Кем быть?

БРИГАДА 6

МОЛОДЫЕ ВОЛКИ

Александр БЕЛОВ

OCR: Кравенков Владислав Владимирович

Анонс

Годы

Четверо пацанов на окраине Москвы. Такие же кварталы стоят по всей необъятной стране. Знакомство с пацанами, их ценностями, семьями, линия знакомства и любви Лены и Саши, заканчивается отвальной Саши. Общий смысл - веселые щенки на пороге Большой и Страшной Жизни.

Саша и Фил в армии. В параллель - линия Коса, Пчелы и Лены на гражданке. Заканчивается получением Сашей известия о дембеле. Общий смысл - первые испытания и появление водораздела - Добро и Зло. Саша и Фил пока по одну сторону, Коса и Пчёлу судьба уводит на другую.

Часть первая

КЕМ БЫТЬ?

I

С сочинением вышла полная лажа. Космос клялся и божился, что будут «Онегин» и Маяковский, а вместо этого на доске круглым и ровным почерком Варвары были выведены названия тем по пьесам Гоголя и — полный абзац — по Чернышевскому! Свободная тема и вовсе выглядела как-то по-детски — «Кем быть? Моя будущая профессия в произведениях советских писателей».

— Трепло! — не повернув головы, прошипел Пчела Космосу.

— А я тут причем? — сердито ответил тот. — Это Батон, гад, насвистел...

— Холмогоров! Не мешай своим товарищам! — цыкнула на него Варвара и, строго оглядывая класс, пророкотала голосом циркового гипнотизера: — Полная тишина в классе... Выбираем тему и начинаем работать...

Пчела пропихнул поглубже в рукав бесполезные шпоры по «Онегину» и поднял руку. В мужском туалете у него была припрятана пачка купленных накануне миниатюрных фотокопий сочинений. Гоголь, кажется, там был.

— Чего тебе, Пчелкин?

— Варвара Ильинична, разрешите выйти?

— Ну, вот! Я же предупреждала! — сдвинула брови учительница. — Что с тобой?

Пчела положил руку на живот и страдальчески сморщился:

— Нервы, наверное... Медвежья болезнь...

По классу прошелестели ехидные смешки.

— Тишина! — тут же раздраженно прикрикнула Варвара и направилась к Пчеле.

Возможно, она и разрешила бы ему выйти, но Пчела сам все испортил. Не сдержавшись, он расплылся б такой откровенно плутовской улыбочке, что учительница остановилась на полпути и сердито отрезала:

— Хватит паясничать, Пчелкин! Сядь и работай!

Пчела со вздохом опустился на стул и тоскливо посмотрел по сторонам. Справа, через проход, сидел Сашка Белов. Пчела кивнул ему — ты что, мол, выбрал? Тот молча показал ему три пальца: значит, третью, свободную. Пчела повернулся к соседу.

— Кос, а ты кем хочешь быть? — прошептал он.

— Космонавтом... — криво усмехнувшись, ответил друг.

«А может и вправду нафигачить про космос? — вдруг подумалось ему. — А что? Имечко у меня подходящее... С понтом, я с яслей мечтаю о звездах и все такое?»

Неуемная фантазия совершенно некстати тут же подбросила картинку: в огромной ракете перед стартом сидит он, Космос Юрьевич Холмогоров, в шлеме и скафандре и с важным видом несет какую-то лабуду про продувку и протяжку... Рядом с ним какой-нибудь полуживой от страха монгол или вьетнамец. А потом — старт, и совершенно счастливый папаша орет ему в микрофон: «Счастливого пути, Таймыры!»

Картинка была настолько забавной, что Космос невольно улыбнулся.

«Ну, уж хрен там! — подумал он, отгоняя неуместные мысли. — Вот только в космосе меня не хватало! Там и вакуум, и радиация, и еще черт знает что еще! Слетаешь разок, а потом стоять не будет... Лучше уж барменом пойти в «Интурист» — и работка непыльная, и выпивон халявский...»

Размышления Космоса оборвал неугомонный Пчела. Он придвинулся к другу и прошептал:

— Ты какую писать будешь?

— По Гоголю...

Космосу было проще — он «Ревизора» читал. Пчела — нет. Он вздохнул и задумчиво огляделся. Все его одноклассники вовсю трудились, склонившись над листами с синими школьными штампами. Время шло, пора было что-то решать. Или творчески передирать у Космоса или... И тут Пчелу осенило.

— Слышь, Кос, а кто «Семнадцать мгновений» сочинил? — еле слышно спросил он.

— Юлиан Семенов.

Пчела кивнул и записал для памяти фамилию автора на промокашке. Через минуту, внутренне усмехаясь, он

вывел первые предложения своего сочинения:

«Я хочу стать разведчиком. Таким, как герой бессмертного романа советского писателя Семенова «Семнадцать мгновений весны» штандартенфюрер СС Штирлиц.»

Оценка за сочинение Пчелу беспокоила мало. Что поставят — то и поставят, плевать! В институт поступать он все равно не собирался. Еще чего! Пять лет горбатиться, чтобы потом получать жалкие сто двадцать рублей! Ну, уж нет, такая маза не для него!

Он, Витя Пчелкин, хорошо знал цену копеечке, знал и кучу способов ее, копеечку, добыть. Еще с восьмого класса он начал подфарцовывать разной мелочевкой — от жвачки и сигарет до фирменных дисков и импортных шмоток.

Это дело уже сейчас приносило существенный доход, а в будущем, при серьезном подходе, сулило куда большие денежки, чем нищенская инженерная зарплата. Так что с будущим у Пчелы все более или менее было ясно. Правда, предстояло еще как-то умудриться откосить от армии, но оценка за сочинение, по любому, на эту проблему не влияла никак.

Рядом, сосредоточенно насупившись, писал свою экзаменационную работу Саша Белов. В отличие от друзей с выбором темы у него не возникло никаких затруднений. Саша мечтал стать геологом, а еще лучше — заниматься вулканами. Их таинственная и беспредельная мощь, красота огненных потоков лавы и гигантских многокилометровых столбов дыма давно уже не давали ему покоя. В августе предстояли экзамены в Горный институт, а пока надо было постараться не наделать в сочинении ошибок, чтобы не испортить и без того не самый высокий средний балл аттестата.

О своей будущей профессии Саша прочел немало, но в подавляющем большинстве это были книги не художественные, а научно-популярные. Для предложенной темы сочинения они явно не годились. Перебрав в памяти тс немногие произведения отечественных беллетристов, с которыми ему довелось познакомиться, Саша остановился на повести «Во глубине сибирских руд...», написанной автором с забавной фамилией Капошко.

Дело спорилось. Саша писал, что выбрать профессию геолога его заставила эта случайно прочитанная книга, что его поразили описанные в повести красоты сибирской тайги и суровая романтика нелегкого, но необходимого стране труда геологов. На самом деле все обстояло совсем не так.

Геологом был отец Саши. Николай Иванович утонул, будучи в геологоразведочной экспедиции в Тоболе, когда его единственному сыну не исполнилось и пяти лет. Дома от отца осталось немного. Старая обшарпанная гитара на стене, десяток мутноватых любительских фотографий, на которых неизменно улыбающийся отец был запечатлен среди друзей-геологов, да несколько писем, отправленных им Сашиной матери из далеких таежных городов и поселков.

Татьяна Николаевна по-настоящему любила мужа, поэтому и не сошлась больше ни с кем. Память о Белове-старшем хранилась в семье свято — мать ежегодно отмечала дни рождения мужа, пекла его любимые пирожки с морковкой и подолгу рассказывала сыну о его замечательном отце.

В этих рассказах Николай Иванович неизменно представал человеком сильным, добрым, с открытой и щедрой душой. С детства Саша мечтал быть, как папа, и потому с ответом на вопрос «кем быть?» он определился давно и бесповоротно. Единственное, чего он до сих пор не мог решить, — будет ли он в будущем искать, как отец, нефть и руды или все-таки займется исследованием вулканов.

Первым свой опус закончил Пчела. Коротко описав подвиги непотопляемого Штирлица, он посетовал на отсутствие на данный момент войны и, выразив полную готовность в случае чего отправиться в тыл любого агрессора, закруглился. Получилось чуть больше двух страничек. Маловато, конечно, но Пчела решил, что этого хватит, и первым из класса сдал работу.

Он вышел на школьное крыльцо и тут же попал в плотное кольцо изнывающих от жары и волнения за своих обожаемых чад женщин. Мать Аньки Никифоровой, соседка Пчелкиных, мертвой хваткой вцепилась в его рукав и, брызгая слюной, проорала прямо в ухо:

— Ну что там, Витя? Как? Какие темы? Как там Анечка?

Никак не ожидавший такого натиска Пчела отпрянул назад.

— Свободная — про выбор профессии, — растерянно ответил он, — а еще — Гоголь и Чернышевский...

Едва услыхав про Чернышевского, женщины дружно застонали. Кто-то схватился за голову, кто-то полез в сумочку за валидолом. Мамаша Аньки Никифоровой, обливаясь потом, пробормотала трясущимися губами:

— Как — Чернышевский? Почему? Ведь говорили же — «Онегин»!

Пчела осторожно высвободил локоть из ее мгновенно ослабевших рук и с важным видом пожал плечами:

— Да мало ли кто что говорил! Надо было не слухи собирать, а готовиться как следует!

— Да, верно, верно... — согласно закивали пристыженные женщины.

Пчела опустил руку в карман и нащупал там пачку «Пегаса». Курить хотелось неимоверно.

— Разрешите? — он пробрался сквозь строй озадаченных матерей и бабушек и направился к густым зарослям сирени справа от школы. Там, в самой их чаще, старшеклассниками была оборудована курилка.

— Молодой человек! — робко окликнула его благообразного вида старушка. — А вы-то сами какую тему писали?

— Я-то? — переспросил Пчела и улыбнулся устало и чуть снисходительно. — Ну, разумеется по Чернышевскому...

До его ушей донесся дружный завистливый вздох. Пчела гордо расправил плечи и с неторопливой важностью прошествовал за угол школы.

Он забрался в кусты и, удобно устроившись на пластиковом ящике из-под бутылок, жадно закурил. Даже здесь, в густой тени, было жарко. Аромат цветущей сирени был настолько силен, что, казалось, заглушал даже запах духовито-термоядерного «Пегаса». Пчела выпустил вверх тугую струю дыма и представил себе лицо Варвары, когда та будет проверять его сочинение. Он самодовольно усмехнулся. Да, старушка, наверное, надолго запомнит своего непутевого ученика Витю Пчелкина!

Впрочем, уже через минуту он и думать забыл об экзамене. Его мысли совершили стремительный скачок и круто свернули к теме, не дававшей ему покоя на протяжении вот уже трех, кажется, последних недель.

Этой темой была Юлька Золотарева из параллельного класса. Странные, невообразимые вещи творились в последнее время с этой самой Юлькой, а точнее сказать — с ее бюстом. Он вдруг стал стремительно увеличиваться, расти буквально как на дрожжах, принимая столь выдающиеся формы, что оставить этот факт без внимания Пчела был просто не в состоянии. Старые Юлькины блузочки едва не трещали на ее феноменальной груди, пуговицы на них держались из последних сил. Она стала главным предметом всеобщего мужского внимания. Пацаны на переменках кучковались вокруг Юльки, как коты возле крынки со сметаной, перси Золотаревой стали неизменным предметом разговоров в мужском туалете, и Пчела, разумеется, всегда принимал в них самое горячее участие.

Жгучее желание в деталях исследовать эту часть ее тела буквально сводило несчастного Пчелу с ума. Он предпринимал отчаянные попытки добиться расположения не слишком общительной, мрачноватой Юльки, но все его старания были напрасны. «Пока напрасны», — утешал себя Пчела. Ведь впереди был выпускной вечер, на котором Витя планировал провести решительное и победоносное наступление. И все предпосылки для полной и окончательной победы у него, как он считал, были...

— Эй, Пчела! — донесся от школы голос Космоса.

— Я тут! — откликнулся Витя. Кусты затрещали — это напролом

лез его друг.

— Дай сигаретку, — выдохнул он, с размаху плюхнувшись на соседний ящик.

Пчела не без сожаления оставил размышления о вожделенном Юлькином бюсте и полез за пачкой.

— Хрен, завернутый в газетку, заменяет сигаретку... — проворчал он.

— Хамишь, парниша! — нахмурился Кос.

— На! — сунул ему пачку Пчела. — Как там Белый?

— Пыхтит... — Космос чиркнул спичкой и хмыкнул: — Листов пять, наверное, уже накатал...

Саша вышел из школы минут через тридцать, одним из самых последних. Уставшие от ожидания друзья встретили его упреками.

— Ну, наконец-то! Сколько можно! Ты что, в натуре, Толстой что ли?

— Не-а, Чехов, — чуть смущенно усмехнулся Саша.

— И про кого же ты писал, Антоша? — съехидничал Пчела. — Кем быть-то хочется, доктором что ль?

— Геологом.

— Чего? — вытаращил на него глаза Космос. — Это что, — с кайлом по горам лазить?

— А что, прикольно! — прыснул Пчела. — Прикинь, надыбает Белый где-нибудь золотую жилу и нам по-тихому свистнет. А тут и мы с тобой, Кос, подвалим! С лопатами, а?

Пчела с Космосом беззаботно и радостно расхохотались.

— Хорош ржать, жеребцы, — оборвал их Саша. — Пошли. Там Фил, наверное, уже заждался.

Троица двинулась прочь, но у школьных ворот Пчела вдруг остановился, как вкопанный, и звонко шлепнул себя по лбу.

— Яп-понский городовой! — с досадой воскликнул он. — Забыл, блин!

— Чего?

— Шпоры в сортире забыл! Пацаны, я сейчас, мухой...

Он юлой развернулся назад, но его перехватил Космос.

— Да брось ты! На хрен они теперь сдались — сочинение-то уже сдали!

— Ну да! — возмущенно отпрянул Пчела, решительно вырвавшись из рук Космоса. — Я за них червонец отвалил, а ты говоришь... Да я их осенью любому десятикласснику за четвертной впарю!

Он махнул рукой и припустил обратно. Через пару минут, радостно помахивая пачкой фотошпаргалок, он выскочил из дверей, и друзья покинули, наконец, школьный двор.

II

Валера Филатов перебрался в Москву всего полтора года назад, и это событие самым решительным образом перевернуло его жизнь. До этого он жил в спортинтернате в Горьком, а еще раньше — в детдоме в небольшом райцентре на севере области.

В детдом он попал давно: отца у него не было отродясь, а мать-алкоголичку лишили родительских прав, когда Валерке не исполнилось и десяти лет. Жизнь в детдоме была непростой, и мальчик быстро уяснил, что защитить его здесь некому и полагаться отныне придется только лишь на себя и на свои кулаки.

Валерке повезло: на малолетнего драчуна обратил внимание физрук, он и привел его в секцию бокса. Тренироваться Валерке нравилось, он целыми днями пропадал в спортзале, и результаты не замедлили сказаться. Пришли победы — сперва на районных соревнованиях, а потом и на областных. После того как он выиграл поволжское первенство «Урожая», его перевели в областной спортинтернат.

К тому времени Валерка уже понял, что в люди его может вывести только бокс. С учебой у него не ладилось, каких-то других талантов не было и в помине, а вот в спорте он мог добиться многого. Характер у него был крепкий, мужской, и на тренировках он пахал, как одержимый. Победы на соревнованиях стали привычными, но до поры до времени ничего в его жизни не менялось. Странное дело — на Филатова всерьез обратили внимание не в результате его побед, а после... поражения.

Тот бой в финале юношеского первенства Союза он выигрывал по всем статьям. Соперник — долговязый и немного нескладный мальчишка-казах — был явно слабоват в тактике. Лез напролом не по делу, часто открывался, не успевал уходить, и за два с половиной раунда Валерка напихал ему по полной программе.

Оставалось только дождаться гонга и получить свое очередное «золото». Но предчувствие скорой победы и ощущение полного превосходства над соперником сыграло с Филатовым злую шутку. На какой-то миг он позволил себе расслабиться, выключиться из боя, и тут же поймал сильнейший прямой в голову.

Он оказался на полу, судья открыл счет. На счете «шесть» Валерка был уже на ногах, нокдаун ничего не менял — победа по-прежнему была у него в кармане. Валерка принял стойку, попрыгал, всем своим видом показывая рефери, что он в порядке и полностью готов продолжить бой. Но тут случилось непоправимое: судья, не обращая никакого внимания на все его «ужимки и прыжки», произнес своим ровным, немного гнусавым голосом: «семь... восемь... девять... аут!».

Валерке засчитали нокаут! Украли, можно сказать, чистую победу!

Опешивший от такой несправедливости, Филатов выплюнул капу судье под ноги и, вытаращив глаза, в голос заорал:

— Да ты что — обалдел?

Судья попятился, на ринг выскочил Валеркин тренер и успел перехватить готового кинуться на рефери ученика.

— Жулик! Морда! Гад! — орал взбешенный Филатов.

На помощь тренеру подоспели ребята из команды, общими усилиями Валерку удалось увести с ринга. Но этот инцидент не прошел бесследно. Дисциплинарная комиссия лишила дебошира серебряной медали и дисквалифицировала его на полгода «за неспортивное поведение».

В Горький Валерка вернулся в жутко подавленном состоянии. Из-за поражения и дисквалификации он пролетал мимо международного юношеского турнира в Польше, куда его, по слухам, должны были непременно взять.

Но оказалось — нет худа без добра. На юного скандалиста обратили внимание, и через неделю Валеру Филатова пригласили для тестирования в Москву, в спортинтернат ЦСКА. Это была победа, причем победа куда более значительная, чем очередная латунная медалька! Спортинтернат ЦСКА — это была фирма. Там работали самые первоклассные специалисты, а главное — оттуда была прямая дорога в сборную!!

Конечно, для того, чтобы попасть в интернат, предстояло еще пройти тесты, показать себя, что называется, во всей красе, но Валерка был на сто процентов уверен — его возьмут. Так, собственно, и получилось. Осенью восемьдесят четвертого Валера Филатов стал москвичом.

Поначалу в армейском интернате пришлось туго. Уровень требований здесь был несоизмеримо выше, нагрузки на тренировках давали предельные. Валерке было ни до чего, он жутко уставал и еле-еле доползал по вечерам до койки. Но вскоре он втянулся, адаптировался к новому для себя режиму и смог спокойно вздохнуть и оглядеться.

Где-то там, за стенами интерната, бурлила суетливая и яркая столичная жизнь, но самого Валерки она почти не касалась. Его жизнь в Москве по сравнению с Горьким изменилась мало — все те же нескончаемые тренировки, строгий режим и нечастые соревнования. К тому же интернат был чисто мужским, а между тем Валерка уже вступил в ту пору, когда пробудившийся интерес к противоположному полу зачастую затмевает все другие интересы.

Лишенные собственных барышень, интернатские восполняли этот дефицит регулярными визитами на дискотеки в окрестные школы. Местные пацаны спортсменов не слишком жаловали — тем более что их одноклассницы охотно дарили своим вниманием плечистых борцов и боксеров. Стычки с интернатскими случались регулярно, во время одной из них и произошло первое знакомство Саши, Космоса и Пчелы с Валеркой Филатовым. Особенно близким оно оказалось для Пчелы — роскошный фингал под глазом, которым наградил его боксер, напоминал о случившемся конфликте недели две.

Акцию возмездия друзья решили провести на ближайшей же дискотеке. Тот факт, что она проводилась не в их школе, а в соседской, их не остановил. Они заявились к соседям с твердым намерением поквитаться с обидчиком Пчелы.

Однако случилось неожиданное — хозяевам появление троицы чужаков понравилось еще меньше, чем традиционный визит спортсменов. Космоса, Пчелу и Сашу вывели на улицу. Намерения окруживших их плотным кольцом дюжины мрачного вида пацанов не вызывали сомнений — друзьям предстояла жестокая экзекуция. Они встали спина к спине и приготовились драться.

И тут с порога школы раздался чей-то насмешливый голос:

— Эй, ребята, не слишком ли вас много для троих?

Все обернулись — к ним неспешно приближался тот самый спортсмен, что навесил фонарь Пчеле.

— А твое какое дело, дефективный? — с наглой ухмылкой ответил один из местных, двинувшись ему навстречу. — Или тоже в пятак захотелось?

Спортсмен не стал встревать в словесную перепалку. Вместо ответа он резко, без замаха въехал наглецу в челюсть. Тот рухнул как подкошенный. И тут же, как по команде, вспыхнула общая драка.

Местные разделились — половина их ринулась на спортсмена, другие атаковали Сашу, Пчелу и Космоса. В яростной, суматошной схватке ребята едва ли следили друг за другом, но тем не менее, видимо — инстинктивно, старались держаться вместе. Более того, троица стремилась пробиться к спортсмену, а тот, интенсивно работая кулаками, прокладывал дорогу к ним. Воссоединившись, все четверо стали организованно отступать. Нападавшие, в полной мере оценившие спортивную форму Валерки, преследовать их не отважились, так что друзья покинули поле боя, не уронив своего достоинства.

Так Валерка Филатов познакомился с теми, кто на долгие годы стал для него самыми близкими людьми в чужой, равнодушной Москве. Все свое свободное время отныне он проводил с новыми друзьями, с каждым днем все сильнее прикипая к ним сердцем — так, как это частенько бывает с мальчишками, а уж тем более — с мальчишками, лишенными родительской ласки, заботы и любви.

Вот и сегодня, сдав сочинение, Валерка, не мешкая, отправился на их коронное место — беседку на окраине парка, рядом с домом Сашки Белова. Долго ждать ему не пришлось — спустя минут двадцать появились друзья.

— Теофило! Амиго! — дурачась, заорал еще издали Пчела. — А ты-то про что писал? Кем быть? Про своего тезку Стивенсона?

— Почему? — улыбаясь, пожал плечами Фил. — Я по Чернышевскому писал...

— Да ладно! — не поверил Космос. — Хорош заливать!

— Правда, — кивнул спортсмен. — Мне тренер шпору сунул...

Валеркин тренер, допущенный комиссией на экзамен, действительно передал своему подопечному и еще двоим его одноклассникам шпаргалки с готовыми сочинениями. Так уж было в интернате заведено — тем, кто учился особенно плохо, не стеснялись помогать самым примитивным способом. Об этой практике прекрасно знали все: и педагоги, и проверяющие — строгие с виду тетечки из РОНО. И все без исключения закрывали на эти вопиющие нарушения глаза. Спортсмены, мол, — ну что с них взять!

— Зашибись! — завистливо вздохнул Космос. — Вот везуха вам!

— А вы про что писали? — спросил Фил.

— Я про Штирлица, — охотно поделился Пчела, — а Белый вон — про геологов, понял, да?

— Сань, что — серьезно? — удивленно вскинул брови Фил.

— Ну! — хохотнул Космос. — Прикинь, Фил: Белый в ватнике и с кайлом! И с бородой, блин!

Но Валерка и не подумал разделить ехидного веселья Космоса. Вместо этого он с уважением взглянул на Сашу и пробормотал:

— Клево...

Саша недовольно поморщился — однообразные насмешки Пчелы и Космоса над темой его сочинения ему уже порядком поднадоели.

— Ну что — так и будем здесь торчать? — без улыбки спросил он. — На пруд же собирались, отметить...

Фил сразу, как по команде, поднялся. Он уже успел привыкнуть к тому, что последнее слово в их компании всегда принадлежало Саше. Баламут Космос мог придумать тысячу сумасбродных планов, Пчела тоже готов был ввязаться в любую авантюру (особенно — если она сулила барыш), но в итоге они всегда поступали так, как решал Белый. Вот и сейчас приятели, все еще посмеиваясь, послушно потянулись за Сашей.

По дороге заглянули в гастроном. Минуя толпу у винного отдела, они завернули за угол. Пчела по-хозяйски зашел через служебный ход, и не успели друзья выкурить по сигарете, как он вернулся в сопровождении своей знакомой — миловидной продавщицы Раечки. В руках у довольно улыбавшегося Пчелы была добыча: пара пузырей "Агдама" и на закуску колечко краковской колбасы (его любимая, хотя выбирать не приходилось), и четыре плавленых сырка «Волна».

К полудню жара стала еще сильнее, на вытоптанном пятачке у небольшого пруда на окраине парка было многолюдней, чем на сочинском пляже. Друзьям пришлось расположиться у самой кромки деревьев.

— Ну что, пацаны, за экзамен? — подпалив спичкой пластиковую пробку, Космос ловко сорвал ее с бутылки и плеснул портвейн в граненый стакан, стянутый из автомата с газировкой. — Давай, Фил...

— Не, парни, я — пас, — покачал головой Валерка. — У меня еще тренировка вечером. Если Петрович запах учует, может в Баку на Союз не взять...

— В какой Баку? — спросил Саша. — Ты же говорил — чемпионат в Киеве будет?

— Перенесли... — пожал плечами Фил. — Там какая-то авария под Киевом, на электростанции...

— А, да, я слышал... По телеку что-то такое говорили... — закивал Космос, передавая стакан Пчеле. — Что-то там грохнуло на Чернобыльской атомной, какой-то энергоблок что ли ихний...

— Ну, чтоб Варвару от моего сочинения кондратий не хватил! — усмехнулся Пчела и лихо опрокинул стакан с непроницаемо-багровым пойлом.

Космос снова наполнил стакан и протянул его Саше:

— Давай, Санек... Чтоб тебе свою золотую жилу найти!

Саша кивнул и поднес стакан ко рту — в нос шибанул отвратительный запах дешевого портвейна. Он поморщился, пить эту дрянь не хотелось совершенно.

— Что носом крутишь? — усмехнулся Пчела, закусывая плавленым сырком. — Пока что у тебя золотой жилы нет, Саня! Так что пей, что дают, и не выеживайся!

Возразить было нечего — золотой жилы у Саши действительно не было. Да что там жилы — даже лишнего двугривенного у него никогда не водилось.

Беловы жили на одну инженерскую зарплату матери, жили, можно сказать, бедно. Вот и сегодня на портвейн скинулись Космос с Пчелой. Первого карманными деньгами регулярно снабжал папаша-профессор, а второй зарабатывал сам — фарцовкой и прочей левой мелочевкой. Шумно выдохнув, Саша сделал глоток. Его передернуло от отвращения, он протянул недопитый стакан Космосу и, торопливо отломив кусок «Волны», сунул его в рот.

— Я сегодня там, где дают «Агдам»... — напевал себе под нос Космос, в третий раз наполняя стакан. — Ну, пацаны, за то, чтоб нам и математику так же лихо спихнуть!

III

— Саня, ну где ты ходишь? — едва услыхав звук открывающейся двери, Татьяна Николаевна выскочила из кухни в прихожую и с укором посмотрела на сына. — Как написал-то?

— Нормально вроде, — улыбнулся Саша, снимая туфли.

— Ну, молодец! — мама чмокнула его в щеку и вдруг лукаво подмигнула: — А я тебе что принесла... Сейчас!

Она торопливо вытерла мокрые руки о фартук и с загадочным видом скрылась в комнате. Оттуда донесся шорох разворачиваемой бумаги.

— Саня! — позвала Татьяна Николаевна. — Ну, иди же скорей!

Саша зашел в комнату и увидел, как сияющая мама держала в руках темно-синий, с благородным стальным отливом, пиджак. Рядом, на спинке стула, висели такого же цвета брюки.

— Ну, как? — спросила сияющая мама. — Здорово?

— Откуда это, ма? — опешил Саша.

— От верблюда! — засмеялась Татьяна Николаевна. — Ну что ты стоишь столбом? Давай, примерь!

Растерянный Саша протянул руку и коснулся мягкой, бархатистой ткани костюма.

— Чистая шерсть, — похвасталась мама. — Австрия, между прочим...

Да, костюм был просто замечательный. Саша торопливо стащил брюки, мигом надел обнову и выскочил в прихожую, к зеркалу. Следом за ним поспешила и мать. Костюм сидел как влитой, Саша выглядел в нем просто шикарно — ни дать ни взять выпускник какого-нибудь английского колледжа.

— Представляешь, Сань, полгорода обегала — ну, ничего приличного нет, — рассказывала мама, заботливо оглаживая и поправляя на сыне пиджак. — А сегодня вдруг подходит ко мне Люся Прокопцова из конструкторского. Ты, говорит, своему Сашке костюм на выпускной достала? Нет, говорю, Люсь, ничего не могу найти. И тут она дает мне пакет — на, говорит, посмотри, может понравится? Представляешь, Сань, какая удача?

Люся за этим костюмом в Пассаже четыре часа простояла, а мужу ее не подошло!

— А сколько он стоит, мам? — спросил Саша.

Вопрос был совсем не лишним. На экипировку Саши к школьному выпуску еще с осени было накоплено двести рублей. Восемьдесят уже были потрачены на сорочку и туфли. На костюм оставалось сто двадцать рублей, других денег у мамы — Саша это знал точно — не было.

Татьяна Николаевна не ответила, просто пропустила неприятный вопрос мимо ушей.

— Так сколько, мам? — повторил Саша, повернувшись к матери.

Он ждал, и Татьяне Николаевне пришлось отвечать.

— Двести, — как можно небрежнее произнесла она.

Саша присвистнул и озадаченно протянул:

— Н-да-а-а...

Он неторопливо снял костюм, аккуратно свернул его и положил на оберточную бумагу.

— Отнеси назад, — покачал головой он.

— Саня... — попыталась возразить Татьяна Николаевна.

— Нет, мам, — перебил ее, снова покачав головой, Саша. — Отнеси, нам это не по карману...

— Подожди, Сань, — нахмурилась мама. — Чего ты? Что мы — восемьдесят рублей не найдем? Займем у соседей, а может Люся подождет? А в июле у меня квартальная премия будет...

Саша задумался. Расставаться с новым костюмом ему тоже совсем не хотелось.

— А когда тебе надо ответить? — спросил он.

— Завтра Люси не будет, так что теперь только в понедельник... Время есть, может, еще что-нибудь придумаем, а, Сань?

Саша кивнул.

— Ладно. Может, и придумаем...

IV

Когда Космос вернулся с пруда, отца дома еще не было. Это было очень кстати — можно было хотя бы как следует вычистить зубы, чтобы избавиться от въедливого запаха «Агдама». Юрий Ростиславович отличался нравом крутым и вспыльчивым. И если б он вдруг учуял исходящие от сына миазмы дешевого портвейна, разговор наверняка мог бы быть весьма и весьма серьезным.

С отцом вообще все было непросто. История взаимоотношений отца с сыном не была гладкой, и на то были свои причины.

Мать Космоса познакомилась со своим будущим мужем на кафедре астрофизики. Она, студентка третьего курса, писала обычную курсовую по квазарам. Он, блестящий молодой ученый, надежда отечественной астрофизики, готовил к защите докторскую. Юрий Ростиславович был остроумен, необычайно широко эрудирован, кроме того, он был молод, хорош собой, и ему прочили блестящее будущее. Все это не осталось незамеченным — девушка скоропостижно влюбилась, и не прошло и года, как молодые сыграли свадьбу. К тому времени под сердцем невесты уже зрело зернышко новой жизни — будущий Космос Юрьевич Холмогоров.

А потом наступили будни. Очень скоро выяснилось, что научная деятельность мужа весьма и весьма далека от спокойной кабинетной работы. Юрий Ростиславович месяцами не вылезал из командировок. Длительные экспедиции на высокогорные обсерватории Кавказа, Памира и Тянь-Шаня, поездки по научным центрам, на Байконур, постоянные симпозиумы и конференции — все это заставляло молодую женщину чувствовать себя брошенной. В семье начались конфликты. При этом Юрий Ростиславович весьма болезненно воспринимал попытки жены ограничить его свободу. Наука была у него на первом месте — об этом он не раз заявлял открыто. А его жена никак не могла с этим смириться. Между супругами зрел разрыв.

Он состоялся, когда Космосу было шесть лет. Отец купил кооперативную квартиру на окраине Москвы, туда и переехала его бывшая жена с сыном. Там Космос пошел в школу, где и познакомился с Сашей Беловым и Витей Пчелкиным.

С тех пор отец с сыном стали видеться еще реже. Мать была убеждена, что Холмогоров исковеркал ее жизнь, частенько плакала, вспоминая сто отнюдь не добрыми словами. Короче, Космос рос в атмосфере стойкой нелюбви к отцу.

А потом, два года назад, у матери обнаружился рак легких. Операция не помогла, и через полгода ее не стало. Смерть матери Космос переживал очень тяжело и отца в их доме встретил не просто холодно, а даже и откровенно враждебно. Юрий Ростиславович, естественно, намеревался забрать сына к себе, но тот не захотел его даже выслушать. Отец, видя состояние Космоса, на время отступил и вернулся к этой теме после похорон. Но и тогда Космос наотрез отказался переезжать к отцу. Юрий Ростиславович вспылил, Космос тоже. Разговор на повышенных тонах ни к чему не привел — дело кончилось бурным скандалом и истерикой мальчика. И снова отцу пришлось отступить.

Наконец, с помощью друзей, соседей и учителей Космоса все-таки удалось уговорить на переезд. Единственное, с чем он так и не согласился, — это на перевод в другую школу. Ему предстояло каждый божий день таскаться чуть ли не через полгорода, но это, похоже, его нисколечко не волновало.

Жизнь с отцом в просторной профессорской квартире на Университете не складывалась. Оба Холмогоровы были своенравны, упрямы и. вспыльчивы. То и дело между ними случались стычки, зачастую кончавшиеся тем, что Космос хлопал дверью и уезжал в материнскую квартиру. Обычно он проводил там ночь, а на следующий день отец забирал его назад. В конце концов Юрию Ростиславовичу это надоело, и однажды он тайком врезал там новый замок.

После очередной ссоры Космос, как обычно, прикатил к дому матери. Обнаружив, что замок не открывается, он впал в ярость — молотил кулаками дверь, ругался, кричал, крыл отца последними словами. Встревоженные соседи пригрозили милицией, ему пришлось уйти. До полуночи он шлялся по улицам, не зная куда деваться. В итоге, продрогнув до костей, он пришел к Белову.

Татьяна Николаевна, едва услыхав, что Космос убежал из дома, ахнула и тут же напустилась на несчастного парня.

— Да как ты мог? Отец, наверное, там с ума сходит! Космос, да разве ж так делают?

Космос тяжело молчал, низко опустив голову и сосредоточенно жуя свои мясистые губы.

Саша внимательно взглянул на друга и мягко остановил мать.

— Мам, ты постели Космосу в моей комнате, ладно? — спокойно и рассудительно сказал он. — А мы пока на кухне чайку попьем...

Татьяна Николаевна взглянула на него с некоторой растерянностью. Впервые ее пятнадцатилетний сын говорил как взрослый мужчина — взвешенно и уверенно. Это было одновременно и удивительно и радостно.

Подумав, она кивнула и отправилась в детскую. Но прежде чем заняться постелью гостя Татьяна Николаевна позвонила Юрию Ростиславовичу и успокоила его относительно сына.

Впрочем, этот ее полуночный разговор с профессором оказался единственным — все остальные переговоры по возвращению блудного сына к отцу вел ее сын. За те пять дней, что Космос провел у Беловых, Саша не только вправил мозги своему другу, но и дважды встречался с Юрием Ростиславовичем и почти ежедневно общался с ним но телефону.

До этого случая Холмогоров-старший Сашу едва знал и никак не выделял среди прочих друзей-приятелей сына. После этого случая пятнадцатилетний Саша Белов стал для профессора астрофизики непререкаемым авторитетом. Причиной такой перемены стало то, что этот не по годам рассудительный подросток сумел не только примирить сына с отцом, но и сделал так, что их отношения медленно, но верно пошли на лад. Они оба стали значительно терпимее и мягче, и хотя конфликты между ними все еще случались, их накал и последствия уже не были столь болезненными для обоих.

Громко хлопнула входная дверь — вернулся отец. Космос схватил с полки первую попавшуюся книгу и завалился па диван.

— Сын, ты дома? — пророкотал из прихожей веселый голос Юрия Ростиславовича.

— Дома... — откликнулся Космос. По квартире прогремели быстрые

шаги, и в дверях детской возникло улыбающееся лицо отца.

— Ну, как написал? Что за темы были?

Едва выглянув из-за книжной обложки, Космос довольно равнодушно сообщил:

— Я по Гоголю писал, вроде нормально...

Юрий Ростиславович, не переставая улыбаться, кивнул, чуть помялся и, наконец, спросил:

— Космос, меня там внизу в машине один товарищ ждет, надо ехать... Ты как -- не обидишься?

Этого «одного товарища» Космос знал — видел несколько раз дома и на улице с отцом. Им была молодая, только из Университета, смазливая аспиранточка, научным руководителем которой примерно полгода назад был назначен профессор Холмогоров.

С некоторых пор отец частенько стал задерживаться допоздна, пару раз и вовсе не ночевал дома, а нездоровый блеск в глазах и глуповатая, как сегодня, блуждающая улыбка однозначно свидетельствовали о том, что у Юрия Ростиславовича — нешуточный роман.

В принципе Космос был совсем не против такого поворота — ведь отцу было только сорок шесть лет. Настораживала только личность его избранницы и та расчетливая, хищная хватка, с которой она вцепилась в папашу.

В отличие от отца Космос сразу сумел угадать, что Надежду (так звали аспирантку) интересовал не столько сам Юрий Ростиславович, сколько его оклад, квартира и прочие материальные блага, полагавшиеся ему по рангу. Космос называл ее про себя Пиявой и по-настоящему опасался того, чтобы однажды эта мадам не заявилась в их дом на правах хозяйки — всерьез и надолго.

Отец, неловко переминаясь с ноги на ногу, ждал ответа.

— Ну, конечно, иди, — усмехнулся, наконец, Космос, добавив про себя: «И не забывай пользоваться презервативом, папа!»

Как только за отцом закрылась дверь, Космос вышел на балкон. Внизу, у белой отцовской «Волги», лениво прохаживалась Пиява в узких джинсах, соблазнительно обтягивающих ее стройную фигурку, но со скучным и даже вроде бы злым выражением лица. Но стоило Юрию Ростиславовичу выйти из подъезда, как она вспыхнула лучезарной улыбкой и кинулась ему навстречу.

«У, Пиява!» — подумал Космос и с досадой сплюнул вниз.

V

Дома Пчела застал только мать. Валентина Степановна занималась привычным делом — что-то вязала, быстро и ловко орудуя мелькавшими блестящими спицами. Пчела наклонился и чмокнул ее в щеку. Мать, конечно, учуяла запах портвейна, но ничего не сказала, только слегка поморщилась. Что ж теперь поделаешь — вырос их Витенька, вот уже и школу заканчивает...

— Привет, мам! — выпалил Пчела. — А батя где?

— В гараже, где ж ему еще быть... Да, Вить, — вспомнила она, — он просил, как появишься, к нему зайти. Помочь, что ли...

— Ладно, перекушу только чего-нибудь...

Мать тут же отложила вязанье и поднялась.

— Что значит «перекушу»? Пойдем-ка, я такой рассольник сварила!

Пчела быстро переоделся, а когда вошел в кухню, на столе его уже дожидалась тарелка дымящегося, аппетитного рассольника. Он с жадностью накинулся на еду, а мать, подперев кулачком подбородок, устроилась напротив. Она думала одну и ту же, уже ставшей привычной, беспокойную думу: о том, что осенью ее Витеньке идти в армию, и куда он попадет — неизвестно. А в Афганистане все та же бесконечная война, и по телевизору хмурый Ле-щинский все ведет свои тревожные репортажи о боевых действиях, и конца краю этому ужасу не видно.

Быстро расправившись с рассольником, Пчела выскочил из-за стола. Валентина Степановна взглянула на его протертые чуть ли не до дыр джинсы и сокрушенно вздохнула вслед:

— Сынок, штаны-то у тебя совсем хипповые стали...

У железных гаражей в углу двора Пчелу поджидал раздраженный отец.

— Витька, где тебя черти носят? — нахмурился он. — Я тебя второй час уже жду!

— Бать, да ты что? — опешил Пчела. — Я ж экзамен сегодня сдавал!

Отец как-то неопределенно хмыкнул, и по его мимолетному смущению Пчела догадался, что про экзамен сына тот забыл напрочь.

-А я тормозной цилиндр справа сзади поменял, а прокачать не с кем... — словно извиняясь, развел руками Павел Викторович. — И из соседей, как назло, никого...

— Ну, давай прокачаем, делов-то... Они зашли в гараж, где стоял предмет гордости Пчелкина-старшего — старый-престарый бордовый «Моск-вич-408». Павел Викторович купил его лет пять назад, абсолютно обездвиженный, за какую-то совершенно смешную сумму. За год этот полумертвый конь превратился в довольно резвую рабочую лошадку. Отец Пчелы работал механиком в автоколонне, технику знал от и до, а дефицитные запчасти потихонечку натаскал с работы. Машине он отдавал все свое свободное время, и в заботливых руках Павла Викторовича дряхлый «москвичонок», казалось, год от года становился все моложе и моложе.

Отец с сыном быстро прокачали тормоза, потом Пчела собрал колесо и снял машину с домкрата. Убрав инструменты, Пчелкины сели перекурить.

— Ну, ты надумал? — спросил отец.

Пчела, конечно, знал, о чем он. Павел Викторович очень хотел, чтобы сын до армии поработал вместе с ним, в его автоколонне. Он давно уже договорился об этом с тамошними кадровиками, Пчелкина-младшего уже ждали. Проблема была только в том, что на это трудоустройство до сих пор не было получено согласия самого Витьки. Отец видел, что сын совсем не горит желанием становиться профессиональным автомехаником (хотя и успел многому от него научиться), но надежд уломать-таки своего упрямого отпрыска он не оставлял.

— Бать, ты меня уже замахал, честное слово! — возмущенно встряхнул длинными волосами Пчела. — Ну, дай мне хоть экзамены спокойно сдать да выпускной отгулять! Никуда твоя работа не денется!

Отец примирительно кивнул, какое-то время они помолчали, думая каждый о своем. Потом снова заговорил Павел Викторович.

— В марте сорок пятого брали мы какой-то немецкий городишко. — принялся он негромко и задумчиво рассказывать.

— Наступаем по центральной улице, фашист огрызается, но не сильно. Вдруг один взрыв, второй! Глядим — из-за развалин церквушки ихней танк прямой наводкой бьет. Ну, остановились мы, залегли. На рожон тогда особо уже не лезли, связались с артиллеристами, передали про танк, ждем, когда его накроют. А к нам в роту только-только пополнение пришло — совсем зеленые мальчишки, года на два моложе меня. И вот один такой давай приставать ко всем: братцы, у кого, мол, граната противотанковая есть? Война, говорит, кончается, а у меня даже медальки завалящей нет. А за танк тогда, кажись, «Звездочку» давали. Н-да... Ну, дал ему кто-то гранату, он и уполз...

Павел Викторович замолчал, затянулся своей «Примой», выпустил струйку дыма и, прищурясь, принялся следить за тем, как она таяла в воздухе. Пчела не выдержал паузы, спросил:

— Ну а дальше-то что?

Отец пристально взглянул на него и словно нехотя ответил:

— А ничего. Больше этого героя никто не видел, ясно?

И снова повисла тягучая пауза. Пчеле стало как-то не по себе. Отец сидел, опустив голову, и вдруг заговорил глухим, словно чужим голосом:

— Если вдруг на войну попадешь, помни, Витька, — один ты у нас с матерью. Не будь дураком-то, не лезь, куда не надо! — он тяжело вздохнул и добавил уже не сыну, а, скорее, самому себе: — Дури в тебе много...

Пчела взглянул на отца с веселым недоумением. Тот ответил ему долгим взглядом — серьезным и строгим.

VI

После утренней тренировки Фил вышел из спортзала и сразу заметил топтавшегося у жилого корпуса Сашу.

— Здорово, — утирая полотенцем потное лицо, протянул ему руку Фил.

— Привет.

— Случилось что? — ребята в интернат приходили редко, поэтому внезапный Сашин визит Валерку насторожил.

— Да нет, — пожал плечами Белов и не без смущения спросил: — Слышь, Фил, ты подзаработать не хочешь?

— В смысле? — не понял тот. Саша коротко вздохнул и с отчетливой неохотой объяснил:

— Понимаешь, мать на работе достала мне на выпускной классный костюм. Но дорогой, собака! Восемьдесят рэ не хватает. Я ходил на мясокомбинат, узнавал: там по ночам грузчиков нанимают — рефрижераторы с мясом разгружать. Двести рублей вагон. Вот я и подумал — если нам с тобой упереться, можно, наверное, за ночь полвагона осилить, а?

Валерка крепко задумался. Что из себя представляет груженый вагон, он знал гораздо лучше своего друга.

— Пчела с Космосом тоже идут? — спросил он.

Саша, опять же неохотно, мотнул головой.

— Да на хрена им такие напряги? У них и так бабки не переводятся...

Фил промолчал. По его лицу было совершенно непонятно — нравится ему Сашино предложение или нет.

— Ну, так что? — нетерпеливо спросил Белов.

— Ладно, — кивнул наконец Фил. — Где и когда?

— Сегодня в десять вечера у проходной мясокомбината, знаешь? — с облегчением улыбнулся Саша, протягивая ему руку. — Только паспорт не забудь.

— Угу, до вечера, — ответил Фил. Белов развернулся и споро зашагал

к выходу. Валерка задумчиво смотрел ему вслед — в отличие от Саши он не сомневался, что вдвоем им полвагона не осилить ни за что.

К мясокомбинату Белов опоздал — виной тому было затянувшееся объяснение с матерью.

Саше пришлось потратить немало сил и времени, чтобы убедить Татьяну Николаевну в том, что ему вполне по силам заработать недостающую сумму самому.

Когда он, запыхавшись, прибежал к проходной, из кучки толкавшихся там людей донесся насмешливый голос Космоса:

— А вот и наш бригадир!

Саша ничего не понимал: к нему, улыбаясь, направлялись трое его друзей — Космос, Пчела и Фил.

— Ну, ты и жук! — смеясь, крутил головой Пчела. — Надыбал непыльную работенку, и ни полслова! Прикинь, Кос, если бы не Фил — пролетели бы мимо такой халявы!

Белов взглянул на Фила, тот только смущенно пожал плечами — так, мол, уж вышло...

Тут от проходной раздался зычный женский голос:

— Кто на ночную разгрузку — оформляться!

Оформление оказалось до смешного простым — дородная краснолицая тетка просто переписала на листок фамилии потенциальных грузчиков и объединила их фигурными скобками в группы по четыре-пять человек. На каждую такую группу приходилось по полвагона мороженого мяса, с которым предстояло разобраться до семи утра. Покончив с формальностями, добровольцев повели к цеху.

У разгрузочной платформы стояло три серебристых рефрижераторных вагона. От самой многочисленной группки грузчиков (они записались на целый вагон) отделился пронырливого вида мужичок и, приобняв учетчицу за необъятную талию, проворковал ей:

— Михайловна, прелесть моя, наш, как обычно, средний, ладушки?

Тетка, не без кокетства отпихнув его локтем, рассмеялась:

— Так уж и быть — как постоянным клиентам...

Когда все поднялись на платформу, оказалось, что средний вагон стоит прямо напротив входа в цех. Получалось, ветераны ночных разгрузочных работ сходу получили существенное преимущество — таскать мясо им было гораздо ближе, чем остальным.

Из цеха вышел строгого вида сухощавый дядечка, учетчица передала ему списки, он открыл вагоны и распределил между ними бригады. Дело оставалось за малым

— натянуть дурнопах-нущие, заскорузлые спецовки, такие же жуткие рукавицы, разобрать тележки для перевозки мяса и можно было начинать.

Мясо в вагонах оказалось не в тутах, а в прессованных брикетах — плоских цилиндрических «таблетках» килограммов в тридцать веса. Это было первой неожиданностью. Второй, куда более неприятной неожиданностью стало его количество. Огромный, как дом, рефрижератор был забит этими самыми «таблетками» до самого потолка. Мяса было так много, что в то, что за одну ночь всю эту гору можно перетаскать в цех, верилось с трудом.

Пчела, едва увидев сплошную стену мороженого мяса, быстро переглянулся с мгновенно помрачневшим Космосом и озадаченно присвистнул:

— Да-а-а... Веселенькая нам предстоит ночка!

Саша, насупясь, молчал. Вообще-то ни Пчелу, ни Космоса он сюда не приглашал, но инициатором всей этой авантюры был он, а значит именно ему и адресовался невысказанный упрек Пчелы.

За Белова ответил немногословный Фил.

— Да ладно вам! — добродушно улыбнулся он. — Глаза боятся, а руки делают! Разбиваемся на пары — я с Пчелой, Кос с Саней, — берем по тележке, и вперед!

Фила, как ни странно, охотно послушались все, и работа закипела. Ребята набивали «таблетками» тележку, катили ее по платформе, а потом и по длинному пологому пандусу в цех, перегружали мясо в огромные бадьи из нержавейки и снова торопились к вагону. Работали они весело, с азартом, и их половина вагона освобождалась от мяса заметно быстрей, чем у их соседей.

Спустя час Космос опустился прямо на асфальт платформы и бессильно выдохнул:

— Все, перекур...

Вслед за ним, доставая сигареты, присели Пчела и Белый. Фил сначала осмотрел хозяйским взглядом разгруженную часть вагона и только после этого присоединился к друзьям.

— Ну, как? — доставая трясущимися пальцами сигарету, спросил его Саша.

— Если такой темп удержим — часам к пяти закончим...

Никто не произнес ни слова, но всем четверым было ясно — работать с такой бешеной скоростью еще шесть часов невозможно. Космос растерянно посмотрел на друзей. В его взгляде отчетливо читался вопрос: может, пока не поздно, плюнуть на это дело? Но в ответ все помалкивали, опуская или отводя в сторону глаза. Признаваться в своей слабости не хотел никто. Молчание прервал Белов.

— Значит так, пацаны, — спокойно и рассудительно сказал он. — Во-первых, завязывайте бегать. Сил на это тратиться куча, а выигрыш ерундовый. Во-вторых, тележку надо таскать не парой, а один спереди, другой сзади — так легче будет. Верно, Фил?

— Ну да, — охотно согласился Валерка и добавил. — А вы заметили: там в цеху есть еще бункеры — слева, за какой-то хреновиной. Можно туда возить — ближе...

Они докурили и вновь принялись за работу. Теперь первый жеребячий восторг сменился расчетливым размеренным ритмом, позволявшим экономить и правильно распределять силы. В результате к следующему перекуру они уже не дышали как загнанные кони и не валились на асфальт один за другим.

Рефрижератор мало-помалу пустел — это было здорово. Но и силы ребят тоже постепенно таяли. И никто из друзей не знал, что закончится быстрее — осточертевшие мясные «таблетки» в их половине вагона или их далеко не беспредельные силы. Уже начало светать, а им еще оставалось примерно пятая часть от их половины вагона. Глаза ребят потухли, перекуры становились все чаще, а Пчелу с Космосом уже пошатывало от усталости.

— Пацаны, айда перекусим... — предложил Саша.

В цеху, на длинном металлическом столе, были разложены образцы едва ли не всей продукции мясокомбината — от сверхдефицитной буженины до обычной «докторской» по два двадцать. Есть ее можно было сколько влезет, не разрешалось только ничего уносить с собой. Рядом с яствами лежала разделочная доска и длинный, источенный до узости скальпеля, нож.

Фил отрезал ломоть буженины в палец толщиной и, откусив сразу половину, принялся с отстраненно-задумчивым видом жевать мясо. Следующим ножик взял Саша.

Отрезал себе ветчины попостнее и протянул нож Космосу.

— На хер! — мрачно качнул головой тот. — Я эту гадость видеть не могу...

Белов протянул нож Пчеле. Тот, устроившись на корточках у ножки стола, только молча фыркнул.

Ветчина была свежей и очень вкусной, но, съев всего один ломтик, Саша понял, что больше ему не осилить. Не потому, что насытился — просто оказалось, что без хлеба мясо не лезло в глотку. Фил тоже ограничился одним куском. Потоптавшись еще пару минут у стола, друзья потянулись к выходу.

Первым шел Космос. Он шагнул с пандуса на платформу, повернул к вагону и вдруг, кинувшись вперед, яростно заорал:

— Ах ты, сука! Ты что ж, гад, делаешь?

За ним тут же бросились Фил с Сашей, они успели разглядеть причину негодования друга.

Бригада, занимавшаяся разгрузкой второй половины вагона, воспользовалась отлучкой соседей и в темпе перекатывала мясные «таблетки» со своей на их территорию!

Космос с ходу врезал первому попавшемуся под руку диверсанту. На него сзади сразу навалился другой, но подоспевшие Фил с Беловым отшвырнули хлипкого мужичонку, как щенка. Драка, не успев толком завязаться, угасла, зато ругань началась такая, что на шум сбежались почти все ночные грузчики. А чуть погодя из цеха пришел и сухопарый дядечка,

К его чести, он быстро разобрался в сути конфликта. Впрочем, сделать это было, видимо, нетрудно: с одной стороны были пылающие праведным гневом похожие на студентов молодые ребята, с другой — растерянные и слегка испуганные поднятым шумом одутловатые и небритые полубродяги, полуалкаши.

— Сколько они перекинули? — спросил сухопарый у Белова.

Саша повернулся к брикетам, пытаясь на глазок оценить масштаб диверсии, но его опередил Космос.

— «Таблеток» сорок, не меньше! — с возмущением выпалил он (на самом деле их вряд ли было больше десятка).

— Вернуть! — коротко приказал дядечка и веско добавил: — Иначе не заплачу ни копейки.

Проштрафившаяся бригада попыталась возразить, но слушать их уже было некому — покончив с конфликтом, сухопарый стремительно удалился к себе.

Эта эмоциональная встряска плюс нежданная «помощь» вероломных соседей словно придала друзьям второе дыхание. Работа снова, что называется, пошла, и к шести часам утра с разгрузкой было покончено. Последнюю тележку они откатили вчетвером и бесконечно усталые, но гордые своей победой поднялись в каморку сухопарого дядечки.

— Закончили? — равнодушным голосом осведомился тот. — Хорошо, давайте паспорта...

Саша протянул свой новенький паспорт. Остальные трое только загадочно переглянулись.

— А ваши? — поднял на ребят красноватые от недосыпа глаза дядечка.

— А у нас нет, не получили еще, — не моргнув глазом, соврал Космос.

Дядечка с откровенным сомнением взглянул на долговязого парня.

— Что, тебе еще нет шестнадцати?

— Не-а, — с виноватым видом развел руками тот и пояснил со вздохом: — Акселерация...

— Остальные тоже акселераты? — нахмурился дядечка.

Фил с Пчелой синхронно мотнули головами.

— Понятно... — сухопарый склонился к своим бумагам и процедил сквозь зубы: — Деньги оформлю на Белова, а там уж делите сами...

Он быстро заполнил какой-то бланк и пододвинул его Саше.

— Расписывайся. Вот здесь и здесь... Забрав бланк, дядечка отвернулся и с лязгом отворил дверцу несгораемого шкафа. Его сутулая спина заслоняла содержимое шкафа, но тихий шелест отсчитываемых бумажек друзья услышали совершенно отчетливо. Космос задорно подмигнул Белову, а Пчела с комичной алчностью энергично потер руки. Наконец, сухопарый повернулся и протянул Саше его паспорт с вложенной туда стопочкой красных десяток.

— Сто рублей, — буркнул он и, опустившись на стул, устало спросил: — Вопросы есть?

— Нет вопросов! Спасибо! До свидания! — разом загалдели ребята, отступая к двери.

На улице, за проходной, Саша ткнул Фила в бок.

— Я же предупреждал про паспорт, ты что?

Фил беззаботно усмехнулся:

— Забыл...

Саша отсчитал три десятки и протянул их Космосу:

— Держи, с тебя пятера.

— Мне не надо! — со смехом закрутил головой друг. — Ты что, Сань!? Я ж просто так, для расширения кругозора!

Ничего не понимающий Саша повернулся с деньгами к Пчеле.

— Не-е-е! — с дурашливым испугом замахал руками тот. — От них же мясом несет, как... А у меня на этот запах уже аллергия! Убери, спрячь их ради бога!

— Фил... — Саша, уже догадавшись обо всем, хмуро взглянул на Валерку.

— А я что? — пожал плечами тот. — Я тоже не за этим... Просто тренировка на силовую выносливость, мне, кстати, и тренер советовал...

— Да вы что все, охренели? — сердито рявкнул Белов.

Его гнев вызвал обратную реакцию — Космос, Пчела и Фил в голос расхохотались и, дабы не вводить своего друга в еще большее смущение, поспешили ретироваться.

— Будь здоров, бригадир! — хлопнул его по плечу Космос.

— Пока, Сань...

— Вечером у беседки, ладно? Через минуту троица скрылась за поворотом. На безлюдной в столь ранний час улице Саша остался один — с мятыми десятками в судорожно сжатой руке.

Космос вошел в квартиру и не успел снять кроссовки, как в прихожей появился мрачный, как туча, отец.

— Где это ты шлялся всю ночь? — едва сдерживая гнев, сурово спросил Юрий Ростиславович. — И что за гадостью от тебя разит?

Космос устал, как собака, натруженные руки и ноги ломило до боли, невыносимо хотелось спать, но он понимал, что отец имеет полное право и на эти вопросы, и на этот тон — вчера вечером, уходя из дома, он не сказал отцу ни слова о своих планах, боялся, что тот упрется и не отпустит.

— Я был на мясокомбинате, папа, разгружал вагон с мясом, — просто сказал он, стягивая с плеч куртку.

— Что? — вытаращил глаза Юрий Ростиславович. — Какой вагон? Зачем?

Космос обогнул застывшего в недоумении отца и, расстегивая на ходу рубашку и джинсы, отправился к себе в комнату.

— Понимаешь, Сашке Белову не хватало денег на костюм к выпускному, — тихим, усталым голосом объяснял он на ходу. — Вот мы и решили организовать что-то вроде субботника... На мясокомбинате за полвагона платят сто рублей. Одна ночь работы — и никаких проблем...

Космос не без труда стащил с себя рубашку, джинсы и совершенно без сил рухнул на диван.

— Господи, Космос, но зачем же такие сложности? — изумленно задрал брови отец. — Сказал бы мне, ну, неужели я бы не дал?

Космос едва заметно усмехнулся и, уже закрывая глаза, пробормотал:

— Ты что, пап? Да разве бы он взял?

Юрий Ростиславович на миг задумался, вспоминая Сашу. Да, пожалуй, сын был прав — такой бы не взял. Он нагнулся, поднимая с пола разбросанную одежду — от нее отвратительно

разило сырым мясом. Распрямившись, он повернулся к сыну и пожал плечами.

— Ну, все равно, можно было бы...

Вдруг Юрий Ростиславович осекся на полуслове — его Космос, уткнувшись носом в согнутую в локте руку, спал.

Неслышно ступая, отец вышел из комнаты и понес грязную одежду в ванную. На его губах играла полуулыбка — он был горд за сына.

VII

Оставался последний выпускной экзамен — история с обществоведением. Особых трудностей он не вызывал. Все, что требовалось от выпускников — это, вне зависимости от вопросов билета, половчее свернуть к перестройке и гласности, а там уже смело можно было нести все, что угодно! Главное — не отклоняться при этом от генерального курса Партии.

Накануне экзамена Саша вернулся с консультации и с порога услыхал чьи-то голоса. У них были гости!

Он разулся и прошел в большую комнату. На диване сидели совершенно незнакомые мужчина и женщина. Напротив них на шатком стульчике пристроилась мама. Головы гостей как по команде повернулись к Саше.

— Батюшки! Сашечка, как же ты вырос! — приторно-сладким голоском пропела женщина. — А на Колю-то нашего как стал похож! Скажи, Миш...

— Похож, похож... — пробасил, поднимаясь с дивана, мужчина. — Ну, здравствуй, Николаич...

Саша пожал протянутую ему руку — твердую и шершавую, словно выструганную из доски. Он уже догадался — гости, видимо, были какой-то родней отца. Его догадку подтвердила мама.

— Саня, дядя Миша — двоюродный брат твоего папы, а тетя Зоя — его жена. Они едут в отпуск, в Ялту, в Москве проездом... Вот, заглянули к нам... Ну что, перекусить с дороги? — это мама предложила уже гостям.

— Что ты, Танечка, что ты! — испуганно всплеснула руками тетя Зоя и защебетала озабоченной скороговоркой: — Столько дел, что ты! У нас же сегодня вечером поезд, некогда нам у тебя рассиживаться, что ты, милая! Значит так, Танюш: «Ядран», «Лейпциг» и «Ванда» — обязательно! Ну и еще куда — это уж как успеем, там видно будет! В ГУМ, может быть... Мишку брать не будем, от него толку никакого. Давай, Танюш, давай! Собирайся скоренько и поедем!

— Ну, может, хоть чаю попьете? — робко улыбнулась мама. — Как же так — с пустым желудком?

— Некогда, Танечка! — взмолилась тетя Зоя. — Говорю же — поезд вечером! Там где-нибудь перекусим...

— Ну, ладно, — пожала плечами мать и повернулась к сыну. — Саня, накорми, пожалуйста, дядю Мишу, ну и вообще — будь за хозяина...

Через пару минут женщины ушли, мужчины остались одни. Гость задал несколько обычных вопросов — об учебе, о планах на будущее. Саша ответил, но дядя Миша слушал его рассеянно, вполуха. Короче, разговор не клеился. От предложения пообедать гость тоже отказался и следом, слегка помявшись, сказал:

— Тебе, Саш, наверное, заниматься надо? Пойду-ка я, пожалуй, прогуляюсь... — и неожиданно добавил: — У вас гастроном далеко?

— Нет, на улицу выйдете и налево, — объяснил Саша. — А там — через три дома.

Дядя Миша деловито кивнул, накинул пиджак и ушел.

Вернулся он быстро — не прошло, наверное, и получаса — заметно повеселевшим и каким-то возбужденным.

Внутренний карман его пиджака заметно оттопыривался.

— Ну что, Сашок, вот теперь можно и за стол! — радостно провозгласил дядя Миша, извлекая из кармана бутылку коньяка.

От супа, впрочем, гость отказался, не прельстили его и домашние котлеты с макаронами. Он попросил нарезать колбаски, хлеба и лука — больше ему ничего не требовалось. Хрустальную рюмку, принесенную из серванта, он тоже проигнорировал. Пришлось Саше доставать из мойки обычный стакан.

— А себе? — спросил дядя Миша.

— Нет, что вы, я не буду, — помотал головой Саша. — У меня же экзамен завтра...

— Ну да, ну да, конечно... — легко согласился гость и плеснул себе сразу полстакана бурой жидкости.

— Ну, Сашок, за твои экзамены! — бодро провозгласил тост дядя Миша и, в мгновение ока опрокинув в себя стакан, аппетитно захрустел луковицей.

Через минуту-другую глаза его заблестели, он оживился еще больше, без труда нашлась и тема для разговора.

— Что тезка-то мой творит, а? Что со страной делает! Аж страшно становится... — с жаром начал гость.

— Вы это про перестройку? — не сразу понял Саша.

— Про какую на хрен перестройку! — отмахнулся мужчина. — Клал я на эту перестройку с прибором, ясно? Я про алкогольную кампанию! Ведь что творит — жить невозможно стало! У вас вот хоть коньяк купить можно, а у нас в Тюмени, веришь, — вообще шаром покати! Какую только дрянь мужики не пьют!

Тема бестолковой антиалкогольной кампании, проводимой новым молодым Генсеком, похоже, беспокоила дядю Мишу самым что ни на есть серьезным образом. Об этом он говорил долго и пылко, не забывая, впрочем, время от времени заглатывать очередную дозу коньяка.

Минут десять он посвятил недопустимым перегибам на местах, потом довольно подробно осветил исторический аспект проблемы, приводя в качестве иллюстраций основных тезисов многочисленные случаи из своей жизни и из жизни своих родных.

После этого дядя Миша настолько вошел в раж, что сразу перешел к личности Генерального секретаря и его ближних. Эпитеты, которыми гость из Тюмени расписал главного архитектора перестройки, его мать и его бабушку были и эмоционально ярки, и необычайно живописны.

Примечательным было то, что среди всего этого словесного фейерверка не было ни единого выражения из нормативной лексики. Саша, зачарованно слушавший пламенную речь своего родственника, не раз невольно вспоминал учительницу словесности Варвару Никитичну, не устававшую напоминать своим питомцам о бесконечном разнообразии «великого и могучего».

Наконец дядя Миша закончил, а точнее сказать — выдохся. Он даже изрядно покраснел и дышал тяжело, с присвистом, будто после тяжелой, изматывающей работы. Надо было срочно перекурить, и мужчины отправились на балкон. Там дядя Миша, словно подводя черту, рассказал несколько анекдотов в тему. От прежней его пылкости не осталось и следа, и потому анекдоты в его задумчиво-печальном изложении больше походили на исполненные философской глубины восточные притчи.

Покурив, они вернулись к коньяку — в бутылке еще оставалось примерно четверть. Дядя Миша плеснул себе в стакан и рассеянно поинтересовался:

— Так куда ты поступать-то собрался?

— В Горный, — ответил Саша.

— Это кем же ты станешь, когда выучишься? — спросил гость и выпил.

— Геологом, как отец...

Дядя Миша откусил от луковицы и поднял на Сашу блестящие от выступивших слез глаза:

— Чей?

— Что — чей? — не понял Саша.

— Ну, чей отец-то геолог? — повторил свой нелепый вопрос тюменский Родственник.

— Как — чей? Мой...

— Колька? — изумился дядя Миша. Они уставились друг на друга в полном недоумении, ничегошеньки не понимая и втайне подозревая друг друга глупом розыгрыше. Первым пришел в себя Саша. Испытывая тягостное предчувствие, он медленно и внятно произнес:

— Мой отец, Николай Иванович Белов, был геологом. Он погиб в геологоразведочной экспедиции, утонул в Тоболе.

Дата добавления: 2015-07-26