Глава десятая. Связанный Гулливер

Связанный Гулливер

Премудрость! Вот урок ее;

Чужих законов несть ярмо,

Свободу схоронить в могилу

И веру в собственную силу,

В отвагу, дружбу, честь, любовь!!!

А. С. Грибоедов.

По мнению В. О. Ключевского на характер николаевского царствования особо сильное воздействие оказало то, что Николай «не готовился и не желал царствовать». Подобным же образом думали и многие современники этого императора, что было вполне естественным. Следующим по старшинству за Александром являлся другой сын Павла I — Константин. Именно к нему должен был, согласно закону, перейти в случае смерти Александра I скипетр самодержца. Современники той эпохи, а вслед за ними историк Ключевский, не знали, что еще тогда, когда Николаю не исполнилось и 13-ти лет, была отчеканена специальная медаль с его изображением и надписью: «Цесаревич Николай 10-го января 1809 года». Официальный документ о назначении наследником престола великого князя Николая Павловича был подписан Александром I 16 августа 1823 года. Но еще в 1812 году, когда 16-летний Николай вознамерился ехать на войну, его мать императрица Мария Федоровна заявила, что ему этого никто не позволит, так как его «берегут для других случайностей». Великий князь пошел тогда к своему венценосному братцу, и тот сказал еще ясней: «Вам предстоит выполнить другие обязанности; довершите ваше воспитание; сделайтесь, насколько возможно, достойным того положения, которое займете со временем: это будет такою службою нашему дорогому отечеству, какую должен нести наследник престола». В 1819 году императрица Елисавета Алексеевна сообщала своей матери о настроении вдовствующей императрицы Марии Федоровны: «Она с таким упоением видит Николая и его ветвь уже на престоле, что это пугало бы меня за каждого, кроме нее». А год спустя и также в письме к матери супруга Александра I писала уже о самом Николае: «Престол представляет для него соблазнительную будущность и уже с давних пор» (выделено нами — В.Т.). Любопытно, что с 1819 года великий князь Николай стал присутствовать в кабинете Александра I на всех докладах, как по военным, так и гражданским делам.

С 231

Взойдя на престол, Николай Павлович постарался внушить окружающим мысль о том, что он сделался императором не по своей воле, а вынужденно, в силу обстоятельств, что самодержавная власть для него тяжелая обуза — чрезвычайное служебное поручение. В строгом обращении его с самим собой и со своими подчиненными, поразительном трудолюбии, энергии и дотошности при исполнении государственных дел мало кто мог усмотреть тогда наслаждение безграничной властью. А между тем именно властолюбие составляло в нем главный источник строгости, трудолюбия, дотошности в делах. Человек сторонний, стоявший в независимом к нему отношении, легко мог увидеть в его поведении непомерное желание казаться могущественным, чрезвычайное беспокойство о величии собственной персоны — то, наконец, как нравилось ему внушать людям трепетный страх перед своей особой. В домашнем кругу, среди своих близких Николай был добродушным, даже мягким, умным, любившим и понимавшим шутку, веселым человеком. Но перед чиновниками, перед подданными своими являлся суровым, властным, решительным. Говорил строгим начальственным тоном, глядел грозно. Самодержавная власть была для Николая лакомством, доставлявшим ему самое большое, быть может, наслаждение из всех, которые он способен был испытывать. Это лакомство пытались вырвать из его рук декабристы, и он до конца своих дней не мог ни забыть, ни простить им эту попытку. В память произошедшего 14 декабря 1825 года ежегодно на протяжении всего царствования Николая совершался благодарственный молебен, на котором обязательно присутствовал он сам, а также приглашенные им участники подавления декабристского восстания.

Выдвинутое Николаем I требование дисциплины и порядка само по себе было вполне оправданным: существовавшей в России системе управления действительно не хватало дисциплины и порядка. Однако средства, которыми этот властолюбивец желал достичь их, т.е. настойчивое культивирование среди чиновников бездумного послушания и страха, были негодными средствами. К бездумному послушанию наиболее способными оказывались, как и положено, те, которые не имели никаких административных способностей, и кто, занимая должность в управлении мог только разрушать порядок, но уж никак не поддерживать или создавать. Не случайно, русское чиновничество в правление Николая I поглупело прямо на глазах. Это успел заметить еще Пушкин, проживший при нем одиннадцать с немногим лет. Услышав как-то лестный о Николае отзыв, поэт вздохнул: «Хорош, хорош, а на тридцать лет дураков наготовил!»

Что же касается страха, то к нему быстро привыкли и приняли его за вполне нормальное состояние духа. Во всяком случае, не то, чтобы искоренить, но даже просто уменьшить практику злоупотребления должностью Николаю I не удалось. Казнокрадство продолжало // С 232 буйно расцветать и в атмосфере всеобщего страха (а может и благодаря ей). Именно в николаевское царствование в ходу среди чиновников сделалась поговорка: «Дайте мне на прокормление одного казенного воробья, и я проживу безбедно с семейством». Поэт Жуковский писал Николаю I в начале его царствования: «Нравственность наша теперь вся предана на произвол доносчиков: нет никого правых!... Но это гибель всего! Презрение ко всему и ко всем укоренится в душе вашей! Около вас будут жить только те, кои живут предательством. Из остальных одни, меньшая часть, то есть вам преданные и честные, будут вам чужды, будут молчать с горем и лишены возможности быть вам полезными. Между царем и Россиею будет бездна, огороженная забором из наушников».

Несмотря на свое горячее желание царствовать и фактическое свое положение наследника императора Александра, Николай I не приобрел до своего вступления на престол Российской империи достаточных сведений об общем состоянии дел в стране. Впервые эти сведения ему довелось получить в наиболее полном объеме, в сущности, лишь от декабристов. Во время следствия они не скупились на краски в описании гнусностей российской действительности. Какое впечатление мог вынести Николай от подобных излияний? Очевидно, в нем не могло не возникнуть мнения о необходимости проведения реформ в русском обществе.

Информация о настроениях умов в Петербурге, собранная в течение августа — сентября 1826 года агентами учрежденной незадолго перед тем политической полиции — так называемого III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, — не оставляла императору возможности сомневаться в том, что петербургское общество ожидало реформ. «Все ждут если и не полного преобразованиям хоть исправления в порядке управления», — сообщал 11 августа из Петербурга в Москву пребывавшему там на коронации Николая начальнику III отделения Бенкендорфу директор его канцелярии М.М.Фок. 28 августа того же года Фок писал: «Теперь или никогда самое время приступить к реформам в судебном и административном ведомствах, не действуя, впрочем, слишком решительно. Этого ожидают с величайшим нетерпением, и все в один голос кричат об этом». Уверенно можно сказать — не без влияния показаний декабристов и приведенных сообщений агентов тайного надзора за общественным мнением Николай I предпринял шаг в сторону реформ.

Из Высочайшего рескрипта на имя графа Кочубея от 6 декабря 1826г.: «Граф Виктор Павлович!.. Находя полезным обозреть настоящее положение всех частей управления, дабы из сих соображений вывести правила к лучшему их устройству и исправлению, Я положил // С 233 все сие под собственным Моим ведением и руководством поручить особому комитету, членами коего под председательствам Вашим назначаю членов Государственного совета: генералов графа Толстого и Васильчикова, действительного тайного советника князя Голицына, генерала барона Дибича и тайного советника Сперанского, а производителем дел статс-секретаря Блудова».

По дате учреждения упомянутый комитет назван был Комитетом 6 декабря. Неделей раньше — 30 ноября — в записке графу Кочубею, текст которой составлен был Сперанским, император Николай указал, в чем конкретно должны заключаться занятия комитета: «1) В пересмотре и разборе бумаг, найденных в кабинете покойного Государя Императора. 2) В пересмотре нынешнего государственного управления. 3) В изложении мнения: 1. что предполагалось, 2. что есть, 3. что кончить оставалось бы. 4) В изложении мысли, что ныне хорошо, чего оставить нельзя и чем заменить. 5) Как материалы к сему употребить: 1. то, что найдено в кабинете, 2. то, что г. Балашову поручено было, 3. то, что сами гг.члены предложат». Перечислив предметы занятий комитета, Его Величество счел нужным добавить: «Простейший способ к достижению желаемой цели будет в моих глазах лучший и самый удовлетворительный... Еженедельно уведомлять меня при наших свиданиях об успехах дела, которое я почитаю из важнейших моих занятий и обязанностей. Успех, который опытом докажется, будет лучшая награда трудящимся, а мне душевное утешение».

Приступив к выполнению поставленной императором Николаем задачи, Комитет 6 декабря сразу же обнаружил, что ни в кабинете покойного государя, ни в бумагах бывшего министра полиции нет ничего такого, чем можно было б воспользоваться при подготовке преобразований. Оставалось уповать лишь на то, что сами гг.члены предложат. Вот здесь-то вновь выходил на первый план Сперанский.

Участие Сперанского в делах комитета 6 декабря не могло изменить ориентации членов комитета на частные перемены и дополнения при сохранении основ существующего порядка. Он не был прежним реформатором: мысль его направлялась теперь не на выработку новых политических реформ, но преимущественно на поиск способов продления жизни состарившегося политического организма. «Не уновлениями, но непрерывностию видов, постоянством правил, постепенным исполнением одного и того же плана устрояются государства и совершаются все части управления. Следовательно, продолжать начатое, довершать неоконченное, раскрывать преднамеренное, исправлять то, что временем, обстоятельствами, попущением исполнителей, или их злоупотреблениями, совратилось с своего пути — в сем состоит все дело, вся // С 234 мудрость самодержавного законодателя, когда он ищет прочной славы себе и твердого благосостояния государству. Но продолжать начатое, довершать неоконченное нельзя без точного удостоверения в том, что именно начато и не окончено, где и почему остановилось, какие встретились препятствия, чем отвратить их можно». Таким было кредо Сперанского в рассматриваемый период его жизни. Оно вполне совмещалось с той целью, каковую ставил перед Комитетом 6 декабря Николай I и которая заключалась «не в полном изменении существующего порядка управления, но в его усовершении посредством некоторых частных перемен и дополнений».

В течение пяти лет, с 1826 по 1831 год, «Комитет 6 декабря» разработал при участии Сперанского целый ряд проектов переустройства различных частей государственного управления. Все они носили достаточно умеренный характер, но, несмотря на это, в большинстве своем так и не были проведены в жизнь.

Период правления Николая I называют как угодно, но только не периодом реформ. А между тем, приняв относительно его это последнее наименование, мы не слишком отдалимся от истины. Русское общество весь девятнадцатый век билось в судорогах реформаторства, и время николаевского царствования не составило в данном смысле исключения. Напротив, именно в эту, самую мрачную, по общему признанию, эпоху русской истории XIX столетия проявились наиболее выразительно основные черты свойственной рассматриваемому веку тактики или методики реформ. Это, во-первых, выбор в качестве главного орудия подготовки и практического осуществления реформ бюрократии, и во-вторых, стремление улучшить общественные порядки, искоренить излишек зла в них посредством разного рода реорганизаций политических институтов, не меняющих существо политической системы, — различных «совершенствований», «ремонтов» и т.п.

В самом деле, ни в какой другой период истории XIX века реформы в России не готовились в столь большой секретности, отчужденности от общества, как в период правления Николая I. Общество было лишено всякого доверия к себе со стороны императора и его ближайшего сановного окружения, вся реформаторская деятельность планировалась исходя из того, что высшие сановники — бюрократия — лучше общества знают то, что ему необходимо. Как и в предшествующий период, среди разнообразных проектов общественных преобразований вынашивались также планы освобождения крестьянства от крепостной зависимости, но разработку этих планов вели сановники, жившие за счет эксплуатации крестьян, — образно говоря, стоявшие на их спинах. Подавив движение дворянских заговорщиков-революционеров, император Николай сам сделался настоящим заговорщиком в деле преобразования России. В этом деле он таился даже от своего Государственного совета. Основная // С 235 работа по подготовке проектов реформ была загнана им в тесные рамки так называемых «секретных комитетов», составленных им из своих самых доверенных лиц. В целях маскировки реформаторских замыслов данным комитетам присваивалось нередко заведомо ложное наименование, не соответствовавшее истинному характеру их деятельности. В Государственный совет вносились на обсуждение часто заведомо ложные документы, специально подтасованные фактические данные.

Подобная реформаторская тактика заранее обрекала на бесплодие все преобразования, в особенности те из них, которые несли на себе хоть какой-то налет прогрессивности. Один за другим создавались многочисленные комитеты, проводились бесчисленные заседания, исписывались горы бумаг, но вся эта работа оказывалась тщетной для практики.

В обстановке бюрократических игр в реформы тек последний период жизни Сперанского. Он был одним из главных игроков в этих играх, долго и терпеливо нес на себе их бремя, которое вследствие бесплодности его деятельности было по-особенному тяжелым. Когда-то, в молодости своей, в пору наивысшего своего взлета, он также работал над проектами преобразований и тоже, в сущности, бесплодно. Но все же тогда эта бесплодность не осознавалась им — лишь позднее обнаружилась она с предельной ясностью. Работа его над проектами реформ, что совершалась в первое десятилетие века, была наполнена верой и надеждой. Она приносила удовлетворение его уму и душе, будила в нем все новые и новые силы. Он работал по восемнадцать часов в сутки, как проклятый, но это и было его настоящей жизнью. Он ложился спать глубокой ночью, часто прямо в кабинете, усталый, изнуренный, но с мечтою о новом дне и продолжении трудов. Сейчас, спустя четверть века, все было по-другому. Нет, нет, перо по-прежнему слушалось его, голова по-прежнему мыслила ясно, душа чувствовала. Наш герой внимательно наблюдал окружающее и хорошо понимал главные пороки проводившейся императором Николаем политики всевозможных запретов по отношению к общественной жизни, обуздания любых движений общественного духа. «Мудрость правительства состоит не в том, чтоб погасить ум и воображение,— спорил он с николаевским режимом правления, — не в том, чтоб охранить одну цепенеющую, хладную жизнь настоящего. Это значило бы погасить веру и надежду, всякое чувство усовершенствования; это есть род богоотступничества и эпикуреизма; это есть подвергнуть общество всем опасностям непредвидимых внезапностей».

Работал Сперанский, как и прежде, много, даже, пожалуй, слишком. Вставая ранним утром, по-обыкновению, в 6 часов, садился за стол и работал до 10—11 часов. Затем на полчаса-час укладывался спать. Вставал и снова работал, теперь уже до обеда.

С 236

Перед обедом совершал легкую прогулку, после обеда общался некоторое время с дочерью или с гостями, если они были в его доме, и вновь принимался за работу, которая продолжалась без перерыва до ночи, Иногда прерывал ее и выезжал в Госсовет, в комитет или просто к своим друзьям. Однако, прежнее вдохновение отсутствовало. Работа над проектами реформ как будто даже тяготила его. Составленные им в этот последний период жизни законопроекты несли в себе немало сырого, недоработанного. Ф.П. Лубяновский, близко сошедшийся в эту пору с нашим реформатором, свидетельствовал позднее о тогдашних его настроениях: «В доброжелательстве, любви и приязни ко мне был он тот же, во многом —другой человек... Почтенный Михайло Михайлович уже говаривал, что и необходимые по времени и обстоятельствам перемены надобно вводить постепенно, с большою осторожностию, а не ломать и переделывать наскоро». В отношении к Сперанскому со стороны аристократических кругов многое изменилось для него к лучшему, хотя некоторая настороженность все же сохранилась. «Большая часть из бельэтажных, — вспоминал Лубяновский, — усердно желали ему здравия же и спасения и во всем благого поспешения, не выходил бы он только за грань своего Великополья». Петербург, кажется, вполне помирился с прежним возмутителем спокойствия. Главных же врагов его успокоила смерть. В конце жизни старый и давний враг часто становится любезнее друга.

Мыслил Михайло Михайлович по-прежнему ясно, но мысль его шла теперь сама по себе, не касаясь его государственной деятельности. И последняя, в свою очередь, совершалась независимо от того, что он в действительности думал — как бы по инерции. Чиновная служба стала для Сперанского в последний период его жизни, в сущности, рутиной. И несмотря на это, он не мог ее оставить. Некая незримая цепь приковывала его к ней, не позволяла уйти решительно в отставку, сославшись на болезни и старость. Наверное, здесь была все же своя закономерность — итог предшествовавшей его судьбы.

Весь трагизм нашей жизни заключается, быть может, в том, что главный выбор в ней — выбор основной ее колеи, так называемого жизненного пути — каждый из нас совершает, как правило, в то время, когда не имеет еще сколько-нибудь устоявшихся воззрений на мир, на свойства его и свои в нем возможности, не обладает еще способностью в полной мере отличать подлинные ценности от мнимых, не сознает еще во всей глубине смысла жизни. Начало своего жизненного пути нам суждено идти в потемках. Успех иль неудача часто единственный здесь ориентир и критерий. Сперанский, вступив на путь чиновной карьеры, имел с самого начала необыкновенный успех, который и стал первой цепью, привязавшей его к миру политики. Второю цепью сделалась неудача, клевета, падение // С 237 с пьедестала успеха и власти, а точнее, ожиревшее от всего этого и ставшее ненасытным чудовищем внутри него самолюбие. Когда же и эта вторая цепь, наконец, порвалась, появилась некая новая — третья. Быть может, ее составила привычка к десятилетиями длившемуся образу жизни, неохота менять его. Когда прошел долгий путь и близок уже конец его, сознание ложности пройденного пути, чувство напрасности всего того, что сделал на нем, ничего не приносит, кроме душевных мучений, тяжелым камнем ложится оно на сердце. Потому так рьяно гонят от себя это сознание и чувство.

Рутинная бумажная работа, обрушившаяся на Сперанского с вошествием на престол Николая I, не прекратила его занятий философией. Напротив, с конца 20-х годов занятия эти стали даже интенсивнее, нежели прежде. Проблема человека, его предназначения, духовной его природы, нравственности и свободы, понятия «добра» и «зла», «истины» и «правды», «счастья» и «долга»— такова тематика многочисленных философских сочинений, а чаще просто заметок, выходивших из-под пера Сперанского в 30-е годы Х1Хвека. «Человек покорен двум законам природы: закону бытия и закону усовершения: он хочет не токмо быть, но и быть счастливым». «Человек редко имеет одну систему поведения; всегда почти две: настоящую и будущую. Одна есть система действий, другая — желаний. По большей части мы готовы жертвовать будущее настоящему: ибо будущее только грозит или обещает, а настоящее нудит или услаждает». «Чем человек более отходит от себя и погружается во всеобщее, тем он честнее, т.е. свободное». Подобных высказываний можно было привести еще множество. Читая эти строки, трудно себе представить, что человек, их написавший, был ходячим воплощением бездушной и тупоумной машины, называемой бюрократией. Причем именно тогда, когда писал все это.

Почти все философские работы, вышедшие из-под пера Сперанского, носят незаконченный, обрывочный характер. Собственно говоря, это даже не работы, а скорее наброски, писавшиеся явно не для опубликования. И, пожалуй, можно сказать уверенно, для чего. В философских размышлениях Сперанский искал себе отдохновения от мира чиновной суеты, успокоения от соприкосновений с высшим светом, будораживших его душу, приводивших в хаос его чувства.

На окружающих Сперанский производил впечатление процветающего бюрократа, причем особенно в тот период своей жизни, который мы сейчас описываем. В самом деле император Николай I глубоко ценил его, часто с ним советовался. Николаевский министр государственных имуществ П. Д. Киселев вспоминал, как однажды — было это 17 февраля 18 36 года — он пришел к императору за советом по вопросам устройства быта казенных крестьян, и тот сказал ему: «Повидайся с Сперанским. Я ему говорил о моих намерениях и прошу тебя сообразить все это с ним, дабы представить мне общее ваше предложение об устройстве этого дела».

С 238

Это новое возвышение Сперанского в 30-е годы XIX века имело под собой прочное объективное основание. Николай I принужден был решать значительно более сложные проблемы, нежели те, которые вставали перед его предшественниками. Заложенные Петром I политические и экономические структуры в николаевское время окончательно изживали себя и требовали замены. С другой стороны, в условиях небывало возросшей в своей численности бюрократии самодержцу было намного труднее, нежели прежде, осуществлять ту или иную политическую линию и тем более менять направление своей внутренней политики.

Дабы по-настоящему управлять страной, российский государь должен был прежде всего отладить механизм управления собственной бюрократией. А для этого требовалось организовать эффективный контроль за действиями должностных лиц, создать процедуры, которые бы гарантировали функционирование политических институтов в направлении, желательном для самодержца. Иначе говоря, для того, чтобы превратить бюрократию в послушный себе инструмент, российскому императору надо было ее обезличить, свести каждого чиновника на роль колесика огромной машины, привязанного к рычагу, на котором лежит рука верховного правителя. Функцию данного рычага должна была исполнять инструкция, издаваемая императором. Чем сильнее разрасталась бюрократия, тем острее ощущалась необходимость замены управления через должностных лиц управлением посредством инструкций — замещения в администрации личностей, действующих на свой страх и риск безликой массой чиновников, не работающих в строгом смысле этого слова, но лишь исполняющих инструкции верховной власти. Притчей во языцех стали в воспоминаниях и сочинениях о российской бюрократии николаевской эпохи фразы о бездарности чиновников, их бездушии и глупости. Данные фразы отражают истинное положение вещей, но не избавляют нас от необходимости дать здесь объяснение. Большая доля ответственности за такое состояние чиновничьего корпуса лежит на самом императоре — выше мы уже говорили об этом. Но действовал здесь также объективный фактор. Бездарные, бездушные чиновники заполняли поры российской администрации потому, что на них давала спрос сама бюрократическая система управления, направляемая преимущественно посредством инструкций.

Архитектором данной системы был Сперанский. Именно на него Николай I возложил функцию составителя проектов законов и инструкций. Именно к нему обращался император в том случае, если для принятия решения требовались специальные знания. Так, по поручению его величества Сперанский пишет: «Заметки по организации судебной системы в России» (1827 г.), «Записку о причине убыточности Нерчинских заводов и мерах по улучшению // С 239 их положения» (1827), записку и проект «Положения о порядке производства в чины» (1830), «Проект учреждения уездного управления» (1830), «Записку об устройстве городов» (1830), «Проект учреждения для управления губерний» (1831), «Замечания на проект Ф.А. Герстнера о строительстве железных дорог» (1830), «Проект рескрипта министру народного просвещения о проекте устава гимназий и уездных училищ» (1837).

Именно Сперанскому Николай I поручил такое важное дело, как составление «Свода законов Российской империи». Впоследствии биографы Сперанского назовут это его дело главным подвигом его жизни. И действительно, созданием «Свода» наш герой завершил труд почти полутора веков русской истории, увенчал многочисленные попытки систематизировать российское законодательство, регулярно предпринимавшиеся начиная со времени Петра I.

К моменту вступления на престол Николая I объем законодательства в России возрос настолько, что нормальное производство дел в судах сделалось практически невозможным. По каждому из дел приходилось для обоснования судебного решения производить обширные выписки из множества различных актов. Данные выписки составляли зачастую по несколько сот страниц, в массе которых крайне затруднительно было разобраться и с точностью определить, как должно решить дело, какой вынести приговор. Чиновники быстро научились извлекать для себя преимущества из необозримости и хаотичности законодательства. И.В. Селиванов, работавший в конце 20-х годов XIX века в Сенате, вспоминал впоследствии, что при рассмотрении поступивших в Сенат из низших инстанций дел он нередко сталкивался с фактами, когда «уголовные палаты приводили в своих решениях такие законы, которые никогда издаваемы не были».

Осознав, что сохранение анархии в законодательстве империи не будет способствовать сохранению порядка в управлении, а следовательно, и его неограниченной власти, император Николай предпринял энергичные меры по приведению массы разрозненных указов, принятых его предшественниками на троне, в стройную систему. 31 января 1826 года им было учреждено Второе отделение в составе Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, на которое возлагалась задача «успешного совершения» систематизации российского законодательства. Начальником отделения 4 апреля 1826 года был назначен М. А. Балугьянский, у правление же отделением Николай поручил Сперанскому.

Михайло Михайлович сполна воспользовался своими полномочиями управляющего, став душою отделения. В состав своих сотрудников он постарался включить наиболее опытных, образованных людей: профессоров Царскосельского лицея Куницына, Клокова, Арсеньева, выпускников лицея Корфа, Замятина, Илличевского. С // С 240 самого начала деятельности отделения среди его сотрудников утвердился дух редкой доброжелательности. Любой, кто встречал в своей работе какие-либо затруднения, мог рассчитывать на немедленную и бескорыстную помощь своих сослуживцев. Всяческая полезная инициатива, даже если проявлялась она рядовым чиновником, выполнявшим черновую работу, только поощрялась. Подобная атмосфера установилась в отделении во многом благодаря его управляющему. «Как сейчас перед собой вижу, — вспоминал позднее Г. Н. Александров, — прямую, не очень высокую, правильную фигуру Сперанского, его почти совсем обнаженную от волос голову, какой-то вообще задумчивый вид. Как теперь слышу его приветливые слова, всегда кроткие, положительные, показывающие невольно внимание и уважение к тому, с кем он говорил; обхождение самое деликатное, мягкое, вежливое со всеми, не исключая переписчиков: всегда на вы, никогда на ты. Никогда одна-кож не случалось видеть его смеющимся. Казалось, веселость ему не была к лицу».

Первую свою задачу — собрать воедино акты российского законодательства — 2-е отделение выполнило менее чем за четыре года. 21 января 1830 года Сперанский обратился к императору Николаю I с запиской: «Освободясь от болезни, имею счастие вашему императорскому величеству донесьти, что труды 2-го отделения собственной канцелярии, в течение минувшего года оконченные, изготовлены к поднесению их на высочайшее усмотрение, когда повелеть будет угодно». На этой записке Николай I собственноручно начертал карандашом: «Буду просить ко мне приехать в четверг; о часе дам знать позже» и отослал ее обратно Сперанскому. Речь здесь шла о 45-томном «Полном собрании законов Российской империи». Еще через три года на основе последнего был изготовлен и 15-томный «Свод законов». Все трудившиеся над составлением свода чиновники были щедро награждены. «Звезды, чины, аренды и деньги посыпались как град на этих людей,— вспоминал А. В. Никитенко. — Чиновники в страшном волнении: «да как, да за что, да почему? и проч. и проч.» Сперанский получил орден Св. Андрея, а спустя некоторое время деньги в размере 10 000 ежегодной выплаты в течение 12 лет. Но лучшим выражением благодарности и благоволения Николая I стал поступок Его Величества на специальном заседании Государственного совета 19 января 1833 года, посвященном обнародованию составленного «Свода». В конце данного заседания Николай позвал к себе Сперанского и в присутствии всех членов совета снял с себя Андреевскую звезду и надел ее на него, демонстративно горячо при этом обняв. По воле Александра II эта сцена была изображена барельефом на пьедестале памятника Николаю I.

Явным признаком того, что доверие императора Николая к Сперанскому возросло, стало назначение его в 1835 году в когорту // С 241 воспитателей цесаревича Александра Николаевича. В течение двух лет Михаиле Михайлович наставлял последнего в политических и юридических науках. Он с предельной откровенностью говорил с будущим императором Александром II об истинном состоянии Российского государства, внушая ему тем самым мысль о необходимости решительных перемен в России. Этим своим наставлениям Сперанский дал название «бесед». Характеризуя ту манеру, в которой Михайло Михайлович их вел, М.Корф писал: «Это и были, в полном смысле, беседы, но беседы не схоластически преподающего профессора с студентом, следящим за его лекциями иногда только для выдержания экзамена, а государственного человека, глубоко и на практике изучившего жизнь России и ее потребности, с будущим ее монархом, жадно вслушивавшимся в науку царей и правителей. Сперанскому, при его даре слова и всегдашней отчетливости и ясности мыслей, нетрудно было овладеть вниманием любознательного царевича. Преподаватель вложил в это дело всю свою душу, все благороднейшие свои стремления. Здесь он уже не был стеснен ни спешностью требований по делам текущим, ни житейскими расчетами. Для его знаний, для его мыслей, для истинных, задушевных его движений был такой простор, какой никогда, может быть, не открывался ему на служебном поприще. Здесь он мог и должен был говорить откровенно, свободно, смело, мог быть настоящим Сперанским».

Эта откровенность сделалась каким-то образом известной царедворцам и вызвала с их стороны естественное порицание. На помощь Сперанскому пришел главный воспитатель цесаревича поэт Жуковский. Он полностью одобрил ту манеру, в которой герой наш воспитывал наследника верховной власти в России, увидев в ней глубоко патриотическое содержание. «Не верьте слухам, — писал поэт Сперанскому. — Ваше мнение о ходе воспитания вел. князя мне дорого... Воспитание вел. князя идет хорошим порядком... Русский государь должен быть предпочтительно русским. Но это не значит, что он должен все русское почитать хорошим, потому единственно, что оно русское. Такое чувство, само по себе похвальное (ибо происходило бы от любви к тому, что он любить более всего обязан), было бы предрассудок, вредный для самого отечества. Быть русским есть уважать народ русский, помнить, что его благо в особенности вверено государю Провидением, что русские составляют прямую силу русского монарха, что их кровию или любовию утвержден и хранится трон их царя, что без них и он ничто, что они одни могут ему помогать действовать с любовию к отечеству. Иностранец может быть полезен России, и даже более русского, если он просвещенный: но он будет действовать для одной чести, для одной корысти, редко из любви к России. Русский, при честолюбии, будет иметь и любовь к России. И русский с талантом и просвещением // С 242 всегда будет полезнее России, нежели иностранец с талантом и просвещением. Если русских просвещенных менее, нежели иностранцев, то не их вина: вина правительства. Оно само лишает их способов стать наряду с иностранцами, и потому не вправе обвинять их в том, что они уступают последним. Без уверенности народа, что государь его имеет к нему доверенность, уважение и предпочтение, не будет привязанности народа к государю. Замеченное предпочтение государя иностранцам оскорбляет народную гордость, а оскорбленная народная гордость не прощается: она производит ненависть, может произвести и мятежи. Кого тогда обвинять?

Государь Русский! Помни, что ты русский! Помни Куликовскую битву, помни Минина и Пожарского, помни 1812 год!»

Михайло Михайлович мог, казалось, быть доволен: налицо был почет, были награды, слава — все то, чего жаждало его уязвленное когда-то клеветой и изгнанием самолюбие. И верно, некое утешение было для него во всем этом. Но не более. Он, гордый отшельник по натуре своей, вступил когда-то в поисках почестей на путь, у сеянный колючками унижений, и вот теперь, пройдя весь этот путь и снискав почести, обнаружил вдруг, что душа его, если и не совсем безразлична к ним, то не слишком уж и рада. Жизнь вразрез с собственными убеждениями, в противоречии со своей совестью и честью может представляться не особо губительной для души, когда в эту жизнь только вступаешь. Кажется поначалу, ну что случится, если, давимый обстоятельствами, однажды иль дважды поступишься своей совестью и честью? Что станет от того, что покоришься на какое-то время обстоятельствам, стерпишь унижение? Пригнись, притаись, выжди— придет время, и вновь заживешь в согласии с самим собой, со своей совестью. Ан нет! Душа, однажды насильно сжатая в комок, уже не расправляется. И ты навсегда разучаешься радоваться, навсегда лишаешься способности наслаждаться.

С летами неизбежно обесценивается все, что поначалу представляется ценным — будь то богатство, слава иль власть. На что они человеку, близкому к окончательному разрушению? Что может он снискать в них радостного для себя, если не в силах ими воспользоваться? Наслаждение прожитой жизнью — одно по-настоящему доступное и действительное наслаждение для того, кто стоит у порога в царство вечного покоя. А оно настаивается на чистой совести.

Имел ли такую совесть Сперанский? В последние годы жизни тема совести явно занимала его мысли. «Совесть, — читаем мы в одной из его философских заметок той поры, — есть преклонность воли, влекущая нас к добру совершенному. Все, что способствует сей наклонности, приносит нам удовольствие, рождает в нас ощущение свободы и достоинства. Все, что ей противно, рождает, напротив, чувство неволи и унижения».

Примирение с высшим обществом, которого он столько искал и в конце концов нашел, дорого обошлось ему. Все во внешней, чиновной // С 243 его жизни как будто устоялось, все наладилось, но разладилось что-то в жизни внутренней — в жизни души и сердца. Мысль о том, что необходимо жить в согласии с самим собой, мысль, что надо добиваться гармонии прежде всего внутри себя, все чаще начинает посещать Сперанского в пору новой его чиновной славы и успеха. Как никогда ранее, он в эту пору религиозен. Многие его философские заметки напоминают скорее молитву и заклинание, нежели плод вольных размышлений: «Кто получил много способностей и сил, тот должен много благодарить Бога, вся жизнь того должна превратиться в один благодарный гимн, а чувства изливаться одной прекрасной песнью неумолкаемого благодарения. Постоянное благодарение прекрасно возвышает душу. Оно вносит в нее мир, стройность и тишину, а сердце не чувствительно растворяет всепрощающей, всеобъемлющей любовью даже к самим врагам. Кто получил много способностей и сил, тому нужно много стараться к приведению всего, что ни есть в нем, в стройность... Но Боже! Как трудно бороться с собой, с непокорными, неудержимыми нашими стремлениями, как слаба не приобретшая крепости наша воля!»

Жизнь Сперанского подходила к концу — наступало время подведения итогов.

С 244

Дата добавления: 2015-07-17