Сэр Эсмонд Ингрем, «Таймс», Лондон 8 страница

– Хорошо, Фил, – согласился он. – Можно признать, что у меня есть кое-какой опыт, но как быть с моей занятостью? Еще раз повторяю, я могу найти тебе адвоката, целую когорту адвокатов, не только опытных, но и располагающих временем и готовых помочь. Так что не упрямься и позволь мне найти кого-нибудь.

– Нет, – ровным голосом возразил Сэнфорд. – Ты единственный человек, которому я могу доверить свою судьбу. Только ты знаешь меня. Ты знаешь, что я поставил на карту. Я тебе не безразличен. Ты будешь защищать меня, как свою собственную жизнь. Я тебе друг, я не просто клиент. Ты знаешь и издательское дело в Нью-Йорке, и судебную практику в Калифорнии. Еще ты знаешь, что такое книга. Ты единственный знакомый мне адвокат, который любит литературу не меньше юриспруденции. – Последовала многозначительная пауза, после которой Сэнфорд добавил: – Майк, ты должен это себе… и мне.

Барретт заколебался. Его друг вставил слово «должен». Барретт прекрасно знал определение этого слова. «Быть должным кому-то… Иметь перед кем-то обязательство…» На нем всегда висел неоплаченный долг Сэнфорду. Прошли годы, но время не стерло воспоминаний. Когда он в отчаянии искал деньги для матери, только один человек вызвался помочь. Он давным-давно вернул Филу деньги, но так и не выплатил проценты, которые можно было отдать только в особой валюте – в валюте дружбы, только услугой за услугу. Никто из живущих на земле не помогает ближним из чистого человеколюбия. Все надеются получить что-то взамен: любовь, доверие или хотя бы юридический совет.

И все же Барретт не мог позволить себе сдаться. Сэнфорд заявил, что защита Фремонта и «Семи минут» будет возвратом долга не только их дружбе, но и самому Барретту. Под словом «защита» подразумевалось, что он должен учинить добрую драчку. Или, что вероятнее всего, поддержать загнанного в угол друга. Все высокие слова о долге и дружбе были просто-напросто казуистикой, призванной хоть как-то смягчить прямую просьбу. Барретт прекрасно сознавал долг перед собой. Он должен принадлежать самому себе, раз и навсегда избавиться от вины и забыть о процентах по оплаченным долгам. Его долг перед собой сейчас заключается в том, чтобы отказать Сэнфорду, как вчера он отказал Зелкину, и отправиться к Уилларду Осборну II. Он не мог позволить себе рисковать таким щедрым посулом. В то же время он не мог, по крайней мере сейчас, оттолкнуть друга.

– Майк, ты меня слышишь? – спросил Сэнфорд.

– Слышу. Просто я задумался.

– Майк, ты не можешь бросить меня в беде. – В голосе Филиппа Сэнфорда послышалась обида. – Ты мне нужен.

– Ты загнал меня в угол, Фил. Что же мне делать? Я попытаюсь вечером убедить Осборна дать мне отсрочку. Скажу, что принимаю его предложение стать вице-президентом, но мне нужно время. Я расскажу о тебе и нашей дружбе, о том, как много этот процесс значит для тебя. А потом останется только надеяться на лучшее. Но, Фил, я хочу сказать тебе одну вещь. Если он откажется предоставить мне отсрочку, я приму его предложение. Тогда я попытаюсь подыскать тебе здесь адвоката. Я знаю, ты поймешь меня, если это будет кто-то другой.

– Я пойму только одно. – Сэнфорд уже просто капризничал. – Что дружба – главнее всего на свете. Если бы ты попал в беду и нуждался в моей помощи, я бы не стал раздумывать. Я бы на все пошел, чтобы помочь тебе.

Эти слова задели Барретта, и он сказал, стараясь скрыть раздражение:

– Ты прекрасно знаешь, что я готов пойти на все, чтобы помочь тебе, конечно, в разумных пределах. Я пообещал попробовать, и я попробую сегодня вечером. Единственное, чего я не могу сделать, если до этого дойдет, так это собственными руками разрушить свое будущее. Если ты этого не понимаешь, Фил, мне жаль.

– Я буду ждать твоего звонка, – сказал Фил и дал отбой.

Барретт сердито повесил трубку. Он хотел немедленно выйти из телефонной будки, но надо было сделать еще одно дело.

Бросив в автомат очередную монету, он набрал номер окружного прокурора. Очевидно, звонка ждали, поэтому Майка почти тотчас соединили с Элмо Дунканом.

Барретт сообщил прокурору, что обсудил дело со своим нью-йоркским клиентом и они решили не признавать себя виновными. Сейчас он собирался отправиться в Оуквуд и проинформировать об этом Фремонта.

– Мы не признаем себя виновными, – закончил разговор Майк Барретт.

– Не признаем… – промурлыкал Дункан, будто исполнял веселую рождественскую песню. – Хорошо, очень хорошо… До встречи в суде.

Барретт хотел ответить, что прокурор, скорее всего, увидит в суде не его, а кого-нибудь другого, но лишь эхом откликнулся:

– До встречи в суде.

Выходя из будки, он едва ли не надеялся, что Уиллард Осборн откажет в отсрочке. Старик понимал, что зал судебных заседаний станет для Майка не полем битвы, а кладбищем.

Он и так всю жизнь избегал засад и не мог позволить себе потерпеть поражение сродни тому, какое потерпел генерал Кастор от индейцев при Литтл-Бигхорн.

Ужин у Осборнов начался раньше обычного, потому что Барретт с Фей должны были ехать в музыкальный центр смотреть «Спящую красавицу» в исполнении труппы Большого театра.

К ужину накрыли в очень милой столовой в сельском стиле. Над головой – неструганые деревянные балки, пол выложен шестиугольными плитками. Еда, как всегда, была великолепной. Когда со стола, накрытого рыжевато-коричневой мексиканской скатертью с ручной вышивкой, убрали посуду, в самом центре остался только старинный железный подсвечник. Слуга принес открытую коробку с сигарами. Уиллард Осборн взял одну, но Барретт отказался, показав на трубку, которую начал набивать табаком из кожаного кисета.

Сидевшая напротив Фей вставила в золотой мундштук новую сигарету. Ее белокурые волосы были зачесаны назад и оттеняли жемчужные нити на белоснежной шее. Она поймала взгляд Барретта и подмигнула, слегка кивнув в сторону отца и как бы давая понять, что момент наступил. Барретт посмотрел на Осборна, сидевшего во главе стола. Отец Фей отрезал кончик сигары и ждал, когда слуга поднесет спичку. Наконец они остались втроем. Во время ужина беседа за столом поддерживалась Фей, и речь шла о светских сплетнях и искусстве. О делах не разговаривали. Барретт ожидал, что за ужином зайдет разговор о предложении Осборна, но тот тщательно обходил дела молчанием. До Майка наконец дошло, что для Уилларда Осборна, по понятиям воспитанного человека, работа и еда несовместимы.

Ужин закончился, и через двадцать минут они с Фей должны были отправиться в театр.

Долговязый Уиллард Осборн выпрямился и посмотрел на Барретта из-под густых бровей.

– Ну что же, мы поговорили о кораблях и башмаках, о сургуче, королях и капусте, а сейчас, кажется, осталось обсудить самое важное – вопрос о вице-президенте. Мы договорились, что сегодня вечером вы дадите мне ответ, Майк. Вы готовы к разговору?

– Я только ждал, когда вы заговорите об этом, – улыбнулся Барретт. – Конечно, решение мое положительное. Я принял предложение в тот миг, когда вы его высказали, но не сразу дал ответ. Из-за Тэйера и Тёрнера. Сейчас я с радостью могу сказать, что эта проблема решена. Вчера я уволился.

– Замечательно, Майк! – радостно воскликнула Фей.

– Единственное…

– Я очень рад, – прервал его Уиллард Осборн. – Я знал, что вы можете уладить любую проблему. Очень хорошо. Значит, все идет по плану. К понедельнику ваш клиент будет готов. Я хочу, чтобы вы ознакомились с документами и коллегами и через неделю отправились в Чикаго с небольшим войском на переговоры о приобретении телестудии.

Майк Барретт не знал, как умерить воодушевление Осборна, и с тяжелым сердцем слушал его. Необходимо как-то его прервать.

– На моем пути осталось последнее препятствие, Уиллард.

– На пути к чему?

– К немедленному вступлению в должность. Понимаете, один мой друг, один из моих самых близких друзей, просит, чтобы я защищал его интересы на процессе, который скоро начнется в Лос-Анджелесе. Мне не удалось убедить его нанять другого адвоката. Он считает, что в этом деле нужен человек, который хорошо его знает и которому он может доверять. Я бы никогда не согласился, если бы не старая дружба. Он всегда хорошо относился ко мне, и я многим ему обязан.

Осборн положил сигару и придвинулся ближе к столу.

– Вы немного удивили меня, Майк. Не могу представить, какое важное дело могло бы вызвать задержку, о которой вы говорите. Что в этом деле такого особенного? Почему ему нужны только вы?

– Ну… – Барретт неловко пошевелился. – Это дело… Вся карьера моего друга зависит от его исхода. Прежде чем я расскажу о нем, если вы не возражаете, мне лучше вкратце объяснить, какие между нами отношения.

Уставившись на холодную трубку в своей руке и ни разу не подняв глаз, Барретт начал торопливо рассказывать о том, как познакомился с Филом, о годах учебы, о помощи Сэнфорда его матери, когда та серьезно заболела, о сложных отношениях Фила с его знаменитым отцом, об испытательном сроке на посту главы издательства. Потом, еще торопливее, Барретт поведал о «Семи минутах», аресте Бена Фремонта и решимости Фила Сэнфорда защищать в суде и продавца, и книгу.

– Сегодня утром по просьбе Филиппа я сообщил окружному прокурору, что мы отказываемся признать себя виновными, и пообещал Филу, если будет возможность, взять на себя защиту.

Он поднял глаза и посмотрел на Фей, которая сидела напротив, но увидел только ее точеный профиль, потому что она в тревоге повернулась к отцу. Потом Барретт усилием воли заставил себя посмотреть на Уилларда Осборна.

Обычно хладнокровное, похожее на лик патриция, сейчас его лицо слегка покраснело и выражало странную смесь изумления, разочарования и страха.

– Эта книга… – произнес он, выговорив слово «книга» как ругательное. – Вы собираетесь защищать эту мерзкую книгу? Не может быть! Вы шутите.

Барретт почувствовал легкое раздражение.

– Я не знаю, мерзкая она или нет. Пока только наш прокурор считает ее мерзкой, а противоположную сторону еще не выслушали. Я не читал «Семь минут», но тем не менее она заслуживает…

– Ничего она не заслуживает! – резко прервал его Осборн. – Она заслуживает, чтобы ее порвали и выбросили в мусорный ящик. Вы не знаете, грязная она или нет? Я искренне удивлен, что человек с вашими мозгами, Майк, делает такое замечание. Не нужно читать книгу, чтобы знать, пристойная она или нет. Это можно почувствовать по запаху. Лично я без всякого чтения прекрасно знаю, что это такое. Существует достаточно свидетельств, чтобы судить о ней. Я знаком с нашим окружным прокурором. Вы сами встречались с ним в этом деле. Он честный и приличный человек и далеко не ханжа. Если он считает возможным назвать «Семь минут» непристойной книгой, я не вижу причин не доверять его суждению. Если вам недостаточно его слов, вспомните ее историю. Сегодня утром ее напечатали все газеты. За исключением одного паршивого полуподпольного издательства в Париже, ни один издатель ни в одной стране более чем за три десятилетия не выпустил ее. И когда ваш так называемый «друг», чья мораль, несомненно, искажена злостью на отца, когда ваш друг решил издать ее, что случилось в самом начале? Книга попала в руки сына Фрэнка Гриффита, заставила забыть все моральные устои и спровоцировала на насилие.

– Пока это только слова потрясенного юноши, – попробовал возразить Барретт, изумленный горячность Осборна.

– Его слов мне вполне достаточно. Майк, может, вы не знаете, но я много лет знаком с Фрэнком Гриффитом. Он закупил сотни часов рекламы на моих телестудиях для своих многочисленных клиентов. Среди его клиентов самые крупные и уважаемые дельцы Америки, среди которых он пользуется прекрасной репутацией. Он истинный патриот и воспитал сына по своему образу и подобию. Только эта мерзкая порнографическая книга заставила юношу забыть все, чему его учил отец. Вы меня уже немного узнали, Майк, и согласитесь, что едва ли меня можно отнести к пуританам. Вы должны знать, что я против людей, которые ограничивают наши свободы. В мире телевидения я веду с ними войну, которая не прекращается ни на день. Но даже свобода имеет свои границы. Если позволить алчным и порочным людям делать все что угодно, они обратят нашу свободу против нас самих и испортят нашу молодежь. Я призываю открыть двери перед откровенностью и новым реализмом, когда они чисты и расширяют наш кругозор, но я требую захлопнуть дверь перед таким чудовищем, как «Семь минут». Ради вашего собственного блага, Майк, не говоря уже о нашем совместном будущем, надеюсь, вы пошутили, когда сказали, что будете защищать эту книгу?

Слушая Уилларда Осборна, Барретт испугался, но не самого Осборна, а неудержимого гнева, который нарастал в его душе. Он боялся, что этот гнев вырвется наружу и заставит произнести слова, которые перечеркнут его светлое будущее. Он не знал, что ответить, но, к счастью, сейчас ему и не пришлось ничего говорить, потому что Фей обратилась к отцу:

– Отец, я согласна с тобой, но, по-моему, ты совсем забыл то, что пытался объяснить Майк. Майк мог шутить или говорить серьезно по поводу защиты этой книги, но он с самого начала дал понять, что если возьмется защищать продавца, то лишь из чувства долга перед старым другом. Он пытался втолковать тебе, что согласился заниматься этим делом только из-за мистера Сэнфорда, а вовсе не из-за «Семи минут».

– Возможно, но сама мысль об участии Майка в этом процессе… – Осборн опять повернулся к Барретту. – Что касается старой дружбы, то я понимаю и приветствую ее, но по собственному немалому жизненному опыту знаю, что нельзя позволять дружбе становиться всесильной. Большинство из нас отдает дань дружбе, но мы никогда не должны при этом вредить себе. Помните это, Майк. – Он взял сигару и поднес к ней столовую зажигалку. – Теперь о вашей работе в «Осборн энтерпрайсиз». Я особо подчеркнул, что вы нам нужны немедленно, но нет таких вопросов, по которым нельзя было бы достичь компромисса. Сколько вам понадобится времени… на этот ваш процесс?

– Сейчас рано об этом говорить. Может, месяц, может, немного больше.

– Об этом не может быть и речи, – покачал головой Осборн. – Боюсь, это невыполнимая просьба. Я не могу оставлять пост вице-президента вакантным так долго. Придется искать другого кандидата. К тому же, честно говоря, меня весьма смущает еще один нюанс, связанный с вашей защитой книги Сэнфорда. Это будет, скорее всего, грязный и сенсационный процесс. Часть этой грязи неизбежно выплеснется на вас, а когда вы станете вице-президентом «Осборн энтерпрайсиз», запачкает и компанию. В глазах консерваторов, которые дают рекламу на наших студиях, вы и «Осборн энтерпрайсиз» предстанете не в лучшем свете. Мне будет очень трудно объяснить вашу роль в этом деле, особенно учитывая, что я даю вам такой высокий пост в компании, связанной со средствами массовой информации и влияющей на умы и молодежи, и пожилых людей. – Он неожиданно погасил сигару. – Какого черта я тут распинаюсь! Вы прекрасно понимаете, к чему я клоню. Вы достаточно умны. Поэтому я и хочу, чтобы вы работали у нас.

Осборн встал и отодвинул стул, опять мигом превратившись в добряка. Мимолетно улыбнувшись дочери, он одарил Барретта широкой улыбкой.

– Я знаю, что могу верить в ценности, которые вы исповедуете, Майк, – сказал он. – Процесс над «Семью минутами» едва ли можно будет занести в список ваших достижений. Для вас найдутся более привлекательные и важные дела. Мой вам совет – забудьте об этом процессе. Можете сказать своему другу Сэнфорду, что пытались меня уговорить, но я был непреклонен. Можете передать, что я даже отказался обсуждать отсрочку и потребовал, чтобы вы исполнили обещание, данное вами мне раньше, чем ему. Когда вы ему все это выложите, он поймет, что вы настроены решительно, перестанет пытаться использовать вас и сделает то, что следовало сделать с самого начала: найдет какого-нибудь адвоката, который не гнушается ничем и специализируется на защите порнографии и непристойностей, человека, лишенного вашей честности и порядочности. Что касается вас, Майк, я хочу, чтобы вы заняли подобающее вам место среди настоящих людей. Надеюсь увидеть вас в добром здравии рано утром в понедельник. А теперь идите и развлекайтесь. В конце концов, вам есть что отпраздновать.

Спектакль русского балета кончился без двадцати одиннадцать. Артистов раз десять вызывали на бис, потом – обычная пробка на выезде со стоянки, привычные заторы на шоссе, и только съехав с автострады, Майк смог увеличить скорость. Сейчас, в четверть двенадцатого, он ехал в своем автомобиле с откидным верхом по Сансет-стрит.

Фей без умолку превозносила достоинства «Спящей красавицы» и мастерство труппы Большого театра. Барретт неожиданно осознал, что почти ничего не помнит. Пока шел спектакль, он лишь краем глаза смотрел на сцену. Балерины, как пушинки, парили в воздухе и выделывали пируэты, но голова Барретта была занята мрачными мыслями.

– Эта новая балерина, – болтала Фей, – ну, которая танцевала принцессу Аврору… никак не могу запомнить эти ужасные русские фамилии… Ты не помнишь ее фамилию, Майк?

– Нет.

– Кажется, я еще не видела такого прекрасного балета. В программке написано, что эта роль прославила Уланову за один вечер. По-моему, эта девушка станет еще более знаменитой. Как ты считаешь, Майк?

– Да.

– Ее танец вдохновляет, от него хочется плыть… Смотри, «Виски гоу-гоу». Может, заедем?

– Что? Куда заедем?

– Потанцевать. Ты ведь даже не слушал меня. Плохое настроение?

– Не сегодня, дорогая. Как-нибудь в другой раз.

Они въехали в Беверли-Хиллз, и Барретт вновь замолчал. Фей пожала ему руку.

– Майк, дорогой…

Он покосился на нее. Прекрасное, но встревоженное лицо Фей напоминало хрупкое фарфоровое блюдо, пересеченное трещиной.

– Майк, в чем дело? Ты будто воды в рот набрал. Что тебя тревожит? Отец? Ты из-за него расстроился?

Она очень любила Уилларда Осборна, и Майк всегда настораживался, когда разговор заходил о нем. Правда, у Майка не было причин грешить на Уилларда Осборна, тот всегда хорошо относился к нему, но в глубине души Майк Барретт всегда считал Осборна отцом невесты и своим покровителем в служебных делах. Другие черты Осборна, так сказать, на человеческом уровне, Майк познавал через поведение его дочери. Порой, правда, очень редко, его удивлял не Осборн, а Фей. Тогда они сливались для него воедино, и ему трудно было их разделить. В тех редких случаях, когда Фей чем-то злила его, он не знал, по чьему почину она это делает, и вел себя осторожно.

Сегодня Майк весь вечер думал об Осборне, и его раздражение не уменьшалось. Ему хотелось выговориться, выкинуть Осборна из головы, и хотелось сделать это сейчас. Он решил говорить честно, но осмотрительно. В конце концов, они с Фей любят друг друга, хотя между ними еще не было близости. Близость для Барретта означала нечто большее, чем просто слияние тел.

– Из-за отца? – повторила Фей. – Ты о нем думаешь?

– Наверное, – ответил Барретт. – Видимо, я думал над тем, что он сказал после ужина, а это в свою очередь вызвало другие мысли. Так что, скорее всего, это не только из-за твоего отца.

– А что ты думал об отце?

– Я не ожидал от него ультиматума. Когда я рассказывал о своих затруднениях, о дружбе с Филом, то думал, что он поймет меня, но он не понял или не захотел понимать.

– Ты несправедлив, Майк. Я же присутствовала при разговоре. Несмотря на отрицательное отношение к книге и процессу, на тревогу из-за Джерри Гриффита, он с пониманием отнесся к твоей проблеме и был готов изменить свои условия, немного уступить. Ты нравишься ему, и он хочет, чтобы ты добился подобающего тебе успеха в жизни. Майк, он же спросил, сколько времени тебе нужно на процесс.

– Вот именно, и я о том же, – согласился Барретт. – Он был готов дать мне время, которого, по его мнению, вполне должно хватить. Если бы процесс касался какого-нибудь другого дела, уверен, он бы проявил большую гибкость. Единственная причина, по которой он поставил предел своему великодушию, мое намерение защитить в суде продавца «Семи минут». Он сделал благородный жест, но обставил его такими невозможными условиями, что все потеряло смысл. Он прекрасно знает, что невозможно подготовиться к судебному процессу и провести его за несколько дней или недель. Он знает, что мне понадобится не меньше месяца. Когда я попросил месяц, он отказал. Почему? Если я ему на самом деле так необходим в понедельник, чтобы уже через неделю вести в Чикаго переговоры, он бы не согласился ни на какие отсрочки вообще. Но мы с ним оба прекрасно знаем, что невозможно сделать человека вице-президентом только ради одной сделки. Если человек и впрямь ценен, его ценность сохраняется много лет, и нужно смотреть в будущее. Поэтому я и говорю, что, если бы попросил у него время на помощь другу в каком-нибудь гражданском деле, связанном с налогами или корпоративным правом, таким, чтобы речь шла о голом предпринимательстве, он бы не отказал. Ему не понравилось содержание дела, в которое я впутался. Поэтому он постарался сделать невозможным мое участие в этом процессе, если, конечно, я не намерен отказаться от его предложения.

Фей слушала его, закусив нижнюю губу. Когда он умолк, она вдруг сказала:

– Майк, ты расстроен и, естественно, сердишься. А от злости у тебя все искажается. Никто не знает отца лучше меня. Можешь мне поверить, он не хочет заставить тебя идти на поводу. Он заботится о тебе, о твоем будущем. Он знает, как люди используют своих ближних, и прекрасно понимает, что Сэнфорд манипулирует тобой. Отец не хочет, чтобы твое имя связывали с этой грязной книгой и страдала твоя репутация.

– Я не… – начал Майк Барретт, но тут же одернул себя: спокойнее, Барретт, спокойнее, ты уже сыграл свою роль и все сказал. Сейчас полегче. – Может, ты и права, Фей. Трудно разобраться в чужих побуждениях. Скажем, меня беспокоит его упрямое предубеждение против книги, которую он никогда не читал и о которой ничего не знает, за исключением того, что окружной прокурор, любитель славы, считает необходимым запретить ее.

– Майк, а ты сам-то что думаешь? Ты сам признался, что не читал книгу, и все же судишь о ней, защищаешь ее.

Майк сделал вид, будто приподнимает шляпу.

– Ты совершенно права, моя дорогая. Готов проглотить свои слова, хотя и не все, а только часть. Твой отец не разбирается в книгах, а я с помощью Фила Сэнфорда, по крайней мере, знаком…

– Майк, дело не в том, читал или не читал. Ты меня удивляешь. От совершения некоторых поступков удерживает общественное мнение или отрицательное отношение к ним людей, которым мы доверяем. Если человек видит на пузырьке этикетку со словом «яд», разве этого недостаточно? Неужели каждому необходимо попробовать этот яд, чтобы в следующий раз держаться от пузырька подальше?

– Это не одно и то же, – возразил Барретт. – Яд можно заранее классифицировать как опасное вещество и проверить, но с произведением литературы сделать это далеко не просто.

– Ну пожалуйста, Майк. Эта кошмарная книга подверглась самой что ни на есть научной экспериментальной проверке у нас на глазах, при помощи живого человека. Джерри Гриффит хлебнул из пузырька и отравился.

– Ты вспомнила Джерри Гриффита. Давай посмотрим на него повнимательнее. Я адвокат, Фей. Меня учили не оценивать людей и их поступки по тому, как они выглядят, исследовать, задавать вопросы и нередко находить мотивы, которые в корне отличаются от лежащих на поверхности. Может, только «Семь минут» и виноваты в преступлении Джерри. А может, были и другие причины, и книга послужила только детонатором, вызвавшим взрыв. Если виноваты не «Семь минут», значит, детонатором явилось что-то другое. Ответить на этот вопрос можно, только если копнуть глубже, а не ограничиться лишь поверхностным осмотром. Я не готов осудить книгу на основании слов одного Джерри. Знаешь, что меня особенно удивляет и расстраивает? То, что так много образованных людей вроде твоего отца, тебя самой и еще тысяч горожан готовы стреножить свободу слова без каких-либо серьезных оснований.

Фей достала из сумочки мундштук и сигарету.

– Мы удивляем тебя, а я, если честно, дивлюсь тебе, Майк. Я думала, что главная причина твоего желания защищать непристойную книгу – старая дружба. Это я еще могу понять. А сейчас оказывается, что дело вовсе не в дружбе, а в свободе слова.

– Наверное, сегодня вечером я просто завелся. Я уже давным-давно забыл, что когда-то был идеалистом, и не думал, что сохранил эти чувства.

– Жаль, что ты не направил их на что-нибудь более достойное. – Она подняла мундштук. – Знаю, знаю, я не должна говорить это до тех пор, пока не попробую яд.

Барретт попытался сдержать раздражение.

– Или, по крайней мере, до тех пор, пока не будешь полностью уверена, дорогая Фей, что кто-то не напутал с ярлыком. – В его голосе послышались едкие нотки, и он попытался придать ему мягкость. – Фей, в одном ты права: ни один из нас не читал эту книгу. Ты не читала, твой отец не читал, я тоже не читал «Семь минут». И никто из нас не знает, что это такое: чистейшей воды порнография или произведение эротического искусства. Как же мы можем обсуждать ее дальше?

– Произведение искусства! Ха! Можешь ее читать, только я не собираюсь. Вопрос закрыт. На балете было веселее. – Она откинулась на спинку кресла и закурила. Когда машина свернула с Сансет, девушка неожиданно выпрямилась. – Майк, куда ты меня везешь?

– Домой.

– Это что-то новое. – Она повернулась к нему. – Разве мы не собирались к тебе? Только не рассказывай, что ты рассердился на меня из-за того, что я не согласна с тобой.

– Конечно нет. Ты же меня знаешь, Фей.

– Тогда почему мы так рано расстаемся?

– Потому что сегодня вечером у меня будет другая компания. Сегодня я лягу в постель с… книгой. – Он свернул на подъездную аллею у дома Осборнов. – Попробую испытать на себе то, что проповедовал. Хочу проверить, правильная на пузырьке этикетка или нет.

– Ну, если дело только в этом… – Фей расслабилась и неожиданно повеселела. – Только не забудь, если она возбудит тебя, тебе не нужно выскакивать на улицу и насиловать какую-нибудь бедняжку. Я всегда к твоим услугам и всегда жду.

– Не забуду.

Майк Барретт остановил машину перед красивым зданием, построенным в испанском стиле, но не стал выключать мотор. Он хотел выйти, чтобы проводить Фей до двери, но она остановила его, спросив:

– Майк, ты думал над предложением отца отказаться от защиты «Семи минут»?

– Я сам не знаю, что думать. Скорее всего, я не стану рисковать предложением твоего отца. С годами у меня поубавилось храбрости. К тому же я не хотел бы лишиться возможности обеспечить тебе такую жизнь, к какой ты привыкла.

– Но ты не отказал Сэнфорду и собираешься прочитать книгу.

– Верно, дорогая, – кивнул он. – Но только потому, что не хочу постареть и растолстеть, и чтобы меня всю жизнь глодали романтические сожаления о чем-то важном, не сделанном однажды. Один мудрец давным-давно сказал: нет на свете ничего глупее сожаления. Я хочу поставить все точки над «i», чтобы без угрызений совести присоединиться в понедельник утром к команде твоего отца.

– Забавно, – рассмеялся Фей, но улыбка тут же исчезла. – Нет, серьезно, Майк…

– Если хочешь, можно и серьезно. Боюсь, выбор у меня невелик, но тем не менее я сохранил толику совести, разбуженной в молодости Кларенсом Дарроу.^[7] И она требует от меня объяснения некоторых поступков. Пусть она ничтожна и не задает много вопросов, но она есть. Перед тем как отказать завтра Сэнфорду, перед тем как поставить крест на книге, по-моему, необходимо дать ей возможность высказаться самой, необходимо беспристрастно во всем разобраться. Эта маленькая толика совести успокоится, если я предоставлю обвиняемому все возможности для зашиты. Сегодня ночью я прочту «Семь минут» с единственной целью: установить, непристойна ли она. Приму окончательное решение по этому вопросу, и только после этого с чистой совестью завтра откажу Филу Сэнфорду.

– А если ты прочтешь и решишь, что это не просто порнография?

– Я такого не допущу. – Майк улыбнулся. – Если это все же произойдет, мне придется вступить в борьбу с этой толикой совести и попытаться заставить ее замолчать.

Он вылез, быстро обошел машину и помог Фей выйти. Она взяла его руку, и они молча направились к солидной дубовой двери. Фей нашла ключ и приоткрыла дверь, но потом опять закрыла и повернулась к Барретту.

– Майк, я уверена, что ты не натворишь никаких глупостей. Но если… если по какой-то совершенно непонятной причине тебе не удастся избавиться от чувства вины за то, что ты отказался помочь Сэнфорду, если ты поймешь, что терпишь поражение со своей совестью, тогда знай, что я на твоей стороне. – Она обняла Барретта и положила голову ему на грудь. – Я смогу заставить отца сделать все, что угодно. Если придется, я заставлю его держать для тебя пост вице-президента свободным, пока ты не закончишь свой процесс.

Барретт поцеловал Фей и почувствовал вожделение. Он быстро высвободился из ее объятий и прошептал:

– Спасибо, дорогая.

Потом повернул Фей к двери и легонько подтолкнул.

Когда дверь за ней закрылась и Барретт остался один, он неторопливо посмотрел на ночное синее небо, освещенное мириадами звезд, сверкающих, как драгоценные камни, и похожих на призмы из горного хрусталя в какой-то драгоценной люстре. Где-то там, наверху, рождалась совесть. Ее путешествие вниз, туда, где жили люди, было трудным, и совесть снисходила на землю слабой и хрупкой. Защитная броня после путешествия становилась очень хлипкой, и казалось чудом, что на земле совесть все-таки продолжала жить.

Этим вечером Барретта удивило то, что жалкие остатки совести донимали его ничуть не меньше, чем возвышенное и куда более постыдное честолюбие. И что еще поразительнее, он подчинился ее тоненькому голоску.

Дата добавления: 2015-07-18