Мышление как «объект интерпретации».

Различные интерпретации мышления, о которых упоминалось выше, порождаются разными точками зрения на сущность понятия «мышление». Подобные точки зрения формировались в пределах конкретных временных рамок и под воздействием доминирующих в обществе идеологических установок. Но, вообще говоря, истоки интерпретации понятия берут начало от Ф. Энгельса, предпринявшего попытку истолковать понятие «мышления». Вряд ли он мог предполагать, что его трактовка обретет в СССР научно-идеологический резонанс и в течение многих десятилетий будет играть роль понятийного «стандарта».

Итак, Ф. Энгельс считал, что мышление – это «процесс отражения объективной действительности, составляющий высшую ступень человеческого познания. Хотя мышление имеет своим единственным источником ощущения, оно переходит границы непосредственно-чувственного отражения и позволяет получать знание о таких объектах, свойствах и отношениях реального мира, которые не могут быть непосредственно восприняты человеком» [7, с. 554-555].

Поясняя сказанное Ф. Энгельсом, Большая Советская Энциклопедия указывает, что «мышление составляет предмет изучения теории познания и логики, психологии и нейрофизиологии; оно изучается также в кибернетике в связи с задачами технического моделирования мыслительных операций.

Мышление является функцией мозга и в этом смысле представляет собой естественный процесс. Однако каждый отдельный человек становится субъектом мышления, лишь овладевая языком, понятиями, логикой, которые суть продукты развития общественной практики. Даже задачи, которые он ставит перед своим мышлением, порождаются общественными условиями его жизни. Таким образом, мышление человека имеет общественно-историческую природу» [1].

Более лаконичную, но мало отличающуюся по сути интерпретацию предлагают Психологический и Советский энциклопедический словари. В [12] мы находим, что «мышление – психический процесс отражения действительности, высшая форма творческой активности человека», а в [16] мышление трактуется как «высшая ступень человеческого познания, процесса отражения объективной действительности» – курсив мой, Е. Л.

Обозначенная выше точка зрения, очевидно, не выводит за пределы советского догматического материализма, и в предложенном авторами подходе оказывается совершенно не важным сущность таких понятий, как «психический процесс», «высшая форма» или «высшая ступень» (хотя приемлемое определение процесса, в принципе, найти можно). При всем желании мы не найдем в источниках [12; 16] пояснений на этот счет равно как и того, чем «форма» отличается от «ступени».

Естественно, если авторы энциклопедических изданий избегают пояснений, то тем самым они ориентируют читателей на любые фантазии, в том числе и идеологического свойства (что было всегда востребовано той единственно правильной партией).

Большие сомнения вызывает выделенный в [12] такой «отличительный признак» мышления, как «высшая форма творческой активности». Если с ним согласиться, то выйдет, что профессиональный бухгалтер, готовящий квартальный отчет, – т.е. занимающийся чисто технической работой (которая не допускает никакого творчества, ибо бухгалтера за творчество накажут!), – не мыслит. Тогда от мышления также следует «отлучить» диспетчеров, машинистов электровозов, других работников, которым предписано действовать по определенным правилам, а не проявлять творческую активность {см. прим. B}...

Определение «мышления», предлагаемое Философским энциклопедическим словарем, в этой части следует считать в большей мере соответствующим реалиям: в нем особый акцент делается на том, что мышление … состоит «в целенаправленном, опосредствованном и обобщенном познании субъектом существенных связей и отношений предметов и явлений, в творческом созидании новых идей, в прогнозировании событий и действий. Возникает и реализуется в процессе постановки и решения практических и теоретических проблем» [19].

В контексте подобной трактовки упомянутый выше бухгалтер «целенаправленно, опосредовано и обобщенно познает существенные связи явлений», а работа диспетчера заключается в «прогнозировании событий и действий» и принятии соответствующих решений, т.е. работа каждого из них требует мышления.

Ряд вопросов порождает также еще один «отличительный признак» мышления – «отражение объективной действительности». Следуя предложенной авторами логике, нетрудно прийти к тому, что математик, оперирующий абстракциями от абстракций n-го рода, – которые к объективной действительности не имеют никакого отношения, – не мыслит, как не мыслит и художник (например, М. Эшер), рисующий ирреальные объекты.

Более известный и замечательный пример в контексте обсуждаемого вопроса дает геометрия Лобачевского, которую современники не поняли и не приняли и понадобился не один десяток лет, чтобы она была признана. Более того, многие присутствовавшие в заседании отделения физико-математических наук Казанского университета, где Н. И. Лобачевский в 1826 г. впервые доложил о придуманной им неевклидовой геометрии, стали с враждебностью к нему относиться, считая его «не совсем нормальным» (т.е. не способным мыслить нормативно), а его геометрию – плодом больной фантазии. Не иначе как они решили, что у ординарного профессора не все в порядке с отражением объективной действительности?

Безусловно, обсуждение особенностей «отражения объективной действительности» математиком или художником-ирреалистом можно продолжать, проецируя его на субъективный или корпоративный уровень восприятия, истолкования и представления, однако при всей потенциальной креативности возможных результатов такое направление обсуждения удаляет от затронутой темы. Потому снова обратимся к анализу сущности «мышления» в разных источниках.

Сравнение интерпретаций понятия «мышление», имеющих место в [12] и [16], порождает еще один вопрос – так что же все-таки считать мышлением: «высшую ступень человеческого познания» или «высшую форму творческой активности человека»? Очевидно, даже не искушенный в семантических деталях читатель обязан осознавать, что «ступень … познания» и «форма … активности» – принципиально разные понятия, которые нельзя отождествлять ни в каком допустимом контексте!

Если обратиться к интерпретациям мышления, данным в Философском и Педагогическом энциклопедических словарях [19; 8], то в каждом из них можно увидеть апелляцию авторов к «реальности» (ср.: «…форма активного отражения объективной реальности» и «отражение внешнего мира, которое опирается на впечатления от реальности»).

Однако, как бы мы ни старались, в Педагогическом энциклопедическом словаре найти толкование понятия «реальность» нам не удастся, в силу чего не удастся постичь смысл термина «впечатления от реальности» … Правда, Философский энциклопедический словарь дает толкование понятия «реальности» («все существующее вообще …; объективный мир …; действительность …»), однако он умалчивает о существовании такой ее разновидности, как «виртуальная реальность» {см. прим. C}.

Сейчас не возникает сомнений в том, что виртуализация реальности, в которой мы оказываемся все чаще и чаще вследствие внешних информационных воздействий, порождает «впечатления», коренным образом отличающиеся от тех, природа которых восходит к «традиционной» [19] реальности. Неразвитость (или полное отсутствие) у субъектов информационных отношений информационных фильтров порождает неадекватные действительности, противоестественные впечатления, которые активно противодействуют оперированию информацией, не говоря уж о его «правильности» и «успешном построении планов и программ поведения».

Как отмечалось нами ранее в [6], насыщенность естественного информационного фона различного рода профессионально препарированной информацией с целью направленного информационного воздействия на субъект, а также развитие у последнего ассоциативных связей между отдельными тематически разнородными информационными единицами (активизирующихся при появлении определенных ключевых сигналов, например, рекламных слоганов, «фирменных» сочетаний цветов и т.п.), препятствует нормальному оперированию информацией, замещая мыслительные процедуры субъекта информационными инстинктами уровня примитивного робота.

Непрерывное информационное воздействие на субъекта при не развитых у него на должном уровне информационных фильтрах, стирает во внутренних представлениях последнего грани между реальной и виртуальной действительностью. Такой субъект, переставая различать реальные и виртуальные явления на внутреннем плане, перестает различать их и на внешнем плане, что приводит к неадекватным оценкам и неправильному пониманию сути явлений, неспособности строить планы и программы, прогнозировать развитие событий.

В контексте сказанного остается также обратить внимание, что в Педагогическом энциклопедическом словаре [8] предлагается считать, будто «мышление … дает возможность человеку в зависимости от усвоенных им знаний, умений и навыков правильно оперировать информацией». Однако в словаре не поясняется, в чем состоит сущность «правильного оперирования информацией», но в самом определении однозначно указывается, что оно происходит «в зависимости от усвоенных … знаний, умений и навыков».

На первый взгляд подобная «связка» не вызывает неприятия. Правда, при более пристальном ее рассмотрении вряд ли можно согласиться с тем, что среднестатистический субъект, усваивая среднестатистический объем знаний, умений и навыков, получает возможность правильно оперировать информацией. Возможность правильно оперировать информацией, вообще говоря, от объема знаний, умений и навыков мало зависит, чему есть множество примечательных и прямо противоположных по смыслу примеров и дискурсивных обоснований. Она обуславливается, в первую очередь, уровнем владения субъектом формально-логическими схемами умозаключений (суждений), теми схемами, которые изучались философами и логиками еще со времен Аристотеля.

Кроме того, когда субъект оперирует информацией в пределах новой области знаний, когда он занимается поиском приемлемого пути решения проблемы и еще не представляет, куда может выйти, говорить о правильном (или неправильном) оперировании информацией, по крайней мере, некорректно. Исследователь может множество раз ошибаться (по разным причинам), но считать его ошибки следствием отсутствия мышления нет никаких оснований.

Истории науки известно, что более двух тысячелетий математики пытались решить проблему пятого постулата. Ею занимались такие известные личности, как Прокл (410-485), Ал-Джаухари (IX в.) Дж. Валлис (1616-1703), Д. Саккери (1667-1733), И. Ламберт (1728-1777), Г. Клюгель (1739-1812), А. Лежандр (1752-1833) и др., однако это удалось сделать лишь Н. И. Лобачевскому. Упомянутые же исследователи попутно решили множество других математических задач, возникавших в процессе их попыток доказательства (опровержения) пятого постулата. Вопрос же о том, что они неправильно оперировали информацией по большому счету не возникал, поскольку для его выяснения отсутствовали средства.

Дата добавления: 2015-07-15