Капустник Художественного театра как символ Москвы.Тема шабаша.

Одним из символов Москвы 1912 – 1913 гг. в рассказе становится «капустник» Художественного театра. Бунин хорошо знал многих актеров и режиссеров МХТ, но сам он ни одного тамошнего капустника не посетил. В своем дневнике от 14. 07. 1944 автор «Чистого понедельника» просил Б. К. Зайцева: «Напиши: был ли ты когда-нибудь на «Капустнике» Художественного театра и не наврал ли я чего про этот «Капустник» в «Чистом понедельнике»? Я на этих «Капустниках» никогда не был».[28]

Капустник МХТ предстает средоточием западных («нечто будто бы парижское», «шампанское», «канкан») и одновременно адских мотивов шабаша.

Подчеркнутая детализация в описании комнаты и наряда героини, собирающейся на шабаш, содержит мотивы магического действа: «зеркало» с «канделябрами по бокам» (зеркало – путь в иной мир), черный (дьявольский) цвет платья и зловещий «угольный бархат глаз», «лоснящиеся косички» и «припудренные щеки» (намек на волшебную мазь ведьмы), «смуглая янтарность обнаженных рук, плеч, нежного, полного начала грудей», раздающиеся в квартире звуки «сомнамбулически-блаженной» «Лунной сонаты», аналога гипнотизирующей ведьму луны.

«Приветливая улыбка», «легкие поклоны», которыми героиня, как она говорит, отвечала бы публике, приличествуют королеве шабаша. «А сама бы незаметно, но заботливо отстраняла ногой шлейф», –говорит героиня. Шлейф – это не что иное, как хвостик ведьмы, а «черные косички», которые «на висках полуколечками загибались к глазам», можно принять и за рожки прелестной чертовки».[29]

Сцена «капустника» есть не что иное, как бесовский танец и бесовский пир на шабаше.

«Некоторые детали шабаша перекликаются со сном Татьяны в «Евгении Онегине». У Бунина: «захрипела, засвистала и загремела, вприпрыжку затопала полькой шарманка». У Пушкина: «Вот мельница вприсядку пляшет». У Бунина Качалов говорит: «А это что за красавец? Ненавижу!» У Пушкина: «Узнала меж гостей // Того, кто мил и страшен ей». Даже внезапный прилив нежности бунинской героини к «бобровой шапке» и «бобровому воротнику» героя напоминает покорность Татьяны чудесному мохнатому медведю…» [30]

Упоминание о проходе героини «среди столиков» между пьяными посетителями и участниками капустника («пошла с ним среди столиков, провожаемая восхищенными взглядами и рукоплесканиями») перекликается со строками из «Незнакомки» А. А. Блока: «А рядом у соседних столиков // Лакеи сонные торчат, // И пьяницы с глазами кроликов // “Invinoveritas!” кричат // <...> И медленно // Пройдя меж пьяными…»[31]

Несколькими штрихами Бунин воссоздает атмосферу разгула, балагана, хмельного веселья: «она пристально смотрела … на большого Станиславского … и плотного Москвина в пенсне на корытообразном лице, - оба с нарочитой серьезностью и старательностью, падая назад, выделывали под хохот публики, отчаянный канкан».[32]Юмористическая кадриль, исполнявшаяся под управлением К. С. Станиславского «всеми артистами» Художественного театра на одном из капустников, описывается им в книге «Моя жизнь в искусстве».[33]

Сцена с хриплым исполнением шарманкой польки трамблан (у Бунина намеренное искажение — «транблан») и козлиным истошным криком в вечер Чистого понедельника, представляет собой кульминацию всего эпизода «адского», кощунственного капустника Художественного театра.

Две строки текста польки трамблан приведены в рассказе Бунина «Хорошая жизнь» (1911):

Пойдем, пойдем поскорее
С тобой польку танцевать,
В танцах я могу смелее
Про любовь свою сказать... [34]

Актеры Художественного театра также являются олицетворением шабаша. Л. А. Сулержицкий кричит козлом, что ассоциирует его с чертом, а звезда МХТ В. И. Качалов карикатурно дьяволоподобен: он пьян, фальшив («с деланной… жадностью»), нетерпим к потенциальным соперникам.

Тема капустника продолжается, когда герои возвращаются домой. «Лунная метель» и «светящийся череп», которые они наблюдают по дороге, наводят на аналогию с деталями сна пушкинской Татьяны: мотив метели (бесовского кружения) и «череп на гусиной шее».

Тема Запада и Востока
Городская топонимика: сочетание восточного и западного мотивов

Россия, представляет собой странное, но явное сочетание двух пластов, двух культурных укладов –«западного» и «восточного», европейского и азиатского, что в рассказе выражается посредством ряда образов-топонимов: Иверская, Охотный ряд (на площади Охотного ряда стояла часовня святого Александра Невского в память павших в русско-турецкой войне 1877—1878 г.), Василий Блаженный и Спас-на-Бору («итальянские» соборы), «и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах». Россия находится на пересечении этих двух линий мирового исторического развития.

Тема органического синтеза западного и восточного (флорентийского и древнерусского) в облике Москвы и России звучит в словах героини: «Какой древний звук, что-то жестяное и чугунное. И вот также, тем же звуком било три часа ночи и в пятнадцатом веке. И во Флоренции совсем такой же бой, он там напоминал мне Москву…»[35]

В дневнике Бунина находим запись о Франции и России за 1922 год: «Поет колокол St. Denis. Какое очарование! Голос давний, древний, а ведь это главное: связующий с прошлым. И на древние русские похож».[36]И в его же грасском дневнике запись за 1923 год: «Раннее осеннее альпийское утро, и звонят, зовут к обедне в соседнем горном городке. Горная тишина и свежесть и этот певучий средневековый звон — все то же, что и тысячу, пятьсот лет тому назад, в дни рыцарей, пап, королей, монахов. И меня не было в те дни, хотя вся моя душа полна очарованием их древней жизни и чувством, что это часть и моей собственной давней, прошлой жизни. И меня опять не будет — и очень, очень скоро, а колокол все так же будет звать еще тысячу лет новых, неведомых мне людей».[37]

В рассказе также неслучайно упоминается Грибоедовский переулок. Имя Грибоедова ассоциируется как с Западом, так и с Востоком. Грибоедов – русский по происхождению, но европеец по образованию и культуре. Он автор главного «московского» текста и западник, женившийся на грузинской княжне и погибший на Востоке (в Тегеране), в тот самый момент, когда занят был разработкой проекта, по которому можно было бы связать Европу с Азией через Россию и Закавказье. Ордынка же, где отыскивается дом Грибоедова, есть ни что иное как бывшее татарское поселение (Ордынка – орда – ордынец).

Заметим, что герои рассказа ошибочно связывают название переулка с именем Александра Сергеевича Грибоедова. Грибоедовский переулок, ныне Пыжевский переулок, располагающийся между Большой Ордынкой и Денежным переулком, был назван в 1813 г. не в честь поэта и драматурга, а в честь домовладельца, коллежского советника Алексея Грибоедова. Непонятно, впрочем, знал ли об этом сам Бунин. В своем дневнике от 1 января 1915 года он пишет: «Позавчера был с Колей» Пушешниковым «в Марфо-Мариинской обители на Ордынке… ВГрибоедовском переулке дом Грибоедова никто не мог указать».[38]

Отдельно нужно сказать о трактире Егорова, который стоял рядом с гостиницей «Континенталь», находившейся на углу Охотного ряда и Театральной площади. «Трактир Егорова» - это еще один центр московского старообрядчества, носивший имя династии купцов Егоровых и открытый в начале 1820-х. Егоровы были активными деятелями Преображенской староверческой общины. В 1887 году владельцем трактира стал Егор Егорович Егоров, который через год продал его своему зятю, московскому купцу С. С. Уткину, но москвичи по-прежнему называли заведение «егоровским».

В трактире Егорова, который считался чисто русским заведением, можно наблюдать смешение восточных и западных мотивов: «дикие мужики», русские языческие блины и западное шампанское, зернистая икра, ассоциирующаяся с древней Русью или Сибирью, и вина испанских погребов (херес), а в углу висит икона Богородица «Троеручица», символизирующая Индию.

О трактире Егорова говорится в «Москве и москвичах» В. А. Гиляровского: «В прежние годы Охотный ряд был застроен с одной стороны старинными домами, а с другой — длинным одноэтажным зданием под одной крышей, несмотря на то, что оно принадлежало десяткам владельцев. Из всех этих зданий только два дома были жилыми: дом, где гостиница «Континенталь», да стоящий рядом с ним трактир Егорова, знаменитый своими блинами <...> Нижний зал трактира “Низок” — с огромной печью. Здесь посетителям, прямо с шестка, подавались блины, которые у всех на виду беспрерывно пеклись с утра до вечера. Толстые, румяные, с разными начинками — “егоровские блины”. В этом зале гости сидели в шубах и наскоро ели блины, холодную белужину или осетрину с хреном и красным уксусом. В зале второго этажа для «чистой» публики, с расписными стенами, с бассейном для стерлядей, объедались селянками и разными рыбными блюдами богачи — любители русского стола, — блины в счет не шли». [39]

Сам Бунин описывает трактир Егорова в «Жизни Арсеньева»: «Я дивился на Василия Блаженного, ходил по соборам в Кремле, завтракал в знаменитом трактире Егорова в Охотном ряду. Там было чудесно: внизу довольно серо и шумно от торгового простонародья, зато наверху, в двух невысоких зальцах, чисто, тихо, пристойно, – даже курить не дозволялось, – и очень уютно от солнца, глядевшего в теплые маленькие окна откуда-то с надворья, от заливавшейся в клетке канарейки; в углу мерцала белым огоньком лампада, на одной стене, занимая всю ее верхнюю половину, блестела смуглым лаком темная картина: чешуйчатая, кверху загнутая крыша, длинная терраса и на ней несоответственно большие фигуры пьющих чай китайцев, желтолицых, в золотых халатах, в зеленых колпаках, как на дешевых лампах… Вечером того же дня я уехал из Москвы…».[40]

Сравнивая с приведенным эпизодом из «Жизни Арсеньева», заметим, что герой «Чистого понедельника», забывшись от волнения, закурил и тут же был почтительно остановлен половым («даже курить не дозволялось»). Как и в «Чистом понедельнике» так и в «Жизни Арсеньева» подчеркивается восточная тема: сравним «большие фигуры пьющих китайцев», изображенных на картине, и Богородицу Троеручицу.

Егоров принимал участие во многих выставках, в том числе в большой выставке древней иконописи в 1913 году, прошедшей в Политехническом музее и посвященной 300-летию династии Романовых. Он был одним из крупнейших коллекционеров России, после продажи трактира всецело посвятил себя коллекционированию памятников древнерусской и старообрядческой истории и культуры, поэтому не случайно речь об иконе «Троеручица» заходит именно в трактире Егорова.

Появление этой иконы связано с именем св. Иоанна Дамаскина— одного из отцов Церкви, богослова, философа и гимнографа. Иоанн был крупнейшим систематизатором православного вероучения, он считается редактором «Октоиха» — богослужебной книги Восточной Церкви, содержащей суточный круг богослужений, разделенных по способу пения на восемь гласов, или напевов. Церковное, и в особенности дораскольноепение, столь восхищающее героиню рассказа, основанона принципах Октоиха.

В финальной реплике героиня «Чистого понедельника» контаминируетобразы из совершенно разных культурных рядов: БогородицуТроеручицу и многорукого Будду («Три руки!Ведь это Индия!»).[41] На самом деле появление чудотворной иконы Богородицы «Троеручица» связано не с индийской религией, а с иконопочитанием. В ходе борьбы за почитание икон ИоанДамаскин был оклеветан и приговорен к отсечению руки, которую вывесили на всеобщее обозрение. В тот же вечер Иоанн попросил у властей забрать руку. Его мольбы были уважены. Получив руку, Иоанн затворился в келье и, молясь перед иконой Богоматери, приложил отсеченную руку к культе.После молитвы он заснул и во сне увидел Богоматерь, которая молвила: «Вот рука твоя здорова, и не скорби больше, исполни то, что ты обещал Мне в своей молитве». Иоанн проснулся исцеленным. В благодарность за это чудо и в память этого благодатного события он изготовил из серебра изображение кисти руки и приложил ее к иконе. Отсюда пошло название иконы «Троеручица».

Сочетание восточных и западных черт в образе героев
«Чистого понедельника»

Портрет героини абстрактный, зрительно Ее представить трудно, в отличие от остальных, второстепенных персонажей. В ее образе обнаруживается двойственность, сочетание «восточной» внешности и западной светскости.

Тема Запада и Востока часто выражена при помощи деталей интерьера, которые соотносятся с определенным культурологическим пространством. Интерьер комнаты героини подчеркивает двойственность, противоречивость уклада русской жизни. «Турецкий диван» - первый признак, обличающий органическую связь героини с Востоком. Рядом с ним – «дорогое пианино», символизирующее Запад, а над диваном репродукция картины Репина: «зачем-то висел портрет босого Толстого» - это воплощение России.

Героиня «Чистого понедельника читает произведения западных писателей-модернистов: Гофмансталя, Шницлера, Тетмайера, Пшибышевского. Однако уже в зачине рассказа появляется один из «восточных» атрибутов, сопровождающий героиню – шелковый архалук, отороченный соболем, наследство ее «астраханской бабушки». Интересно указать на то, что Астрахань – это пространственный узел, где пересекались пути из разных восточных стран. В сознании повествователя, находящегося под впечатлением чувственной красоты героини, не случайно выстраивается ряд топонимов «Москва, Астрахань, Персия, Индия», который воспринимается читателем как синонимический. Герой также подчеркивает, что красота его возлюбленной «была какая-то индийская, персидская»: «…смугло-янтарное лицо, великолепные и несколько зловещие в своей густой черноте волосы, мягко блестящие, как соболий мех, брови, черные, как бархатный уголь, глаза».[42]

Двойственность внутреннего мира героини подчеркивается диалогом героев: «Счастье наше, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету». – «Это что?» - «Это так Платон Каратаев говорил Пьеру». - «Ах, бог с ней, с этой восточной мудростью!»^[43]

Для Толстого Восток служил олицетворением неподвижности и исторического застоя, и именно образ Платона Каратаева является воплощением «восточной неподвижности», проповедующей теорию о «неделании» и «непротивлении злу насилием». Таким образом, неслучайно этика Платона Каратаева характеризуется Буниным как «восточная мудрость». Тем самым в образе героини Бунин подчеркивает противоречивость между западной тягой к роскоши и «восточной мудростью», буддистским убеждением в необходимости укрощения человеческих желаний.

Русская и татарская кровь слились в жилах этой молодой женщины. Отец героини – «просвещенный человек знатного купеческого рода, жил на покое в Твери», а бабушка была из Астрахани. Русское, тверское растворено в душевной организации героини, внешность же целиком отдана во власть восточной наследственности.

Два параллельных мысленных восклицания героя: «Странная любовь!» и «Странный город!» раскрывают двойственность облика героини, которая превращается в метонимию Москвы (и через нее — России). Долгополов пишет: «Двойственность облика героини прямо соотносится Буниным «с двойственностью облика страны, России <…> Облик героини и облик страны синтезируются, почти сливаются, взаимно поясняя и дополняя друг друга».^[44]Героиня, подобно Москве сочетает в себе черты нового, восточного и древнерусского миров.

Двойственность также присуща и герою «Чистого понедельника». Несмотря на то, что он«родом из Пензенской губернии» (а Пензенская губерния – это самое сердце провинциальной России), герой красив восточной, как он сам говорит, «южной, горячей красотой». «Один знаменитый актер» выразился о красоте героя: «Черт вас знает, кто вы, сицилианец какой-то», что лишний раз подчеркивает противоречивость в описании его внешнего облика.

Контраст между Востоком и Западом в образе героя усиливается, когда, будучи «сицилианцем» и «барином», не чувствующим атмосферы допетровской Руси, он неожиданно вспоминает за обедом текст древней летописи:

«-И давайте закажем обед силен.
- Как это «силен»?
- Это значит – сильный. Как же вы не знаете? «Рече Гюрги…»[45]

Дата добавления: 2015-07-15