Знаменитый земляк

Самая непринужденная, откровенная и содержатель­ная беседа начинается тогда, когда собираются бывшие однокашники. Здесь ни у кого нет отчества, есть только имена – Мишка, Гришка, Витька, Галка. Здесь нет званий, должностей, заслуг и регалий – все равны, как в бане. Упаси бог кому-нибудь в такой компании за­знаться! Засмеют, ударят по носу морально и прижмут его физически.

Итак, собрались однокашники. С того времени как они в последний раз тряслись на экзаменах, прошло всего несколько лет, и сегодня самой солидной должностью может похвастаться Гришка Федоров – он председатель сельсовета; самым большим чином – Женька Буркин, лейтенант милиции, и самой почет­ной наградой – хирург Петька Захаркин, награжден­ный медалью «За спасение утопающих» (он спас во время ледохода корову).

– Ребята, – сказал председатель Гришка, – наша честь поставлена на карту. Жителям нашего населенно­го пункта вообще и нам в частности нанесена увесистая пощечина. Как работник выборного органа, готов заве­рить свое заявление государственной печатью.

– Кто же это сделал? – подскочив на стуле, воск­ликнул милиционер Женька.

– Да, да, кто? – возмущенно загалдели остальные.

– Спокойствие, – поднимая руку, сказал председа­тель Гришка, – сейчас все будет ясно, как говорит наш коновал Петька, вскрывая больного, словно консерв­ную банку. Я не буду томить высокое собрание. Сегод­ня утром останавливает меня соседка, бывшая учитель­ница Прасковья Ивановна, и просит прочитать ей письмо от племянника, так как она разбила очки. Пом­ните Костю Ежевикина? Так он приезжает.

– Ну и что? – недоуменно спросил милиционер Женька. – Прикажешь по этому поводу организовать почетный караул?

Завклубом Симка-Серафимка пожала плечами, да­вая понять, что она разделяет недоумение предыдущего оратора. И лишь хирург Петька более или менее живо реагировал на эту новость.

– Будет любопытно взглянуть на его левую руку, – сказал он, морща лоб. – Помнится, лет пять назад у него был прелестный вывих локтевого сустава с огра­ничением подвижности… Кстати, Костя окончил свое театральное училище, кто знает?

– Да, да, – обрадовалась Симка-Серафимка, – ведь он артист! Он даже снимался, мне кто-то расска­зывал. Вот здорово, нужно будет пригласить его в наш клуб!

– Артист? – с уважением переспросил Женька. – О, смотри ты!

– Погодите, – председатель Гришка – поморщил­ся. – Что за восторги? Можно подумать, что в село Кашурино приезжает на гастроли миланский театр «Ла Скала». Могу вас огорчить: миланцев у нас кто-то по дороге перехватил. Кажется, Париж. А приезжает к нам киноартист Костя Ежевикин, известный по картине… По какой картине? Никто не знает? Плохо. Впрочем, я тоже не знаю. Вроде бы в каком-то фильме Костя играл толпу. Однако вот что пишет наш приятель, эту цитату я запомнил дословно: «…поэтому возникла возможность на недельку приехать. Приеду уже не как студент, тетушка Прасковья, а как артист, известный в широких кинокругах, со своим творческим почерком. Впрочем, я не удивлюсь, если в вашей глухомани о моем творче­стве никто и не слыхивал: свиноферма, несмотря на свою полезность, очень далека от искусства. Однако устал от столичной суеты и хочу отдохнуть. Боюсь только, что бывшие однокашники уж очень будут до­саждать своей компанией: ведь каждому хочется по­греться в лучах чужой славы…»

– Ну и дворняга же! – возмутился милиционер Женька. – Всех облаял! Он всегда был хвастун, но что­бы так…

– Прошу занести в протокол, – обратился предсе­датель Гришка к Симке-Серафимке, – что кинозвезда Константин Сидорович Ежевикин, обладающий твор­ческим почерком, квалифицирован как дворняга. То­варищи, прошу понять, нам оказывают честь. Устав от суеты, к нам приезжает гость, известный в кинокругах. Не как Чаплин или Брижит Бардо, но все-таки извест­ный. Он справедливо обеспокоен тем обстоятельством, что хрюканье поросят в нашей деревенской глуши по­мешало нам как следует изучить его творчество. Доро­гого гостя нужно успокоить. Он должен увидеть, что кашуринцы любят киноискусство и ценят лучших его представителей. Костя приезжает послезавтра, и нам необходимо…

Не успел Костя Ежевикин, выйдя из вагона, уди­виться небывалой толпе на полустанке, как у него вы­рвали чемоданы и в освободившиеся руки сунули ог­ромный букет цветов. Затем на Костю обрушилась де­сятибалльная волна земляков. Его обнимали, тискали, мяли, жали, давили, что-то кричали в уши и дружески били под ребра, причем все Костины попытки освобо­диться были тщетны. Наконец, задыхающегося и полу­живого, его выдернули из клубка встречающих и до­вольно бесцеремонно втащили на деревянный помост. Здесь ему помогли стащить с головы намертво продав­ленную шляпу, переправили со спины на грудь галстук, взяли из рук охапку прутьев, пять минут назад бывших цветами, и потрясенный Костя увидел над толпой ог­ромный транспарант:

Оглушенный и ошеломленный оказанной ему честью, Костя все же быстро сориентировался – ска­зались профессиональные навыки. Он принял позу народного трибуна и только раскрыл рот, чтобы про­изнести простое и величественное «спасибо, земля­ки», как подлетел какой-то шустрый пацан и сунул ему в зубы огромный кусок сотового меда, знамени­того кащуринского меда, который по традиции под­носили почетным гостям. Костя поперхнулся, задох­нулся, вытаращил глаза, и тут его потрясло громопо­добное:

– Знаменитому земляку – урра!

Оторвав от зубов мед, Костя оглянулся. Рядом с ним, не сводя с него влюбленных глаз, стояли старые друзья – Гришка, Петька, Женька и Симка-Серафимка. Полным достоинства кивком Костя поздоровался с ними, подумал немного и сказал:

– Подходите сюда, ребята, поближе. Ну, не стес­няйтесь!

– Урра! – дурным голосом вдруг завопил Петька. – Урра Константину Ежевикину!

Костя широко улыбнулся и только успел вновь при­нять позу трибуна, как его неожиданно дернули за ногу и он, взвизгнув, полетел вниз с помоста. Но упасть ему не дали. Десятки рук мгновенно превратились в живую пружину, и под приветственные клики толпы Костя полетел в воздух. Здесь он быстро сообразил, что это древнее выражение человеческой признательности – весьма сомнительное удовольствие. Так, вероятно, мо­жет, чувствовала себя одинокая картофелина, попав­шая в центрифугу, где ее болтает во все стороны и из­бивает обо все стенки. Сначала Костя вежливо просил, потом начал умолять, а когда ему показалось, что с не­го сползают брюки, – завопил. Его спас Женька, кото­рый подхватил Костю за ворот пиджака и, как мешок с отрубями, втащил на помост.

– Ребята, – задыхаясь, начал Костя, – я очень бла­годарен, я счастлив, но…

– Товарищи! – закричал в микрофон Гришка. – Только что наш знаменитый гость сказал, что он счаст­лив ступить на родную землю! Урра Ежевикину!

– Не надо! – пискнул Костя, но было поздно. Его снова дернули за ногу, и со сдавленным криком он по­ летел вниз…

Когда дорогого гостя повели домой, он был совер­шенно выпотрошен и внешне походил не столько на знаменитую кинозвезду, сколько на захудалое воронье пугало. Обеими руками он цепко держался за свои брюки и как-то странно переступал левой ногой.

– Спасибо, товарищи, спасибо, ребята, – бормотал он, – но у меня не осталось ни одной пуговицы!

– Молодежь! – преданно рявкнул Женька. – Ото­рвали на сувениры!

– А пола пиджака? – огрызнулся артист. – А ман­жеты брюк? Их тоже оторвали на сувениры? И подош­ву от туфли оттяпали – тоже на сувенир? Что это та­кое?

К дому Костиной тетки Прасковьи Ивановны тяну­лась стометровая очередь мальчишек и девчонок. Не­сколько дружинников наводили порядок.

– Это за автографами, – разъяснил Гришка. – Се­годня по графику получает только наше село. А с шести утра придут из соседних деревень, все расписано на не­делю вперед.

– Но ведь я, – возмутился Костя, – должен буду давать автографы с утра до ночи!

– Ни в коем случае! – возразила Симка-Серафимка. – Мы будем делать перерывы на твои выступления в клубе.

– Они… тоже запланированы?

– А как же! Два выступления в день, воспоминания и впечатления. Весь сбор – в фонд сооружения твоей статуи на школьном дворе, в твою натуральную вели­чину.

– Статуи? – ошеломленно пробормотал Костя. – Это…

– Ну ладно, пора заняться делом, – озабоченно сказал Женька. – Боюсь, давка начнется. Начинай, Константин Сидорыч, давать автографы, чтобы к ночи кончить.

– А какая разница? – возразил Гришка. – Все рав­но ему сегодня ночью не спать!

– Почему это? – испугался Костя.

– Народное гулянье, – объяснил Гришка. – В твою честь. В знак признания заслуг. Так что будь го­тов.

– Но ведь я хочу спать! – обозлился Костя.

– Ничего не поделаешь – популярность! – Гришка кротко улыбнулся и почтительно откланялся.

Несколько дней спустя друзья-однокашники собра­лись вечерком на квартире у председателя Гришки, ко­торый в коротком вступительном слове высоко оценил проделанную работу.

– Пока все идет как по маслу, – резюмировал он. – Ты был, Петька, ответственным за встречу в школе. Как прошло?

– Спектакль был по системе Станиславского! – по­хвастался Петька. – Эх, не пошел я в режиссеры… Ну ладно. Значит, собрание открыл завуч Павел Никитич. Он начал с того, что выразил радость по поводу встречи с бывшим учеником, а кончил несколько неожидан­ным, но тепло встреченным собравшимися сравнением Кости с Людмилой Гурченко. Ему, Павлу Никитичу, показалось, что это родственные дарования. Затем сло­во предоставили Косте. Он сказал: «Товарищи!» – и тут же из зала раздался радостный вопль: «Он нас, простых школьников, назвал своими товарищами! Ур-ра!» Отгремело. Костя продолжил: «Я рад, что снова в этом зале», – и снова вопли из зала: «А мы-то как ра­ды! Это праздник для нас!» Дальше Костя уже не смог сказать ни слова. Как только он раскрывал рот – начи­налась овация.

– Неплохо, – скупо похвалил Гришка, – хотя до Станиславского далеко, мало выдумки. Ну а как прохо­дит операция «Любовь с первого взгляда»?

– Точно по плану! – доложила Симка-Серафимка. – Увидев Галку, Костя уже через пять минут засы­пал ее изящными комплиментами и выпросил свида­ние в полночь под дубом. Она пришла, он ей рассказы­вал про свои встречи с Феллини и Элизабет Тейлор, она восхищалась, а он положил руку ей на плечо. Но в это время из-под земли выскочил пацанчик и потребо­вал автограф. Костя с досадой расписался на каком-то клочке и увел Галку в сквер. Здесь он уже собирался было поцеловать ей ручку, но поднял глаза и увидел очередь из двух десятков мальчишек с блокнотами в руках. Он взбесился и послал коллекционеров ко всем чертям. Галка сделала вид, что шокирована такой гру­бостью, и убежала домой.

– Отлично, – констатировал Гришка. – Чувствует­ся взлет фантазии. Главное, чтобы у Кости не осталось сомнений в своей заслуженной популярности. А с ав­тографами пора кончать, школьники воют, у каждого по десять штук. Серафимка, посоветуй Галке, чтобы она сегодня познакомила Костю со своим мужем и предложила гулять в полночь втроем. Нельзя допус­тить, чтобы дорогой гость скучал. Женька, может быть, в субботу устроить еще одно гулянье вокруг его дома, а?

– А не лучше ли шествие с факелами? – подумав, предложил Женька. – С факелами и с Костиными портретами! Витька-фотограф обещал штук десять сде­лать в нерабочее время.

– Я сегодня его встретила, – вздохнув, сказала Симка-Серафимка, – и мне даже стало как-то жалко.

Я, конечно, сразу изобразила на лице восторг и почи­ тание, а он грустно мне шепнул: «Знаешь, Серафимка, скажу тебе по правде, совсем не такой я знаменитый, как все думают».

Это сообщение было встречено с большим интере­сом.

– Мы – на верном пути! – торжественно провоз­гласил Гришка. – Еще немного усилий и… Да, вой­дите!

На пороге стоял Костя. Он весело улыбался, но по его напряженной позе и полным ожидания глазам бы­ло видно, что чувствует он себя не очень-то уверенно.

– Привет, ребята! – принужденно сказал он. – Как делишки?

– Товарищи, – разволновался Гришка, – нам ока­зана такая честь! Вы бы предупредили, Константин Сидорович, как-никак вы наша гордость!

– Да, да, гордость! – восторженно подхватили Женька и Петька.

– Ну, ребята, – взмолился Костя, – ради бога…

– Урра знаменитому земляку! – провозгласил Гришка.

– Урра!

– Ребята! – в отчаянье закричал Костя. – Хватил я, идиот, признаю! Будьте же людьми!

Однокашники переглянулись.

– Может, простим? – умоляюще предложила Сим­ка-Серафимка.

– Конечно! – заскулил Костя. – А то жизни нет. Сейчас в кино чуть до бешенства не довели, посреди сеанса штук тридцать автографов дал! Я еще вчера по­нял, что это вы…

– А ты уверен, что уже перевоспитался? – спросил у Кости Гришка.

– Голову на отсечение – уверен! – радостно воск­ликнул Костя.

– Значит, больше нос к звездам задирать не будешь?

– Да я скорее буду им землю пахать! – пообещал Костя.

– Не стоит, носом лучше пользоваться по назначе­нию, – посоветовал хирург Петька.

Костя свободно и глубоко вздохнул, стер со лба пот и вместе с ним кошмары последних дней. Друзья усе­лись за стол, и началась самая непринужденная, откро­венная и содержательная беседа, какая бывает тогда, когда собираются бывшие однокашники.

БАРОН

Я не собираюсь навязывать вам историю из жизни великосветского общества. Сиятельная особа, титул которой дал название рассказу, – самая обыкновенная лошадь, и по сей день живущая в отведенной для ло­шадей резиденции. Впрочем, «обыкновенная» – это совсем не то слово. Я выразился бы куда более точно, если бы сказал так: никогда еще благородный облик лошади не принимал столь вероломный, эгоистичный и нахальный субъект, как сивый мерин по кличке Ба­рон.

Первопричиной нашей встречи явился телефонный звонок, раздавшийся в кабинете главного редактора моей газеты. Редактор удовлетворенно хрюкал и чесал лысину колпачком от авторучки – верный признак сенсационной новости. Затем положил трубку, обвел глазами собравшееся в кабинете изысканное общест­во – полдюжины одуревших от папиросного дыма, ке­фира и бутербродов сотрудников – и ткнул пальцем в мою сторону.

– Колхозница Вера Шишкина из села Комарова принята в консерваторию без экзаменов. Вся профес­сура посходила с ума: «Растет новая Нежданова!» К ут­ру сдашь сто пятьдесят строк. И учти – если тебя опе­редят из других газет…

Полюбовавшись легкой свалкой, вызванной деле­жом моего билета на футбол, я выскочил из редакции. Два часа спустя шофер Вася лихо остановил редакци­онный «Москвич» у правления колхоза, и я бросился к крыльцу, на котором сидели два старика.

– Шишкина? – переспросил один из них. – Ишь, знаменитая наша Верка становится! Еще один только что звонил, из вашего брата… Вон на той окраине рабо­тает Верка!

– Иди своим ходом, – посоветовал второй. – Мост через ручей там ремонтируют.

– Или бери лошадь, – предложил первый.

– Мерин свободный, – заглянув в книжечку, уточ­нил второй.

– Хорошо, запрягайте! – нетерпеливо воскликнул я и гоголем прошелся вокруг Васи.

– Не забудь главному сказать, что я разыскивал Шишкину на всех видах транспорта!

Вася хмыкнул и произнес голосом конферансье, объявляющего очередной номер:

– Разрешите представить – персональный мерин!

Я обернулся – и мне стало нехорошо. Вместо ожи­даемой коляски или, на худой конец, телеги ко мне подводили старую, тощую и вдобавок одноглазую ло­шадь, на спине которой вместо седла лежало ветхое одеяло.

– Лихой конь! – сообщил старик, всовывая в мою руку уздечку. – Барон звать. Садись на иху светлость и езжай к Верке на участок. Через часок вернешь.

Мне сильнейшим образом захотелось вернуть Баро­на немедленно, но вокруг, предвкушая редкое зрелище, собралась целая толпа любопытных. Было бы неспра­ведливо разочаровывать этих людей. К тому же мерин казался самой смирной и покорной лошадью на свете. Он был настолько жалок, что я подумал: отказаться от его услуг – значит обидеть славное животное, лишить его последнего шанса послужить человеку.

– Где вы разыскали это полезное ископаемое? – пошутил я, похлопывая Барона по тощей шее. – Судя по внешнему виду, этот рысак – современник Тита Флавия Веспасиана. Вы не откроете тайну, как он пере­двигается без инвалидной коляски?

Барон, который до сих пор уныло стоял, перебирая ногами, вдруг скосил на меня единственный глаз, и столько было в нем неожиданной хитрости и ехидства, что я внутренне ахнул. «Эге, – подумал я про себя, – здесь нужно держать ухо востро. Кажется, штучка с секретом».

– Ну пока, – сказал я Васе и лихо подпрыгнул, как это делали герои ковбойских кинофильмов, но Барон отодвинулся ровно настолько, чтобы сделать мой пры­жок самой бесполезной на свете затратой сил. Так по­вторилось несколько раз, к большому удовольствию местных зевак. Особенно развеселилась эта компания, когда кто-то принес для меня лестницу-стремянку. Тогда за честь редакционного мундира вступился Вася, который схватил меня в охапку и рывком забросил на лошадиную спину. Едва успел я принять гордое верти­кальное положение, как Барон встряхнул меня – думаю, для того, чтобы насладиться лязгом моих челюс­тей, – и отправился в путь со скоростью, которая вы­звала бы презрительную усмешку у разморенной на солнце черепахи.

– Дядя, не превышай шестидесяти километров в час! – радостно завопил какой-то рыжий мальчишка.

Другие тоже что-то кричали, но я обращал на них такое же внимание, как утопающий на горный пейзаж. Мои глаза полезли на лоб. Дело в том, что хребет у Ба­рона оказался столь острым, что о него можно было точить карандаши, и на каждом шагу я испытывал та­кое ощущение, будто сейчас распадусь на две равные половины. А чтобы не возникало никаких иллюзий, Барон два-три раза в минуту меня встряхивал, чутко прислушиваясь к исторгаемым мною воплям. Поража­ясь собственной ловкости, я на ходу снял куртку и под­сунул ее под себя. Стало легче. Настолько, что я нашел в себе силы оглянуться и убедиться в том, что мы едем в противоположную сторону. Я пробовал указать их свет­лости на ошибку и подергал уздечку, но добился лишь того, что Барон чуть не куснул меня за ногу. Потом по­косился на меня, и в его хитрющем глазу было недву­смысленно написано: «Сиди-ка ты лучше спокойно, дружок. И не вздумай с меня соскочить. Предупреждаю честно: сбегу. Неделю будешь искать!»

Высказав эту мысль, Барон стал на краю дороги и начал делать вид, что любуется закатом. Я горько рас­смеялся, настолько неслыханно глупой была ситуация. Я, корреспондент областной газеты, добрую сотню ки­лометров трясся по проселочным дорогам только для того, чтобы угождать прихотям старого одноглазого са­модура!

– Эй, приятель! – обратился я к проходившему ми­мо парню. – Не хочешь ли прокатиться до правления? Я не эгоист!

Юноша прыснул и посмотрел на меня с оскорби­тельным сомнением.

– Не хочешь – не надо, – уныло произнес я. – Тогда скажи хотя бы, как развернуть их светлость на сто восемьдесят градусов?

– Вот это другое дело, – понимающе проговорил парень. – Эй, Барон! – крикнул он. – В сельпо при­везли свежее пиво!

Нужно было видеть, как ожила эта старая кляча! Ба­рон развернулся, по-молодому взбрыкнул копытом и галопом помчался вперед, так помчался, что лишь пыль да куры разлетались в разные стороны! Я вцепил­ся руками в нечесаную гриву и трясся, как горох в по­гремушке. Не сбавляя пары, Барон пролетел мимо правления колхоза, обдал брызгами из лужи редакци­онный «Москвич», проскакал еще метров двести и как вкопанный остановился у палатки сельпо.

Очевидцы потом долго спорили, как оценить мой акробатический этюд. Одни утверждали, что это было двойное сальто средней сложности, а другие – что ми­нимум тройное, с поворотом и кульбитами. Все были очень довольны эффектным зрелищем и особенно тем, что во время последнего кульбита я свернул шею злю­щему козлу (за которого до сих пор плачу из каждой получки).

Разумеется, никакая сила в мире не заставила бы меня вновь сесть на гнусного пропойцу, который про­менял своего седока на смоченную в пиве корку хлеба. Проклиная телефонный звонок, главного редактора и всех сивых меринов на свете, я, прихрамывая, побрел к машине.

И здесь произошли две встречи, которые с лихвой вознаградили меня за все мучения.

Во-первых, из хохочущей публики выбежала то­ненькая девушка и сказала, что она и есть Вера Шиш­кина. Она очень извиняется, что так получилось, но ее дядя-конюх боится, что корреспонденты с их статьями вскружат ей, Вере, голову. А она хорошо понимает, что настоящей певицей станет только через много лет, если будет очень и очень много работать.

Короче, интервью получилось отличное. Вторая встреча произошла тогда, когда я уже открывал дверцы «Москвича». Подлетела «Победа», и из нее выпрыгнул Петя Никулькин, репортер молодежной газеты.

– Приветик, – небрежно бросил он. – Где здесь эта местная знаменитость? Старик заказал подвал – триста строк! Недурно?

Я сделал Вере знак молчать, подмигнул конюху, и тот отправился за Бароном.

– Туда можно добраться только на лошади, мост ре­монтируется, – сказал я проникновенным голосом. – Прогулка – сплошное удовольствие! Надолго запом­нишь. Хочешь, чтобы лошадка бежала резвее, скажи ей слова: «Свежее пиво». Ладно, чего там, благодарить бу­дешь потом.

Благодарности от Пети я не получил и по сей день. Более того, он почему-то перестал со мной расклани­ваться. Вот и оказывай людям услуги после этого!

Дата добавления: 2015-07-17