Призвание. Способности и выбор профессии

Да, талант встречается и даже не редко, но угадать его не так-то просто. Чаще всего, как зерно не похоже на будущее дерево или алмаз на бриллиант, так и его теперешние проявления совсем не похожи на его блестящее будущее. Это верно до такой степени, что иногда при первом знакомстве видишь только явную малоспособность[††]. Но зато рядом с ней какое-то упорное стремление к любимому искусству, какое-то полное бесстрашие перед будущими трудностями, какая-то небывалая серьезность и цепкость во всем и ко всему, что касается искусства, и по этим признакам догадываешься, что в глубине этого человека сидит что-то очень ценное и, если не появляется наружу, так это, может быть, даже и неплохо — не созрело. Будем терпеливо ждать, и мы его увидим, надо помочь сейчас в это трудное время подземной работы. Вулкан еще не вскрылся, но внутри есть лава, и она уже кипит.

У меня был приятель, инженер, который в одну горькую минуту подвел такой печальный итог: «По рождению и наследству я — актер, по образованию — химик, по профессии — коммерсант, воображаю себя — археологом, а по призванию — повар».

Редкий из нас может сказать, что занимается тем делом, каким ему больше всего на свете хотелось бы заниматься. Профессия большею частью тяготеет над нами, как бедствие, а должна бы быть единственным нашим счастьем, нашей жизнью...

Сотню вопросов разрешили мы, прежде чем сделаться навсегда рабом своей специальности... Не поднимался обычно только один вопрос: а в чем мое призвание? Что я могу делать наилучшим образом — лучше всех других? На чем дружно, без понуждения соберутся вместе все мои самые сильные способности? Чем я могу осчастливить других, а, значит, и себя? Что сделает драгоценным каждый мой час, каждый шаг, каждое дыхание? Увы, такой вопрос и не возникал — это не «серьезный», не «деловой» вопрос.

А в результате вояка воюет с цифрами, живописец дергает зубы, актер преподает чистописание (Артём) и так далее, без конца...

Дело свое они, конечно, делают. Иногда даже и не плохо. Особенно если есть сознание долга и вообще голова посажена на месте.

Но жить своим делом, творить в нем, вдохновляться им — разве можно?

Сначала волнуются, беспокоятся, нервничают, чувствуя ошибку, а в конце концов сдаются и влачат жалчайшее существование.

Сколько лет вращаюсь я в актерской среде, и в драме, и в опере, и в оперетте, и в театральных школах... По правде сказать 80% выиграли бы, если бы ушли отсюда. Правда, процентов двадцать из них упустили свое время — нужно было делать это раньше... Сколько недостаточно способных!.. Но я не об этом даже хочу сказать, а просто о том, что театр, искусство им совершенно чужды, не интересуют их вовсе.

Прислушаешься к беседам в буфете — о чем это говорит с таким воодушевлением тот, от которого никак и никто из режиссеров не может добиться ничего путного? Оживился, переродился, весь горит!.. Оказывается, не о роли, не о театре и вообще... не об искусстве.

Следишь за их поступками, поведением в жизни. Какая-нибудь серенькая-серенькая актрисочка или актерик вдруг пропадают. В чем дело? Оказывается, заболел кто-то из сослуживцев по театру, и она (или он) дни и ночи проводит у его постели. В результате такого самоотверженного и, судя по рассказам, талантливого ухода человек спасен. Думаешь, что тут какие-нибудь личные отношения, а на поверку выходит — нет, ничуть, нисколько. Просто — потребность, призвание, талант.

А сколько пропадает «дельцов», сколько замечательных рукодельниц и рукодельников, матерей, воспитательниц, бухгалтеров, официантов, портных, домохозяек...

Но театр засасывает, и все эти люди застревают в нем.

Конечно, их основные способности и наклонности все-таки просачиваются; человек пользуется ими, но далеко не в той степени, в какой пользовался бы, выбери он профессию по призванию или, хотя бы, по способностям. Здесь же его способности не бог весть как и помогают ему.

У одного хороший аналитический ум, но он разлагает, взвешивает, вымеряет там, где лучше всего помогла бы интуиция и синтез.

Другой прекрасно разглагольствует о своей и чужой ролях, а играет скверно, и ничего не делает для того, чтобы поправить дело. Думаешь, почему он не критик?

Третий любит всем помогать в их работе над ролью. Кропотливо, детально, мелочно — вот был бы прекрасный учитель арифметики!

Четвертый только и делает, что интригует и мутит. Интрига, пакость, клевета, сплетня — его стихия. До искусства, до создания дружной творческой атмосферы ему нет никакого дела. Разрушитель по призванию. Некоторые их них имеют на своей совести чуть ли ни десятки разрушенных дел (в театре это вреднейшие из вредных). Но, вероятно, есть профессия, где только такие люди и годны.

Много и другого можно было бы подобрать, но зачем? Пусть каждый оглянется на соседей, а, может быть, и на себя...

Бывает, правда, и обратное — театр, в котором застрял человек, так мелок, ничтожен, мизерен для него, что все в актере, в особенности если он обладает достаточно развитой моральной природой — все вянет и блекнет. Собрались сюда шантрапа, торгаши, мелочь, дилетанты и шарлатаны. Не только вздохнуть полной грудью, а вообще-то дышать здесь нельзя, а уйти сам никак не может — уж очень непрактичен, не приспособлен к жизни бедняга.

Выкинут его как-нибудь в счастливую минуту как никуда не годного, занесет его случайным ветром в какой-либо другой более подходящий театр, — смотришь, ожил, раскрылся человек, что ни роль — все лучше да лучше...

О неверии в себя. О периодах упадка.
О больших требованиях и о довольстве собой (малым)

У всякого человека бывают периоды упадка, бездеятельности и неудач. Ничего не выходит, все валится из рук, что ни сделаешь — получается плохо, слабо. Вера в себя пропадает. И даже все сделанное до сих пор кажется ничтожным, не нужным, откуда-нибудь украденным... (Гоголь, Серов).

Нервные неуравновешенные, слишком чуткие и легкоранимые люди часто попадают в такое печальное положение: достаточно неосторожного отзыва, достаточно равнодушного взгляда, и они готовы. Правда, достаточно маленького успеха, и они воспряли, забыли все свои безнадежные мысли, полны веры и сил. Хватает этого, конечно, ненадолго. Вся жизнь их состоит из таких беспрерывных колебаний.

Речь идет не об этих неврастенических колебаниях, а о подлинных периодах творческого застоя, вроде гоголевского: «Вот скоро будет год, как я ни строчки. Как ни принуждай себя — нет, да и только!» (письма, т. III).

Такие периоды упадка творчества вообще не совсем-то простая штука. Это явление сложное, запутанное, и того, что нам известно, еще слишком мало, чтобы делать какие-нибудь окончательные выводы. По-видимому, смена подъемов и падений подчинена законам. Законы эти частью известны нам, частью нет.

Из известных законов, законы физиологии заставляют ставить в связь эти периоды с физическим переутомлением, с временами года, с движением луны, солнечной активностью и, самое, как видно, важное, с переломными периодами в жизни организма, связанными с перестройкой желез, с внутренней секрецией.

Кроме этих подлинных провальных периодов, есть еще один - он не подлинный, он ложный, но чрезвычайно мучителен и опасен. Если его понять неверно, то можно наделать себе и другим немало бед.

Дело при нем обстоит обычно так: художник (актер он, писатель или кто другой) успешно ведет свою работу и вдруг упирается в стену. Ничего не получается, что ни пробует — не годится, и все валится из рук. Настолько валится, что впору отказываться. Это состояние продолжается не день, не два — иногда оно совсем измучает человека, но при настойчивости, при упорстве дело кончается всегда совершенно неожиданным и мгновенным разрешением всех трудностей и новой волной взлета. Как будто прорвало плотину, которая не пускала реку.

К этим тяжелым периодам и относятся больше всего слова о муках творчества, о трудных родах и так далее.

Такие мучительные дни напоминают собою трудные, мучительные кризисы в тяжелых болезнях. Больной без сил, в бреду, почти умирает. Родные в панике. А опытный врач знает, что это благодетельная борьба организма. Еще час-два, и человек спасен.

Опытный режиссер тоже знает цену таким провальным периодам, тяжким безнадежным репетициям. Актер выходит из себя, отказывается от роли, уходит из театра! Бросает искусство!! А этот только ухмыляется себе в бороду да ловко подзуживает, делая вид, что положение безвыходно. Неопытные начнут утешать, и ис-

портят все дело. А те, что совсем лишены режиссерского чутья, — отберут роль и серьезно ранят этим на всю жизнь актера. А ведь он, может быть, переваливал через самый трудный хребет своего тяжкого художнического пути. Перейди он на «ту сторону» — родился актер. Останься здесь, скатись назад, вниз — навек недоносок и калека.

В таких случаях может спасти только одно: твердая, непоколебимая вера, чуть ли не физическое ощущение присутствия в себе таланта. Тогда, что бы ни говорили, все отскакивает.

Я помню такой случай. У молодого актера один из авторитетнейших лиц в театральном мире отобрал роль, тот не выдержал, вступил в пререкания, позволил себе несколько грубостей... Режиссер обозлился и выпалил: «Скажу вам откровенно, не только эта роль, но вообще, я думаю, актера из вас не выйдет». Молодой человек позеленел от злости: «Не выйдет?! Вы думаете, не выйдет?!! А я чувствую его. Он сидит во мне и выйдет!»

И... вышел[12].

Кроме «законных» и «незаконных» периодов упадка, которые так удручают художников и доводят их чуть ли не до могилы, есть еще одно явление; оно хоть и менее печально, но от него тоже не всегда уютно жить.

Ни один настоящий художник никогда не бывает удовлетворен в полной мере своим созданием. Чем крупнее человек, тем, само собой, крупнее и выше его идеалы. А чем они крупнее и выше, тем труднее их достичь.

Удовлетворенность — плохой симптом. Если не сверлит беспокойная мысль: «Нет, это все-таки еще не то!», если не появляется мучительный вопрос: «Неужели это совершенно? Неужели нельзя было лучше?», если ты уверен, что все так хорошо и так благополучно, что здесь предел достижений, — дело плохо. «Малого достигает художник несомневающийся», — говорил своим ученикам Леонардо да Винчи.

Когда Пушкина хвалили, он пожимал плечами и говорил: «Хорошо? По-моему, это слабо, бледно, неполно. У себя в голове я все это вижу в совершенно другом виде, и мне не удается все выразить, как бы я желал»[13].

Биограф Микеланджело пишет, что особенно часто его мучило сознание своего несовершенства, недовольство собой, своим трудом, он даже разбивал иногда молотом свое вполне законченное произведение.

Многие из великих писателей беспощадно сжигали свои произведения.

Ермолова «почти никогда не бывала довольна собой на сцене, а если когда-нибудь и чувствовала совершенство своего исполнения роли, то на восторженные восклицания почитателей: "неужели вы и сегодня недовольны собой?" — отвечала нехотя: "Нет... ничего... кажется, недурно..."[14].

Так бывает всегда, и не может быть иначе, когда идеал превосходит способности, уменье и технику, когда материал упирается и не слушается велений мысли и мечты, даже у гениев.

А в нашем актерском искусстве, где просто еще даже грубая техника (психотехника так еще молода), по сравнению, скажем, с музыкальной и живописной, казалось бы, и требовать многого не приходится. А уж к главной технике, технике высшего творчества, технике аффективной, в сущности, единственной, которая могла бы удовлетворить строгого художника-актера, к этой технике «серьезные» люди не советуют и прикасаться, считая, что вдохновение — не в наших руках. А «несерьезные» наскоком, нахрапом пытаются одолеть-таки это самое вдохновение и тем отпугивают от него окончательно — «раздирая страсть в клочки... как будто поденщик наделал людей», словом, повторяют те ошибки, которые еще при Шекспире считались смешными и скверными.

Так вот, когда техники вдохновенного или хотя бы творческого переживания нет, разве может актер-художник быть удовлетворенным своим созданием? И это недовольство, как оно ни обременительно, благородное недовольство. Только благодаря подобному недовольству и движется вперед искусство, наука, жизнь.

«Быть собою довольным» — это вернейший рецепт уничтожения своей индивидуальности и таланта. Недаром именно на этом настаивает враг человечества, Доврский Дед, в разговоре с Пер Гюнтом:

Там, под сияющим сводом, Учат:

«Самим будь собой, человек!»

В Рондских же скалах иначе:

«Тролль, будь доволен собою самим!»

Тролль: — Смысл постигаешь глубокий?

Пер Гюнт: — Что-то туманно.

Доврский Дед: — Доволен собой

Соль вся в словечке «доволен».

Это словечко девизом возьми.

Дата добавления: 2015-07-26