Больше, чем коррупция

Примерно с 2004–2005 годов, когда этап перераспределения собственности с использованием процедуры банкротств стал подходить к концу или же принимать характер откровенно криминального рейдерства, административный ресурс начал использоваться чиновничеством по иной, уже не столь выгодной для крупного бизнеса схеме. Источником ренты стали уже не столько госсобственность и слабый, незащищенный бизнес, сколько прежде всего сам крупный бизнес, и не в последнюю очередь бизнес преуспевающий. При этом располагающая административным ресурсом бюрократия продолжает рассматривать свое должностное положение и полномочия как приносящий доход актив, а свою деятельность – как своего рода бизнес.

Понятие «коррупция», которым мы чаще всего именуем такого рода отношения, на мой взгляд, скорее затушевывает, нежели проясняет суть данного обмена, приравнивая его к элементарному взяточничеству. В нашем обычном понимании коррупция, взяточничество – это криминально наказуемое деяние, носящее чаще всего аномальный характер и воспринимаемое как издержки системы, следствие ее недостаточной прозрачности и т.д. и т.п. Но когда отношение к своей должности как к бизнесу начинает во все большей мере определять сам характер поведения влиятельных групп чиновничества и бюрократии, это уже не отклонение от нормы, а сама норма отношений бизнеса и бюрократии, исключением же скорее является безвозмездное предоставление административных услуг.

Эта норма и эти правила – прямые продолжения норм и правил, сформировавшихся в предшествовавший период перераспределения собственности. Собственник, осознающий нелегитимность или крайне слабую легитимность своего состояния и своих активов, и бюрократ с психологией рантье, если они взаимодействуют в рамках системы, где «понятия» часто выше закона, «обречены» на то, чтобы это взаимодействие продолжать на той же основе обмена «товар – административный ресурс» на «товар – деньги», «товар – активы» и т.п.

Симбиоз корпоративного бизнеса и корпорации чиновников – это не просто сложение двух образований, но возникновение нового качества, с укреплением корпоративной замкнутости как той, так и другой структур. Нацеленность на удовлетворение своекорыстных интересов возрастает, а импульсы к реализации общественно-полезных функций, свойственные тем и другим, напротив, ослабевают.

Новое качество корпоративности проявляется в дальнейшем укреплении так называемых политико-экономических кланов (см. книгу Алексея Макаркина под этим названием). О кланах и им подобных образованиях начали говорить и писать уже довольно давно, и с точки зрения существа самого этого феномена ничего принципиально нового здесь в последнее время не возникло. Новым является лишь то, что феномен этот начинает обретать черты всеобщности, охватывая основные сегменты корпоративного бизнеса и бюрократии как национального, так и регионального уровней. В каком-то смысле складывается некая суперкорпорация, которая все ощутимее нависает над обществом и отчуждается от него.

Все сказанное вроде бы подводит нас к выводу о том, что в своей совокупности данная суперкорпорация и есть не что иное, как «корпоративное государство». Но не будем спешить с выводами.

Система и «подсистема»

Первое соображение, которое побуждает поставить под сомнение тезис о «государстве-корпорации», состоит в том, что корпоративно-бюрократическая общность как цельное образование далеко не сформировалась, а потому можно говорить лишь о процессе, тенденции, и не более того. Ответ на вопрос, как далеко зашел этот процесс и как сочетаются меж- и внутриклановые противоречия с формированием общей макрокорпоративной ментальности и столь же общего интереса, требует обстоятельных исследований.

Но даже если исходить из того, что в существующей системе общественных отношений присутствует сформировавшийся корпоративно-бюрократический симбиоз, это еще далеко не вся власть и не вся система. Он, этот симбиоз, конечно же, в том или ином виде проникает практически во все властные структуры, но сказать, что он задает там тон и что игра там идет по его правилам, было бы большим преувеличением. Его реальное место в системе власти и в политической системе – это место «подсистемы» или части системы, и не более того.

И бюрократия, и большой бизнес, и они вместе не являются теми инстанциями, где вырабатываются и принимаются наиболее важные, судьбоносные для страны политические решения. Больше того, те решения, которые вырабатываются в рамках указанной подсистемы, вступают в силу лишь с санкции, а нередко и после существенной коррекции, которую вносят в них существующие институты власти. К этим институтам я бы отнес прежде всего институт президента, группу влиятельных, либерально настроенных политических деятелей в правительстве и президентской администрации, верхушку силовых ведомств и региональных властей. Это своего рода «верхний этаж» политической системы, который опирается на корпоративно-бюрократическую подсистему, сращивается и взаимодействует с ней, но имеет и другие, более широкие слагаемые политического ресурса и приоритеты и не подчинен ей. Так что назвать Россию корпоративным государством или государством-корпорацией, в которой правит бал корпоративный интерес, – это не просто большое преувеличение, но и неадекватное толкование тех принципов, на которых базируются политическая структура и политическая система страны.

Остается, однако, вопрос: как сказываются процессы корпоративизации на отношениях между обществом и властью, в каком направлении они подталкивают политическое развитие страны? Собственно, это тот самый вопрос, который беспокоит сейчас все более значительное число россиян и пусть не явно, но подспудно присутствует в общественном сознании.

Не будучи вершителем судеб страны в прямом смысле этого слова, корпоративно-бюрократический анклав накладывает существенный отпечаток на всю систему общественных отношений в стране и во многом предопределяет правила игры, на которых она основана. Его основное влияние проявляется в деполитизации отношений общества и государства, в закупорке каналов взаимодействия общества с властью и в становящемся все более очевидным отчуждении рядовых граждан и от бизнеса, и от самой власти.

Первое, что бросается в глаза при попытке оценить воздействие гипертрофированной корпоративизации на политический процесс, – это ее негативное воздействие на систему представительных учреждений и представительной демократии. Замыкание крупного бизнеса на корпоративных, узкогрупповых интересах снижает его участие в политике и тем самым лишает систему представительных учреждений не только необходимых для ее нормального функционирования материальных, интеллектуальных и менеджериальных ресурсов, но и ограничивает политический потенциал данных учреждений. Поддержка этим бизнесом одной, правящей партии (или, как ее неправомерно называют, партией власти) лишает его свободы партийно-политического выбора и политической самостоятельности, побуждает его ставленников использовать свое присутствие в представительных учреждениях для продвижения и закрепления все тех же корпоративных интересов и для еще более тесного взаимодействия с государственной бюрократией и ее верхушкой. Политическое участие, таким образом, на проверку замыкается на все тот же корпоративный интерес. В свою очередь, корпоративный анклав чиновничества и администрации получает новый импульс для экспансии, захватывая в свою орбиту все более высокие и влиятельные деловые круги.

Как видим, экспансия корпоративно-бюрократического анклава в сферу представительных учреждений и верхушку госаппарата напрямую связана с той общей системой политических отношений, которая с некоторых пор формируется в России. Отличительной чертой этой системы становится возрастающая роль функционального представительства (представительства интересов) и, напротив, прогрессирующее снижение роли представительства партийно-политического.

Чисто внешне такая система впечатляет своей стройностью, она получает широкую общественную поддержку, и, согласно мнению ряда известных аналитиков (не говоря уже о тех, кто напрямую участвует в ее создании), это тот оптимум, в котором сейчас нуждается Россия и который соответствует нашей национальной традиции и нашему менталитету. Но так ли органичен этот порядок для России и не имеем ли мы дело с чем-то более сложным и непредсказуемым, чем вековая традиция? Сказанное выше относительно корпоративно-бюрократической подсистемы свидетельствует об исключительности данного образования. Ни дореволюционный российский крупный бизнес, ни созданные за годы советской власти протокорпорации не достигли и малой толики тех успехов, которых добилась нынешняя верхушка бизнеса в «материализации» своих узкогрупповых интересов и формировании соответствующих институциональных механизмов. Что же до сливок нынешней бюрократии, то ее предшественникам даже в самом радужном сне не могли привидеться блага и статус, который ей удалось закрепить за собой в исторически ничтожный отрезок времени.

Конечно же, российские традиции и традиционный российский менталитет наложили свой отпечаток на формирование нынешней системы власти и властных отношений, и было бы наивно отрицать это. Но то, что система эта не является простым продолжением и тем более повторением пройденного, – это тоже факт, и факт даже более значимый. Он помогает понять аномальность такого рода развития, его беспрецедентный характер. Ибо речь здесь идет не просто о вертикали власти, авторитаризме или полуавторитаризме, на чем концентрируют свое внимание большинство критически настроенных аналитиков, но и о тех принципах и нормах, которые берут верх и реализуются в отношениях общества и государства. Непомерно высокая, запредельная роль узкокорпоративных, эгоистических интересов, генерируемых описанной выше подсистемой, препятствует выработке основанного на учете коренных национальных интересов целеполагания, подрывает сами основы нормального функционирования социума, порождает в нем застойные явления, чревата непредсказуемыми социальными и политическими последствиями.

Дата добавления: 2015-07-17