ВОЛКИ И ОВЦЫ 4 страница

— Жду тебя на второй аллейке слева от Оперы.

— Буду.

— Ты уж там не очень пей-то. Серьезный разговор.

— Договорились, — и Куделя сопроводил добрый совет очередной порцией жидкого хлеба.

Кирпич лишь чуть приподнялся на скамейке и кивком поприветствовал Куделю, за которым маячили два мордоворота. Чуть в отдалении просматривались еще двое.

— Ты что, Глеб, боишься меня, что ли? Столько охраны подогнал?

— Извини, Кирпич, меня, как зверя, обложили, — Куделя нервным движением обозначил круг. – Ты что, не видишь? Везде красные флажки.

— Это белая горячка, Глеб. Ну да ладно. Что делать-то собираешься? Фатоса мочить?

— Угу, — кивнул Куделя.

— А ты уверен, что это он? Что это не подстава?

— Ну как, Кирпич, сам смотри – все на этой албанской обезьяне сходится. Мы получили надежную наколку: московские лохи гонят дешевый товар. Мои люди пришли схватить их за задницу.

— Глеб, но ведь там, на складе, никого не было?

— Там-то не было. Зато товар на месте оказался. И люди Фатоса посыпались. И моих пацанов положили. Зачем, скажи, они туда пришли? Я думаю – товар забрать. Так что я им большой счет выставлю.

— Подожди, подожди. А источник твой не был тухлым?

— Чистый канал. Проверенный. Ни разу не лажанул.

— Ну, дай-то бог… — задумчиво проговорил Кирпич, доставая пачку «Беломорканала» и закуривая папиросу.

Куделя покосился, повел носом, но ничего не сказал. Хотя терпеть не мог кислого запаха советского табака.

— В общем, Глеб, у тебя, конечно, своя голова на плечах, но, если ты накатишь Фатоса по полной, то ответ мы получим не только от «албанцев». Встанут «итальянцы», «испанцы», и даже «немцы». Они ведь только и ждут повода, чтобы перегрызть нам глотки. И чтобы ты ни говорил, я не уверен, что вся эта Херня не была подставой.

Куделя замотал головой и хотел возразить, но Куделя властным жестом остановил его:

— И учти еще одно. Если ты подставишь всех нас, то братва тебе этого не простит. Ты меня понял?

— Я тебя понял, — жестяным голосом ответил Куделя, поднимаясь со скамейки.

«Ничего-то ты не понял, мудила», — провожая его взглядом, подумал Кирпич, постукивая очередной папиросой о ладонь.

— Огурец, отвали, — Инга отпихнула таксу ногой.

Знала бы, что будет так мешать, оставила бы дома. Хотя Огурец и дома вел себя не слишком хорошо. Вчера оставила его на полдня и получила кучу посреди гостиной. Вредный пес! С другой стороны, жалко Огурчика, ему бы бабу, а она его таблетками успокаивающими потчует.

Огурец обиженно тявкнул и залег, наконец, в углу. Сам себя в угол поставил. Всем своим видом такс демонстрировал обиду, кося глазом на хозяйку – видит она или нет, что он обиделся? Навеки. До вечерней прогулки.

Инга ловкими движениями перекладывала на столе бумаги Пчелы. Каждую, не рассматривая, она снимала на миниатюрную камеру. Отсеивать сор было некогда – мистер Бии мог вернуться с минуты на минуту. На самом деле она для того и взяла с собой вредного таксеныша – чтобы вовремя предупредил о возвращении возлюбленного. Огурец отчего-то на него прямо стойку охотничью делал. Не по зубам выбрал дичь.

Так, эта порция готова. Инга аккуратно сложила бумаги в верхний ящик стола и потянула на себя следующий. Блин! Закрыто. Порывшись в сумочке, она достала связку ключей и быстро нащупала ключ золотой. В смысле – универсальный. У нее было три таких ключа, для разного размера скважин. Простенький замок открылся сразу и Инга поморщилась: в ящике рядами, как на параде, лежали упаковки презервативов из секс-шопа. Вот чудак на букву «м»! Финансовые документы хранит открыто, а презервативы запирает. Еще сейф банковский для этих гондонов арендовал, супермен Пчелкин!

В углу ящика, поверх резиновых изделий №2 мейд ин Холланд лежали два рисунка. Один рисунок был хорошего качества литографией. На ней тщательно прорисованный скорпион злобно кусал сам себя в голову. На другом рисунке был тот же самый скорпион, но уже изображенный более схематично, стилизованный под товарный знак.

Инга пожала плечами, но на всякий случай щелкнула обоих насекомых, причем так, что в кадр попали и красочные, прямо-таки говорящие картинки на секс-шоповских упаковках. Пусть полюбуются работодатели, а то от этих финансовых документов, которыми была заполнена пленка, можно запросто импотентом стать.

Огурец вдруг зарычал, дрожа всем телом. Инга быстро спрятала в потайной карман сумки камеру и ключи и плюхнулась в кресло, картинно заложив ногу на ногу. Пес захлебнулся лаем.

— Фу, Огурец, свои! – приказала Инга, лениво потягиваясь, и улыбаясь Пчеле, который радостно потрясал в воздухе двумя бутылями шампанского. За которым она, собственно, его и посылала.

Огурец заходился лаем, игнорируя приказ. Ему не нравился этот друг хозяйки, который не обращал на него, охотничьего пса, никакого внимания.

Несмотря на порочащие его слухи Али Мустафа Фатос был примерным семьянином. Хотя бы в том смысле, что очень любил своих многочисленных детей. И они обычно отвечали ему взаимностью, тем более, что денег на подарки и прочие радости Фатос не жалел. И время от времени брал своих детишек на непродолжительные морские прогулки, которые совершались на яхте «Мехруса», получившей свое имя в честь знаменитой яхты вице-короля Египта хедива Исмаила.

Наблюдая за идиллическими картинками общения Али Мустафы с детьми и прочими домочадцами, трудно было представить, насколько этот человек жесток и беспощаден с врагами, конкурентами и, особенно, с бывшими друзьями. Единственное, что в этом плане можно было поставить ему в несомненную заслугу, это тот факт, что он в своей жизни не тронул ни одного ребенка, даже если речь шла о детях его самых заклятых врагов. В этом он был абсолютно чист, если не считать, конечно, множество сирот, с завидным постоянством получавших этот невеселый социальный статус благодаря усилиям господина Фатоса.

Разница между старшим сыном Саидом и младшей, четырехлетней любимицей Лейлой, была в двадцать восемь лет. Точно такая же разница в возрасте была между первой и последней, пятой женой – итальянской фотомоделью Кларой Верди, «Мисс Италия-1989». Они были женаты больше двух лет, но общими детьми еще не обзавелись. «Мисс Италия» берегла фигуру…

Завтракать решили на верхней палубе. Фатос, покачиваясь в плетеном кресле-качалке, лениво, из-под прикрытых век смотрел, как девчонки суетятся вокруг длинного стола, за которым должны были разместиться пятеро взрослых и четверо детей. Он сам, Клара, его третья жена Алла с ее мегерой-сестрой Ириной и Сержио, муж этой самой сестры, невероятно жирный и столь же неимоверно скучный. Фатос терпел его присутствие лишь потому, что тот был профессионалом, врачом-педиатром, пользовавшим всех его детей от третьего брака.

Из детей на яхте были тринадцатилетний Пауль, от второго брака с белокурой немкой Гретхен, и три дочки от брака третьего. Почему-то от третей, русской жены у него рождались одни дочери.

Официантки заканчивали сервировку. Фатос чувствовал, что проголодался, что не помешало ему по достоинству оценить премиленькие ляжки одной из служанок. «Прямо прелесть, какая мясистенькая», — подумал он. Честно говоря, ему уже порядком надоели ребра Клары и ее ужимки, которыми она сопровождала каждый отправляемый в восхитительный ротик листик салата. А питалась его жена исключительно какой-то травой и еще мюслями, напоминавшими Фатосу кошачий корм «Вискас».

Он не заметил, как задремал на утреннем солнышке. Соломенная шляпа сползла со лба и вышедшим на палубу родственникам открылась странная картина: могущественный глава клана представлял из себя белоснежный костюм, прикрытый шляпой, из-под которого торчали лишь стрелки усов.

Анна деликатно кашлянула, а Лейла, нарушая всяческую субординацию, бросилась к наркобарону с радостным криком:

— Папа, вставай!

Фатос сделал вид, что не спал, а просто притворялся. Он выждал момент, и, схватив девочку, усадил ее на колени:

— А вот и попались!

Отдав ребенка подоспевшей служанке, он встал и гостеприимно улыбнулся, сверкнув полоской белоснежных зубов:

— Ну что, к столу?

Он осмотрел рассаживающихся домочадцев. Взгляд его был жестким, слишком жестким. Лишь на секунду Фатос улыбнулся, когда Лейла всей пятерней залезла в вазочку с мюслями Клары. Клара криво улыбнулась, не смея делать замечания любимице мужа. Завтрак продолжался долго. А собственно, что было делать, на этом корабле, предназначенном для неспешной и красивой жизни?

Мыслями Фатос был, однако, далеко. Из головы у него не выходило все, что случилось в Вене несколькими днями раньше.

Все вроде бы сходилось на том, что он был прав: Куделя и его люди явно использовали какой-то свой канал сбыта, не ставя его об этом в известность. И все же что во всей этой вроде бы ясной истории не сходилось, не вытанцовывалось. Кто-то — кто? – был очень заинтересован, чтобы люди Кудели и его, Фатоса, люди перестреляли друг друга. Не зря же первый выстрел был, судя по всему, произведен кем-то из посторонних из винтовки с оптическим прицелом. Его гвардейцы не стреляли в этого блондинистого фрица, это он выяснил наверняка.

То ли у этих русских между собой какие-то непонятные разборки, то ли… То ли кого-то не устраивает та относительны мирная конфигурация, которая сложилась в последнюю пару лет на европейском рынке…

Когда к концу восьмидесятых русские стали активно внедряться в Европу, начался настоящий переполох. Русские идут! В очередной раз этот клич поверг в трепет хлипкие европейские умишки, только и придумавшие, что отстрел соперников. Неужели из мировой истории не понятно, что русских так вот не перестреляешь? Как там у них в сказках: на месте одного погибшего десять встают?

Именно Фатос со своим знанием России и некоторыми связями мог погасить в зародыше готовую разразиться большую войну. С русскими у него получилось договориться. На самых взаимовыгодных условиях. И так, худо-бедно, по лезвию удавалось выруливать. Кто же теперь замутил воду?

Фатос смотрел на белую пенную дорожку, которую оставляла за собой быстроходная яхта и не находил ответа. Идиот Куделя, похоже, попался на чью-то удочку. Но сметный приговор он себе, тем не менее, подписал. Фатос не желал его больше видеть, разве что мертвым, в гробу. Русские любят дорогие гробы и пышные похороны. На похороны Кудели он пошлет роскошную корзину цветов из своего тосканского сада. С трогательной надписью: «Незабвенному другу».

«Мехруса» вышла вчерашним днем в три часа пополудни из Палермо и взяла курс на Триполи. В ливийской столице господину Фатосу предстояло обновить и пролонгировать несколько оружейных контрактов. Благодаря официальному запрещению поставок вооружения в эту страну, этот бизнес приносил стабильно высокий доход.

К тому же их семью связывали давние дружеские отношения с лидером ливийской революции Каддафи. Можно даже сказать, что Фатос и Каддафи дружили семьями. Именно по этой причине Фатос и захватил с собой в деловую поездку детей и родственников. Ему нравилось отдыхать на лучших в Средиземноморье пляжах северного побережья Ливии.

Море было абсолютно безмятежным. «Мехруса» с крейсерской скоростью сорок миль в час шла к африканским берегам. Жирные лощеные чайки летали вокруг яхты, то и дело опускаясь на воду.

— Папа! Смотри, смотри, птицы! – толстушка Лейла так и норовила вывалиться за борт. Няня не отходила на нее ни на шаг.

— Значит, здесь есть рыба, — ответил ей отец.

Вскоре его слова подтвердились самым непосредственным образом читаешь. Прямо по курсу показался рыболовецкий сейнер. В бинокль было видно, как с его кормы сползали в море тяжелые сети.

Яхта Фатоса и сейнер под сенегальским флагом сближались. Уже невооруженным глазом можно было различить суетящихся на палубе сейнера рыбаков.

Фатос с Лейлой на руках стоял у борта и показывал дочери на чаек, которые уже целой тучей кружились за кормой сейнера.

И в этот момент из-за корпуса сейнера выскочил длинный быстроходный глиссер. Он на огромной скорости помчался прямо к «Мехрусе». В полутора кабельтовых от яхты глиссер заложил крутой вираж.

Лейла восторженно вскрикнула, так это было красиво. А Фатос, сжав девочку в охапку, бросился ничком на палубу. И вовремя. Со стороны глиссера раздалось сразу несколько автоматных очередей.

Охрана Фатоса среагировала молниеносно. Но было поздно.

Ракета, выпущенная из переносной зенитной установки, уже пробила белоснежный борт «Мехрусы» и тут же взорвалась внутри корпуса. Огненно-черная вспышка разворотила палубу, вскрыв ее, словно консервную банку. Корпус разломился надвое. Взметнувшаяся воронкой вода через минуту поглотила останки некогда роскошной яхты.

Спастись не удалось никому. На это не было оставлено просто ни единого шанса.

Испуганные чайки, пометавшись, закружили вокруг пенящегося на воде шипящего круга. Здесь их ждала роскошная добыча.

Сейнер, подобрав сети и взяв глиссер на буксир, с неожиданной для судна такого класса скоростью резво уходил с места происшествия.

Русскому бизнесу в Европе практически перекрыли кислород. Многим очень и очень авторитетным людям отказывали в визе безо всякого объяснения причин. Кретин Куделя натворил таких дел, что теперь их надо было только расхлебывать и расхлебывать, умываясь кровью. Хрен бы с ним, с Куделей, и с тем, что все его казино были поставлены вне закона. Их залы уже вторую неделю были абсолютно пусты – уже на подходе потенциальных посетителей встречали полицейские и объясняли, что туда ходить не надо. Если, конечно, дорога собственная задница.

Самое главное, что вновь было взбудоражено общественное мнение. Уже всем надоевший лозунг «Русские идут!» сменился пафосным «Русские пришли!» или даже «Русские дошли!». Ясное дело, многие статьи и телерепортажи были проплачены заинтересованными людьми. Но от этого было не легче.

Каждое утро в рабочий кабинет Кирпича являлся его референт и переводчик Олег с кипой газет и журналов. И почти в каждом издании так или иначе перемывались косточки знаменитого наркобарона Фатоса, жертвы нашумевшего убийства. Склонная к странным проявлениям политкорректности европейская публика в данном случае имела все основания возмущаться тем, с каким нечеловеческим цинизмом это убийство было организовано.

Обычно крупных мафиозо взрывали, расстреливали, травили, топили в одиночестве или в компании с ближайшими сподвижниками. Но чтобы убивать их вместе с детьми и женами – такого не водилось уже давно. «Какое-то средневековье!», — возмущалась пресса.

Опосредованно по всем направлениям велись нападки вообще на русских. Интернациональное бандитское братство решило по максимуму использовать ситуацию, чтобы потеснить русских по всем направлениям.

Журнал «Эспрессо» буквально полномера посвятил взрыву в Средиземном море. А на обложку вынес фото Фатоса в окружении пятерых детей, из которых четверо погибли вместе с ним.

Кирпич, время от времени поправляя пальцем сползающие с переносицы очки в тонкой золотой оправе, листал страницы, которые практически не требовали перевода, потому как состояли почти из одних фотографий. Если бы не знать, что речь идет о крупнейшем в Европе наркодельце, можно было бы подумать, что главный материал выпуска посвящен демографическим проблемам, которые герой-любовник Фатос в единственном числе решал наилучшим образом. Особенно много снимков было четырехлетней младшей дочери.

— Разрешите, Петр Семенович? – появился на пороге кудрявый, как пудель, Олег.

— Входи, — кивнул Кирпич, разглядывая в «Эспрессо» снимок платьица Лейлы, которое она носила в полтора года. По злой иронии судьбы это давнее платьице девочки было украшено матросским воротником и вышитыми якорями.

— Свежая пресса, Петр Семенович.

— Положи, — кивнул Кирпич на край стола. – Что-то новое?

— Все одно и то же. Бьют на жалость к детям, женщинам и рыбам.

— А рыба-то здесь причем? – не понял Кирпич.

— Зеленые возмущаются – много рыбы поглушили. Да якобы какие-то редкие породы попались.

— Хорошо, иди. Хотя нет, постой. Присядь пока, а я подумаю.

Все последние дни Кирпич вел бесконечные переговоры. С руководителями «итальянцев», «немцев», и прочих «шведов». То, что они требовали ритуального жертвоприношения, то есть головы Кудели, было нормально. На их месте так поступил бы каждый. Но под шумок они требовали передела сфер влияний. Надо было отдавать то, что было завоевано колоссальными силами и немалой кровью.

Голова Кудели – это не вопрос: можно считать, что Кудели уже нет. На сей счет «приказ по армии» Кирпич уже отдал.

Теперь же необходимо было как-то минимизировать возможные потери в бизнесе. И, сейчас это представлялось основной задачей, склонить общественное мнение в пользу русских. Любой ценой.

— В общем так, Олег, — принял решение Кирпич. – С сегодняшнего дня твоя основная задача – работать с прессой и телевидением. В средствах ты не ограничен. Встречайся с писаками, води их в кабаки, подсовывай баб, плати деньги. Но нас, русских, должны любить! – Он хлопнул ладонью по стопке газет. – И они будут нас любить, чего бы нам это не стоило!

Оля подсела на корейскую церковь капитально. То чувство единения, которое охватило ее на первой спевке, оказалось сильнодействующим наркотиком. Разумом она это понимала прекрасно. Вспоминала про ксендза из «Золотого теленка», который охмурял Козлевича. Читала и во многом соглашалась со статьями о вредных для слабых духом тоталитарных сектах – это была модная тема, которую мусолили все как одна московские газеты. Понимала, осуждала, но едва подходило время нового собрания – подхватывалась и мчалась туда, как на первое свидание.

Краткие проповеди она пропускала мимо ушей, воспринимая их как обязательное упражнение перед главным чудом – хоровым пением. Здесь, среди прихожанок, она многих знала уже в лицо, но не знакомилась. Почему-то ей не хотелось вступать в личные контакты с «сестрами». Ей казалось, что это может нарушить ту гармонию, которая воцарялась в ее душе, когда она пела вместе с ними. Впрочем, ей уже были известны имена девочек, затащивших ее сюда. Беленькую звали Варей, а темненькую – Сюзанной.

Единственное, что ее всякий раз немного смущало – так это те нехитрые подарки, что корейский приход раздавал как награду за посещение собраний. Притом подарки раздавались по окончании действа. Варя объяснила ей:

— Это чтобы не разбегались. А то мы вначале сразу давали, так они хитрые – подарок возьмут и уносят, а у нас зал полупустой.

Оля же приходила сюда за общением, точнее, за музыкой, в которой одной она и искала этого самого общения. Однако подарки всякий раз брала, всякий же раз отмечая про себя их низкое качество и полную непрактичность. У нее скопилась уже уйма этой дряни, которую она прятала подальше, в шкаф: искусственной кожи пояс с «золотой» огромной пряжкой, глянцевая ключница, сразу сломавшийся фонарик-карандаш, трусы на потрескавшейся резинке…

Однажды на праздник дарили даже лифчики, кружевные и абсолютно синтетические. Лифчики были все как на подбор – совершенно малюсенькие, рассчитанные на миниатюрные восточные груди. За ними толпилась дикая, с криками, очередь. Именно тогда Оля и получила альтернативные трусики.

Все это смущало страшно, попахивало какой-то авантюрой. Хотя измены Родине и продажи души за эту чепуху корейцы вовсе не требовали. Не иначе – выжидали. Впрочем, Оля стала получать даже некоторый кайф от предвкушения этого последнего штриха, этого праздника халявы. Теперь перед каждым собранием она загадывала, что подарят нынче хитроумные корейские ксендзы? Пока угадать не удалось ни разу, хотя подарков всегда было два варианта.

Сегодня Оля загадала на гольфы. Чисто ассоциативно – в прошлый раз дарили носки. Вторым вариантом был брелок. Здесь она слегка подстраховалась. Брелоки, то жестяные, то кожаные, то пластмассовые, дарили с завидной регулярностью.

Конечно, она промахнулась. Сюзанна раздавала пластмассовые негнущиеся пакеты с иероглифом, но к ней подходили немногие. Женщины, восторженно глядя, выстраивались в очередь к раскрасневшейся Вареньке, которая вручала в протянутые руки нечто странное. Какие-то овальной формы махровые штукенции, состоящие из сплошного овала и овала с прорезанной по центру дыркой. Штукенции были плоские и невообразимо постельных тонов.

Оля, несколько смущаясь, впервые встала в очередь. Ей досталась штукенция нежно-салатного цвета. Из нелепой этой штуки выползали, жалобно трепыхаясь на ветерке, какие-то тесемочки. Оля задумчиво вертела подарок в руках, пытаясь определить его предназначение.

— Это нашлепка на унитаз, — объяснила ей пожилая прихожанка, которой достался товар персикового цвета. – Вот, смотрите, это завязывается на сиденье, — она нежно поглаживала мягкое кольцо с тесемочками, — а это – на крышку от него. Умеют все же делать! – добавила женщина восхищенно.

Оля шла по улице, неловко держа под мышкой салатное сокровище. Куда его? Сказать Сашке, что купила? Или как? Так ничего и не придумала.

Саша, как назло, оказался дома.

— Оль, ты куда исчезла? – появился он в прихожей с вилкой в руке. Не дождался – наверное, голодный пришел.

— Привет! – как можно беззаботнее сказала Оля, пытаясь прошмыгнуть в комнату.

Махровое чудовище она прятала за спиной. Но Саша все-таки углядел ее добычу:

— Оль, а что это? – остановил он ее, поцеловал в висок и мягко потянул овал на себя.

— Да это так… — замялась Оля.

— Что, новая шляпка? – заржал Саша, разглядывая нелепые тесемки.

— Это… Это мне подарили! – с вызовом ответила Оля.

Чего, собственно, ей стесняться? Дареному коню в зубы не смотрят.

— Нет, Олька, ты объясни, это для чего? – Саша нацепил кольцо на шею, сам овал болтался у него за спиной на манер капюшона. – Мне идет? – Он кокетливо пригладил волосы.

— Сашка, отстань, это для унитаза.

— Для унитаза? – кажется, ей удалось его удивить. – И кто ж тебе это подарил? А? Это прямо роскошный подарок. Оль, ну признайся, кто?

— Дед Пихто! В церкви подарили, в корейской. Да, — глядя в его изумленные глаза, призналась Оля, — я туда хожу. Мы поем там песни. Хором. Ну, и псалмы. А потом всем дарят подарки, — произнеся это вслух, она вдруг поняла, как все на самом деле глупо и смешно, и захихикала.

Они хохотали как безумные. Долго, минут, наверное, пять. Потом перестали. Но, взглянув на дурацкую нашлепку, закатились снова.

У Саши дикое напряжение последних недель будто бы разрядилось в безудержном этом смехе. А Оля… Наверное, это было что-то вроде наркотической ломки – во всяком случае, странное завораживающее обаяние корейской церкви стало терять свою силу, а чувство единения, которое она восторженно впитывала на молитвенных собраниях, теперь казалось примитивным стадным чувством. Какое, на фиг, еще нужно единение, когда у нее есть любимый муж?

— Все, Олька, — Саша вытер тыльной стороной ладони выступившие от смеха слезы, — пошли жрать. А то у меня там все сгорит, я мясо подогревать поставил. А после ужина погуляем, заодно и выбросим все стеклянные бусы, которые тебе там надарили. А то хочешь, Оль, споем?

XXX

Бразды правления империи Фатоса автоматически перешли к его старшему сыну Саиду. Конечно, ему еще надо было доказать свою личную состоятельность как главы всего «албанского» клана. Это было непросто в нынешней ситуации хотя бы потому, что в среде ближайших сподвижников его отца довольно четко определились две диаметрально противоположные тенденции.

Наиболее горячие головы настаивали на полномасштабной войне против русских. Другие все же предлагали ограничиться требованием головы убийцы. Уж очень выгодные перспективы, несмотря ни на что, сулил этот бизнес с русскими. Их товар был самым дешевым. К тому же они полностью обеспечивали транзит до центра Европы. И заменить их было на сегодняшний день нереально.

Утром назначили рабочее совещание. Собрались на вилле Фатоса, точнее, уже Саида, в пригороде Милана. В большом зале гулко разносились звуки приветствий. Во главе длинного стола сидел в кресле с высокой резной спинкой Саид. По правую руку от него устраивались сторонники кровавой беспощадной войны. По левую – «миротворцы». И тех, и других было примерно поровну. Настенные часы пробили одиннадцать. Пора было начинать…

Ранним утром Куделя проснулся от непривычного звука. Он открыл глаза – прямо в его лоб было направлено дуло «беретты» с глушителем. А звук ему показался незнакомым просто потому, что Куделя никогда не слышал, как передергивают затвор в такой абсолютной тишине. Зато, в отличие от звука, лицо человека, державшего оружие, было ему более чем знакомо. В лоб ему целился подлец Крыса.

Куделя дернулся рукой под подушку. Тщетно. Его пушки и след простыл. «Зря не оторвал падле ухо», — это было последнее, что успел подумать Куделя. И еще он увидел, что Крыса улыбался.

Пуля вошла точно в середину Куделиного лба. Он умер мгновенно – на его счастье. Кирпич приказал отпилить ему голову. И при этом не уточнил – живому или мертвому. Так что, можно сказать, Крыса проявил себя исключительным гуманистом и человеколюбом. Как, впрочем, и Куделины бойцы, которые покинули своего босса еще под покровом ночи. Они были молоды. И любили жизнь, свою единственную жизнь…

Настенные часы пробили одиннадцать. Пора было начинать. К Саиду бесшумно подошел слуга в ливрее и что-то прошептал ему на ухо. Брови Саида сошлись у переносицы, и он, не меняя выражения лица, кивнул.

Выждав минуту, он позвонил в бронзовый колокольчик, словно призывая к тишине. Одновременно со звоном открылись высокие двери зала, и двое слуг в восточных костюмах внесли огромный поднос, накрытый алой тканью. Они поставили поднос в самый центр стола. По легкому кивку Саида один из них сдернул алое покрывало.

На подносе, нелепо прикрыв один глаз и приоткрыв рот, лежала голова Кудели. В центре лба зияло аккуратное пулевое отверстие. Торчащие в сторону уши придавали мертвой голове неожиданно комичное выражение.

Это был убедительный аргумент, качнувший весы в сторону мира. И все вынуждены были с ним согласиться, даже если кто и остался при своем особом мнении.

Большая кровавая война была задушена в зародыше. Этому, в конечном счете, способствовали три основных фактора: не задержавшаяся и чрезвычайно эффектная смерть Кудели, яркий дипломатический талант Кирпича, а также бурно стартовавшая в средствах массовой информации прорусская PR-кампания.

XXXI

Первый, разрушительный этап операции «Венский вальс» можно считать завершенным. Эту «пятилетку» Саша выполнил. Впереди была эпоха созидания – тоже задачка не для слабонервных.

Получив известие из Вены, они с Косом позволили себе коньячку. Пить пришлось за троих, даже за четверых. Пчела отирался в Европах, Филу предстояло сегодня приземлиться в костер на воздушном шаре. Его воздухоплаватель Курочкин залетел к шаманам.

— Ну, поехали? – Саша поднял рюмку на уровень глаз. Коньяк был хороший, светло-коричневый, чуть маслянистый. – Э-э, нет, первую не чокаясь.

Космос понимающе кивнул. Так, не чокаясь, осушили всю бутылку.

— Сань, гульнем? Можно в сауну, — предложил Кос.

— Не-а, брателла, в другой раз, меня Олька ждет.

После дурацкого закидона жены с корейской церковью Саша старался как можно больше времени проводить с Олей.

По дороге он купил огромный букет белых хризантем. Хризантемы были лохматые, как нестриженые болонки. Прямо с порога он вручил их опешившей Оле.

— Какие! – Оля радостно взяла цветы и опустила в них лицо. – Саш, они же пахнут полынью. А что, сегодня какой-то праздник?

Она удивленно смотрела на мужа: Саша достал из шкафа свой лучший галстук, за ним последовал парадный костюм… И начал переодеваться. Застегивая запонки на белоснежной накрахмаленной рубашке, он серьезно сказал:

— Еще какой!

— А какой? Тогда я тоже наряжусь? – засуетилась Оля.

— Настоящий человеческий праздник.

В честь настоящего, к тому же человеческого праздника, Оля одела свое любимое концертное платье.

— Как тебе?

— Класс! – Саша восторженно поднял вверх большой палец. – Оль, а знаешь что?.. – неожиданно ему в голову пришла отличная мысль.

— Откуда ж мне знать? – улыбнулась Оля, застегивая на шее нитку кораллов.

— Сыграй для меня «Венский Вальс»!

— Какой?

— А их что, много? – искренне удивился Саша.

— Обижаешь, Белов, — рассмеялась она.

— Тогда играй самый лучший!

Оля достала любимую скрипку из футляра, бережно приложила ее к плечу и прижала щекой. Что сыграть? Она так давно не брала инструмент в руки.

— Штраус! – объявила Оля после секундной паузы.

— Хоть Микки Маус, — милостиво разрешил Саша, устраиваясь поудобнее в низком кресле.

— Ну, Саш! – одернула музыкально девственного мужа Оля, касаясь смычком струны… Через минуты она забыла обо всем, всецело отдавшись музыке.

Саша сидел в мягком кресле и смотрел на жену, старательно извлекающую из скрипки нежные звуки, и эта нежность переполняла его.

«Маленькая, — думал Саша о жене, — ну потерпи еще немного. Все будет хорошо, обещаю, все у нас будет хорошо…»

Дата добавления: 2015-07-26