Тридцать первый сребреник

Последовав за головой, Даф совершила ту же ошибку, что и Мефодий. Она стала играть по чужим правилам, которые изначально, по определению, не сулили ей ничего хорошего, доброго, вечного. Однако Даф, прожившая на свете все же чуть дольше, чем Мефодий, усвоила некоторые азы безопасности, которые активно вдалбливались ей в эдемской школе.

Как известно, одно из двадцати основных правил светлых стражей гласит: «Проводник мрака не приведет к свету. От измены не жди союза. От лукавства не жди помощи».

Прыгучая же голова, излучавшая слабое, но все же заметное как для Даф, так и для Депресняка некросвечение, никак не могла быть созданием света. Следовательно, она являлась тем самым проводником, которому нельзя было верить. Это Даф отлично понимала. Именно поэтому, еще по дороге, воюя с Депресняком, который категорически не желал, чтобы его зажимали под мышкой, она достала флейту и держала ее наготове.

Прохожие глазели на Даф с большим интересом. Действительно, во всех отношениях Дафна представляла собой колоритное зрелище. Мчащаяся невесть куда красивая девчонка с двумя светлыми хвостами, похожими на потоки света, с флейтой в руке и с уродливым котом в строгом ошейнике, явно страдающим обостренной формой бешенства. А тут еще народец в десятке метров впереди Даф падал и разлетался во все стороны, сметаемый с дороги невидимой головой.

Вскоре, несмотря на свои попытки не потерять голову из виду, Даф начала отставать, причем абсолютно безнадежно. Происходило это потому, что голова, за которой она старалась успеть, неслась почти в два раза быстрее, чем та, что вела Мефодия. Путь, который ей предстояло проделать, был гораздо длиннее, вот и приходилось спешить.

Решившись, Даф быстро взглянула наверх, проверяя, не видно ли где поблизости золотистых бликов, а затем короткой трелью наложила на себя заклинание непродолжительной невидимости. Несколько лопухоидов, смотревших на нее в этот момент, принялись изумленно озираться, не понимая, куда делась девчонка. Но Дафне было не до них. Она взялась за талисман и решительно материализовала крылья. Один взмах, другой... Ее взлет был похож на тяжелый взлет орла. В конце концов, она давно не практиковалась. Однако в миг, когда упругий ветер подхватил ее, все умения вернулись, и Даф ощутила привычный восторг полета, захлестывающее радостное чувство, в котором все гадости и сомнения растворяются, как пессимист в серной кислоте.

Поднявшись на три-четыре метра — выше просто не имело смысла, — Даф вновь увидела мягкую голову. Та давно выскочила на проезжую часть и стремительно мчалась по проспекту. Догнать ее пешком не представлялось никакой возможности, однако теперь преимущество было на стороне Даф.

Депресняк, кожистые крылья которого все еще были под комбинезоном, оскорбленно свешивался с ее руки дохлой лисой. Весь его вид говорил: «Тебе, значит, можно летать, а мне нельзя? Да? Ну-ну! Видали мы таких хозяек в Тартаре в испанских сапожках!»

Однако в планы Даф не входило расстегивать «молнию» на комбинезоне. Гнаться за головой и одновременно отслеживать перегревшегося котика — это далеко не то занятие, которому следует посвятить жизнь.

К тому же Дафну уже пару минут терзала и грызла неприятная мысль, пересилившая даже опасение, что ее засекут златокрылые: «Интересно, с какой радости я помогаю Буслаеву? Мчусь, как бешеный таракан, по первому его зову? Ах да, пардон! Я же его страж-хранитель... Ну тогда ничего личного. Просто работа такая», — успокаивала она себя, ощущая брешь в своей логике. В конце концов, о том, что она страж-хранитель, она вспомнила только сейчас, уже помчавшись за головой.

«Плевать! Может, я по жизни добрая! Я помогаю собачкам, котикам. Нищим подаю копеечки. Мух выпускаю в форточку. Вот и Буслаеву решила помочь. В конце концов, чем он хуже какого-нибудь колорадского жука?» — убеждала она себя, все больше уверяясь, что так оно все и есть.

Примерно через двадцать минут полета, когда Даф, поприветствовав лбом знак «Стоянка запрещена», перестала получать удовольствие, лавируя между рекламными перетяжками и троллейбусными проводами, голова наконец замедлила прыжки. Теперь она катилась значительно медленнее. Снизившись, Даф обнаружила, что черты лица головы совсем сгладились и сточились. Исчезли уши, нос. Глаза намечались еле-еле. Все было стерто. Уничтожено. Все съела бешеная гонка по московским проспектам. С явным усилием перемахнув через высокий забор, голова с неприятным звуком лопнула и растеклась жирной слизью.

Даф это, признаться, не слишком удивило. От жижи и праха, кое-как слепленного некромагическими заклинаниями, только этого и следовало ожидать. Даф лишь взглянула на свои крылья, проверяя, не забрызгало ли их. Нет, с крыльями было все в порядке. Одновременно она не без удовлетворения отметила, что темных перьев не стало с прошлого раза больше. У одного давно темного пера слегка посветлел кончик. Нет, белым он не стал, но все же в прошлый раз он определенно был темнее.

«В общем, пока живем», — подумала Даф.

Опустившись в стороне от лопнувшей головы, она вновь взялась за талисман и убрала крылья. Заклинание невидимости к тому времени совсем иссякло. Повторять же его еще раз не имело смысла. Данная магия могла помочь только от лопухоида. История же с головой определенно говорила, что здесь замешаны силы иного рода.

Даф огляделась. Прямо перед ней был двухэтажный дом. Депресняк, которого она опустила на землю, напрягся и издал горловой, предупреждающий звук. Затем, миновав дверь, он обогнул дом слева и запрыгнул в первое же разбитое окно. Даф последовала за ним. Интуиция подсказывала ей, что она была не первой, кто сегодня использовал этот способ попасть в здание.

Убедившись, что мундштук надежно прилажен, не скользит и не собирается подвести ее в ответственный момент, Дафна подняла флейту на уровень губ и попыталась расслабиться. Когда творишь магию, основа которой — дыхание, входящее в контакт с волшебной флейтой, напряжение может все погубить. Один фальшивый звук, единственный нервный выдох, и все. Маголодия станет бесполезной.

Она вышла в коридор и, прижимаясь к стене, осторожно двинулась вперед, заглядывая во все комнаты, где мог оказаться Мефодий. Депресняк крался, немного опережая Даф. Неожиданно спина кота выгнулась, крылья взбугрились под комбинезоном, и он мячом отпрыгнул назад. В глазах кота зажегся тревожный огонь. Мысленно прокручивая варианты атакующих маголодий, Даф осторожно выглянула из-за угла.

Между лестницей и дверью она увидела Мефодия, придавленного массивной головой змея. Это был тот самый змей, который преследовал ее в облике лимузина и с которым она сражалась в тупиковом дворе с аркой. Меч Древнира, упиравшийся рукоятью в пол, входил змею в кадык на всю длину. Приглядевшись, Даф убедилась, что его кончик выходит у змея из затылка. Темный артефакт закончил свое темное дело. Змею из Тартара никогда больше не суждено было вернуться в родные края и тысячелетие за тысячелетием пожирать плоть обреченных на вечные муки. Тело порождения мрака продолжало конвульсивно подрагивать. По его спине то и дело пробегала серебристая волна. Маголодии тут уже были не нужны. Команда некромагов-оживителей тоже.

Даф бросилась к Мефодию. Если тот не был до сих пор раздавлен, то потому лишь, что рукоять меча, на которой лежала вся тяжесть головы змея, упираясь в пол, создавала Мефодию некий минимальный запас безопасности. Сломать ему грудную клетку мертвый змей не мог, но и не давал воздуху проникать в легкие.

Даф сообразила, что, если немедленно не найдет способ освободить Мефодия, минут через десять за Буслаевым, покашливая и виновато пожимая плечами, придет Мамзелькина. Дыхание его становилось трудноуловимым. К влажному лбу прилипла прядь русых волос. Коснувшись пальцами его шейной артерии, Даф ощутила слабые удары пульса.

Отложив флейту, она взяла Мефодия за кисть и сильно потянула, уперевшись ногой в мертвого змея. Буслаев застонал. Тело его почти совсем не сдвинулось. Даф беспомощно отпустила руку.

«Все-таки заклинания элементарных магов практичнее магии высших сфер. Уж они-то всегда срабатывают, были бы кольцо и искра! А у нас, сколько лет существует Эдем, никто так и не удосужился сочинить маголодию для подъема тяжестей», — подумала она с укоризной.

Причина такой магической несправедливости была очевидна. Создателей светлой магии Эдема интересовали не практические маголодии, а маголодии, воздействующие на оттенки чувств — малейшие, почти незаметные мерцания эйдосов и то едва уловимое поблескивание в зрачках, которое возникает при первом рождении слез, высыхающих прежде, чем они были кем-либо замечены. Тонкие пульсации едва проклюнувшегося из почки новорожденного листа или первая, почти судорожная, неловкая улыбка закомплексованного человека, много лет сидящего в танке своих страхов.

Именно на них — на эти трудноуловимые, но чудовищно важные нюансы — и воздействовало большинство маголодий. Вещами же практическими создатели светлой магии пренебрегали, считая их второстепенными и скорее запутывающими и без того сложную паутину бытия. Циничные реалии диктован ли, что разбить кокосовый орех в случае возникновения такой необходимости удобнее все же камнем, чем сложной в исполнении маголодией, использующей мерцание звезды CorHydrae, отраженное в воде колодца, в котором в прошлом году утонула бабочка вида Stigmellamalella.

Беспомощно оглядевшись, Даф нашарила взглядом железный прут. Подняв его — на ладонях моментально осталась ржавчина, — она ухитрилась протиснуть прут в узкий зазор между рукоятью меча и головой змея и упереть конец прута в пол. Прежде чем использовать рычаг, она обежала змея, проверяя, не случится ли так, что его голова, сместившись, придавит Мефодия, если силы вдруг оставят ее. Затем вернулась и вновь взялась за прут.

— Буслаев, имей в виду, что я тебя терпеть не могу. Ты чертов эгоист! Самовлюбленный олух! У твоего дедушки была фамилия Хаврон! Ты мне надоел еще до того, как доктор сказал твоей маме, что у нее родится сын! И вообще у меня работа такая: помогать чайникам и сострадать веникам! — сказала она и навалилась на прут всем своим весом.

Даф напирала изо всех сил. Руки ей заливала зеленая слизь из раны змея. Ну же? Эта голова собирается приподняться хоть чуть-чуть? Депресняк жался к ногам Даф и только мешал. То ли кота потянуло на ласку, во что сложновато было поверить, то ли он чего-то боялся.

После третьей или четвертой попытки змеиная голова подалась, но, замерев в критической точке, казалось, ожидала, пока Даф изменят силы, чтобы рухнуть на Мефодия, завершив начатое. Почти отчаявшись, чувствуя, как ржавый прут вот-вот выскользнет у нее из пальцев, Даф рванулась вперед, толкая край прута вверх и в сторону.

Ноги скользнули по плитке. Она упала на колени. Но прежде, чем прут вырвался у нее из пальцев, тяжелое туловище мертвого змея завалилось набок, сделав по инерции еще треть оборота. Теперь рукоять меча Древнира смотрела почти в потолок.

Некоторое время Дафна тупо разглядывала рукоять, не веря, что у нее получилось. Затем опустилась на корточки рядом с Мефодием. Посмотрела на него и со внезапной ясностью поняла, что нужно спешить. Сияние эйдоса Буслаева стало невыносимо острым. Это могло означать лишь одно: эйдос Мефодия благополучно паковал чемоданчики и явно собирался расстаться с телом, в котором вот-вот исчезнет послед нее дыхание. Мефодий уходил. Скоро его тело должно было стать только телом и ничем более.

Даф не запаниковала. Напротив, мысли ее внезапно прояснились. Она ясно ощутила, что время есть. Пусть минута или две, но все же никто их не отнимет. Теперь главное — спокойствие. Никаких резких движений, никакой суеты. Не отрывая взгляда от эйдоса, она с нарочитой медлительностью вытерла об одежду ладони, покрытые неприятно пахнущей слизью, и взяла флейту. Размяла затекшие пальцы, содранные железным прутом и потерявшие чувствительность. Ощутила ее в руках. Поднесла мундштук к губам. Коснулась его языком. Взяла кончиками губ. Выдохнула осторожно, неуверенно, словно испытывая свои силы и силы флейты. Затем выдохнула еще раз, уже с большей верой в себя, и, наконец, заиграла, поняв, что достигла необходимого спокойствия и внутренней сосредоточенности. Щемящие звуки заполнили пространство внутри мертвых, обреченных стен, и даже стены, казалось, обрели надежду.

Даф играла, не глядя на Мефодия, но зная, кому адресован каждый звук, и чувствуя, что каждое магически преображенное в звук, дыхание достигает цели и согревает того, кого должно согреть. Это была маголодия любви и верности — единственная, которая могла помочь в данную минуту. Самая продолжительная и щемящая из всех маголодий Эдема — с длинными томительными замираниями и внезапными, то грустными, то пронзительными звуками. Казалось, что маголодии не существует целиком — вся она дробилась на короткие, с неравными интервалами периоды, похожие на гулкие, вначале слабые, а после набирающие силу удары сердца.

Даф играла и чувствовала слезы на своих глазах. Ей было жалко себя. Вместе с маголодией Даф передавала Мефодию часть своих сил и вечности. Но в то же время — тут Даф так и не удалось окончательно себя обмануть — делиться этим с Мефодием было приятно.

Ярость в глазах у Депресняка, вызванная близостью змея, погасала. Даже на этого вечноголодного бешеного гибрида людоеда и дисковой пилы маголодия действовала умиротворяюще.

Когда последний томительный звук растаял в пустоте дома, Даф опустила флейту и впервые за последние минуты посмотрела на Мефодия. Его эйдос вновь сиял ровным светом, не напоминавшим более агонизирующую яркость перегорающей лампы.

Даф опустилась на чешуйчатый твердый бок мертвого змея и стала смотреть на Мефодия. Тот дышал ровно. Щеки утратили цвет мокрого мела. Тяжелое забытье близкой смерти уступило место глубокому, целительному сну. Даф интуитивно знала, что примерно через четверть часа Мефодий откроет глаза. Сейчас же лучше не будить его, чтобы позволить силам вернуться.

«Хорошо, он не слышал, как я играла. Может, он не понял бы, но все равно почувствовал бы», — подумала она. Даф знала, что эти минуты навсегда останутся только ее минутами. Она никогда не расскажет ни о чем Мефодию. Только им, стражам, известно, что в этой жизни на самом деле имеет значение.

"Интересно... м-м-мммм... ну, чисто теоретически, Буслаев красивый или нет? — рассуждала она, пользуясь возможностью безопасно и долго разглядывать его. — Конфетным красавчиком его, конечно, не назовешь. Но ведь эти, с красными щеками, они все сплошь аллергики... Ну-ка, быстренько разложим господина Буслаева на плюсы и минусы. Разберем его по гаечкам. Плюсы: он неглуп, иногда остроумен, вроде видит себя со стороны, не строит из себя крутого повелителя мрака, всего такого с распальцовочкой, типа ему море по колено и небо по пояс. Минусы: м-м-м... хамит иногда преотвратительно... обращает на меня внимания меньше, чем мне хотелось бы... джентльмен из него... хм... довольно ситуативный. С образованием тоже не ахти. Сейчас только стал слегка наверстывать. И самый главный минус: возраст. Ему только тринадцать... С другой стороны, всего через семьсот дней ему будет пятнадцать. А через три тысячи шестьсот дней — 23. А что такое три тысячи дней? Ерунда. Всего четыреста двадцать воскресений. Сколько раз меня в детстве на тридцать лет оставляли без конфет! Плюс однажды на восемьдесят лет без мороженого..."

Мефодий вдруг улыбнулся. Замешкавшаяся Дафна, увлекшаяся своими размышлениями, поняла, что он давно пришел в себя и все это время разглядывал ее сквозь полуприкрытые веки. «Блин, опять уловки мрака! На каждом шагу хитрят! Невозможно иметь с ними дело!» — подумала она с раздражением и поспешно отвернулась.

— Очнулся? Мог бы сказать спасибо. Когда тебя в другой раз придавит, сам будешь вылезать, — пробормотала она.

Мефодий сел, убеждаясь, что он в меру жив и в меру здоров. Болело абсолютно все, но переломов как будто не было.

— Я отвык говорить «спасибо». Опасное словцо. Суккубы на него странно реагируют. А комиссионеры — те вообще доносить сразу бегут! Спасения, мол, ищет у конкурентов и все такое прочее... — заявил Мефодий.

Его взгляд остановился на шее змея и на рукояти меча.

— Послушай, это я его туда?.. Или кто? — спросил он недоверчиво.

— Похоже, что ты. Я с металлоломом по улицам не бегаю, — заметила Даф.

Мефодий провел рукой по лицу, припоминая.

— Я порой бываю очень хищный. Особенно когда на меня прыгают, — сказал он задумчиво. — А ты как здесь очутилась? Хотя... я, кажется, вспомнил... это ты меня сюда позвала.

— Я? — возмутилась Даф. — Проснись и пой, галюпчик! Нужен ты мне, как моржу акваланг и африканскому вождю валенки!

— Значит, это не ты посылала голову? — недоверчиво спросил Мефодий.

— Я?

Внезапно со стороны лестницы послышался сухой щелчок, похожий на звук хлыста, лизнувшего голенище сапога. Одновременно что-то обожгло Даф кисть. От боли она разжала пальцы и запоздало осознала, что обезоружена. Флейту бесцеремонно вырвали у нее из пальцев.

— О нет, моя флейта! — простонала Даф.

— В чем дело, заинька? Дудочка не гудит? Ноты застряли в дырочках слипшейся вермишелью? Фонограмму заело? Эй, кто-нибудь, удавите звукорежиссера! — расхохотался кто-то.

Стена — или, вернее, то, что прежде казалось вполне безобидной частью стены с осыпавшейся штукатуркой и проглядывавшим рыжеватым кирпичом, — пришла в движение, обретая форму.

Даф и Мефодий обернулись.

У лестницы стоял высокий сутулый мужчина. Его лицо казалось продолжением плеши, которая была цвета старого бильярдного шара. Уголки рта подрагивали от тика. В руке он держал длинный кнут, казавшийся нелепым, особенно в сочетании со строгим офисным пиджаком черного цвета и сбившимся галстуком бабочкой. Однако стоило заглянуть в пустые внимательные глаза незнакомца, как желание улыбаться пропадало. На поясе в металлическом кольце висел боевой топор, известный в астральном мире как топор Отраженной Смерти.

— Яраат! — по наитию воскликнул Мефодий.

Мужчина предупредительно поклонился:

— Приятно, когда не нужно представляться. А ты, конечно, Мефодий?

Голос его звучал нейтрально, однако в глазах у него Мефодий видел ненависть. Ненависть, которая казалась ему присохшей ко взгляду оборотня, как старый птичий помет к перилам балкона. Никогда и никто в жизни не ненавидел его так остро. Мефодию чудилось, что он ощущает давление этого жуткого, как у адского змея, пылающего взгляда. Давление страшное и гипнотизирующее.

Буслаев осторожно скосил глаза на свой меч, взвешивая, сможет ли выдернуть его из шеи змея, где тот засел по самую рукоять. Даже при самом оптимистичном раскладе получалось, что если и выдернет, то не сразу. Боевой топор Яраата явно опишет дугу быстрее.

Гораздо быстрее. Чешуя держит меч очень прочно. Это лучшие, самые надежные ножны из всех существующих, — мягко сказал Яраат, прочитывая его мысли.

— Это вы заставляли змея маскироваться под лимузин и следить за мной? Зачем? Неужели нельзя было сделать это незаметно? — резко спросила Даф.

Яраат без всякого сожаления покосился на мертвое чудовище и пожал плечами.

— Разумеется, можно. Но мне показалось забавной идея пощекотать тебе нервы. И потом, по большому счету, это оказалось полезным. Ты устала, издергалась, наконец, потеряла бдительность, заболела, и я получил оттиск твоих крыльев.

— А зачем было заставлять змея нападать на меня?

— Он нападал?.. Ах, какой пройдоха! Нехороший мальчик! — Яраат, кривляясь, погрозил мертвому змею пальцем. — Ну это уж он сам! Я, видишь ли, каюсь, забывал его кормить. Первое время, пока он был сыт, он сдерживался, даже — хе-хе! — когда ты колотила его флейтой около «Смоленской», но затем у него сорвало крышу.

— И что теперь? Вы, конечно, собираетесь нас убить?

Отвлекая оборотня, Даф краем глаза отметила, что Депресняк, прижимаясь к полу, скользнул за змея и затаился, оставшись для Яраата незамеченным. Не бог знает какое секретное оружие, но все же лучше, чем ничего.

Оборотень лениво отбросил ненужный кнут, сунул за пояс отнятую у Даф флейту и извлек из внутреннего кармана сероватый, завязанный лентой свиток.

— Два оттиска уже есть. О них я побеспокоился ранее. Остался небольшой пустячок — и дело сделано. Березовые поленья я уже приготовил. Займутся они от одной искры... — сказал он задумчиво, избегая прямого ответа на вопрос.

Мефодий снова безнадежно покосился на свой такой близкий и такой недосягаемый меч. Он понимал, что они с Даф безоружны и не имеют шансов справиться с Яраатом, в руках у которого топор-артефакт. Даже если они побегут, жидкий перстень, медленно вращавшийся на худом пальце оборотня, с легкостью поразит их первой же искрой.

— Только прежде мне придется написать желание... — мечтательно продолжал Яраат. — Маленькое, очень скромное желание. Совсем не глобальное. Свет и тьма напрасно переживали, что я нарушу баланс. Какой смысл нарушать то, что и так существует лишь в их воображении? Хотя, признаться, у меня мелькала забавная мыслишка. Вы знаете, почему горбун Лигул так возвысился?

— Нет, — сказал Мефодий машинально.

— Как, неужели?.. Разве Арей никогда об этом не упоминал? О, скрытный дружище Арей! — ухмыльнулся Яраат. — Лигулу досталась оборванная цепочка от разбитого дарха Кводнона, который уничтожили златокрылые, когда пронзили Кводнона мечами. Всего только жалкая цепочка, в которой, впрочем, оставались кое-какие силы.

— Цепочка Кводнона! — тихо повторила Даф. Так вот о чем не подозревает свет! А они там в Эдеме головы ломают, почему главой Канцелярии мрака стал такой странный персонаж.

— А теперь вообразим себе такой вариант, — язвительно продолжал оборотень. — В пылу битвы — а в шатре тогда была ужасная давка, можете поверить, — цепочка Кводнона потерялась. Ее втаптывают ногами в рыхлую землю, и она веками скрывается под землей, зарастая сверху травой. А потом прихожу я и просто беру ее. А вместе с ней и кое-какую власть. Красиво?

— И почему вы решили этого не делать? — спросила Даф. На ее взгляд, идея была неплохой.

Оборотень поморщился.

— Игра не стоит свеч. Все взвесив, я решил, что еще один артефакт мне не нужен. У меня и так их было немало до определенного момента. Мое желание будет иным. У одного младенца лет так тринадцать назад возникают проблемы с сердечным клапаном, и этот младенец умирает, так и не родившись.

— И этого младенца, конечно, зовут Мефодий Буслаев. И, не рождаясь, он не забирает у тебя силы, не так ли? — спросила Даф.

Яраат поднял редкие брови.

— Мефодий? А вот тут ты ошибаешься. Этого младенца никак не зовут. Он умирает без имени, не названный, не записанный в книги. Никакого Мефодия нет, не было и не будет. Вот зачем мне нужен именно его эйдос. Чтобы он перечеркнул сам себя. В любом другом случае, даже в случае с цепочкой Кводнона, мне бы подошел любой другой... Мир полон эйдосов, большинство из которых можно получить, обладая лишь наглостью и минимальной фантазией! — отрезал он.

Его рука скользнула к поясу, и в следующий миг в ней появился боевой топор. Мефодий был поражен, как быстро Яраат извлек свое громоздкое оружие. Оборотень щелкнул по лезвию ногтем и с удовольствием прислушался к звуку.

— А теперь сделка, — сказал он, пристально глядя на Буслаева. — Уговаривать тебя отдать эйдос по доброй воле я не буду. Знаю, что бесполезно. Выбирай сам. Первое: я убиваю сейчас на твоих глазах Даф и ухожу. В этом случае твой эйдос остается у тебя, ибо отнять его силой я не смогу, даже у мертвого... А раз так, зачем мне вообще тебя уничтожать? Пусть лучше тебя всю жизнь грызет совесть.

— А второе?

— О, я вижу мы заинтересовались? — захихикал оборотень. — Второе: ты просто отдаешь мне свой эйдос. По-хорошему произносишь формулу отречения. Я забираю его, прячу топор, мы вежливо прощаемся и расстаемся хорошими друзьями... Даф, разумеется, остается жива.

— А я, конечно, нет? Что там насчет моего сердечного клапана? — поинтересовался Мефодий. Он не собирался соглашаться на этот вариант — просто тянул время.

Угол рта Яраата задергался.

— Вот уж не знаю, как время справится с парадоксом. Возможно, в этой реальности ты и не пострадаешь, но я обрету свои прежние силы через колодец миров. А возможно, ты просто исчезнешь... Все зависит от того, какими нитками время предпочтет зашивать свои дыры. Время — весьма нравная субстанция, если не сказать больше: упрямая как осел.

Даф осмыслила всю подлость этого маневра. Мефодий терял эйдос в любом случае, какой бы вариант он ни выбрал. Если предаст ее и позволит убить, сохранив себе жизнь, эйдос сам не останется у него, ибо эйдос несовместим с предательством. Во втором же случае он отдает его по доброй воле и... все равно теряет.

— Не соглашайся! — крикнула она. — Он врет! Он не может убить меня! Я бессмертный страж, а он всего лишь оборотень! Даже не страж мрака! Именно поэтому он не стал бы главой Канцелярии, даже получив цепь Кводнона.

Яраат посмотрел на нее с брезгливым состраданием.

— Не обольщайся. Возможно, ты была бессмертна. Думаешь, я не смогу убить светлого стража? Влюбленного светлого стража, который постепенно становится человеком? Легче легкого. Я хорошо подготовился.

Яраат распахнул пиджак.

— Видишь каменный кинжал без ножен около твоей флейты? Прекрасный, многократно проверенный артефакт мрака, который многим помог распрощаться с бессмертием. Ты не задумывалась, почему кремниевый нож стал ножом из розового мрамора? Потому что ты влюблена, моя крошка!.. Правда, я точно не знаю, кто именно удостоился твоего внимания, однако с учетом некоторых маголодий, которые мне довелось недавно услышать...

Мефодий удивленно оглянулся на Даф. Ее щеки пылали. Он никогда не видел ее в таком замешательстве. Аура Даф плескала красками. Полыхала, как северное сияние.

— Я НЕ ВЛЮБЛЕНА! ЭТО ВСЕ ВРАНЬЕ! ПЛЕВАТЬ МНЕ НА ВСЕХ! — крикнула она.

Яраат ухмыльнулся.

— Ты выдала себя с потрохами. Мой план сработал. Не будь ты влюблена, ты не попалась бы в элементарную ловушку. Не помчалась бы за головой... Ведь ты же светлый страж, обладающий кое-какой интуицией, а не сопливая ученица ведьмы с Лысой Горы! Неужели голова не показалась тебе, мягко говоря, подозрительной? Как бы Мефодий изготовил ее, ничего не понимая в магии? Что скажешь?

Даф не нашлась что ответить.

— Дорогая моя, немалый опыт подсказывает мне, что влюбленные — легкая добыча. Так было всегда и так будет. Тот, кто любит, — бесстрашен и... уязвим. Неуязвимый влюбленный — это нонсенс, лингвистический парадокс... — отрезал оборотень.

Продолжая держать в правой руке топор, левой он достал каменный кинжал и отвратительным, синеватым каким-то языком потрогал его острие. Его цепкий взгляд скользнул от бронзовых крыльев вверх и остановился на горле Даф.

— А теперь, Мефодий, дело за тобой. Мне нужна формула отречения. «Я передаю свой эйдос Яраату и отрекаюсь от всех прав на него». Второй раз повторять не буду... Ну же...

Внезапно оборотень сделал шаг вперед. Прежде чем Мефодий успел опомниться, он схватил Даф за волосы и грубо притянул ее к себе. Дафна скривилась от боли. А лезвие кинжала уже скользило по ее шее. Мефодий видел, как оно меняет цвет. Розоватое, лиловое, сиреневое с подтеком. Кинжал не просто убивал Даф — он еще и отнимал у нее, бессмертной, силы, передавая их Яраату. Причем это происходило уже прямо сейчас. Провисшие щеки оборотня становились упругими. Желтоватые мешочки под глазами исчезали. Оборотень напитывался силой, точно голодный вурдалак, долго выбиравшийся из могилы, раздиравший пальцами землю, долго бредший куда глаза глядят и, наконец, когда силы уже на исходе, поймавший у деревеньки молодую румяную крестьянку.

— Ах, как славно! Ну же, Мефодий! Решайся скорее, или я не выдержу и все-таки прикончу ее! Ты не представляешь, какое это наслаждение — забирать ее силы! Это просто экстаз! — прохрипел Яраат. Лицо его было залито потом. Кинжал нетерпеливо прыгал у него в ладони.

Мефодий ощутил, как его воля сжимается, замерзает под напором его гневного, уверенного, самодовольного взгляда.

— Повторяй! «Я передаю свой эйдос...» Хочешь, что бы я убил ее, да? — взвизгнул оборотень.

— Я... передаю... — покорно начал Мефодий, не отрывая взгляда от бледнеющей Даф. Он знал только одно: он должен спасти Даф, несмотря ни на что.

— Не-ет!.. Не смей! Депресня-а-а-як! — сорвавшимся голосом крикнула Даф.

Яраат удивленно поднял брови. Кинжал, дрогнув, потерял на миг контакт с шеей Даф.

— О, депрессия... — непонимающе начал оборотень.

Он не успел договорить. В воздухе мелькнул ошейник с шипами. Прищуренные глаза, изодранные в драках уши. Страшные когти. Адский котик, впервые в своей жизни послушавшийся команды (прежде он реагировал только на «Лопать будешь?»), прыгнул на грудь Яраату, когтями раздирая ему лицо и заботливо добираясь до глазок.

Пытаясь отодрать от себя кота, Яраат уронил топор, кинжал и выпустил Даф. Та отскочила к Мефодию и рукой зажала ему рот, все еще пытавшийся произнести формулу отречения.

— Ты меня слышишь? Отбирай у него силы! Депресняк его надолго не задержит!..

Мефодий кинулся было к мечу и стал выдергивать его, однако меч засел намертво. Ссыхающая чешуя начинающего костенеть змея стиснула лезвие так, что, даже подведи он к рукояти трос с мотором, он не сумел бы освободить клинок

Даф оттащила его от меча.

— Перестань!.. Да что же ты!.. Не надо меч! Отбирай у Яраата силы! — крикнула она снова.

— Как?.. — растерянно начал Мефодий.

— Откуда я знаю как? Когда ты был младенцем, ты же не спрашивал у меня? Просто отобрал!.. Повтори это снова!

Мефодий закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Он представления не имел, как ему это сделать. Сказать: «Отбирай силы!» — это все равно, что сказать: «Съешь луну!» Мысль, конечно, интересная, но поди воплоти.

Даф прекрасно поняла сомнения Мефодия. Недаром она была его хранителем.

— Не думай ни о чем! Ты слишком много думаешь и потому ничего не смыслишь в магии!.. Ты дышишь, не думая! Отбирай силы, тоже не думая!.. Все, уже поздно!..

Яраат наконец оторвал от себя Депресняка, полоснул его кинжалом — лезвие, к счастью, лишь зацепило один из шипов ошейника — и с силой отбросил кота от себя. Депресняк ударился о стену и, оглушенный, временно выбыл из боя. По лицу оборотня, исполосованному когтями, текла кровь.

Оборотень протянул руку, чтобы вновь схватить Даф, но тут Мефодий, упав на одно колено, толкнул его взглядом в грудь. Он сам не понял, как это сделал. Просто ощутил внезапно, что у него все получится. Что он в силах. Виски сразу начали ныть, сердце заколотилось прерывающимися, серийными какими-то ударами, но он не обращал на это внимания. В сознании у него закручивались и искрили пересекающиеся потоки. Ему чудилось, что неведомый клинок скользит по точилу, отбрасывая бело-желтые, сразу гаснущие ледяные искры.

Яраат, тряхнув головой, опять попытался сделать шаг, но Мефодий вновь толкнул его взглядом, заставив отступить. Он почувствовал уже, что может удерживать оборотня на расстоянии, словно двигая перед собой мощную прозрачную стену.

Причем может не только это. Действуя все так же по наитию — одной лишь силой образа, не мысли, — Мефодий ясно представил себе узкое, полое внутри жало. Вот жало входит в центр клубящейся ауры Яраата, где его собственная энергия и энергия, украденная у Даф, еще не успели перемешаться, и начинает, точно шприц, вытягивать все без остатка.

Яраат рванулся, схватился за какой-то свой талисман, похожий на золотого жука, однако Мефодий чувствовал, что оборотень ничего не может противопоставить ему. Талисман же хотя и помогал, но явно не в той мере, как надеялся на то Яраат. Мефодий ощущал себя, как гладиатор, вооруженный мечом и копьем, против которого выставили воина в картонных доспехах и с деревянной сабелькой.

Безжалостно отнимая у Яраата энергию, он втягивал, вбирал ее в себя, присоединяя к своим и без того огромным запасам. В этот миг впервые в жизни Мефодию удалось заглянуть в себя, и то, что он там увидел, поразило и испугало его. Ему почудилось, что он стоит, балансируя, на пике горы, почти у самого неба, а внизу, куда ни кинь взгляд, раскинулся кипящий океан, жуткий, всесильный, бурлящий, как лава. Океан, который поглотит его самого, стоит ему оступиться. Всего один неосторожный шаг — и пустота. Финал.

Однако сейчас он был еще на пике и потому выпивал энергию Яраата с небрежной артистической легкостью. Любое сопротивление оборотня казалось ему заведомо смешным и нелепым. Так оно и было. Слон, выведенный из себя, преследовал гавкающую моську, и та удирала, подвывая и так поджав хвост, что он завернулся едва ли не к самой груди.

Даф смотрела на Мефодия со смесью ужаса и восторга. Она уже смутно понимала, что впредь Буслаева ей предстоит опасаться ничуть не меньше, чем за Буслаева.

Внезапно оборотень, почти на две трети опустошенный, нашел выход. Он упал, завыл, стал кататься и корчиться. По его телу пробежала дрожь, на мгновение оно стало рыхлым и мягким, как кисель, а затем спохватившийся Мефодий увидел Зозо.

На полу перед ним испуганно дрожала его собственная мать, из которой он капля за каплей вытягивал силы. Сходство поражало. Это была сама Зозо. У Мефодия даже мелькнула мысль, не использовал ли Яраат заклинание перемещения, телепортировав его мать вместо себя. В конце концов, маги, спасая себе жизнь, способны на многое.

В панике Мефодий перекрыл канал, по которому к нему поступали силы. Астральное осиное жало обиженно дрогнуло и, став вдруг ломким, стало исчезать.

Даф энергично дернула Мефодия за руку.

— Что ты делаешь? Не щади его! Это же оборотень! Он притворяется! Не верь!

«При подозрении, что вы имеете дело с оборотнем, следует посмотреть на него через нож, держа его у глаза острием наружу. В этом случае вы имеете шанс увидеть истинную сущность оборотня», — запоздало вспомнил Мефодий и, вытащив перочинный нож, посмотрел на оборотня, держа его у глаза.

Он увидел расплывшиеся контуры, зубы, окрашенные кровью из прокушенной губы, плешивую голову и пылающие красные глаза. Нет, это была не Зозо. Точно.

Однако было уже поздно. Мефодий утратил главное. Психологическую уверенность и право первого натиска. Он не мог, просто физически не мог добивать свою мать, которая корчилась перед ним на полу. Даже при том, что разумом понимал, что настоящей Зозо оказаться здесь никак не может. Скорее всего она сейчас ест соленые огурчики, листая дамский журнал, или терпеливо слушает болтовню какого-нибудь Борис Борисыча Птушкина, твердящего, что он отсудил у своей бывшей жены квартиру, поскольку собственность плохо влияет на человека с нравственной точки зрения. (Кстати, Зоечка, я не спросил, а как у вас с недвижимостью?)

Однако настрой был уже потерян. Мефодий переключился, задумался и, задумавшись, утратил способность творить магию, осязать ее живую ткань. Невидимая стена начала меркнуть, терять краски.

Мефодий невольно стал цепляться за них, пытаясь удержать, и... все окончательно утратил. Яраат, переставший притворяться, ползая по полу, поспешно нашаривал боевой топор и кинжал. Он первым, даже прежде самого Мефодия, ощутил, что тот уже не опасен.

— Ничего! — прохрипел оборотень, тыльной стороной руки вытирая с лица кровь. — Я много потерял, но я верну себе силы! Пока же мне хватит и того, что осталось.

Найдя кинжал, он вдруг прыгнул, проехал животом по полу и попытался вцепиться в лодыжку Даф. Однако внезапно рука его натолкнулась на высокий десантный ботинок. Перед ним, скрестив на груди руки, в короткой кожаной куртке и с ремнем с серебряной пряжкой в форме руки скелета стоял Эссиорх, невесть откуда возникший здесь, в пустом доме.

Оборотень торопливо отполз назад и вскочил, приседая. Мефодию показалось, что он уставился на Эссиорха с особым, странным, почти суеверным ужасом. Ужасом, который был вызван не только обычным страхом создания тьмы перед светлым стражем, но чем-то еще. Чем-то жутким, что оставалось за кадром сегодняшнего дня.

Рука Яраата нырнула в карман и извлекла маленький пустотелый глиняный сосуд, похожий на те кувшинчики, в которых на юге продают ароматные масла. Направив кувшин горлом на Эссиорха, Яраат с торжеством потряс его.

— Ну все! Смерть тебе, светлый! Кувшин Килуриха прикончит кого угодно в человеческом теле, будь ты даже из Прозрачных Сфер! — крикнул он.

Эссиорх терпеливо ждал. Он даже присел на корточки и подпер щеки ладонями, чтобы оборотню было удобнее целиться. Яраат еще раз встряхнул кувшин и тупо уставился на артефакт. Потом, покосившись на светлого стража, с раздражением отбросил кувшин.

— Какая жалость! Где не действует кувшин — не подействует и нож! — прохрипел он.

Эссиорх сурово кивнул.

— Догадался, в чем причина? Тут даже черная магия кувшинов Килуриха бессильна. Память тела, усиленная вольным, не принадлежащим тебе эйдосом, хотя и разделенным с ним навечно! Такая память тоже кое-чего стоит в этом полном неслучайностей мире, не так ли? — мрачно спросил он.

— Память тела? — непонимающе переспросила Даф.

Эссиорх поднял руку и несколько раз сжал и разжал пальцы с тем выражением, как если бы рука была чем-то независимым от него. Даф увидела, что рука сама, непроизвольно тянется к горлу оборотня. Лишь сделав усилие, хранитель одолел ее.

Тем временем Яраат решился на последнее средство. Выхватив свиток желаний, он попытался что-то быстро и размашисто написать на нем, вместо эйдоса Мефодия использовав один из эйдосов, заточенных у него в дархе. Но прежде, чем он это сделал, Эссиорх протянул руку, и свиток, внезапно вырвавшись из рук оборотня, оказался у стража. Хранитель брезгливо разорвал его и, легонько подув, обратил артефакт в пыль.

— Ну вот и все! Ужасно легко порой уничтожить то, что кажется другим настолько важным, — заметил он.

— Тело, опять это тело! — проскрежетал оборотень.

— Не только. Я как страж-хранитель имею доступ ко всему, на чем есть оттиск крыльев Дафны... — скромно заметил Эссиорх. — И вторая причина: да, тело. Вы уже знакомы с ним, не так ли? Думаю, немного постаравшись, я смогу даже восстановить обстоятельства, при которых это произошло.

— Нет! — крикнул Яраат. — Я впервые его вижу!

— В самом деле? Сейчас я это уточню...

— Хранитель на мгновение закрыл глаза, а когда вновь открыл их, лицо у него было отрешенным.

— Это случилось четыре недели назад. В Подмосковье, на проселочной дороге, ночью. Байкер и его девушка возвращались с озера. Они превысили скорость и зацепили колесом каменный столбик разметки. Парень отделался кучей ссадин. Девушке повезло меньше. У нее был перелом руки, сложный перелом ноги, сотрясение мозга и еще куча всего. Мобильник не работает: парня угораздило искупаться в озере с ним вместе. Вокруг никого. Только луна, похожая на сделанную бритвой прорезь в театральной кулисе, сквозь которую бьет свет, и девушка на дороге. Везти ее на мотоцикле невозможно. До ближайшего населенного пункта километров двенадцать. Вот он и выл, как раненый зверь. Потом взял девушку на руки, понес. Выбивался из сил, опускал на дорогу, снова нес... А тут вдруг смотрит: впереди огонек. Подошел: костер. У костра сидит человек. Откуда взялся — неизвестно. Но очень мил, любезен. Готов помочь, готов посидеть с девушкой, пока парень сбегает за помощью. Добрый, заботливый... Когда он наклонился над девушкой, она даже пришла в себя и улыбнулась ему. Парень обрадовался. Думал, она спасена... Что молчишь, Яраат?

Лицо оборотня пожелтело. Он швырнул на пол один из талисманов и наступил на него. Видимо, это была попытка телепортировать, но близость Мефодия и Эссиорха отнимали магию у его артефактов.

— Парень оставил девушку у костра рядом с человеком, имени которого так никогда и не узнал, и кинулся за помощью. Ему повезло. Спустя полчаса он поймал машину — первую, что ему встретилась, — и вернулся, чтобы отвезти девушку в больницу. На этих проселочных дорогах добиться, чтобы «Скорая» добралась вовремя, невозможно. Когда они нашли костер, он уже догорал. Девушка была мертва. Лицо ее было изъедено то ли волком, то ли псом... Приветливый незнакомец сгинул без следа. Неудивительно, что парень потом не слишком дорожил жизнью и вскоре последовал за той, кого любил. Я же вселился в его тело, как видишь... Это ведь была не первая твоя охота, Яраат? Ты все эти годы нападал на беззащитных? Влюбленные — легкая добыча, не так ли?

— Мне нужен был ее эйдос и свежие силы. Мефодий лишил меня всего. Она не хотела отдавать. Я потерял самообладание! — прохрипел оборотень. Его глаза скользили по плитам пола в поисках боевого топора.

— Как и тогда, с женой и дочерью Арея, да? Ты тоже потерял его, когда добивал их в колодце? — быстро наклоняясь к нему, спросил Мефодий.

— Не твое дело, страж мрака! Делаю, что хочу! Убиваю, кого хочу! Понял, ты? — истерично взвизгнул Яраат, и Мефодий с ужасом понял, что все правда.

— Страж мрака не он! Страж мрака я, — вдруг негромко произнес кто-то.

Даф и Мефодий разом обернулись и увидели Арея. Справа от него стояла Улита. Вид у молодой ведьмы был недовольный. Похоже, она телепортировала на улице, у крыльца, и ей пришлось при ее внушительной комплекции лезть в окно.

В руках у Арея Мефодий увидел длинный зазубренный клинок. Лицо мечника мрака... однако сейчас это с трудом можно было назвать лицом. Больше подошло бы определение: маска.

Яраат попятился, отскочил и, схватившись за дарх, в последний раз попытался телепортировать. Однако золотые искры, облепившие его пиджак, внезапно погасли.

По лицу Яраата пробежала рябь. Он понял, что скрыться ему не удастся. А раз так — он обречен на битву. Едва ли Яраат был трусом. Его скулы отвердели. Оборотень сбросил пиджак, сорвал галстук-бабочку и рубашку. Мефодий увидел под ней тонкую кольчугу с рунами. Поигрывая топором, он отступил на шаг.

— Я готов, Арей. Если ты думал, что я буду скулить, — ты ошибся! Вскоре ты отправишься вслед за своей семейкой. Кстати, ты должен поблагодарить меня, что я избавил тебя от зрелища неминуемого старения твоих родных. Вообрази, как было бы тебе грустно смотреть на свою старую дочь, оставаясь самому молодым?

— Сейчас я поблагодарю тебя. Поблагодарю за все. Тогда на маяке я думал о тебе каждый день! — тихо произнес Арей.

— Неужели?

Арей сурово посмотрел на Даф.

— Забери кота!.. И остальные тоже прочь! Оставьте нас вдвоем!.. — властно сказал он.

— Но позвольте! Как вы смеете говорить мне «прочь»? — начал Эссиорх.

— Уйди, светлый! Не знаю, что тебе нужно, но с тобой я буду биться позже. Даже Лигул не сумел удержать меня в Тартаре. Ты и подавно не сможешь... А пока ступай и жди меня снаружи! — жестко сказал Арей.

Негодующий Эссиорх вновь хотел что-то вякнуть, но умная Даф, уже подхватившая Депресняка, решительно потянула его за собой. Она сообразила, что всего одно неловкое слово может привести к тому, что Арей обрушит на стража свой меч. Первой по коридору двинулась Улита, за ней Даф, тащившая своего вяло сопротивляющегося хранителя, и последним — Мефодий. Перед тем как шагнуть в комнату с выбитым окном и навсегда покинуть обреченный дом, Буслаев оглянулся.

У лестницы, на выщербленном полу, оставались только Арей, Яраат и мертвый змей. Арей в ожидании смотрел на оборотня, точно подгоняя его взглядом. Последнее, что увидел Мефодий: Яраат заносит топор, который, разрастаясь в размерах, отбрасывает страшную тень, похожую на виселицу с раскачивающимся мертвецом. Арей же просто стоит и ждет удара...

Мефодий торопливо спрыгнул на асфальт рядом с Улитой и Дафной. Началось томительное ожидание. Эссиорх нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

До них доносились отрывистые взвизги атакующего оборотня. Лезвия звенели, сталкиваясь. Срабатывали защитные талисманы, низко и кровожадно пел песню смерти каменный нож, плескали магией искры из перстня Яраата. Арей же был безмолвен. Мефодий не слышал ни одного звука, который мог бы исходить от него.

А затем — так же внезапно — все стихло. Зловещая тишина опустилась на дом. На крыльцо, прямо через заколоченную дверь, ничуть не смущаясь этим, вышла Мамзелькина. Вышла деловито, не глядя по сторонам. На ходу она что-то прятала в рюкзак. Видно было, что Аида Плаховна на работе. Коса у нее в руках была зачехлена. В этот раз ее не пришлось даже расчехлять. Все закончили без нее. Сделав несколько шагов, Мамзелькина растаяла. Ее ждали новые свершения.

— Слушай... э-э... тебе лучше не ждать Арея! Просто такой дружеский совет. Телепортируй поскорее, — сказала Даф Эссиорху.

— Ты думаешь, что победил Арей? На каком основании? Где факты? Откуда ты знаешь, что смерть унесла именно Яраата? Да даже если его!

— Эссиорх, умоляю! Телепортируй, а? — нетерпеливо взмолилась Даф.

— Если ты думаешь, что я боюсь какого-то темного стража, — ты ошибаешься! Я останусь здесь и сражусь с ним! Я скрещу свои маголодии с его темным мечом! — закипел хранитель.

Улита шагнула к нему и, как тигрица, потерлась щекой о его плечо. Эссиорх, кипя от негодования, повернулся к ней.

— Никто не говорит, что ты его боишься, пупсик. Ты такой благородный, такой отважный!.. Мы боимся за Арея. Мы не хотим, чтобы твои испепеляющие маголодии обрушились на него. Ты ведь пощадишь для нас нашего шефа, не так ли? Ты ведь добрый пупсик, а?

Эссиорх оттаял.

— Э-э... Ты правда так считаешь? Ну, что мои маголодии так опасны для него?

— Разумеется! — хором сказали Мефодий и Улита. Улита снова торопливо потерлась щекой о куртку Эссиорха.

— М-м-м... В таком случае мне действительно не имеет смысла тут оставаться. Если, идя вам навстречу, я все равно не смогу поднять на него флейты, то позволить изрубить себя в капусту будет неразумно... — задумчиво протянул Эссиорх.

— Ну все, беги! Пока-пока, брутальный мой! Мы еще увидимся, не так ли? Даф знает, как с тобой связаться? — спросила Улита.

Эссиорх рассеянно оглянулся на Даф.

— Думаю, что знает. Во всяком случае, я никогда не теряю ее из виду, — сказал он.

— Вот и чудно! Тогда сложностей не возникнет. Что у тебя с завтрашним вечером? — промурлыкала Улита.

— А что у меня с завтрашним вечером? — Эссиорх чутко прислушался к звукам внутри дома и, махнув им рукой, исчез в золотистом круге.

Улита расхохоталась.

— Он мне ужасно нравится! Он такой... ну как девушка красная... И где вы, светленькие, таких только берете? — поинтересовалась она у Даф.

Даф погладила Депресняка. Она уже закончила его осматривать и убедилась, что его раны не опасны. Через пару дней кот вновь станет доводить Эдю Хаврона до белого каления, а тот с воплями будет требовать пулемет.

— И ничего он не такой! Мне показалось, что он меняется в лучшую сторону, — заступаясь за своего хранителя, заметила Даф. Она и правда так считала. С каждым днем Эссиорх становился все более приспособленным. Лопухоидный мир влиял на него в положительном смысле.

Улита отнеслась к ее словам философски.

— Это все зависит от того, какая сторона лучшая, — заметила она.

В комнате с вырванной рамой показался Арей. На лезвие его меча зачем-то был наброшен плащ. Об Эссиорхе он даже не вспомнил. Мефодий ясно ощутил, что Арея ни о чем нельзя спрашивать. Во всяком случае, тому, кто хочет жить долго и счастливо.

— Старые долги отданы, новых пока нет, — глухо произнес Арей. — Улита, вызывай Мамая. Уезжайте! О твоем мече я позабочусь, синьор помидор. О твоей флейте тоже, светлая! А теперь ступайте! Я хочу побыть один.

Арей повернулся широкой спиной и медленно, по-медвежьи косолапо, снова пошел в опустевший дом.

Дата добавления: 2015-07-17