Т 56 Томсинов В.А.

Государственные деятели России

В. А. Томсинов

СВЕТИЛО

РУССКОЙ

БЮРОКРАТИИ

(М. М. Сперанский)

Издание 2-е, дополненное

Москва

ТЕИС

ББК 63.3(2) 47

Т56

Т 56 Томсинов В.А.

Светило русской бюрократии (М. М. Сперанский). — Серия «Государственные деятели России».—Издание 2-е, дополненное. М.: ТЕИС, 1997.—255 с.

ISBN 5-7218-0097-6

Книга представляет собой документальное повествование о судьбе русского государственного деятеля М. М. Сперанского (1772 — 1839), чья фигура стояла в центре политической жизни России первой трети XIX века. Его биография тесно переплелась с судьбами многих известных личностей: императоров, сановников, писателей, декабристов.

Автор — доктор юридических наук, профессор юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова — предназначает свою книгу широкому кругу читателей, интересующихся перипетиями политической истории России.

Настоящая книга — вторая в серии «Государственные деятели России». Ранее в этой серии была создана книга В.А.Томсинова «Временщик», посвященная графу А. А. Аракчееву.

© Томсинов В.А., 1997

© ТЕИС, 1997

Введение

...И еще помни, что каждый жив только в настоящем и мгновенном. Остальное либо прожито, либо неявственно. Вот значит, та малость, которой мы живы; малость и закоулок тот, в котором живем. Малость и длиннейшая из всех слав, что и сама-то живет сменой человечков, которые вот-вот умрут, да и себя же самих не знают — где там давным-давно умершего.

Марк Аврелий. Размышления

... Я ни с кем никогда не бранился, даже и тогда, как меня все бранили. Бог с ними! Ни от похвал их, ни от брани мы не будем ни лучше, ни хуже. Человек есть то, что он есть пред Богом; ни более, ни менее.

М. М. Сперанский

Не из одних только человеческих персон состоит человеческое общество. Кроме них, живет здесь странное существо: незримое, но шумливое; невыносимое, но уважаемое; лживое, но вполне заменяющее истину: потому что существо это — людское мнение. Сколько проклятий на него наслано, сколько жалоб наговорено — все ему нипочем! Подобно могущественному деспоту оно царит над всеми и судит всех без разбору по каким-то лишь себе ведомым законам, метя каждого судимого своим безжалостным клеймом.

Клеймо это бывает иной раз таким, что заслоняет собою того, кто им отмечен. Живой многоликий человек превращается в сухой одномерный контур — ходячий символ чего-либо. В данном превращении, наверное, есть свой исторический смысл. Реальная человеческая личность, всегда многообразная, противоречивая, не может служить знаменем политического течения или партии, неспособна возжигать в людях примитивное чувство поклонения к себе. С другой стороны, она не может вызывать к себе и сугубо // С 3 отрицательного отношения — того нигилизма, что дает энергию политической борьбе. На все это надобны символы, призраки, утопии.

Но история, состоящая сплошь из одних символов или призраков, в сущности своей есть не история, а готовая к употреблению идеология разрушения. Подлинное призвание истории в том, чтобы созидать — делать человека добрее, будить в нем душевную привязанность к своему народу, к своей стране, спасать его от духовного обнищания. «История у нас дала бы духовные идеи, — писал Федор Достоевский. — История бы спасла от растления и направила бы ум юноши хотя бы в мир исторический из отвлеченного бреда и бурды, составляющих духовный мир нашего общества». История созидающая, история спасающая — такая история предполагает в качестве своих действующих лиц не куклы, не символы или призраки, но реальных людей со всеми их разнообразными страстями и помыслами, достоинствами и пороками, надеждами и разочарованиями. Такая история должна не просто изучаться, она должна переживаться. Ничто не возвышает нас более, чем сострадание. Ничто не привязывает нас к своему народу так, как сопереживание. Прочувствовать все, что выпало народу в прошлом — все народные радости и беды, — как лично свои, увидеть в давно отжившем и превращенном в холодный символ историческом деятеле-соотечественнике живого человека, пережить его судьбу как свою собственную, его терзания, его мучения как свои личные, совместно с ним возвыситься, совместно с ним упасть, покаяться и умереть вместе с ним — в этом, именно в этом высший смысл углубления в историю.

Человек, которому посвящена настоящая книга, прожил на редкость сложную, богатую событиями и душевными волнениями жизнь. Судьба назначила ему быть в самом пекле политической жизни России первой трети XIX века, являться активным участником главнейших политических процессов в тогдашнем русском обществе. Биография его неразрывно сплелась с биографиями почти всех крупнейших деятелей той бурной эпохи: императоров, сановников, литераторов, декабристов. Будучи необычной фигурой на русской политической сцене, он вызывал к себе огромный интерес. Обреченный при жизни нести на себе горько-сладкое бремя повышенного людского внимания к своей персоне — притча во языцех в салонах русской знати, — он по смерти сделался персонажем великого множества мемуаров и записок. Не только непосредственно сталкивавшиеся с ним на жизненном пути, но и те из его современников, которым не довелось знать его лично, как бы долгом своим почитали при воспоминании о прошлом высказать хоть несколько суждений, хоть несколько слов и о нем. К мемуарам и запискам современников добавились многочисленные статьи и // С 4 книги, посвященные его жизни и государственной деятельности. Среди авторов их оказались такие известные деятели дореволюционной России, как М. Погодин и Н. Чернышевский, М. Корф и А.Никитенко, А. Романович-Словатинский и С.Середонин, П. Щеголев и Е. Якушкин и многие другие.

То, что какое-либо лицо после своего ухода из жизни возбуждает к себе большой интерес, случается как известно, довольно часто. Но столь же частым бывает и другое — когда интерес к человеку, подогретый его смертью, со временем охлаждается, а то и вовсе замерзает. Со Сперанским все было не так. Время не только не охладило интереса к нему, но даже разогрело этот интерес. По законам, которым подчиняется общественное сознание, такое происходит обыкновенно с тем историческим деятелем, в котором видят не просто человека, но явление. Разгадка чрезвычайной посмертной популярности Сперанского в русском обществе заключалась именно в этом. Он был не простой исторической личностью, но явлением.

Девятнадцатое столетие — эпоха исключительно плодородная для русской духовной культуры — приучила нас к мысли, что люди, одаренные от природы высоким умом и талантом, в России могут жить лишь в мире Литературы и Искусства, в крайнем случае в столь же свободном мире Ничегонеделания, но уж никак не в той среде бездушия, угодничества и фальши, что являет собою бюрократия — среде, в которой типичный обитатель имеет, по выражению Герцена, «пять благоприобретенных добродетелей: он перед начальством — щенок; перед подчиненным — волк; с женщинами — евнух; перед искусством — раб и только перед рабом — господин».

И в самом деле, как можно сохранять в такой среде возвышенность ума и сердца? Как можно действовать сообразно своим природным наклонностям, своему таланту в мире строгого ранжира, стереотипа и штампа? «Русский чиновник — ужасная личность», — сетовал А.В.Никитенко, и он знал, что говорил: сам состоял долгие лета на государственной службе и был внимательнейшим наблюдателем окружающего. Он понимал, как губительна для души и таланта чиновная служба и карьера. Но все же — не уйти от факта — в сфере государственной деятельности так же, как в литературе, искусстве, науке, российский девятнадцатый век блеснул целой плеядой людей выдающихся, сумевших не затеряться в среде обитания «ужасных личностей, а проявить себя, свой ум и талант. П. А. Валуев, А. М. Горчаков, П. Д. Киселев, М. Т. Лорис-Меликов, братья Н. А. и Д. А. Милютины,

Н. С. Мордвинов, П. В. Чичагов — эти и другие подобные им лица, крупные русские сановники, теперь полузабыты и много уступают в известности жившим в их пору литераторам, художникам, композиторам, но в свое время они были знамениты, они играли // С 5 значительные роли в общественной жизни страны и многое свершили в истории российской, чтобы россияне помнили о них, знали их судьбы, изучали их мысли.

М. М. Сперанского считали в плеяде этих людей звездой первой величины. «Нет и не было у нас, в настоящем столетии, ни одного государственного человека, который бы заслонял собою Сперанского как преобразователя нашей администрации и который бы отодвигал его своею административною деятельностью на второй план», — писала в январе 1862 года газета «Северная пчела».

«Со времен Ордина-Нащокина у русского престола не становился другой такой сильный ум: после Сперанского, не знаю, появится ли третий», — выражал свое мнение В.О.Ключевский. Сомнения историка оказались более чем оправданы — третий так и не появился, не успел появиться. И Сперанский навсегда остался в русском общественном сознании тем, кем признан был еще при жизни — самым выдающимся государственным умом в истории России. Когда он умер, Модест Корф занес в свой дневник: «Светило русской администрации угасло!» Много разных наименований примеряли к Сперанскому — и «чиновник огромного размера», и «доктринер», и «бюрократ» — но это, примеренное к нему тем, кто всю свою чиновную молодость провел под сенью его сановной старости и впоследствии стал главным его биографом, было наиболее, пожалуй, удачным.

Согласимся, что возвышенное слово «светило» привычнее звучит применительно к науке или поэзии. Сочетание же его со словом «администрация» или «бюрократия» кажется странным и неприличным. Но отчего так? Если бюрократия — это особый мир со своими правилами, традициями, нравами, то почему она не может иметь своего героя, почему в ней не может быть лучшего? И не надо ли знать именно лучшего в том или ином мире, чтобы понять по-настоящему этот мир? Мы знаем, как правило, лишь среднего, обыкновенного бюрократа, а лучший из бюрократов — необыкновенный бюрократ — каков он? Какова его жизнь, его душа, его вера? Незавидная, должно быть, эта участь — быть лучшим в худшем из миров?

Сперанский в мире российской бюрократии был, по общему признанию, лучшим — он считался эталоном российского бюрократа.

Из книги С. М. Середонина «Граф

М. М. Сперанский. Очерк государственной

деятельности». Спб., 1909 г.:

«Действительно, Сперанский был совершенно исключительным явлением в нашей высшей администрации первой половины // С 6 XIX века. Без особого преувеличения он может быть назван организатором бюрократии в России... Сперанский был своего рода Пушкиным для бюрократии; как великий поэт, точно чародей, владел думами и чувствами поколений, так точно над развивавшимся бюрократизмом долго парил образ Сперанского».

Есть большая закономерность в том, что именно Сперанскому выпала судьба стать эталоном бюрократа в России. Его вступление на поприще чиновной службы, пришедшееся на конец XVIII века, совпало с переломным моментом в истории российского государства. Упроченная Петром I крепостническая система хозяйства и управления в условиях второй половины XVIII века стала давать серьезные трещины. Самодержавная власть столкнулась с реальной угрозой потери своего контроля над общественными процессами. И первым тревожным предупреждением здесь явилась для нее крестьянская война под предводительством Пугачева. Подавив ее, Екатерина II энергично взялась за перестройку администрации с тем, чтобы исключить в будущем возможность повторения подобных эксцессов. Изданные 7 ноября 1775 года «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи» открыли серию законодательных актов, устанавливавших новые управленческие структуры на местах. Осуществленная посредством этих актов реформа местной администрации сказалась определенным образом и на функционировании центральных органов, но не более того. Преобразование центрального управления императрица Екатерина великодушно уступила своим наследникам. События последнего десятилетия ее царствования обострили эту проблему до максимума. По мере того, как подтачивалось здоровье императрицы, все более подтачивалось и управление империей. Возрастал хаос и злоупотребления. За полгода до смерти Екатерины II внук ее Александр следующим образом охарактеризовал состояние российской администрации: «В наших делах господствует неимоверный беспорядок: грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стремится лишь к расширению своих пределов».

Ощущением шаткости положения самодержавной власти в обществе, сознанием необходимости что-либо решительное предпринять для ее упрочения была переполнена в рассматриваемое время и предельно истосковавшаяся по царскому величию душа великого князя Павла. И то, что такое ощущение, такое сознание дошло до особ самого императорского дома, быть может более всего говорило о серьезности ситуации, сложившейся в управлении империей. Безусловно, многое здесь навевалось событиями революции во Франции, унесшими в потоках пролитой людской крови в печальное небытие как французскую монархию, так и самого монарха с монархиней. Страх повторения подобных событий в России гнал самодержавие на самый легкий и быстрый путь упрочения // С 7 своего господства в обществе — путь насаждения-развития бюрократии, распространения и поощрения бюрократизма.

С конца XVIII столетия в российском управлении решительно усиливается тенденция к централизации власти, резко возрастает количество административных органов. Центральные управленческие учреждения разбухают до небывалых прежде размеров, превращаясь в громадные со множеством составных частей самодовлеющие паразитирующие организмы. В течение всей второй половины XVIII века численность чиновничества в России почти не менялась. На основании результатов переписи служащих центральных и местных государственных учреждений, проведенной по приказу императрицы Елизаветы в 1754 — 1756 годах, можно сделать вывод о том, что в России было в это время примерно 11,5 — 12,5 тысяч чиновников. В 1763 году, после издания новых штатов госучреждений, их стало уже 16 504 человека. Эта цифра оставалась неизменной до конца XVIII века. По подсчетам историка П. А. Зайончковского, в 1796 году в России насчитывалось приблизительно 15 — 16 тысяч чиновников. В последовавшие затем 50 лет численность российского чиновничества изменилась прямо-таки революционным образом: на 1847 год в России жило уже 61 548 чиновников. Иначе говоря, за указанный период число их возросло в четыре с лишним раза. В.О.Ключевский имел все основания назвать время с 1796 по 1855 год «эпохой господства или усиленного развития бюрократии в нашей истории».

В эту эпоху, когда российское государство вовсю отращивало себе «бессмысленно толстый живот» — бюрократию, и протекала чиновная жизнь М. М. Сперанского. Службе в государственном аппарате он был обязан многим в своей биографии, если не сказать всем — высоким общественным положением, удивительною судьбою и собственной славой. Сын простого деревенского священника, он получил на чиновной службе потомственное дворянство — его давали в те времена, согласно п. 11-му петровской «Табели о рангах», по достижении восьмого класса, которому в статской (гражданской) службе соответствовали чины коллежского асессора и надворного советника. Обреченный своим незнатным происхождением на довольно скромное материальное существование, он сделался благодаря чиновной карьере весьма состоятельным человеком: вошел в круг самых высокооплачиваемых русских сановников, приобрел дом, имения.

Самодержавие видело в таких людях, всецело обязанных высоким общественным и материальным положением государственной службе, свою надежную опору. И они, эти люди, как правило, хорошо исполняли свое предназначение — в критических для самодержавной власти ситуациях буквально из кожи вон лезли, чтобы // С 8 оправдать дарованные им за службу привилегии. Что поделать? По закону человеческой природы людям всегда легче расставаться с привилегиями, каковые им легко достались, к примеру, в силу одного происхождения, нежели с теми, которые получены были с великим трудом, в зрелом уже возрасте и в результате карьеры. Еще бы: как отказаться от должности и порожденных ею привилегий, если столько до них карабкался, столько убивал светлого, доброго в себе, а может, и не только в себе — может, и не одного себя убивал?..

Сперанский среди современных ему деятелей явно выделялся умом и образованностью. «Человек с превосходными дарованиями, выродок, можно сказать, в своей сфере», — писал о нем его сослуживец С. П. Соковнин. Преподаватель русского права в Казанском университете профессор И. Е. Нейман, служивший в молодые свои годы при Сперанском, говорил на склоне лет: «Вы поверите, я в жизни моей с многими встречался и сталкивался, но я не видывал человека умней Сперанского». Необыкновенные умственные способности и образованность Сперанского были настолько неоспоримы, что их безоговорочно признавали не только те, кто испытывал к нему симпатию, но даже недруги его. С другой стороны, столь же очевидным было и то, что российская административная система не терпела ума и таланта. Она надежно была запрограммирована на бездарность и бездумие, слепое повиновение начальству.

«Отчего, между прочим, у нас мало способных государственных людей?» — вопрошал в своем дневнике А. В. Никитенко и тут же давал объяснение: «Оттого, что от каждого из них требовалось одно — не искусство в исполнении дел, а повиновение и так называемые энергические меры, чтобы все прочие повиновались. Такая немудреная система могла ли воспитать и образовать государственных людей? Всякий, принимая на себя важную должность, думал об одном: как бы удовлетворить лично господствовавшему требованию, и умственный горизонт его невольно суживался в самую тесную рамку. Тут нечего было рассуждать и соображать, а только плыть по течению». Как же мог, как сумел человек, одаренный необыкновенными умственными способностями, стать героем такой системы?

Эта, безусловно, парадоксальная ситуация была вполне закономерной. Запрограммированная на бездарность, ограниченность ума и слепую исполнительность бюрократическая система может нормально для себя функционировать и развиваться лишь при одном непременном условии, а именно: тогда, когда на решающих ее участках в решающие моменты стоят талантливые, способные самостоятельно мыслить деятели. Там, где люди — винтики, обязательно должен быть человек — рычаг. Последовательно эволюционирующая бюрократическая система, дабы не задохнуться // С 9 в хаосе составляющих ее учреждений и внутренних связей, на определенных этапах неизбежно должна претерпевать перестройки — крупные реорганизации. Рост бюрократии невозможен без упорядочения отношений между ее составными элементами, без деления всей административной структуры на отрасли управления, без достаточно четкого разграничения функций различных органов. Для осуществления же всего подобного требуются соответствующим образом подготовленные деятели. Умный, энциклопедически образованный Сперанский был жизненно необходим российской бюрократии, причем именно своим умом и образованностью. Он был нужен ей как конструктор, как проектировщик и организатор. Потому-то и приняла она его в свои объятия и возвысила.

В память своего народа он вошел в звании наипочетнейшем и редкостном, каковое каждый, пожалуй, государственный деятель почел бы принять и носить как высокую честь. Таково есть звание «реформатора». Н.Г.Чернышевский свою статью, посвященную Сперанскому, прямо так и назвал — «Русский реформатор». Сейчас уже вряд ли возможно с точностью установить, от кого впервые и когда получил он это звание. Вполне вероятно, что от недругов, в пору наивысшего своего взлета. Сын деревенского священника стал госсекретарем, ближайшим советником императора, да к тому же осмелился писать проекты государственных преобразований — было чему завидовать и чем возмущаться. В адрес Сперанского посыпались оскорбления и насмешки. «Попович», «Семинарист», «Иллюминат» — как только ни называли его тогда. И среди разных «обидных» прозвищ воспарило и это — «Реформатор», в уничижительном, естественно, смысле. Нашелся, мол, реформатор, и где же? — В России! «Человек готовился лазить на колокольню и звонить в колокола, а ему поручили Россию переделать! Хорош реформатор!»

Как бы то ни было, со временем данное прозвание утвердилось в своем настоящем, высоком значении. И по праву! Составленные Сперанским планы и проекты общественно-политических преобразований в России, поражающие своей обширностью, являют сами по себе достаточное основание к тому, чтобы мог он с честию носить это звание.

По ряду обстоятельств содержание данных проектов мало было известно современникам Сперанского, но тем не менее именно как о реформаторе в первую очередь они судили о нем. И судили немилосердно, нелицеприятно. П. А. Вяземский, находя у Сперанского «ум светлый, гибкий, восприимчивый», выносил ему такой вот весьма жестокий приговор: «Он был то, что позднее стали называть идеологом и доктринером, то есть человеком, который крепко держится нескольких предвзятых понятий и // С 10 правил и хочет без разбору подчинять им действительность, а не их согласовывать с нею и с условиями и требованиями ее». Н. И. Тургенев, считая Сперанского «одним из самых передовых людей своего времени не только для России, но и для континентальной Европы», вместе с тем писал о нем как о реформаторе: «Он видел беспорядок, хаос повсюду; он признавал нелепость основных учреждений и порядка вещей, устроенного по этим учреждениям; и всему этому злу он хотел помочь более систематической, более связной организацией различных государственных ведомств, законодательного, административного и судебного. Он переделывал сенат, разделял министерства, назначал каждому сферу, которой они должны ограничиваться; он установлял порядок, которым дела должны были переходить из одной канцелярии в другую, от одной власти к другой; он предписывал форму, какую должны иметь деловые бумаги; одним словом, он как будто веровал во всемогущество уставов, правил, писанных на бумаге, во всемогущество формы».

Не все в приведенных словах справедливо. В истинных своих замыслах Сперанский был глубже и многое желал делать не так, как делал и как представляли себе это его современники. Но главное они все же схватили верно - в своей реформаторской деятельности Сперанский не сумел выйти за рамки той роли, что отведена была ему бюрократической системой. И в реформаторстве он оказался, в сущности, не кем иным, как бюрократом, хотя и не совсем обычным.

О том, как и почему произошло с ним это, и пойдет речь в настоящей книге. История судьбы Сперанского — это повесть о том, как из юноши, одаренного от природы необыкновенными способностями, вышел всего лишь чиновник, правда все ж таки большой, даже великий чиновник. Это повесть о том, как из человека, который мог стать светилом науки или философии, в конце концов получилось светило, но не свободного мира науки или философии, а тесного и затхлого мирка бюрократии. История судьбы Сперанского — это, наконец, повесть о том, что делает с человеком борьба за власть, — что выделывает она из него.

Много сказано о том, сколь желанно стать носителем государственной власти человеку бездушному, не обладающему качествами натуры, способными вызывать собою людское уважение. И как-то стыдливо приумолчено о том, как завлекательна бывает эта власть для человека, развитого душою и одаренного талантом, как временами жаждет он должностей и домогается их, как предается власти и с нею сживается и с какими муками... расстается.

Весьма понятно, что лицо бездушное и бесталанное находит во власти единственное средство в какой-то степени возместить // С 11 свою бездарность, удовлетворить потребность в самоутверждении и общественном признании, от которой не избавляет почему-то природа даже тех, кого совершенно избавила от достоинства ума и сердца. Но чем питается стремление к власти у личности незаурядной, не могущей не чувствовать свою незаурядность и уже в одном данном чувстве находить необходимое самоутверждение? На что нужна ей власть?

История сыграла много вариаций на тему «человек с душой, талантом и — политика с властью» — почти всюду мелодия судьбы прозвучала драматично. Прозвучала где коротко, где протяжно, где чисто, а где сумбурно и оставила свое эхо — в фактах странных и загадочных событий, словах душевных откровений и признаний, фразах разговоров и писем, страницах воспоминаний и дневников, текстах философских трактатов. Все это зачастую просто вызывающе не соответствует официальным речам, бумагам, мифами и все же именно здесь — в большинстве своем сокровенно личном — именно в нем, наполненном душевною сумятицей, а не в аранжированной, блистающей, но пустой официальщине, находят прибежище подлинные, по-настоящему чистые отзвуки былого времени, отжившей эпохи. И так сливаются они с эхом личной драмы, что и не отличишь одно от другого.

Эпохальное в личном, личное в эпохальном — такова формула истории. Думается, в наибольшей степени она применима к судьбам тех, кто, будучи одаренным от природы умом и душевным богатством, бросился в крутой водоворот политики. Многие из них канули в пучину безвестности, но некоторые выплыли и навсегда остались с человечеством, неся жизнью своей немой урок, немой укор. Сперанский — один из выплывших.

С 12

Дата добавления: 2015-07-17