Глава 2 3 страница. Меня встретили прекрасно и вскоре мы уже пили кофе и шептались с неким Эриком в уютном

Меня встретили прекрасно и вскоре мы уже пили кофе и шептались с неким Эриком в уютном уголочке. Мы вспомнили всех наших общих знакомых, Кобзона и Кио, Стаса и Аленкова, Ирину и Вита, Салямона, Баренбойма и Симоняна, и конечно же, Жору, поговорили о Моне Лизе и Маркесе. Эрик был без ума от Фриша, а Генри Миллер его умилял.

— Слушай, а как тебе нравится Эрнест Неизвестный? Ты видел его надгробный памятник Хрущеву?

Я видел. Мы обменялись впечатлениями еще по каким-то поводам, Солженицын-де, слишком откровенен в своем «Красном колесе», а у Пастернака в его «Докторе», мол, ничего крамольного нет. То да се…

Помолчали.

— Мне нужен Ленин, — затем просто сказал я.

Эрик смотрел в окно. Где-то звякнуло. По всей вероятности, это упал на кафельный пол пинцет или скальпель, что-то металлическое. Затем пробили часы на противоположной стене. Казалось, и стены прислушиваются к моему голосу. Эрик молчал, я смотрел на чашечку с кофе, пальцы мои не дрожали (еще бы!), шло время. Я не смотрел на Эрика, повернул голову и тоже смотрел в окно, затем поднес чашечку к губам и сделал глоток.

— Что? — наконец спросил Эрик.

Видимо, за Лениным сюда приходили не редко, возможно, от настоящего вождя уже ничего не осталось, его растащили по всей стране, по миру, по кусочку, по клеточке, как растаскивают Эйфелеву или Пизанскую башни, или Колизей...

— Хоть что, — сказал я, — хоть волосок, хоть обломок ногтя...

— Все гоняются за мозгом, за сердцем. Зачем?

Я пустился рассказывать легенду о научной необходимости изучения клеток вождя, безбожно завираясь и на ходу сочиняя причины столь важных исследований...

— Стоп, — сказал Эрик, — всю эту галиматью рассказывай своим академикам. Я могу предложить что-нибудь из внутренних органов, скажем, пищевод, кишку...

— Хоть крайнюю плоть, — взмолился я.

Эрик улыбнулся.

— Идем, выберешь.

— Сколько? — спросил я.

Эрик встал и, ничего не ответив, зацокал по кафельному полу своими звонкими каблуками. Мы вошли в анатомический музей: привычно разило формалином, на полках стояли стеклянные сосуды с прозрачной жидкостью, в которых был расфасован Ленин.

— Все это он? — я просто опешил.

— Знаешь, — сказал Эрик, — мой шеф Юра Денисов…

— Юрка?! — выкатил я глаза, — Юрка Никольский?!

Эрик вопросительно взглянул на меня.

— Ты его знаешь?

— Хм! — я неопределенно хмыкнул. — Мы же с ним…

Я безбожно врал, ибо никакого Юрия Денисова-Никольского, конечно, не знал. Краем уха я слышал о том, что он является, кажется, замдиректора «Мавзолейной группы». А еще где-то читал, что в свое время Ленина бальзамировали Борис Збарский с Воробьевым, затем забальзамированное тело поддерживали в нужной кондиции и Сергей Мордашов, и Сергей Дыбов или Дебов. Лопухин, Жеребцов, Михайлов, Хомутов, Голубев, Ребров, Василевский… А также Могилевский или Могильский. Я начал перечислять Эрику всех, кого мог вспомнить, а он только смотрел на меня и молчал. Странно, но я помнил все эти фамилии. В конце концов я назвал и эту: Денисов-Никольский.

— Ладно, — примирительно сказал Эрик и, ткнув указательным пальцем в одну из банок, произнес:

— Все, что осталось…

— Это все?! — спросил я.

— Воруем потихоньку…

Эрик взял меня за локоть и, зыркнув по сторонам, почти шепотом произнес:

— Только для своих. Здесь кишка толстая, пищевод и кусочек почки. Там, — Эрик кивнул на запаянный сверху мерный цилиндр, — желудок, а там — сердце…

— Давай, — сказал я, — всего понемногу.

Эрик кивнул: хорошо.

— А кожи, кожи нет?

— С кожей напряженка, — признался Эрик. — Есть яички и член. Никому не нужны...

— Мне бы лоскуток кожи, — мечтательно произнес я.

Он не двинулся с места, затем высвободил руку из объятий моих пальцев и произнес, глядя мне в глаза:

— Ты тоже хочешь клонировать Ильича?

Опаньки! Я не был готов к такому вопросу, поэтому сделал вид, что понимаю вопрос как шутку и, улыбнувшись, кивнул, мол, ну да, ну да…

— Все хотят клонировать Ленина. Будто бы нет ничего более интересного. С него уже содрали всю кожу и растащили по миру. И в Америке, и в Италии, и в Китае, и в Париже... Немцы трижды приезжали. Только вчера уехали индусы. Все охотятся, словно за кожей крокодила. На нем уже ничего не осталось, только на лице, да и там она взялась пятнами. Если бы не я...

— Сколько? — спросил я, расценив его ворчание как намек.

— Все гоняются за мозгом, — возмущенно произнес Эрик, — ни яйца, ни его член никого не интересуют. Никому и в голову не придет, что, возможно, все его достижения и неудачи обусловлены не головой, а головкой.

Эрик глазами провинившегося школьника заглянул мне в глаза.

— Как думаешь? — спросил он.

— Это неожиданная мысль, — я кивнул и сдвинул плечом.

— Да, — сказал Эрик, — Ленин таит в себе еще много неожиданностей.

— Гений есть гений, — подтвердил я.

— Слушай, я это у всех спрашиваю, — сказал Эрик: — почему у него не было детей?

— Он же в детстве болел свинкой.

— Я тоже, — признался Эрик, — ну и что?

— Нет, ничего, — сказал я, — где это достоинство?

— Какое?

— Ну... член...

— А, счас...

Затем Эрик легко нарушил герметичность каждой из банок, взял длинные никелированные щипчики, наоткусывал от каждого органа по крошечному кусочку и преподнес все это мне в пенициллиновом флакончике, наполненном формалином.

— Держи. Ради науки мы готовы...

Я поблагодарил кивком головы, сунул ему стодолларовую банкноту. Он взял, не смутившись, словно это и была эквивалентная и достойная плата за товар. Сколько же стоило бы все тело Ленина, мелькнула мысль, если его пустить с молотка?

— Спасибо, — сказал я еще раз и удержал направившегося к выходу Эрика за руку. Он удивленно уставился на меня. — Кожи бы… — тупо сказал я.

Эрик молчал. Шел настоящий торг и ему, продавцу товара, было ясно, что те микрограммы вождя, которые у него остались для продажи, могли сейчас уйти почти бесплатно, за понюшку табака. Он понимал, что из меня невозможно выкачать тех денег, которые предлагают приезжающие иностранцы. Он не мог принять решение, поэтому я поспешил ему на помощь.

— Мы тут с Жорой решили...

Мой расчет оправдался. Услышав магическое имя Жоры, Эрик тотчас принял решение.

— Идем, — сказал он и взял меня за руку.

Мы снова подошли к Ленинской витрине.

— Крайняя плоть тебя устроит? — спросил Эрик, как торговец рыбой.

Я согласно кивнул: давай!

— Только…

— Что?..

— Понимаешь, он…

— Что?..

Эрик какое-то время колебался.

— Член, — сказал я, — давай член.

— Он сухой, мумифицированный, как… как…

Эрик не нашелся, с чем сравнить мумифицированный член вождя.

— Давай, — остановил я его пытливый поиск эпитета.

Он пожал плечами, подошел к металлическому шкафу с множеством выдвижных ячеек, нашел нужное слово («Penis») и дернул ручку на себя. Содержимое ящика я рассмотреть не мог, а Эрик взял пинцет и с его помощью бережно изъял из ящика нечто бесценное… Как тысячевековую реликвию. Затем он нашел пропарафиненную салфетку, положил в нее съежившийся член вождя и сунул в спичечный коробок.

— Держи!..

Когда я уходил от него, унося в пластиковом пакетике почти невесомую пылинку Ленина, доставшуюся мне, считай, в дар, он хлопнул меня по плечу и произнес:

— Только ради нашей науки. Пока никто ничем не может похвастать. Неблагодарное это дело — изучать останки вождей. Но, может быть, вам и удастся сказать о нем новое слово, нарыть в его клеточках нечто такое... Он все-таки, не в пример нынешним, был вождь. А Жора — умница. Я знаю, он может придумать такое, что никому и в голову не взбредет. Ну, пока...

Ни о каком клонировании не могло быть и речи. Эрик, конечно, шутил, и я поддержал его. Едва ли он мог всерьез предположить, что Жора на такое способен. Мы еще раз обменялись рукопожатиями, он опять дружески хлопнул меня по плечу.

— Привет Жоре и удачи вам.

— Обязательно передам, — пообещал я.

Мне хотелось подольше побыть одному, поэтому я не взял такси и не вызвал нашу служебную «Волгу». Я ехал по кольцевой линии метро через всю Москву. Уже трижды произнесли слово «Курская», а я все не выходил. Я испытывал огромное наслаждение от того, что частичка Ленина, покорившего полмира и угрожавшего остальной половине всенепременной победой коммунизма, лежала в боковом кармане моей куртки, и его дальнейшая судьба находилась теперь в моих руках. Вот как в жизни бывает! На «Текстильщиках» я вышел в половине первого ночи, затем автобусом сто шестьдесят первого маршрута доехал до Курьяново.

— Где тебя носит? — встретил меня Жора, — тебя все ищут...

— Подождут, — сухо огрызнулся я, не снимая куртки.

— Ты заболел?

— Коньячку плесни, а?

Жора замер, присел на краешек табуретки, затем потянулся к дверце шкафа.

— И мне? — спросил он, наливая в граненый стакан коньяк.

— И тебе.

Мы выпили.

— Поделись с другом тайной, — произнес Жора, улыбнувшись, — ты влюбился?

И мы рассмеялись. А затем болтали о чем попало, заедая коньяк апельсинами и остатками красной копченой рыбы. Привет Жоре от Эрика я так и не передал — из понятных соображений. Зато мне впервые посчастливилось увидеть Жору пьяным. Не знаю почему, но я этому радовался. Да и я, собственно, напился до чертиков в глазах: было от чего!..

— Ну, ты, брат, совсем плох, — заметил тогда Жора, — хочешь стать богом, а пить не умеешь.

Я, и правда, едва держался на ногах.

Могу поклясться, что в те минуты у меня не было ни малейшего представления о том, как я распоряжусь попавшей мне частицей Ленина.

— Да, позвони Юльке, — сказал Жора, — она тебя ищет.

Он впервые назвал меня братом.

Я не пренебрег возможностью в качестве визитной карточки привычно извлечь из кейса и подарить ему мой бестселлер — нашумевшую среди ученой братии изящно и со вкусом изданную на английском языке сверкающую девственным абрикосовым глянцем небольшую книжицу («Strategy of perfection») с основами теории жизни на Земле, по сути переработанный и дополненный материал своей Нобелевской речи. Плотная белая бумага, в меру крупный шрифт, яркие красочные цветные рисунки. Принц молчал, следя взглядом за моими руками, а зеленый фломастер уже размашисто бежал наискосок по первой странице. «Дорогому Альберту…». Я осмелился назвать его «дорогим». «Дорогому Альберту в знак признательности и с надеждой на сотрудничество» — написал я по-русски и протянул ему книжку. Он открыл, скосив голову, прочитал надпись.

— «Сот-руд-ни-че-ство»?— разрывая слово на слоги, спросил он, переведя взгляд на Аню.

— Cooperation, — пояснила Аня.

Альберт кивнул, мол, понятно, затем бегло прочитал предисловие, полистал страницы, любуясь рисунками.

— Очень доступно, — сказал он, — любой школьник поймет.

— Простота сближает людей, — сказал я.

Принц пристально посмотрел мне в глаза и спросил:

— Вы верите в то, что это возможно? Друзья, не надо иллюзий!

Я ничего на это не ответил.

— Почему бы вам не осуществить ваш проект в своей стране?

Я только улыбнулся, приняв его слова за удачную шутку. Мы проговорили часа полтора, и к моему превеликому удовольствию, Альберт был из тех редких людей, кто понимал меня с полуслова. Это, конечно, не Ергинец, не Переметчик и даже не Здяк, подумал я. Моя идея даже в Аниной интерпретации Альберту нравилась. Время его поджимало, но Пирамида была ему по душе.

— Это еще одна ваша Нобелевская премия, — сказал он.

— Мы разделим ее между нами, — сказал я, сделав соответствующий жест правой рукой, приглашающий всех присутствующих к дележке сладкого пирога успеха.

Груз лести непомерно велик, и немногим удавалось не взвалить его на свои плечи. Не удалось это и принцу.

— Не откажусь, — сказал он, улыбнувшись и опустив, как школьница перед ухажером свои по-детски длинные ресницы, — я когда-то мечтал стать лауреатом.

Возникла пауза.

— Но почему Пирамида?

Я стал привычно рассказывать. Он внимательно слушал.

— … и в конце концов, — говорил я, — все эти четыре лица должны слиться в одно. Это как создавать виртуальный портрет преступника, только наоборот. Как…

— Какие четыре лица, — спросил Альберт, — какого преступника?

— Экономическое лицо Пирамиды должно совпадать с социальным и экологическим. И лицо власти должно…

— Лицо власти? Прекрасно!

— Именно! Как раз лицо власти и должно отражать…

— Понятно, — прервал он меня жестом руки, — мне понятно.

Но меня остановить было не так-то легко. Мне вдруг пришло в голову новое, совершенно прекрасное представление, новый образ:

— Пирамида, — сказал я, — это цитадель совершенства.

— Цитадель?— спросил принц.

— Цитадель!— подтвердил я и для большей убедительности кивнул.

— It’s o key!— сказал он.

— It’s o key!— сказал я.

Теперь мы только улыбались.

— И все же, — спросил он, — скажите, вы и вправду верите?..

— Yes! Of course! (Да! Конечно! — англ.). Sans doute! (Безусловно! — фр.). Если бы я в это не верил, Аня бы не стала Вас беспокоить.

Улыбка теперь не сходила с лица принца.

— Анна не может беспокоить, — успокоил он меня, — она может только радовать и волновать.

Альберт так смотрел на Аню, что у меня закралось подозрение, не любовница ли и она этого всевселенского ловеласа и жениха. Мне даже показалось, что они перемигнулись.

Было сказано еще несколько ничего не значащих фраз из светского этикета. Принц бросил едва заметный и как бы ничего не значащий короткий взгляд на часы, и не дав им возможности лишний раз напомнить об участии в решении мировых проблем своими ударами, по-спортивному легко встал с кресла.

— Я расскажу о нашем разговоре отцу, — сказал принц, — вы пришлите нам свои предложения. Затем на чистом немецком, как бы говоря сам с собой, добавил: — es ist eine alte Geschichte, doch bleibt sie immer neu (это старая история, но она всегда остается новой, — нем.).

Он взял из письменного прибора визитку и протянул ее мне, а для Ани с нарочито изящной небрежностью вытащил из вазы целую охапку длинностебельных кроваво-красных роз.

— Это тебе.

— Ах!..

Дождавшись от нее внезапно распахнувшихся в восторге удивительно-удивленных серых глаз, вдруг вспыхнувшего румянца и обворожительной благодарной улыбки, он подошел к книжной полке, взял туристский справочник «Монако» (точно такой лежал у меня в кейсе) и что-то быстро написал наискосок на открытой странице.

— Буду рад видеть вас здесь, — вручая его, сказал он.

Мы раскланялись и скрепили наш новый союз крепким дружеским рукопожатием.

— Передайте привет вашей Тине, — улыбнулся принц.

— Тине? — спросила Аня.

— Тине? — спросил я.

— Тине, — повторил Альберт, — ах… да-да… Я совсем забыл… Извините…

Затем он еще раз извинился и ушел.

А мы с Аней оторопело смотрели друг на друга: при чём тут Тина?

И едва за ним закрылась массивная белая в золоте дверь, тотчас раздался бой высоких напольных часов. Это нас не смутило, и я не отказался от удовольствия осмотреть дворец. Аня, оказалось, хорошо знала его достопримечательности и с удовольствием согласилась снова быть моим гидом.

В коллекции более семисот картин.

Я ходил, слушал ее и думал, что даже эта каменная кладка, так искусно осуществленная генуэзцами еще в начале тринадцатого века, вряд ли устоит перед созидательной силой моих Пирамид. Разговор с принцем не выходил у меня из головы. Чем черт не шутит! Когда для меня вдруг открылось, что здесь же, совсем рядом, в двух шагах от нас находится музей Наполеона, который хранит многочисленные свидетельства, связанные с историей рода и династией Гримальди, я не мог не уговорить Аню посетить его, несмотря на позднее время.

— Может, все-таки завтра?— спросила Аня.

Откуда принц знает мою Тину, ревниво думал и думал я.

Мы попали в музей только завтра. Как-нибудь я расскажу о том, как мне удалось спереть, какой стыд! совсем незначительную финтифлюшку, некогда принадлежащую самому императору. Я выдернул из нее всего-навсего одну желтую ниточку, финтифлюшка от этого ни капельки не пострадала, а я приобрел целый мир, мир самого Наполеона. Как ты помнишь, у нас уже были и его зуб, и его член… Это немало!

— Опять эта финтифлюшка! — говорит Лена.

— Ага, — говорю я, — только другая уже.

Как карманный воришка, я сунул эту ниточку из салфетки в задний карман шорт и все это время, пока мы бродили по дворцу, она жгла мне задницу, как раскаленная иголка. У меня тотчас пропал интерес ко всему происходящему, я стоял, рассматривая очередного Матисса, слушал Аню, но мысли мои были далеко. Принц — один из немногих власть имущих, с кем я вел подобные беседы — проявил к моему рассказу живой интерес. Это окрыляло! К тому же, у меня в кармане лежал Наполеон! Я надеялся заполучить и волосок из бороды Леонардо да Винчи. Судьбе и Богу было угодно таскать меня за Аней. Теперь мне не жаль было времени, и мое столь долгое, на мой взгляд, пребывание здесь было более чем оправдано.

— Ты весь светишься, — заметила Аня.

Магия бескрайнего удовольствия переполняла меня. Ясно, что меня восхищал не только Матисс.

— Какие очаровательные деревья, ты не находишь?

— Потрясающе красивые!— согласился я, думая и о том, чтобы не оставить свои шорты, а с ними и золотистую ниточку где-нибудь на очередном пляже, как это часто со мной бывало.

— Какие живые и свежие!

— Как апрель...

Я просто влюбился в принца, в его светлый ум.

«Тинннн-н-н…».

— Ты что-то сказала? — спросил я.

— Это ты сказал: — как апрель!

«Тинннн-н-н…».

Ах, «Тинн»!..

Я понимал: это уже Тинин колокол зрел у меня в голове.

— …и его, представь себе, обвинили в том, что он не способен написать дерево, похожее на дерево, — рассказывала Аня.

— Альберта?— вырвалось у меня.

— Матисса…

Аня замолчала, взяла меня под локоть и заглянула в глаза, как заглядывают мертвому.

— Все?— спросила она.

Я утвердительно кивнул и показал на часы, мол, пора уходить. Но ведь спешить было некуда. Когда мы подошли к машине, Аня задумчиво произнесла:

— И знаешь, что он ответил?

— Кто?

— Твой Матисс.

— Извини…

— Он сказал, что если кому-то нужно, чтобы дерево походило на дерево, пусть пригласит фотографа.

Какое-то время мы ехали молча, затем Аня спросила:

— Что-то случилось?

«Тиннн-н-н…».

— Да, — сказал я.

Затем я попытался выяснить, не знает ли она, как работает Лувр. Мне необходимо было увидеть своими глазами картины с изображением Наполеона. Я надеялся найти на какой-нибудь из них ту самую салфеточку, нитка из которой лежала у меня в кармане. Зачем? Я не мог ответить на этот вопрос.

— Зачем тебе сейчас это?— спросила Аня, — посмотри на моем сайте.

Она кивнула на свой серебристый note-book.

— Рест, что-то случилось?

Аня ждала ответа на свой вопрос, но я тоже выжидал, и как только мы пересекли невидимую границу Монако, я произнес:

— Я украл.

— Все воруют, — спокойно сказала на это Аня, — что ты украл?

— Что, что?..

— Рест, ты не в себе, тебе плохо?

Она сбавила скорость и затем остановила машину у самого края отвесной скалы.

— Рассказывай, — потребовала она.

Я с трудом нащупал пальцами ниточку и извлек ее из кармана как бесценную реликвию.

— Вот.

— Что там у тебя?

Было не настолько темно, чтобы ее нельзя было разглядеть. Я вцепился в нее тремя пальцами так, что кисть моя задрожала.

— Вот, — повторил я, — смотри.

— Что это?

Чтобы не рисковать, я оторвал кусочек туристской карты и завернул в нее ниточку. Аня больше ни о чем не спрашивала, наблюдала за моими действиями и молчала. Так прошло минуты две-три, а затем я все рассказал. Когда я кончил, Аня расхохоталась.

— Ворюга!— сказала она, смеясь, — с кем я связалась.

«Тиннн-н-н…» — звенел её колокол.

— По ком звенел? — спрашивает Лена.

— По мну! — говорю я, начиная злиться.

— Когда ты злишься, — говорит Лена, — наши белые ночи становятся ещё белее! Если хочешь — как твой чаячий пух!.. И что? Что твоя Аня?..

Ах, Аня! Аня тогда… Да-да, так и сказала: «Ворюга!».

— Что будем делать?— спросил я.

Аня просто выперла на меня свои зенки:

— Ты еще спрашиваешь!

И мы, лихорадочно обнажая себя, тут же стали сдергивать с себя непокорные одежды.

— Слушай, а ты и в самом деле… маньяк! — говорит Лена.

— Ты на себя посмотри — хоть прикройся…

«Тиннн-н-н…».

Как уже было сказано мы, так сказать, для пробы, сперва купили маленький неприметный остров в Индийском океане, а затем, присмотревшись, прибавили еще набольшую группку совершенно безлюдных островов. И еще два года тому назад вычистили эти необитаемые авгиевы конюшни, вымели мусор, выскребли и вымыли полы, подстригли и причесали траву, проветрили пространства…

— Зря стараемся, — сказала Наталья, — лучше, чем сама природа вряд ли мы обустроим.

Мы обустроили лучше. Потом это признала и Наталья.

— Я и представить себе не могла, какие вы волшебники! — хвалила она.

Для вечернего освещения улиц мы выбрали желтые светильники.

— Я готова за каждого из вас выйти замуж! — призналась Инна.

(Вскоре она вышла замуж за какого-то волейболиста, красивого высокого парня с ежиком на голове и в очках).

Инфраструктура города тоже отвечала последнему слову науки и техники. Мы поставили все необходимое оборудование, установили ветряки, парники и насосные станции... Стадионы, театры, музеи… Да!..

И завезли первую партию клонов.

Теперь мы на них просто молились. Вся забота о самочувствии будущих Адамов и Ев была возложена на Наталью, и она была этим очень горда. А контроль их жизнестойкости — конечно, на Юру.

Вскоре все мы стали ладонями Самого Бога, а глиной служили гены, из которых мы хотели лепить новый мир. Каждый делал свое дело, делал его хорошо, но никто из них не представлял себе всей грандиозности нашей задумки. Только мы, посвященные и продвинутые, варились в этом кипящем творческом котле и варили до умопомрачения свой сок Совершенства. Только нам было решать, как, чего и сколько всыпать в этот котел, чтобы похлебка оказалась приятной, сытной и вкусной для каждого, кто стремиться к Небу. Это был невообразимый творческий поиск, невероятные фантазии плескались в наших мозгах, мы ходили черные и счастливые, до смерти выхолощенные собственной идеей и перспективами ее воплощения, просто ополоумевшие. Наша Пирамида грезилась нам, грани ее сверкали золотом всеединства, а вершину венчал сияющий крест. Крест! Символ Неба и Совершенства. Ведь сила Креста — в совершенстве! Были, конечно, и минуты прострации, абсолютной пустоты. Случалось, нас сковывал страх: вдруг все это зря! Но мы стойко держались своей идеи и, одержимые непоколебимым желанием достичь своей цели, терпеливо и настойчиво двигались вперед. Мы были неутомимы в своих поисках.

— Иногда мне кажется, что я Бог, — признался я Жоре.

— В каждом из нас теперь живет комплекс Бога, — сказал он, — но ты же знаешь, что мы даже не ангелы.

У нас в руках был проект нового мира, но только сегодня, когда гены можно ощутить кожей собственных пальцев, как клавиши рояля, извлекая созидательные аккорды, только сегодня мы могли бы наслаждаться музыкой совершенства.

Нам казалось, что время холостых выстрелов кончилось. Мы сгорали от нетерпения, как можно быстрее увидеть плоды своей изнуряющей работы. Но известный факт, что вода в чайнике не закипит быстрее, сколько бы ты, приоткрывая крышечку, в него не заглядывал, этот горячий факт охлаждал наши нетерпеливые порывы и заставлял задуматься над дальнейшей судьбой младенцев.

— Мы наверняка использовали не все возможности для ускорения их роста, — торопила Ната, — давайте попробуем еще что-нибудь.

Жора улыбнулся.

— Натуля, — сказал он, — нельзя, чтобы трава росла быстрее, тянуть ее за стебли из земли. Терпение — это признак не только понимания сути дела, но и достижения цели. Как лучшее — враг хорошего, так и нетерпение — враг успеха.

— Ух, ты! Запишу эту мудрость сегодня в дневник.

— Запиши и запомни, — сказал Жора, не переставая улыбаться, — и всех своих детей надоумь.

Кажется, все давно было продумано и решено. Но как в любом большом деле, когда речь идет о переустройстве, переделке мира, оказавшегося на разломе эпох, когда в процесс вовлечены не только судьбы отдельных людей и целых народов, но судьба цивилизации и, возможно, планеты, в этом вареве жизни, ясное дело, всегда что-нибудь окажется недосчитанным, забытым или неучтенным. История не помнит такого, чтобы какая-то жалкая случайность (недогоревшая спичка, неверно взятая нота или, скажем, гололед на дороге) не стала в ее повороте благодетельной или роковой.

— Мы так бережно и старательно вынашиваем наш плод, — сказала Юлия, — что сотворить очередного уродца просто не имеем права!

Она стояла у открытого окна в своих белых шортах и, высвеченная солнцем, напоминала мне какую-то греческую богиню. Или римскую… Ах, какие у нее безукоризненно смелые ноги!

— Смелые? — спрашивает Лена!

— Как порыв ветра! Как выстрел! Как крик!..

— Мунка?

— А кто так смело мог ещё прокричать?!

(Я помню, как Тина отозвалась об этом крике — «Ненавижу твоего уродливого Мунка! Он омерзителен!». Я хотел спорить с ней, но она просто вышвырнула меня из спора: «…ибо порождение Иродово, и от гармонии далёк, как любое осознанное уродство!».

Я не знал тогда, чем крыть).

Окончательно покоренный их красотой, я поймал себя на мысли, что завидую сам себе.

— Да-да, — поддакнул Юле Жора, — нельзя допустить ни одной ошибки. Чтобы «угениалить» наших первенцев, надо хорошенько унавозить их геномы самыми изысканными добродетелями.

— Что ты такое говоришь?

— Разве я не прав?

На многих островах нашего архипелага завершалось строительство наших городов. Мы объехали почти все острова и были поражены успехами наших подрядчиков. Аня была в восторге от садов Семирамиды, а Юре захотелось стать Аменхотепом, чтобы, когда придет его скорбный час, занять место в своей пирамиде. Его маленький Египет был почти готов. Мы радовались успехам.

— Я, наконец, понял, в чем твое счастье, — сказал мне Жора, — ты знаешь, чего ты хочешь.

Это была правда. Уничтожить мечту о строительстве Пирамиды теперь, я был в этом твердо уверен, никому не по силам. Я знал: зерно совершенства посеяно…

— Но Тинку найди!

— Угу, — сказал я, — а как же!

Я уже стал сомневаться, нужна ли нам эта Тина! Наломает дров!

На одном из островов мы создали искусственную пустыню. Сколько мог видеть глаз по всем сторонам света царил белый песок, вздымались палевые барханы, иногда, пройдя суток трое на север, можно было встретить оазис, как награду за испытание, которое ты сам себе придумал, редкие пальмы, чахлая растительность, ключ пресной чистой холодной воды…

Как награда…

А вдали — едва различимая тёмно-серая ниточка каравана верблюдов…

Как награда…

Иногда мы устраивали себе такие побеги. Как тест на стойкость духа, как испытание… Зачем? Мы подражали тем, кто испытал на себе благотворное действие одиночества, искушений, мы подражали Иисусу, Иоанну Крестителю, жили впроголодь, долго постились, иногда радуя себя акридами, которых завезли и разводили в округе, акридами и росой, каплями росы, которую собирали по утрам со стеблей редких растений, жевали колючие кактусы, как верблюды, какой-то чертополох, который выискивали, скитаясь до изнеможения… От усталости и самобичевания мы даже теряли сознание, сознание покорителя и царя природы, венца Творения, чтобы потом, придя в обновленное сознание, осознать единение с ней и величие пустоты…

— Ты куда собрался?

— К Нему…

— Будь осторожен…

— С Ним нечего опасаться…

Мы бредили пустыней. Ее мир хрупок и бесконечно богат. И если ты знаешь, что болен болезнями цивилизации, попытайся проникнуться его заботами, изучить и понять его, и слиться с ним, если сумеешь. Первый же опыт отшельничества преображает тебя, призывает к ревизии ценностей, утверждая в тебе добродетели, ранее тебе неведомые и неподвластные. Мы стремились в эту удивительную белую пустоту, чтобы победить в себе раба скверных привычек и навала болезней. Только здесь можно поправить свое здоровье, принимая сладкие таблетки поста и тишины…

— Да вы просто с жиру бесились, — говорит Лена.

— Не скажи… Было не до жиру…

— Быть бы живым?

— Да, мы цеплялись за пустыню, как за спасительную соломинку…

Тинкой и не пахло… Даже клон её клана не прорисовывался…

— Клон клана? Какого клана?

— Ну, привет! Тинкиного! Тинкин — Ого!

Лена не понимает:

— Рестик, ты в себе? Клан-то откуда?

Да мне-то откуда знать?!

— Оттуда!

А на Цейлоне как раз начинался сбор чая.

Нам казалось, что человечество вот-вот протиснется сквозь узкое генетическое горло, что его золотоносный песок просеян через густое сито самого совершенства. Пыль ушла, осталась золотая крупа. Пена бурной жизни потихоньку спала.

Дата добавления: 2015-07-12