юмор, нрав, настроение, склонность), особый вид комического; отношение сознания к объекту, сочетающее внешне комич. трактовку с внутр. серьезностью. В согласии с этимологией слова, Ю. заведомо “своенравен”, личностно обусловлен, отмечен отпечатком “странного” умонастроения самого “юмориста”. В отличие от собственно комич. трактовки, Ю., рефлектируя, настраивает на более вдумчивое (“серьезное”) отношение к предмету смеха, на постижение его “правды”, несмотря на смешные странности, а потому в противоположность осмеивающим, разрушит, видам смеха — на оправдание “чудака”.

В целом Ю. стремится в оценке к жизненно сложной, хотя с виду причудливой тотальности, к адекватной личному существу предмета целостности, свободной от односторонностей общепринятых стереотипов. В более глубоком, серьезном аспекте Ю. диалектика фантазии приоткрывает за ничтожным возвышенное, за безумным мудрость, за своенравными странностями подлинную природу вещей, за смешным грустное — “сквозь видный миру смех...незримые ему слезы” (по словам Н. В. Гоголя). С другой стороны, комически снижая свой предмет, Ю. низводит возвышенное с котурнов.

В зависимости от эмоц. тона и культурного уровня Ю. может быть добродушным, жестоким (“черным”), дружеским, тонким, грубым, печальным, трогательным и т. п. “Текучая” природа Ю., “протеическая” (Жан Поль) способность принимать любые формы и тональности, в т. ч. и отвечающие умонастроению

ЮГОС — ЮМОР

==521

любой эпохи, ее историч. “нраву”, выражается также в способности сочетаться с любыми иными видами смеха: переходные разновидности иронического, ост роумного, сатирического, забавного Ю. Сопоставление с основными — непереходными — видами коми ческого многое уясняет в своеобразии чистого Ю.

С иронией, не менее сложным видом комического, Ю. сходен и по составу элементов, и по их противоположности, но отличается “правилами” комич. игры (тональностью “личины” и “лица”), а также целью, эффектом. В иронии смешное скрывается под маской серьезности — с преобладанием отрицательного (нас мешливого) отношения к предмету; в Ю. серьезное — под маской смешного, обычно с преобладанием положительного (“смеющегося”) отношения. Слож ность иронии, т.о., лишь формальная, ее серьезность — мнимая, ее природа — чисто артистическая (искусное исполнение). Напротив, сложность Ю. содержательная, его серьезность — подлинная, его природа — даже в игре — скорее “философическая” мировоззренческая. Ю. нередко “играет” на двух равно действительных аспектах человеческой натуры — физическом и духовном. Различен поэтому эффект иронии и Ю., когда игра закончена и обнажа ется внутр. аспект, подлинная цель игры: ирония, порой близкая смеху язвительному, задевает, ранит оскорбляет — не только открывшимся неприглядным содержанием, но и самой формой игры; тогда как Ю. в конечном счете заступается за свой предмет, а его смехом иногда, напр. в “дружеском” Ю., “стыдливо” прикрывается восхищение, даже прославление. Колоритом Ю. художники нового времени часто поль зуются — во избежание ходульности или односторонности — для изображения наиболее благородных героев, а также идеальных натур “простых людей” национально или социально характерных (В. Скотт А. С. Пушкин).

Остроумие— комическое в интеллектуальной сфе ре — основано на игре слов, понятий, фактов, по сути своей далеких, но по ассоциации либо по словесному звучанию сближенных. Остроумие — это “играющее суждение”; роль аргументации при этом играет комич. эффект от неожиданного сближения — вопреки общепринятым представлениям—понятий, к-рые сами по себе необязательно смешны. В Ю. же, напротив, за внешним, самим по себе комичным, интуитивно пости гается внутреннее того же самого предмета, два его аспекта, напр. чувственный, зримый — и духовный, умопостигаемый. В романе М. де Сервантеса долговязый, тощий Дон Кихот, мчащийся на костля вом Россинанте, а за ним плетущийся на осле коре настый, толстопузый Санчо — каждый образ в обоих аспектах сам по себе и как взаимно связанная, целост ная “донкихотская” пара, и как странствующая (“за идеалом”) пара — на фоне косной, “неподвижной” действительности Испании,— во всех этих планах два аспекта все того же целостного образа, все та же си туация непрактичного духа и бездуховной практики. Остроумие стилистически часто вырастает из срав нения (сопоставления различного), а Ю.— из ме тафоры, нередко даже “реализованной метафоры” (материализация духовного). В остроумии пленяет оригинальность и меткость соединения далекого и разнородного, в Ю,— загадочная странность самого предмета, причудливость органич. единства противоположного и все же нерасторжимого.

Отношение Ю. к сатире определяется уже тем, что источником сатирич. смеха служат пороки, недостатки как таковые, а Ю. исходит из той истины, что наши недостатки и слабости — это чаще всего продолжение, утрировка или изнанка наших же достоинств. Сатира, в отличие от близкой ей по существу иронии, открыто разоблачая объект, откровенна в своих целях, тенденциозна, тогда как серьезная цель Ю., глубже залегая

==522 ЮМОР

в структуре образа, более или менее скрыта за смеховым аспектом. Бескомпромиссно требовательная по зиция сатирика ставит его во внешнее, отчужденное враждебное положение к объекту; более интимное, фамильярно близкое отношение юмориста (к-рый “входит в положение” предмета его смеха) тяготеет к снисходительности, вплоть до резиньяции —'перед природой вещей, перед необходимостью. Но именно великим сатирикам (Ф. Кеведо-и-Вильегос, Дж. Свифт М. Е. Салтыков-Щедрин), пребывающим в глубоком, нередко близком к трагизму разладе с состоянием жизни, часто свойственно причудливо перемешивать гневную серьезность (социально и культурно значительное) с абсурдно-“ игровым”, как бы шутливо незначительным (персонаж с “фаршированной головой” у Салтыкова-Щедрина): восстанавли” вающая бодрость “анестезия” смехом и игрой, некое “ряжение” сатиры под забавный К>., широко представленное и в совр. лит-ре.(Г. Грасс, Ф. Рот Н. Уэст).

Это возможно потому, что,'подобно иронии, остроумию, сатире, Ю. принимает в обиходных (<непринЦи пиальных”) проявлениях форму благодушно за бив н о г о смеха, в к-ром вместе с измельчанием содержа ния различия между осн. видами Комического, как, и между двумя аспектами Ю. сглаживаются. Но именно в.этом скромном, низшем виде комического благожелательного к предмету смеха и терпимом к чу жому нраву, к чужим слабостям, в этом непретенциоз ном и важном для культурного обихода добродушном Ю. выступает общая (синкретич.) природа смеха во всех его видах, смутно (в незначит. виде) проступают единые, извечные его корни. '

Исторически Ю. выступает как л и ч н ос т н ы и преемник безличного древнейшего типа комического — всенародного обрядово-игрового и праздничного смеха (см. Карнавализация). Жизнь преломляется в Ю. через “личное усмотрение”, центробежно (“экс центрично”) уклоняясь от офиц. или обезличенных стереотипов представлений и поведения. Сфера Ю., в отличие от архаич. смеха, это личностное начало в субъекте смеха, предмете смеха, критериях оценки. Если коллективное празднество поглощает, уподобляет каждого всем, интегрирует (клич 1<арнавалЕ1: “делайте, как мы, как все”), то Ю. дифференцирует, выделяет “я” из всех, даже когда оригинал ” “чудак” (напр.. Дон Кихот) подвизается для всех, вплоть до самопожертвования ради всех. В Ю. “мнение” перестает быть мнимым, недействительным, несерьезным взглядом на вещи, каким оно представляется созна нию безличному (традиционно-патриархальному или “омассовленному”), и, напротив, выступает единст венно живой, единственно реальной и убедительной формой собственного (самостоятельного) постижения жизни человеком. Трактуя вещи серьезно, но с виду аргументируя комически, “своенравно”, апеллируя не отдельно к разуму или чувству, а к целостному соз нанию, Ю. как бы исходит из того постулата; что'в отвлеченной от субъекта, в безличной форме убеждение никого другого не убеждает: идея без “лица” не живет, “не доходит”, не эффективна. Личностной природой Ю. объясняется то, что, в отличие от других форм комического, теоретич. разработка к-рых восходит еще к Др. Востоку и античности, Ю. привлек внимание эстетиков поздно — с 18 в.

Для культур до нового времени Ю., как правило, не характерен и встречается, знаменуя формирование личности, лишь на. периферия морального и религ. сознания как оппозиция — нигилистич., иррв ционалистич...мистич. или шутовская — господствующим канонам: антйч. анекдоты о киниках (особенно о Диогене), позднесредневековые легенды <о нищих духом”, <безумно мудрые” и смелые выходки юродивых в Др. Руси, поэзия деклассированных кругов (лирика Ф, Вийона). Первые лит. образцы универсального смеха, близкого Ю,, принадлежат эпохе Возрождения — в связи с новым пониманием, личности и природы, причем генетич. связь с архаич. смехом в ник еще достаточно наглядна (“Похвала Глупости” Эразма Роттердам ского, <Гаргантюа и Пантагрюэль” Ф. Рабле, комедии У. Шекспира·, образ Фальстафа и <фальстафовский фон” его историч. драм). Пер вый законченный образец Ю.—<Дон Кихот” Сервантеса, отправная точка для последующей эволюции Ю. в лит-рах нового времени.

Отстаивание “естественных” личных прав и “поэтизация прозы” частной жизни в век Просвещения ознаменованы расцветом Ю.: “философский роман” Вольтера и Д. Дидро, “Годы учения Вильгельма Майстера” И, В. Гете, романы Жан Поля и вершина Ю. в 18 в.— проза Л. Стерна. Своеобразной разновидностью субъективного Ю. оказывается “романтич. ирония” (особенно — в двойном плане повествования Э. Т. А. Гофмана). Наиболее влиятельным оказался и в 19 в. Ю. англ. романа: объективный Ю. исторического колорита нац. характеров и страстей у В. Скотта,.социально заостренный Ю. величайшего юмориста, но и сатирика -^ Ч. Диккенса.

Многочисленны разновидности Ю. в лит-ре 20 в.— от традиционных, восходящих к лит-ре Возрождения и национально характерных (саичопаисовский образ “бравого солдата Швейка” Я. Гашека, раблезианский “Кола Брюньон” Р. Роллйна) до “авангардистских” (в сюрреализме, “комедии абсурда”— см. Абсурда драма).

В рус. лит-ре 19 в. многообразен и в высшей степени самобытен юмор Гоголя (от народно-праздничного смеха “Вечеров на хуторе...” и “героического Ю. “Тараса Вульбы” до причудливого гротеска “Носа”, идиллич. Ю. “Старосветских помещиков” и грустного Ю. “Шинели”), Ю. в раэл. функциях и оттевках присущ ф, М. Достоевскому; А. Н. Островскому. Ю. пронизаны рассказы и пьесы А. П. Чехова. Замечат. образцы раэл. видов юмористич. смеха в сов. лит-ре: у А, Т. Твардовского и?. Λ. Ψолохова комическое восходит к обрядово-игровому, народно-праздничному смеху, Ю. же в более строгом значении присущ М. М. Зощенко, А. П. Платонову, М. А. Булгакову, В. М. Шукшину.

• см. при ст. Комическое. Л. S. Пинский.

ЮМОРЕСКА (нем. Humoreske, от Humor, англ. humour— юмор), юмористич. миниатюра повествоват. характера в прозе или стихах. К Ю. в зап.-европ. лит-ре эпохи Возрождения могут быть отнесены многие фаблио, шванки, фацеции', к ней примыкает также анекдот. В рус. лит-ре авторами прозаич. Ю. были молодой А. П, Чехов, Н. А. Тэффи, Остап Вишня, стихотворных — Симеон Полоцкий, А. С. Пушкин, Д. Д. Минаев, Саша Черный, В. В. Маяковский и др. ЮНАЦКИЕ ПЕСНИ, эпические песни юж. славян. Слагались в феод. период и в первые десятилетия после захвата территории юж. славян Османской империей (9—14 вв.). Сохранившиеся Ю. п. большей частью датируются кон. 14— нач. 15 вв. Более древние песни о деяниях юнаков (т. е. богатырей) были забыты или вытеснены песнями о новых героях, либо слились с этими новыми песнями и воспринимались уже как песни о других юнаках — воителях против иноземцев. Тем не менее в образе героя новой песни нередко проступают черты, восходящие к языческим легендам древнеслав. мифологии. Постепенно выделились неск. центральных героев Ю. п., вокруг к-рых стали Оформляться эпич. циклы и к-рым приписывалось уже и то, что совершалось позднее. Так возникли трудно поддающиеся расшифровке анахронизмы.

Гл. героем стал Кралевич Марко. Подобно другим героям нар. эпоса, образ юнака Кралевича Марко не совпадает с историч. лицом, феод, владетелем Прилепа, а затем тур. вассалом (2-я пол. 14 в.). В Ю. п. Кралевич Марко —· поборник правды и справедливости, защитник угнетенных, блюститель христ. веры; вокруг него собирается целая плеяда молодых юнаков. Кроме цикла о Кралевиче Марко, сербскохорв. эпос включает в себя докосовский цикл Ю. п., косовский цикл (поев. битве на Косовом Поле, 1389, повергшей Сербию в осман, иго), цикл о Бранковичах и; Якшичах, управлявших Сербией после поражения. Ю. п. по структуре стиха представляют собой обычно десятисложники.

Изд. и лит.: Ш е? т у н о в И. М., Эпос юж. славян, в кн.: Эпос слав. народов. Хрестоматия, М;, 1959; Кравцов Н. И. (сост.), Сербский эпос, т. 1—2, [М., 1960); Эпос сербского народа. Изд. подгот. И. Н. Голенищев-Кутузов, М., 1963.

U.M. Шептунов.

“ЙНОСТЬ”, лит.-худож. и обществ.-политич. ежемес. журнал СП СССР. Изд. с 1955 в Москве. Первый ред.—В. П. Катаев, в 1962—81—Б. Н. Полевой, с 1981—А. Д. Дементьев. Журнал адресован гл. обр. молодежи, что определяет его тематику.

“ЮСУФ И ЗУЛЕЙХА”, лит.-фольклорный памятник мн. народов Бл. и Ср. Востока и Юго-Вост. Азии, в основе сюжета к-рого библейско-коранич. легенда о добродетелях Иосифа Прекрасного (Юсуфа) и о любви к нему жены начальника телохранителей фараона. В основных чертах библейская и кораническая версии сходятся. Детали, отличающие коранич. версию рт библейской, скорее всего заимствованы из араб. фольклора. Версия Корана более лаконична и подвергалась большей лит. обработке. Версия Библии близка к нар. творчеству и, по-видимому, восходит к др.-егип. сказанию. Коранич, версия в поэтич. переложении встречается с 9 в., наиболее известна поэма “Ю. и 3,” Джами. Легенда была использована и тюркоязычными авторами, к-рые также подчеркивали красоту и силу воли Юсуфа, скорбь и стойкость его отца Якуба (Иакова). Эти образы приобрели символически-нарицат. значение. В совр. лит-рах история Иосифа-Юсуфа интерпретируется в сложном филос., этич. и социальном контексте (роман Т. Манна “Иосиф и его братья”, пьеса Назыма Хикмета “Иосиф Прекрасный”). X. Кероглы. ЮЭФУ, кит. нар. песни, записанные во 2 в. до н. э.— 6 в. н. э. муз. палатой “Юэфу”, и авторские подражания им (в т. ч. “книжные песни”). Форма Ю. тяготеет к 5-сложному стиху. Музыка их не сохранилась; нар. тексты испытали редактуру. Тематика разнообразна: о быстротечности жизни, о войне и нар. бедствиях, о любви; в нек-рых Ю. отразился социальный протест. Оказали большое влияние на кит. классич. поэзию.

И, С. Лисевич.

00.htm - glava32

Я

ЯВАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, лит-ра яванцев, а также зональная лит-ра до нач. 19 в. всех других народностей Индонезии (сунданцев, балийцев, мадурцев), входивших в орбиту яван. культурного влияния, на яван. яз. Начала формироваться, видимо, не ранее 8—9 вв. на основе местного фольклора и инд. эпич. сказаний “Рамаяны” и “Махабхараты”. Среди наиболее значит. др.-яван. поэм-какавинов, создававшихся в соответствии с принципами санскритской поэтики,— “Арджунавиваха” (1035) Канвы, “Креснаяна” (1104) Тригуны, “Гатоткачасрая” (1188) Панулуха, “Арджунавиджая” (14 в.) Тантулара, поэтич. хроника “Нагаракертагама” (1365) Прапанчи. С 14 в. широкое распространение получили прозаич. произв., опирающиеся на местный фольклор (“Тантупанггеларан”, “Чалон Аранг”, псевдохроника “Параратон”), и написанные в новом размере мачапат многочисл. поэмы о принце Панджи, странствующем по свету в поисках своей суженой — принцессы Анггрени, а позднее поэмы о Дамаре Вулане — придворном конюхе, якобы ставшем королем.

Утверждение на Яве ислама в 16—17 вв. обусловило появление сказаний о пророке Мухаммеде, разл. мусульм. героях и подвижниках, в т. ч, об Амире Хамзахе (Менаке), и суфийских поэм- с у л у к о в, героями к-рых являются местные апостолы ислама. В 17 в. были созданы обширная “Хроника земель яванских” и сатирич. поэма “Барон Сакендар”, в к-рой отражен начальный этап голландской колон. экспансии.

Во 2-й пол. 18—19 вв. в формально независимых яван. княжествах Суракарте и Джокьякарте наблюдался расцвет яван. традиц. лит-ры (т.н. яван. возрождение), одной из вершин к-рого явилось творчество поэта Ранггаварситы. Умеренно-просветит. тенденции в Я. л. кон. 19— нач. 20 вв., обусловленные развитием в Индонезии капиталистич, отношений, проявились в творчестве писателей, публиковавшихся в основанной в 1908 правительственнрй Комиссии по нар. чтению (с сент. 1917— гос. изд-во Балэй

ЮМОР — ЯВАН

==523

Пустака). В 20—30-х гг. в Я. л. возник социальнобытовой роман. Были предприняты попытки отойти от традиц. поэтич. размеров. Вместе с тем в связи с формированием единой индонез. нации писатели-яванцы все больше стали обращаться к творчеству на общенац. индонез. языке, а развитие Я. л. в целом стало заметно отставать от развития индонезийской литературы, особенно после провозглашения независимости Индонезии в 1945. Немногочисл. бытовые романы, опубл. на яван. яз. в последние десятилетия, как правило, лишены психологизма и глубины социального анализа. В совр. Я. л. осн. место занимают поэзия и короткий рассказ.

Изд.: Индонез. сказки, М., [1958]; Волшебный жезл. Сказки на родов Индонезии и Малайзии, М., 1972.

• Сикорский В., Индонез. лит-ра, М., 1965; Парни к ель Б. Б., Введение в лит. историю Нусантары IX—XIX вв., М., 1980. В. В. Сикорский.

ЯВЛЕНИЕ (лат. scaena, нем. Auftritt), часть текста драматич. произв., на протяжении к-рой состав лиц на сцене остается неизменным. На Я. членятся акты и сценич. эпизоды. Отмеченные уже в рукописях рим. комедий, Я. упрочились в драматургии нового времени, но перестали фиксироваться на рубеже 19— 20 вв.: реплики персонажей Г. Ибсена, А. П. Чехова, М. Горького, А. А. Блока составили как бы сплошной поток, что связано с отходом писателей от сюжетных канонов и возросшей активностью композиции.

В. Е. Хализев.

ЯЗЙК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (иног да также поэтический язык), одно из важнейших средств худож. общения: языковая система, к-рая функционирует в обществе как орудие эстетически значимого, словесно-образного (письменного) Отражения и преобразования действительности и наиболее полно выражает творческую функцию национального языка. Понятие Я. х. л. соотносится как с понятием литературного языка, так и с понятием речи художественной, т. е. с языковой формой выражения образного содержания конкретных произв. словесного иск-ва. Это отвечает общелингвистич. различению понятий языка и речи.

Уже в глубокой древности гос-во делает, Я. х. л. объектом своей языковой политики, что выражается и в языковой критике, направленной на худож. творчество. Однако степень осознания отд. художниками слова и критиками, филологией и обществом в целом динамич. структуры Я. х. л. и его исключит, роли для развития словесного иск-ва как эстетич. сущности, особенно тесно связанной с этикой и гносеологией, различна на разных этапах истории общества, языка и лит-ры. Несмотря на существование устойчивой филол. традиции, богатой достижениями и идеями, вплоть до 50-х гг. 20 в. в лингвистике наблюдалась недооценка специфических (в т. ч. структурных) методов познания Я. х. л., а наука о лит-ре, со своей стороны, часто недооценивала возможности лингвистики. Поэтому в организации и осуществлении перспективных исследований Я. х. л. как предмета совр. филологии именно сотрудничество лингвистов и литературоведов приобретает первостепенное значение..

Отношения между понятиями Я. х. л. и лит. языка истолковываются по-разному. Ряд филологов рассматривает Я. х. л. как один из стилей лит. языка, хотя и отмечает особое место Я. х. л. в их кругу. Акцентируя естеств. связи между лит. языком и Я. х. л., эта точка зрения в то же время не свободна от воздействий т. н. лингвистич. нормативизма, чрезмерно подчиняющего нормы индивидуального стиля (идиостиля) художника слова нормам современного ему лит. языка. Между тем нормы лит. языка (см. Норма языковая), фиксируемые в толковых словарях и грамматиках, орфографич. и орфоэпич. словарях и т. п. пособиях,— всего лишь “нулевая точка” эстетич. отсчета для качественно иных норм Я. х. л. Несомненно,

==524 ЯВЛЕ — ЯЗЫК

что <когда чувство нормы воспитано у человека, тогда-то он начинает чувствовать всю прелесть обоснованных отступлений от нее у разных хороших писателей” (Щ е p б а Л. В., Спорные вопросы рус. грамматики, “Рус. язык в школе”, 1939, № 1, с. 10). Но, опираясь на нормы лит. языка, Я. х. л. почти безусловно связан только осн. нормами грамматики и фонетики; что же касается норм словоупотребления, словорасположения и словотворчества, то здесь мн. запреты и предписания лит. языка оказываются под вопросом, подчиняясь у писателя “законам, им самим над собою признанным”, по к-рым его и “должно судить” (А. С., Пушкин)—конечно, в пределах общеэстетич. требований как его собственной, так и нашей эпохи.

Показательно, хотя со строго терминологич. точки зрения неправомерно, что мн. писатели, говоря о “лит. языке”, имеют в виду именно Я. х. л. Таковы, напр., многочисл. высказывания о языке у М. Горького; ср. также обычные недоразумения в этой связи в дискуссиях о языке между филологами и писателями, к-рые порой восстают даже против отражающих сущность лит. языка стилистич. помет в толковых словарях. Принимая устанавливаемые лингвистами нормы языка повседневного общения в их вариативности и дина-мике, художники слова за обозначением “лит. язык” зачастую видят именно этот, совсем уж не поддающийся жесткому нормированию, неизмеримо более сложный “язык литературы (художественной)”, отчасти даже недоступной для человека, владеющего, казалось бы, всеми нюансами тоже непростой диалектики норм лит. языка (в строго лингвистич. смысле), включая и разные стилистич. тонкости, но за этими пределами эстетически глухого, нечуткого или неразвитого.

Я. х. л. в своей эволюции постепенно снимал одно за другим те ограничения, к-рые накладывали на него различные классицистич. и модернист, поэтики, так что в наши дни он “открыт” для разнообразных фактов диалектного языка, разговорной речи, просторечия и жаргонов, науч. языка и языка фольклора, иноязычных вкраплений. Эта потенциальная свобода в выборе средств сопряжена с особой ответственностью совр. писателя за высокую культуру их от бора и за преодоление языковых предрассудков и стереотипов. Тем выше оказывается роль языкового вкуса писателя, того “чувства соразмерности и сообразности” (Пушкин), с к-рым он из разномастных строевых элементов должен создать эстетически целостный текст, единый и эффективный по принципам формирования набора.“кирпичиков” и системы способов преобразования этих единиц Я. х. л. В совр. лит-ре “безотчетное отвержение такого-то слова, такого-то оборота”, против чего также предупреждал еще Пушкин, все больше уступает место сознат. изображению языка в любых его функцией, разновидностях, конечно, при сохранении за элементами лит. языка ведущего места в корпусе худож. текстов. Действительность самого языка в худож. речи, однако, не просто воспроизводится, но и преобразуется в результате творч. усилий художника и влияний его идиостиля, т. е. “последействий” (Л. С. Выготский) иск-ва. И в ряде крайних экспериментов с Я. х. л., и в случаях т.н. инерции стиля понятие словесного образа совмещает в себе — так или иначе — явления изображения, выражения, выра зительности и преобразования (в рус. яз. эти четыре слова — одного корня) как необходимые составляющие процесса худож. познания и освоения мира.

Из этого не следует, что в конкретном худож. тексте каждый из составляющих его элементов Я. х. л. непременно преобразуется и обладает особой эстетич. значимостью, как утверждают сторонники т. н. теории общей образности. Приобрести такую значимость способна, действительно, любая единица Я.х.л. вплоть до союза. “и” (напр., в анафорич. повторах) или даже отд. дифференциального фонологич. признака

(как в противопоставлении “дворян”—“творянам” у В. Хлебникова), но далеко не каждое реальное словоупотребление оказывается объектом особой авторской рефлексии. При этом неодинаковы и выразит, возможности отд. элементов Я.х.л., а в ху дож. произв., как прозаическом, так и стихотворном с его специфич. качеством “единства и тесноты стихового ряда” (Тынянов Ю., Проблема стихотв. языка, М., 1965, с. 66, см. также Поэзия и проза), почти всегда могут быть обнаружены “упаковочные средства”, т. е. “монтажные”, “функциональные”, или “строевые”, слова. Отношения между “образным” и “упаковочным” в антиномии актуализация / автоматизация Я. х. л. подвижны и в историч., и в синхронно-речевом планах, поэтому можно сказать, что “быть упаковочным средством” — это одна из многообразных функций, к-рые характерны для отд. единиц Я. х. л.

Сами эти единицы (как преобразования единиц лит. языка) и их иерархия еще не установлены филологией в качестве достаточно общепринятых. Среди попыток определить и назвать такие языковые единицы, к-рые обобщали бы специфику Я. х. л., предлагались термины “символ” (в расширительном смысле; В. В. Виноградов), “глосса” (то же; Р. О. Якобсон), “глоссема” (Л. П. Якубинский), “стилема” (в разл. значениях; Р. Р. Гельгардт, X. X. Махмудов и др.), “экспрессема” (В. П. Григорьев; на уровне речи последней единице соответствует “экспрессоид”), но ни одна из этих номинаций не получила общего признания. Эти поиски обнаруживают в наши дни тенденцию к выявлению специфики Я. х. л. на любом его уровне, а не только на лексическом. Вместе с тем и более новые термины типа “стилема” или “экспрессема” в большей или меньшей степени опираются на традиц. теорию тропов и фигур и направлены, в частности, на описание у слов как единиц Я.х.л. особых тропеич., или эстетич., значений, или употреблений, не фиксируемых обычными толковыми словарями.

Т.о., структура Я.х.л. включает в себя (реально или потенциально) любые частные структуры всех ярусов лит. языка, а также просторечия, диалектов и т. Д. и сопоставляет каждой из них, напр. отд. слову, нек-рое множество “приращений смысла” (Виноградов). При этом структура отд. слова может быть описана как “аббревиатура высказываний” (в развитие известной идеи М. М. Бахтина), т. е. как множество эстетически значимых словоупотреблений, контексты к-рых образуют актуальную культурно-историч. парадигму. Совокупность таких описаний должна выявить живую “память” общества о Я. х. л. При подобном понимании структуры Я. х. л. на уровне слова существенно смягчаются, если не снимаются совсем, нек-рые антиномии, серьезно затрудняющие взаимопонимание филологов.

Дата добавления: 2015-07-26