Сэр Эсмонд Ингрем, «Таймс», Лондон 7 страница

– Это должно тебе помочь. Джерри, – кивнул Йеркс. – Я предлагаю тебе выслушать мистера Полка.

– Будем откровенны, – продолжал Полк. – За закрытыми дверьми окружной прокурор может оказать немалое влияние на судью, который будет выносить приговор после того, как ты признаешь себя виновным в изнасиловании. Прокурор Дункан и мистер Йеркс сходятся в одном: ты стал жертвой отвратительной книги «Семь минут». Они считают истинным преступником книгу, влияние, которое она оказывает на молодых впечатлительных читателей, и намерены заклеймить ее как не соответствующую Уголовному кодексу Калифорнии. По мнению мистера Йеркса и мистера Дункана, общественность поймет, что, если такие книги будут недоступны молодым людям с неустоявшейся психикой – вроде тебя, Джерри, – множество преступлений, таких как вчерашнее изнасилование, можно будет избежать. Одним словом, книга перевозбудила тебя на короткий промежуток времени. Нам нужно время, чтобы дать этой мысли устояться в головах американцев. Если это произойдет, создастся более благоприятная для тебя атмосфера, и у нас появится надежда, что судья вынесет мягкий приговор. Вот почему я хочу, чтобы ты вытерпел и предварительное слушание, и второе предъявление обвинения. Нам необходимо выиграть время.

Джерри покачал головой:

– Мистер Полк… Мистер Полк, мне наплевать на приговор и на то, что со мной будет. Мне уже все равно.

– Я понимаю, Джерри, – адвокат сочувственно улыбнулся. – Ты много перенес, и твое теперешнее настроение вполне объяснимо. – Он повернулся к Фрэнку Гриффиту. – Это вызывает еще один вопрос, Фрэнк. Учитывая состояние Джерри, я бы порекомендовал… О, мы, конечно, можем выслушать мнение Джерри по этому вопросу, но я бы все равно посоветовал еще один способ смягчения будущего приговора. Было бы очень хорошо, если бы удалось доказать, что это преступление вопиюще противоречит характеру вашего сына. Я думаю, защита должна заявить, что Джерри действовал в состоянии аффекта. Для этого потребуется помощь самого лучшего психиатра… например, доктора Роджера Тримбла.

– Я готов на все, если это поможет моему сыну, – заявил Фрэнк Гриффит. – Вы уговорите Тримбла посмотреть его?

– Доктор Тримбл мой друг и друг мистера Йеркса. Думаю…

– Нет! – На этот раз Джерри вскочил на ноги. Он весь дрожал. – Я еще могу согласиться на слушание, но не позволю никакому дуролому…

Гриффит встал и, как гора, возвысился над сыном. Мэгги Рассел охватил ужас, но, к ее удивлению, впервые за последние сутки Гриффит заговорил успокаивающим тоном:

– Джерри, мы собрались, чтобы помочь тебе всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Я не намерен отказываться ни от одной возможности.

– Я знаю, отец, но не могу…

– Ральф Полк разбирается в законах. Если он говорит, что встреча с психиатром может помочь…

– Да, может, – быстро подтвердил Полк, тоже вставая. – Судья примет во внимание тот факт, что ты ни разу в жизни не был замешан ни в каком преступлении. Поэтому он отдаст распоряжение людям, которые следят за поведением условно осужденных, покопаться в твоем прошлом, разузнать о тебе побольше у твоих родственников, учителей. Когда он узнает, что ты лечишься у доктора Тримбла, психоаналитика с мировым именем, то может принять более мягкое решение.

Джерри опять покачал головой:

– Мистер Полк, нет… Я не могу… Я не хочу никакого психоаналитика. Что бы вы ни думали, я не сумасшедший. Это было просто… временное затмение. Даже прокурор вчера ночью сказал это. Он согласился, что виновата книга.

– Конечно, никто не может заставить тебя обратиться к психоаналитику. – Полк пожал плечами, – но, по-моему, это был бы умный ход.

Фрэнк Гриффит обнял сына и обратился к адвокату:

– Не беспокойтесь, Ральф. Джерри можно уговорить сделать то, что пойдет ему на пользу. Можете позвонить доктору Тримблу и договориться о приеме. Джерри, ты много пережил за эти сутки. Пойди наверх, приляг и прими таблетку успокоительного. Мы разберемся и без тебя.

Джерри посмотрел на отца, неожиданно вырвался и, не сказав ни слова, выскочил из гостиной.

Мэгги проводила его взглядом. Когда все снова расселись по своим местам и закурили сигареты и сигары, Мэгги вышла из гостиной и торопливо поднялась по лестнице.

Она догнала брата на втором этаже.

– Джерри…

Он остановился и попытался изобразить улыбку. Ничего не получилось.

– Мне жаль, что они так тебя мучили.

Он молчал.

– Я совершенно уверена, они только хотели помочь, – продолжала Мэгги.

Руки Джерри нервно теребили свитер.

– Мне не нужна ничья помощь. Я совершил неправильный, сумасшедший поступок и заслуживаю наказания. Пусть меня накажут. Но я не хочу лишних страданий. Я не хочу ходить ни в какие залы судебных заседаний, мне вполне хватило сегодняшнего утра. Не хочу, чтобы адвокаты и судьи копались в моей голове и выносили мои мысли на всеобщее обозрение. Не хочу, чтобы какой-нибудь психиатр забрал у меня последние мозги. Я просто хочу, чтобы все оставили меня в покое.

– Хорошо, Джерри.

– Все это… Это то же самое, что заставить меня расстегнуть ширинку при людях.

– Я понимаю.

– Я поступил плохо. Пусть меня накажут и оставят в покое. Я хочу, чтобы меня не трогали. Я имею в виду не тебя, Мэгги, а всех остальных. Я хочу, чтобы меня оставили в покое, хочу принять то, что заслужил. – Он внимательно посмотрел ей в лицо и добавил: – Ты понимаешь. Убеди и их, Мэгги.

– Я… я могу попробовать. Я попробую. Может, не сегодня, но в ближайшее время.

– Спасибо… Я препаршиво себя чувствую. Наверное, мне лучше прилечь.

– Отдыхай. Тебе нужен отдых.

– Да.

Джерри направился в свою спальню. Когда он скрылся в комнате, Мэгги в задумчивости медленно пошла вниз по лестнице.

Совещание в гостиной продолжалось, голоса манили. Мэгги тихо подошла к дверям и прислушалась. Мужчины были так увлечены разговором, что не заметили ее присутствия.

Ральф Полк кивнул, выслушав Лютера Йеркса, и заметил:

– Да, мистер Йеркс, об этом не может быть и речи. Эта порнографическая книга – наш самый красноречивый довод в пользу Джерри. Как вы сказали, она – ключевой фактор в этом деле. По одной этой причине, даже не будь других, я бы хотел показать мальчика доктору Тримблу. За несколько приемов доктор, уверен, сумеет увидеть, какую травму перенес Джерри, прочитав «Семь минут». Для нас показания известного психоаналитика бесценны. – Он улыбнулся Йерксу. – И я уверен, эти показания очень помогли бы и окружному прокурору в случае судебного дела, связанного с этой книгой.

Глаза Йеркса были скрыты за голубыми очками, его круглое лицо оставалось бесстрастным.

– Мне кажется, что Элмо Дункан может пойти на процесс против книги, но это только мои догадки. Однако… – Он встал, и Блэйр немедленно вскочил на ноги. – Побывав в этом доме, увидев своими глазами горе, которое причинила эта мерзость, кое-кем называемая литературой, воспитанному юноше и приличной семье, которое она может принести всем американцам, я убедился, что должен всеми силами бороться за введение цензуры. Если в нашей стране не будет цензуры, начнется хаос и разгул преступности. Вы пообещали присоединиться к этой борьбе не только потому, что она поможет вам в вашей собственной беде, но и потому, что она благотворно скажется на будущем нашего общества и поможет правосудию.

– Обещаю, мистер Йеркс, – выпалил Фрэнк Гриффит.

– А я вам обещаю, что с этой минуты приложу все силы, дабы избавить нашу страну от развращающих мысли и разрушающих души торговцев. Знаете, что мы сделаем вместе? Мы бросим им в лицо их собственную книгу и навсегда изгоним из храма алчных менял и насильников!

Майк Барретт не удивился, узнав, что окружной прокурор очень занят и что у него совсем мало времени.

Элмо Дункан четко установил временные границы несколько секунд назад, позвонив секретарше, приказав три-четыре минуты не соединять его ни с кем и сказать ожидающим приема, что встречи откладываются на несколько минут.

По дороге к Дворцу правосудия Майк Барретт мечтал, чтобы забрезжила хоть маленькая надежда, которая как-то оправдала бы его оптимизм в разговоре с Сэнфордом. Он был уверен, что окружной прокурор выполнит вчерашнее обещание и новые события, связанные с «Семью минутами», не отразятся на его уступчивости в деле Фремонта.

Барретта провели мимо личной кухни прокурора в комнату, где ждала секретарша Дункана. Она ввела его в просторный светлый кабинет, обставленный в современном стиле. Барретт обратил внимание, что дверь в комнату отдыха открыта, и подумал, не пригласит ли его Дункан туда. Дункан жестом предложил ему сесть в одно из двух кожаных кресел, стоящих перед красивым шведским столом. Этот жест означал, что обмена любезностями не будет – только дело. Надежда Майка начала угасать.

Сейчас он видел, что перед ним не тот человек, который так приветливо встретил его вчера, а совсем другой. Лицо Дункана было напряжено, словно прокурор с трудом сдерживал нетерпение. За креслом с высокой спинкой стоял американский флаг, и его древко, казалось, торчало прямо из головы прокурора.

Окружной прокурор нервно переложил на столе какие-то бумаги, бросил взгляд на телефон и графин с водой, потом на полку, на которой стояли книги в красивых переплетах, и наконец с неохотой посмотрел на Барретта.

– Я вас не ждал, – сказал он. – Кажется, мы договаривались, что вы позвоните. Я… Боюсь, у меня очень много дел.

Дункан умолк, ожидая, что скажет Барретт.

– Мне показалось, что так будет лучше, – объяснил Барретт. – Я буду краток и не отниму у вас много времени. Мы должны решить дело Фремонта.

– Да.

Дункан молчал, и Барретт понял, что придется принять к сведению неожиданный поворот событий и прямо перейти к делу.

– Конечно, я видел газеты. Я имею в виду дело сына Гриффита и книгу Джадвея. Все произошло так, как пишут газеты?

– Да.

– Ясно. По тону, взятому прессой, можно подумать, что изнасилование совершила тень Дж Дж Джадвея.

Дункан нашел на столе испанский нож для вскрытия конвертов, сделанный в форме меча, взял его и принялся внимательно разглядывать. Не поднимая глаз, прокурор сказал:

– Прокуратура рассматривает дела Фремонта и Гриффита отдельно. Решать их будет не пресса, мистер Барретт, а прокуратура.

– Значит ли это, – осторожно произнес Майк Барретт, – что вы не связываете их и не изменили свою вчерашнюю точку зрения?

Когда окружной прокурор медленно повернул нож, свет заиграл на лезвии из толедской стали.

– Это значит, что по закону мы рассматриваем два эти дела порознь. Мы отлично понимаем, что это два разных дела, но мы так же отлично понимаем, что в глазах общественности они могут слиться в одно.

– Вы хотите сказать, что общественное мнение может повлиять на ваше решение рассматривать их как отдельные и не зависящие друг от друга дела?

Дункан подался вперед и поставил локти на стол. Его глаза сузились.

– Мистер Барретт, мы выдвинули обвинение против продавца непристойной книги. Мы также выдвинули обвинение против юноши, который совершил изнасилование и нанес тяжкое телесное повреждение под влиянием той же самой книги. Общественность быстро заметила эту связь, причем не только в масштабах штата, но и всей страны. Несмотря на то что защищающее закон ведомство не подвержено влиянию общественного мнения, оно не может игнорировать его, когда требования общественности совпадают с его собственной позицией. Вы должны всегда помнить, мистер Барретт, что закон служит орудием в руках народа. Народ создал закон для защиты самого себя. И где бы я ни находился, мистер Барретт, я остаюсь слугой народа.

Барретт притих. Ему только что прочитали, свысока, будто школьнику, высокопарную лекцию, за которой крылись истинные политические цели. Элмо Дункан говорил одно, а думал другое.

Майк почувствовал, как его настрой на победу улетучивается.

– Вчера, мистер Дункан, тоже будучи слугой народа, вы были готовы рассматривать обвинение против Фремонта как несерьезное и даже спорное. Вы, по сути дела, заверили меня, что, если я уговорю Фремонта признать себя виновным, вы ограничитесь штрафом и условным тюремным сроком. Вам было нужно только время, чтобы объяснить все это своим помощникам, как вы сказали, из вежливости. Сейчас я приехал за вашим официальным ответом. Вы по-прежнему готовы ограничиться штрафом и условным сроком?

Окружной прокурор бросил на стол нож и ответил:

– Боюсь, после того как я посоветовался со своими помощниками, мое решение изменилось. Вчера у нас появилось новое свидетельство против «Семи минут». Я посмотрел на книгу и обвинение более внимательно, и у меня исчезли всякие сомнения в том, что мы имеем дело не с мелким нарушением закона, а с серьезным преступлением, которое может нанести очень сильный удар общественной безопасности.

– Вы имеете в виду прокатившуюся волну изнасилований? – сухо полюбопытствовал Барретт.

– Я имею в виду распространение опасной и грязной книги под названием «Семь минут», – строго ответил прокурор и холодно посмотрел на собеседника. – Можете сообщить своему клиенту, что, если вы объявите Фремонта невиновным, мы приложим все силы и используем все свои возможности, чтобы осудить его. Мы начнем процесс и попытаемся доказать виновность продавца и общественную опасность книги. Если же обвиняемый признает себя виновным, он получит максимально строгое наказание за свое преступление – и штраф, и двенадцать месяцев в тюрьме. Никаких сделок, мистер Барретт, никаких уступок и поблажек.

Он больше не боится моей дружбы с Уиллардом Осборном II, подумал Майк Барретт. Окружной прокурор разговаривал с позиции силы. Очевидно, у него есть более богатый и влиятельный покровитель, чем Осборн.

– А насчет двух дел? – спросил Барретт. – Вы по-прежнему собираетесь рассматривать их порознь?

– Это отдельные дела, – невинно ответил Дункан, но тут же добавил: – Конечно, если начнется процесс над книгой, нам придется вызвать в качестве свидетеля Джерри Гриффита.

– Свидетеля, мистера Дункан?

– Когда молодого впечатлительного человека, по его собственным словам, прочитанная книга толкает на отвратительное преступление, по-моему, эта книга несет зло, должна быть запрещена, и распространение ее считается уголовным преступлением. О да, я ни на минуту не сомневаюсь: все, что нам расскажет об этой книге Джерри Гриффит, о том, что она с ним сделала, имеет самое прямое отношение к делу.

Барретт непроизвольно покачал головой. Он хотел возразить, но сейчас они находились не в зале судебных заседаний. Окружной прокурор окольным путем представил два совсем разных деда и тут же объединил их в одно. Как слуга народа, с горечью подумал Барретт, выполняет волю народа или, что более вероятно, Лютера Йеркса. Нет, решил Майк, он не даст окружному прокурору возможности высмеять закон в зале суда.

– Насколько я понял, это ваше последнее слово? – спросил он.

– Да, – ответил Дункан, не вставая. – И сейчас мне хотелось бы услышать ваше последнее слово, мистер Барретт. Что вы намерены посоветовать своему клиенту: признать себя виновным или не признать?

– Если бы я сам мог принять решение, я бы принял его прямо сейчас, – объяснил Барретт, поднимаясь. – Мне необходимо посоветоваться с моим нью-йоркским клиентом.

Дункан тоже встал и произнес ровным голосом:

– Не сомневаюсь, что вы недвусмысленно ему объясните: не может быть никакой речи о компромиссе. Если Фремонт признает себя виновным, он проведет год в тюрьме, а продажа книги для начала будет запрещена в Оуквуде. Если Фремонт не признает себя виновным, тогда это даст вам шанс, что продавец и книга… могут быть оправданы, но тогда вы будете вынуждены пойти на риск судебного разбирательства.

– Я все ему объясню самым подробным образом, – кивнул Барретт.

«Можешь быть спокоен, я все ему объясню, – подумал он. – Я скажу Филу Сэнфорду, что мы не дадим этим сволочам шанса развлечься и устроить за наш счет цирковое представление». Он подошел к двери и открыл ее.

– Я сообщу вам о нашем решении после обеда.

Элмо Дункан, стоящий за своим столом, немного расслабился и впервые улыбнулся:

– Я буду ждать.

Фил Сэнфорд с нетерпением ждал новостей, поэтому Майк Барретт решил немедленно позвонить в Нью-Йорк. Не пожелав воспользоваться телефоном во Дворце правосудия, он быстро направился в великолепное здание Дворца записей на Темпл-стрит и закрылся в пустой телефонной будке.

До Нью-Йорка он дозвонился очень быстро. Барретт удивился, что Сэнфорд так долго не подходит к телефону, поскольку считал, что Фил с нетерпением ждет его звонка. Сначала Майк удивился, потом разозлился. Когда наконец Сэнфорд подошел к телефону, он рассеянно извинился и объяснил, что у него в конторе царит беспорядок похлеще, чем на центральном вокзале. Барретт прервал его излияния и начал рассказ.

Не позволив Сэнфорду перебивать себя замечаниями или вопросами, передал разговор с окружным прокурором, рассказал о предательстве Дункана и изложил все возможные варианты даже более подробно, чем просил прокурор.

Через несколько минут он спросил, словно желая прояснить ситуацию для себя:

– Итак, что мы имеем? Я тебе сейчас объясню, что мы имеем, и дам совет. Дункан молол чушь и пытался уговорить меня объявить Фремонта невиновным, чтобы таким образом затеять процесс. Зал судебных заседаний ему нужен как сцена, на которой он мог бы выставить себя крестоносцем в глазах общественности. У него уже разработан сценарий, который рассчитан в основном на простых американцев. Я не говорю, что он лжет на каждом слове, я хочу быть к нему справедливым. Очевидно, он искренне считает, что «Семь минут» могут принести человечеству непоправимый вред. Правда, он не испытывал таких сильных чувств вчера, но он уверен, что изнасилование Гриффита служит наглядным доказательством тому, что простая книга может вызвать антиобщественное поведение. Я убежден, что он верит в это. Видит Бог, он имеет на это основания, но ты знаешь, как я отношусь к праведности. Факт остается фактом: с Гриффитом, как главным свидетелем обвинения, он раздует дело, в котором разум будет пущен побоку, и превратит процесс в буйство эмоций. В случае победы его имя прогремит на всю страну. И он не сомневается в победе. Честно говоря, я склонен с ним согласиться.

– Что ты говоришь, Майк? Ты хочешь сказать, что у нас нет шансов?

Барретт крепче прижал трубку к уху.

– Буду с тобой откровенен. Да, принимая во внимание то немногое, что мы сейчас знаем, преимущество, причем подавляющее, на стороне обвинения. Знаю, я сам говорил тебе утром, что перед нами обычное дело о непристойности и что дело Гриффита официально не имеет с ним ничего общего. Это и сейчас верно, и Дункан тоже признает это, но наш недавний разговор заставил меня взглянуть на вещи по-новому. Сейчас я вижу, как действует противник: обработка общественного мнения и давление на общественность; желание ввести в дело мальчишку Гриффита как свидетеля через черный ход; политические амбиции окружного прокурора или тех, кто стоит за ним. Они могут преуспеть в своем стремлении объединить дела. Если им это удастся, практически не будет шансов на то, что судья или присяжные признают Фремонта невиновным. Как, о господи, можно вести защиту в таком деле? Ты утверждаешь, что эта книга – произведение искусства, и призываешь на помощь конституцию, где говорится о свободе печати для произведений искусства. Противник же в ответ просто предъявит девушку, которая лежит без сознания в больнице и которую недавно изнасиловал человек, утверждающий, что его толкнуло на это твое произведение искусства. Как бы ты сам отнесся к таким доводам? Послушай мой совет. Бену Фремонту нельзя заявлять о своей невиновности под страхом судебного процесса. Лишняя слава и почти неизбежное поражение вызовут цепную реакцию запретов на продажу твоей книги во всех крупных городах Америки. Тебе придет конец, Фил…

– Подожди, Майк. Послушай. Я…

– Дай мне закончить, – резко прервал его Барретт. – Ты сделаешь то, что я тебе скажу. Объясни положение Бену Фремонту. Он поймет. Он не захочет пройти через предсудебные процедуры со всеми их требованиями и невыгодной оглаской. Ему будет в десять раз выгоднее признать себя виновным. Штраф за него заплатят. Год в тюрьме… конечно, не шутка, но и не гильотина, и ты можешь возместить ему это деньгами. Как только ты уговоришь Фремонта признать себя виновным, то сразу расстроишь Дункану все представление и обеспечишь будущее «Семи минутам». В процессе какое-то время будут мусолить приговор Фремонту, но скоро о нем все забудут. Если где-то еще выдвинут похожие обвинения против продавцов «Семи минут», по крайней мере они не будут связаны с изнасилованием. После закрытия дела ты сможешь продавать «Семь минут» везде, кроме Оуквуда. Я не сомневаюсь, что ты согласишься со мной. Мы должны признать себя виновными. Давай я прямо сейчас позвоню Дункану и сообщу о нашем решении.

– Майк…

– Звонить?

С минуту в трубке слышалось хриплое дыхание Сэнфорда, жившего за три тысячи миль от Калифорнии.

– Поздно, – наконец ответил Фил. – Я пытался сказать тебе, Майк, что уже поздно.

– О чем ты говоришь?

– Я заявил публично о том, что мы не признаем себя виновными, что будем защищать в суде Бена Фремонта и… «Семь минут». Все, конец.

Не веря своим ушам, Майк Барретт посмотрел на трубку и опять прижал ее к уху.

– Я не ослышался? Ты не шутишь? Сейчас совсем не до смеха.

– Менее часа назад я сделал заявление для прессы. Мы будем судиться, Майк, и нам потребуется все…

– Если ты говоришь правду, единственное, что тебе потребуется, – это смирительная рубашка и с десяток психиатров.

– Майк, ты не даешь мне возможности объяснить. Ты не знаешь или не понимаешь, что здесь происходит, – пожаловался Сэнфорд. – После нашего утреннего разговора меня забросали телеграммами со всех уголков страны, телефон накалился докрасна. Почти все наши самые крупные оптовые покупатели: Бэйкер и Тэйлор, Макклург, «Америкэн ньюс», Рэймар, «Демонестайн», «Букэзин», практически все задавали один и тот же вопрос: что мы собираемся делать с Беном Фремонтом? Если мы отдадим на растерзание Фремонта, значит, отдадим и «Семь минут». Если мы без борьбы согласимся с тем, что Фремонт виновен и заслуживает года тюрьмы, у всех книготорговцев создастся впечатление, будто мы согласны с тем, что «Семь минут» – непристойная книга, недостойная прилавка. Наш отказ от защиты Фремонта фактически означает, что арест может грозить любому книготорговцу, продающему «Семь минут», и мы даже не попытаемся защищать его. Такое ощущение, что американская книготорговая ассоциация говорит мне: или сражайся с цензорами сейчас и останови распространение цензуры, или поставь на «Семи минутах» крест, потому что, если «Сэнфорд-хаус» выкинет белый флаг, никто не отважится продавать ее. Послушай, мы знаем, что происходило в подобных ситуациях раньше, Майк. Говорят, когда «Гроув-пресс» издало «Тропик Рака» Генри Миллера, против книготорговцев было возбуждено более шестидесяти уголовных и гражданских дел. И несмотря на то, что издатель согласился защищать или помогать защищать их всех, другие продавцы так перепугались, что в «Гроув-пресс» вернулось… ты слышишь меня?.. три четверти из двух миллионов напечатанных книг. Когда «Путнам» издало «Фанни Хилл», они не дали никаких гарантий книготорговцам, но, столкнувшись в самом начале с волной запретов и обвинений, быстро поняли, что никто не согласится продавать книгу, если ее не защищать. Поэтому они выбрали ключевые города, где книга подверглась самым жестоким нападкам: Хакенсак, Бостон и Нью-Йорк, – и дали бой цензорам. В результате они добились разрешения читать и продавать «Фанни Хилл». В некотором смысле нам везет больше, Майк. Против нашей книги пока возбуждено одно дело, может, более трудное и сенсационное, чем другие, но в случае нашей победы цензоры в других штатах не посмеют запрещать «Семь минут». Как можно даже не попытаться защитить книгу? Оптовики и торговцы немедленно вывалят мне на колени тысячи и тысячи экземпляров. «Семь минут» умрет, даже не успев родиться. Мне сегодня ясно дали это понять. У меня нет выбора, Майк. Я был в отчаянии. Я был в таком отчаянии, что даже в конце концов позвонил Уэсли Р. Знаешь, что я получил от него? Знаешь, почему он звонил мне после того, как прочитал утренние газеты? Хотел сказать, что сам он всегда знал, что я дурак, но сейчас это подтвердили другие. Причем я не просто дурак, а кретин, если издал Джадвея. А когда я попросил у него отеческого совета и помощи, знаешь, что он мне ответил? «Варись в своем собственном соку». Потом добавил: «Надеюсь, от фирмы еще что-то осталось, и ее пока можно кому-нибудь продать?» Так я оказался один в печке, и весь деловой мир, торгующий книгами, ждал моего ответа. Я медлил и медлил, надеясь, что ты договоришься с окружным прокурором, но понимал, что в любом случае будет поздно и на «Семь минут» ляжет несмываемое пятно пособничества насилию. Поэтому в конце концов я позвал своих людей, и мы составили текст заявления для прессы. Мы еще раз подчеркнули свою убежденность в пристойности «Семи минут» и заявили, что собираемся защищать книгу от ханжей. Мы объявили, что будем отстаивать Фремонта и книгу Джадвея, что не признаем себя виновными, что будем сражаться против Лос-Анджелеса, против страны, против всего света. Я дал слово, что мы используем для этого все наши силы и возможности.

– То же самое почти слово в слово сказал мне окружной прокурор.

– Что?

– Что он использует все силы и возможности, чтобы сражаться с тобой.

– Я… ждал этого, – медленно произнес Сэнфорд. – Ведь ты врал, когда говорил, что у нас нет ни одного шанса, Майк?

Барретту неожиданно стало жаль друга.

– Может, я немного сгустил краски. Я хотел сказать, что не хочу процесса. Все судебные процессы отвратительны и стоят дорого. Нередко после их окончания трудно сказать, кто выиграл, а кто проиграл, потому что две стороны оказываются по уши в дерьме. А это дело особенно трудное. Обвинение будет вооружено тяжелыми орудиями. Конечно, до начала процесса ты тоже можешь успеть вооружиться. – Неожиданно Майк почувствовал усталость. – Ладно, мне надо позвонить прокурору и сообщить, что Фремонт отказывается признать себя виновным. Я очень не хочу этого делать, но, похоже, ты не оставил нам выбора.

– У меня у самого не было выбора, – упрямо стоял на своем Сэнфорд. – Если я сдам Фремонта, прорвет все шлюзы. Это будет означать конец свободы слова в стране.

– Так твоя главная забота – свобода слова, Фил?

– Ну ладно, ты, негодяй. Собственная шея тоже меня беспокоит.

– Это больше похоже на правду. – Барретт невольно улыбнулся. – Если тебя беспокоит собственная шея, позволь мне дать тебе совет и на этот раз последуй ему. Ты сейчас вышел на линию огня, и тебе нужен отличный стрелок. Я хочу сказать, что тебе нужен лучший адвокат в Соединенных Штатах. Ты должен найти его.

– Я уже нашел его.

– Нашел? Отлично. Кто он?

– Ты, Майк. Я нанял тебя вчера. Помнишь?

– О нет, только не это, Фил. Ты меня вовсе не нанимал, – ровным голосом возразил Барретт. – Я просто согласился временно помогать издателю, попавшему в беду. Речь шла о простой формальности: обвиняемый признает себя виновным, и все. Процесс – совсем другое дело. Он может растянуться на недели и даже месяцы, а я занят.

– Ты же сказал, что ушел от Тэйера и Тёрнера. Я бы не стал настаивать, если бы не знал, что ты свободен.

– Фил, я не свободен, – раздраженно поправил его Майк Барретт. – Разве ты не слышал, как я сказал, и не однажды, а целых два раза, что перехожу на новую работу в «Осборн энтерпрайсиз»? Такой шанс подворачивается только раз в жизни. А основное условие моего принятия – немедленный выход на работу. Я объяснил тебе это сегодня утром.

Но сейчас он понял, что придется все вновь объяснять, только на этот раз более подробно и убедительно. Пытаясь скрыть усталость, Барретт рассказал Сэнфорду о своей встрече с Осборном и о предложении миллионера.

– Теперь ты знаешь, почему я не могу быть твоим адвокатом, – закончил он.

– Ты можешь пойти к Осборну и сказать, что выйдешь на работу после процесса, – упрямо заметил Фил Сэнфорд.

– Я не могу ничего требовать от Осборна. Мне и так страшно повезло, что он заметил меня. Послушай, Фил. В Штатах триста тысяч адвокатов, и как минимум двести тысяч из них возьмутся за твое дело и проведут защиту лучше меня. Черт побери, Фил, я ни разу в жизни не занимался делом о порнографии.

– У тебя было много дел, связанных с Первой поправкой, когда ты работал в «Гуд гавенмент инститьют». Дело Фремонта тоже связано с Первой поправкой, с той лишь разницей, что главное в нем – не политика, а литература. Все равно надо защищать свободу личности…

Он знал, что предстояло защищать. Он знал, что поставлено на карту. Перед глазами возник плакат с девизом Американского союза гражданских свобод, который висел в его старом кабинете в институте. Он напоминал, что в обществе принципы часто приходят в противоречие, но в некоторых вопросах никаких разногласий быть не может. Человек не имеет права причинять вред другим людям, клеветать, подстрекать к беспорядкам, создавать опасность противозаконных сексуальных проявлений, переворотов или вредительства. Он четко помнил эти слова: «В этих пределах люди имеют право говорить, что хотят. В противном случае трудно возразить, если большинству ваши идеи могут показаться оскорбительными». Эти слова были его девизом на политических процессах, и Сэнфорд был прав. Их можно применить к свободе печати и слова, люди должны иметь право писать, говорить и читать что хотят. Он с самого начала занимал в этом деле неверную и проигрышную позицию.

Дата добавления: 2015-07-18