Магнетическая любовь

Природные магниты не везде назывались магнитами; в разных странах их называли по-разному: китайцы называли его чуши; греки — адамас и каламита, геркулесов камень; французы — айман; индусы — тхумбака; египтяне — кость Ора; испанцы — пьедрамант; немцы — магнесс и зигельштейн; англичане — лоудстоун. Добрая половина этих названий переводится как «любящий», «любовник». Так поэтическим языком древних описано свойство магнита притягивать, «любить» железо. Его способность притягивать к себе железо делала его отцом всех привлечений.

У чародеев он привораживал любовь, с его помощью женщин влюбляли в мужчин.

Женщины находили в нем защиту от злых духов, волшебства. И в магии он играл первую роль. Юноши и истощенные старики с его помощью имели успехи в любовных делах. Он вновь оживлял супружескую верность, нежность, примирял враждующих супругов. Больше всего его использовали для открытия проступков нецеломудренных девиц: прелюбодейки при прикладывании к ним магнита делались бледными в лице.

Сила магнита достойна удивления. Говорят, что носившие его на себе приобретали уважение других; от него получали бодрость и красноречие. По уверению немецкого философа doctor universalis[53]Альберта Великого (ок. 1193–1280), учителя философа и теолога Фомы Аквинского (Thomas Aquinas, 1226–1274), он увеличивает силу воображения и приводит мечтательных людей в восхищение. Верили, что в сражении магнит сделает воина храбрым.

Один из индийских царей, чтобы возбудить в себе мужество, приказал варить себе еду в посуде, сделанной из магнита.

Уникальная способность магнита притягивать железные предметы ассоциировалась в воображении древних с плотской любовью. Поэтому первые объяснения притягивающего действия этих камней были связаны с приписыванием магниту женского начала, а железу — мужского. Иногда считали и наоборот. Это, конечно, нисколько не меняло сути дела. Слово «магнетизм» имеет подспудный сексуальный смысл: слово magnes (магнит) происходит от финикийского mag (сильный, крепкий человек) и naz (то, что течет и передается другому), — исследователи усмотрели здесь сексуальную символику.

Английский психоаналитик Эрнест Джонс отмечал, что английское слово coition (коитус) первоначально обозначало соединение намагниченных предметов. Слово «магнетизм» сначала употреблялось применительно к людям, затем — к неодушевленным предметам и лишь потом, в сочетании «животный магнетизм», стало обозначать гипнотический феномен (Jones, 1925, р. 467–468).

Известно, как распространена у широкой публики вера — а у многих магнетизеров убеждение, — что целительное действие животного магнетизма объясняется передачей жизненного флюида, «конкретной силы», исходящей от всемогущего магнетизера. «В каждом излечении, — говорил мюнхенский философ Дюпрель, — достигнутом с помощью магнетизма, магнетизер передает пациенту свою жизненную силу, иными словами — свою собственную сущность» (DuPrel, 1899).

С. Цвейг писал: «…столь пряная эпоха, как восемнадцатое столетие, спешит повернуть всякое новшество в сторону эротики: придворные кавалеры ждут от магнетизма, в качестве основного его эффекта, становления своей угасшей мужской силы, а про дам сплетничают, что они ищут в кабинетах для кризисов натуральнейшей формы охлаждения нервов» (цит. по: Шерток, Соссюр, 1991, с. 43).

Нравственное осуждение магнитофлюидической практики сильно напугало магнетизеров. В течение целого столетия этот тип межличностного взаимодействия маячил неким пугалом перед теми, кто отваживался им заниматься. И в последующие десятилетия гипноз долго находился под тенью этого скандала. С его эхом встретятся Фрейд и многие другие исследователи. Магнетизеры той эпохи подтвердили справедливость наблюдений Байи. Ближайший ученик Месмера, Арман Пюисегюр, одним из первых обратил внимание, что во время магнетического сеанса у пациенток появляется эротическая привязанность. В этой связи он предостерегал: «Что касается последствий взаимной привязанности, которая неизменно рождается между лицами разного пола в результате заботы, с одной стороны, и благодарности — с другой, то достаточно предупредить, что эта привязанность всегда усиливается магнетическим воздействием. И тот, кто боится опасности, связанной с магнетической практикой, не стал ни заниматься ею, ни подвергать себя магнетическому лечению» (Puysegur, 1807, р. 172).

Шарль де Виллер во «Влюбленном магнетизере» также говорил, что «…магнетизм оборачивается любовью…» (Villers, 1787); Жозеф-Жюльен Вире: «…магнетизм есть не что иное, как естественный результат эмоций, вызываемых либо воображением, либо привязанностью между людьми, в особенности такой, которая характеризует сексуальные отношения» (Virey, 1818, р. 23–24). Самый известный ученик Пюисегюра, магнетизер Жозеф Филипп Франсуа Делез, выражался более определенно: «Нет сомнения, что в процессе „магнетических“ сеансов между лицами разного пола в силу природы магнетизма устанавливаются отношения, чреватые весьма ощутимыми неудобствами… (Deleuze, 1819, р.216); я должен предупредить, что магнетизм порождает иногда нежную привязанность, далекую от каких бы то ни было недостойных чувств» (ibid., р. 217). Знаменитый психолог А. Бине напишет: «Магнетизируемый подобен восторженному любовнику, для которого не существует ничего на свете, кроме любимой. Скажем иначе, пациенты в состоянии провоцированного сомнамбулизма испытывают нечто вроде влечения к усыпляющему их гипнотизеру» (Binet, 1888, р. 249).

Известный психолог и психопатолог, ученик Шарко, Пьер Жане назовет гипноз «особой формой любовных отношений». Но это любовь, уточняет он, совсем особого рода. Жане определяет ее как «постоянную потребность в нравственном руководстве» (Жане, 1903, с. 465–466).

Поклонник Месмера, один из первых русских магнетизеров князь Алексей Владимирович Долгорукий говорил: «Некоторые относят любовь к числу явлений животного месмеризма, оно и правда, и нет! Глаза есть первый признак любви, они есть животный месмеризм низшего состояния. Любовь рождается от двух родов месмерования: от утомления мыслей и влияния зрения одного существа на другое, а потому, неоспоримо, оно есть явление физикохимическое животного месмеризма» (Долгорукий, 1844, с. 53). Примечательно, что рассуждения князя относительно связи между любовью и гипнозом полностью совпадают с тем, что позже скажут о родстве гипноза и любви Фрейд и Шильдер.

Теория, согласно которой гипноз — это порождение любви, родилась во время пребывания Фрейда на стажировке в Сальпетриере у Шарко (с октября 1885 г. по февраль 1886 г.), где он присутствовал по вторникам на знаменитых демонстрациях больных истерией. Посредством гипнотического внушения Шарко вызывал у больных искусственные параличи, затем по мановению волшебной палочки в гипнозе снимал; у некоторых пациенток возбуждение «истерогенных зон» вызывало сексуальные реакции, доходившие порой до оргазма. Это зрелище, по словам воспитанного в строгой христианской морали Фрейда, несло в себе большой эротический заряд, и он был так им потрясен, что подумывал о возвращении на родину. Это или то, что в его домашней библиотеке хранилась копия секретного доклада Байи, сказалось на его мнении о гипнозе, которое он изложил в 1921 году в «Психологии масс и анализе „Я“»: «Гипнотические взаимоотношения имеют эротическую основу и гипнотическое внушение увеличивает эротический фактор. Гипнотические отношения заключаются в полном любовном самозабвении, лишенном какого бы то ни было сексуального удовлетворения… Гипноз обладает такими чертами, как состояние влюбленности без прямых сексуальных проявлений, чертами, пока недоступными для рационального объяснения… Правильнее было бы объяснить состояние дюбви гипнозом, чем наоборот» (Фрейд, 1925, с. 128). Если в вышеприведенном тексте Фрейд говорит о гипнозе как о несексуальном факторе, то в автобиографии 1925 года он высказывает догадку о сексуальном характере гипноза.

«…В другой раз, — пишет Фрейд, — я оказался в ситуации, когда больная, которой я неоднократно помогал гипнозом избавиться от нервных состояний, неожиданно во время лечения особенно трудного случая обвила руками мою шею. Это заставило бы любого, хочет он того или нет, заняться вопросом о природе и происхождении своего авторитета при внушении» (Фрейд, 1989, с. 288). Австрийский психоаналитик Г. Л. Шильдер, подчеркивая сексуальный характер отношений между гипнотизером и гипнотизируемым, говорит:

«Гипноз пробуждает эротические фантазмы, часто эротическое возбуждение сосредоточивается на гипнотизере, который в этом случае становится непосредственным объектом любовных устремлений; иногда эти эротические фантазии доходят до того, что у пациентки возникает ложное воспоминание о том, будто бы гипнотизер злоупотреблял ее гипнотическим состоянием» (Шильдер, 1926, с. 21).

Распутывая хитросплетения биографии Месмера, можно обнаружить одну волнующую легенду под названием «любовь Месмера». Никто точно не знает, почему Месмер стал целителем. По мнению его биографов, он не вкусил настоящей женской любви, им завладела отчаянная, страстная решимость установить близкие отношения с другим человеческим существом. Несмотря на противодействие властей, скандалы, собственные колебания и усталость, у него всегда сохранялся душевный пыл, неудержимо толкающий его к душевному единению. Не деньги и власть, как говорили, влекли Месмера, а какая-то смутная тоска по любви, в которой, как в теплой гавани, могла бы согреться и отдохнуть его горемычная душа. Он постоянно испытывал необоримое желание в чувственном общении. Будучи сексуально неудовлетворенным, Месмер бессознательно тянулся к физическим контактам, что и определило его технику магнетизации: он делал пассы руками, касаясь тела пациентки, клал руку на низ живота, при этом удерживал ее ноги своими коленями. Нет ничего удивительного, что у женщин, воспитанных в религиозной морали XVIII века, такая форма общения воспламеняла чувства. Если еще принять во внимание, что Месмер был высокого роста, широкоплечий, с крупными и правильными чертами лица, у него были ясные светло-серые глаза, чувственные полные губы, волевой подбородок, то женщин понять легко.

Что касается другой стороны, участвующей в магнетическом сеансе, то магнетизеров, безусловно, возбуждают нагота чувств, открытость, доступность и незащищенность пациенток. Это не может оставить их безучастными. На заявление Делеза о том, что, «делая добро, мы получаем удовольствие, не сравнимое ни с каким иным» (Deleuze, 1819, р. 316), стоит обратить внимание, так как оно свидетельствует о наличии своеобразных личностных качеств у магнетизеров: потребности в эмоциональных контактах и выражениях признательности.

С тех пор как на арену вышел эротизм, произошли технические изменения: прямой контакт с телом больного был заменен пассами на некотором расстоянии. Так что «дистанционный массаж» называющих себя экстрасенсами — это не их изобретение, на чем они настаивают, а дань необходимости, остроумная выдумка, если хотите, двухсотлетней давности. Как жаль, за что ни возьмись, все вторично!

Дата добавления: 2015-07-12