По-возможности и в-возможности существующее, холодный и теплый потоки в марксизме

На пути к "новому" приходится — по большей части, если не всегда — продвигаться шаг за шагом. Не всегда и не в любое время все является возможным выполнимым, отсутствующие для этого условия не только мешают, но и преграждают путь. Правда, на отрезках пути, где нет иных опасностей, кроме тех, которые выдуманы из чрезмерного страха или педантизма, быстрый ход и позволителен, и желателен. России, например, не нужно было сначала стать развитой капиталистической дер­жавой, чтобы с успехом следовать социалистической цели. Советский Союз смог создать для построения социализма необ­ходимые технические условия, которые уже были; развиты в других странах и могли быть оттуда заимствованы. Само собой разумеется, что путь, по которому еще никто никогда не шел, может быть пройден только в ходе преодоления неудач. Ибо возможным является все то, для чего хотя бы отчасти есть наличные условия, но именно поэтому же фактически еще невозможно все то, для чего пока еще вообще нет условий. В этом случае образ цели и субъективно, и объективно обора­чивается иллюзией; движение к нему сходит на нет; в лучшем случае — если оно все-таки продолжается — прокладывает себе путь другая цель, детерминированная наличными социально-экономическими условиями, берущими верх над преимуще­ственно абстрактными интенциями. Разумеется, в буржуазно-идеальной мечте о правах человека изначально действовали тенденции, которые привели впоследствии к чистому капи­тализму. Но и здесь над ними витал город братской любви — Филадельфия, бесконечно далекая от реальной Филадельфии, стоявшей на повестке дня экономической истории и вследствие этого явившейся на свет. От этой Филадельфии немногим от­личался бы плод чистых хилиастических утопий, если бы они не погибли, а достигли своей цели в соответствии с имевшейся в то время возможностью. Экономические условия, на которые была направлена радикальная воля к тысячелетнему царству — от Иоахима Флорского до английских милленариев, — должны были бы заявить о себе, заявить в уже достигнутом: и, в силу только еще предстоящей повестки дня — капитализма, они отнюдь не несли в себе предназначение к царству любви. Все это стало вполне понятным вследствие марксистского открытия, согласно которому конкретные теория и практика самым тесным образом связаны с изученным модусом объективно-реальной возможности. Как критическая предосторожность, определяющая темп пути, так и обоснованное ожидание, га­рантирующее воинствующему оптимизму устремленность к це­ли, обусловлены пониманием коррелята возможности. Причем таким образом, что этот коррелят, как теперь проясняется, сам имеет две стороны: оборотную, на которой записана мера воз­можного по обстоятельствам, и лицевую, на которой предстает открытой тотальность возможного в конце концов. Первая сторона, отражающая власть наличных обстоятельств, учит нас поведению на пути к цели, в то время как вторая сторона, обращенная на утопическое целое, в принципе предотвращает возможность того, чтобы частичные достижения на данном пути принимались за цель во всей ее полноте и совпадали с ней. При всем том следует твердо придерживаться следующего положения: двусторонний коррелят — реальная возможность - есть не что иное, как диалектическая материя. Реальная возможность — это лишь логическое выражение достаточной материальной обусловленности, с одной стороны, и открытости материи (неис­черпаемости источников материи) — с другой. Выше, в связи с "побочными помехами" в процессе "осуществления", уже привлекались частично аристотелевские определения материи. Упоминалось, что косная материя τо έξ άνάγχης представляет собой, согласно Аристотелю, препятствие, через которое энтелехический образ-тенденция не может про­рваться в чистом виде. Этим Аристотель хочет объяснить многочисленные помехи, случайные пересечения, бесконечные новые ответвления прогресса, которыми полон мир. В указан­ном месте это определение материи характеризовалось как определение "козла отпущения", и оно действительно является таковым, поскольку абсолютизируется и используется для того, чтобы заклеймить материю в целях полной реабилитации энте­лехии. Однако у самого Аристотеля нет речи о такого рода пол­ноте и абсолютизации; напротив, его материя нимало не огра­ничена одной только косной, но даже и эта последняя, из ко­торой возникает τо έξ άνάγχης, впервые подчинена у Аристотеля в высшей степени широкому понятию δύναμις, или объективно-реальной возможности. Это подчинение открывает в понятии "косная материя" новый смысл— не перечеркивающий, а детер­минирующий: τо έξ άνάγχης дополняется и расширяется посред­ством χατά τо δυνατόν, а это значит — по возможности, по мере возможности сущим. Материя является в данном аспекте носи­телем условий, в зависамости от которых выражает себя энтеле­хия; вследствие этого τо έξ άνάγχης означает не только косность, но в значительно большей степени всепроникающую взаимо­связь обусловленности. В конечном счете именно из такого по-возможности-сущего берет начало помеха, которую познает на своем пути энтелехический образ-тенденция. Из этого же выте­кает и другое следствие, что, например, скульптор, работающий "в благоприятных условиях", может изваять более прекрасные тела, чем физические, которые рождены, и что поэт очищает свои образы" от случайностей и узких мест реального пути, перемещая их, как сказал Аристотель в "Поэтике", из χαυ έχαοτον, или единичного, в χαυ όλov, или в область более бога­тых возможностей целого. Но все это было бы невозможно, если бы Аристотель — и это имеет центральное значение — не признал бы абсолютно свободной от помех другую, лицевую сторону материи возможности. Материя — это не только χατά τό δυνατόν, то есть то, что обусловливает по мере существующей в том или ином случае возможности, но она еще и τό δυνάμει όν — сущее-в-возможности, то есть плодоносное лоно, неисчерпаемо порождающее все образы мира (у Аристотеля, правда, еще пассивное). Последнее определение открывает аспекты объек­тивно-реальной возможности, хотя прошло много времени, пока она была понята: утопическая целостность (totum) вклю­чена в δυνάμει όν. Итак, можно обобщить: критическому вни­манию к тому, что достижимо в данных обстоятельствах, предустановлено по-возможности-сушее материи, а обоснованным ожиданиям самой достижимости - сущее-в-возможности мате­рии. И когда пантеистическая школа последователей Аристо­теля вычеркнула пассивность из последнего определения, когда δυνάμει όν перестал быть бесформенным воском, на котором лишь отпечатываются формы-энтелехии, потенциал материи стал в конце концов включать в себя и рождение, и смерть, превра­тился в местонахождение новой надежды образов мира вообще. Данное развитие аристотелевского понятия материи проходит через учение перипатетика физика Стратона и первого круп­нейшего комментатора Аристотеля Александра Афродизийского, через natura naturans восточного последователя Аристотеля Ави­ценны, Аверроэса, через неоплатонизм Авицеброна и филосо­фию христианских еретиков XIII века Амальрика из Бены и Давида Динанского, вплоть до творящей мир материи Джор­дано Бруно[2]. И даже порождающий себя субстрат гегелевской мировой идеи, так быстро отдаляющийся от материи, все же содержит большую долю потенциальности материи, ставшей потенциально значимой. В связи с этим Ленин в "Философских тетрадях" особо отмечает положение из гегелевской логики: "То, что является деятельностью формы, есть далее в той же мере собственное движение самой материи[3]. У Гегеля есть множество подобных положений, в том числе, его истории философии, касающихся аристотелевского понятия развития, где он по меньшей мере в-себе-бытие идеи приравнивает к аристотелевскому понятию δυνάμις. И вполне оправданно предпо­ложение, что без наследия Аристотеля и Бруно Маркс не смог бы столь, естественно "поставить на ноги" многое в мировой идее Гегеля. Диалектику процесса так называемого "мирового духа" еще следовало бы истолковать материалистически и по­стигнуть ее в качестве движущего закона материн. И таким об­разом явилась материя, резко отличающаяся от механической глыбы, материя диалектического материализма, в которой ди­алектика, процесс, отчуждение отчуждения, гуманизация при­роды ни в коем случае не являются просто внешними сопутст­вующими словами, приданными определяемому понятию. Это может быть сказано о корреляте критического отношения к достижимому, обоснованного ожидания достижимости как таковой в границах пространного коррелята: реальной воз­можности или материи. И "холод", и "тепло" конкретного предвосхищения уже тем самым предварительно даны, соот­несены с обеими сторонами реально возможного. Присущее ему неисчерпаемое богатство ожиданий революционная теория и практика высвечивают как энтузиазм, а его строго неукос­нительная детерминация требует холодного анализа, осторожной и точной стратегии; последнее характеризует холодный, а пер­вое — теплый красный цвет.

Эти два способа быть красным, конечно же, постоянно вы­ступают вместе, но они все-таки различны. Они соотносятся друг с другом как невозможность обмана и невозможность разочарования, как сомнение и вера, необходимые каждое на своем месте и для своей цели. В марксизме акт анализа ситуации переплетается с актом вдохновленного предвидения. Оба акта объединены в диалектическом методе, в пафосе цели, в тотальности рассматриваемого материала, но в то же время четко проявляется различие во взгляде и исходном положении. Осмысляется оно как различие между соответствующимиусло­виями исследования по мере возможного и перспективами сущего-в-возможном. Аналитическое изучение условий тоже по­казывает перспективу, но с ограничивающим горизонтом— го­ризонтом ограниченно возможного. Отсутствие такого рода ох­лаждения привело бы к якобинству или же к абсолютно бес­почвенному, абстракшо-утопческому витанию в облаках. Таким образом, здесь всяческим порывам к тому, чтобы: "перегнать", "превысить", "преодолеть", прилаживают свинцовые подметки, ибо, как свидетельствует опыт, у "действительного" тяжелая поступь и оно редко обладает крыльями. Но горизонт изучения перспектив сущего-в-возможности безмерен в неизмеримой широте еще не исчерпанного, неосуществленного "возможного". Правда, это только и дает перспективу в собственном смысле слова, то есть перспективу подлинного, целостности происхо­дящего и того, что следует осуществить, не только существу­ющего, но и общеисторического утопического целого. Без такого "согревания" исторического и актуально-практического анализа условий последний оказывается под угрозой экономиз­ма и забывающего о цели оппортунизма, избегает тумана мечта­тельности лишь постольку, поскольку скатывается в болото филистерства, компромиссов и в конечном счете — предатель­ства. И только вместе "тепло" и "холод" конкретного пред­восхищения способствуют тому, что ни путь-в-себе, ни цель-в-себе не подвергаются не-диалектическому отделению друг от друга и вследствие этого — овеществлению и изоляции. Анализ условий на всем исторически-ситуационном отрезке пути вы­ступает одновременно как разоблачение идеологии и как расколдование метафизической видимости; и как раз это относится к самому полезному в холодном потоке марксизма. Благодаря этому марксистский материализм становится не только наукой об условиях, но вместе с тем и наукой борьбы и оппозиции про­тив всех идеологических помех и маскировок условий послед­ней инстанции, которые всегда являются экономическими. К теплому потоку марксизма относятся освободительная интен­ция и материалистически-гуманная, гуманно-материалистическая реальная тенденция, в целях которой и предпринимались все усилия по расколдованию. Отсюда — пристальное внимание к униженному, порабощенному, заброшенному, презираемому человеку, отсюда — значение пролетариата как ключевого звена освобождения людей. Целью остается заложенная в саморазвивающейся материи натурализация человека, гуманизация приро­ды. Эта последняя материя, или содержание царства свободы, лишь приближается в ходе строительства коммунизма — своего единственного пространства, но пока еще нигде не существует; это очевидно. Но точно так же очевидно и то, что данное содер­жание заключено в историческом процессе и что марксизм представляет собой его наиболее глубокое осознание, его выс­шее практическое осмысление. Как теплое учение, марксизм опи­рается только на позитивное, не подлежащее расколдованию бытие-в-возможности, которое включает в себя нарастающее осуществление осуществляющего, в первую очередь в человечес­ком окружении. Внутри этого окружения оно означает утопи­ческую целостность, именно ту свободу, ту родину идентичности, где ни человек к миру, ни мир к человеку не относятся как к чуждому. Таково "тепло" этого учения в смысле передней линии фронта материи, следовательно, материи, обращенной вперед. Путь открывается здесь как функция цели, а цель — как субстан­ция в пути, чьи условия известны, а открытость очевидна. В дан­ной открытости материя латентна в направлении присущего ей объективно-реального содержания надежды: в качестве окон­чания самоотчуждения и связанной с отчужденностью объек­тивности, в качестве материи вещей для нас. На пути к этому происходит объективное преодоление наличного в истории и в мире: это трансцендирование, лишенное трансценденции, кото­рое называется процессом и которое так ускоряется человече­ским трудом на земле. Таким образом, материализм, обращенный вперед, или "теплое" учение марксизма представляет собой теорию и практику обретения дома, или выхода из без­мерной объективации; мир благодаря этому развивается в на­правлении неотчуждения своих субъектов-объектов, иными словами — движется к свободе. Сама свобода как цель стано­вится с несомненностью очевидной лишь с позиций бесклас­сового общества как определенное бытие-в-возможности. И здесь уже недалеко от той встречи с самими собой, которую мы ищем в образе и под именем культуры; при этом мы так обре­менены идеологиями, что на горизонте остается лишь самая малость пред-видения, предвосхищения. Средством первого ста­новления человека был труд, почвой второго является бесклас­совое общество, рамки которого образует культура, чей го­ризонт объят прозрачным содержанием фундированной надеж­ды — самым важным и позитивным способом бытия-в-воз-можности.

Дата добавления: 2015-07-12