Все имена и названия изменены, чтобы укрыть виновных (англ.). 3 страница

Юра кашлянул, сбил пепел с сигареты, затем взял со стола стакан с вином и сделал несколько жадных глотков, словно утолял жажду водой.

- Я давно прозрел: не обязательно быть совершенным.

- Это твои правила?

- Да, это мои правила.

- Это, по крайней мере, честно.

- Терпеть не могу честность. Хотя она и достойна восхищения. Мир ведь намного проще, чем мы о нем думаем. Все ведь условно.

Мы помолчали.

- Потом это стало для меня театром, игрой. Мне было любопытно следить за людьми через стекла прицела – немое кино. Как они ходят, едят, целуются, спят - нездоровое, я скажу, любопытство. Сдерживая дыхание, как последний подонок, лежишь где-нибудь затаясь, выжидаешь момент, затем – бац! Конец фильма. Ты сценарист, режиссер и продюсер, и даже киношник, впрочем, только киношник, ты ведь только крутишь кино, давая возможность главному герою доиграть свою роль, а потом – тушишь свет. Все. Все! И выходит, что главный герой-то не он, а ты, главный – ты! Это радует… И, знаешь, - ничего личного. Просто игра. Кино.

Он снял ноги со стола, надел очки и, еще раз зевнув, теперь выполз из кресла и, наконец, прикурил сигарету.

Я пытался напомнить ему о подкопе, которого мы так и не совершили, он не слышал.

- Что ты сказал?- спросил он, выпустив струю дыма в потолок.

Я тоже закурил.

- Человечество, - сказал Юра, не дождавшись от меня ответа, - чересчур увлеклось металлом и порохом. А надо бы генами и навозом.

Я так и не понял: при чем тут навоз?

-------------------------------------------------------------------------------------------------

Ее Венеция!..

Три дня подряд мы, что называется, не вылезали из гондолы. Юля готова и ночевать в гондоле. Здесь не до рассказов! Уши заняты слушанием плеска воды. Вечером в китайском ресторанчике к нашему столику подходит француз. Он усаживается рядом с нею, не обращая на меня никакого внимания, ровным счетом никакого. Говорят они по-английски, она даже не представила нас друг другу, я слушаю их, не пытаясь вникнуть в суть разговора, потом встаю, оставив их наедине и иду к бару, не теряя ни на миг их из поля зрения... Только раз она, слушая француза, повернула лицо в мою сторону и, словно успокоившись, поправив левой рукой прическу, стала снова слушать француза. Коктейль, который я заказал, был отвратителен. Во всяком случае, я тянул его через трубочку, казалось, бесконечно долго. Когда француз ушел, она встала и подошла ко мне.

- Пойдем?- спросила она.

- Хочешь выпить?- спросил я.

- Охотно...

Мы уже лежали в постели, когда зазвонил ее телефон.

- Выключи,- попросила она.

Весь следующий день мы снова бродили по городу. Она ни словом не обмолвилась о французе, а телефон уже не звонил. Не знаю, почему я назвал его французом.

А Париж мне понадобился на какой-то час-полтора – неотложное дело! Но мы не улетели ни на следующий день, ни послезавтра… Мы бродили по знакомым мне улочкам, я рассказывал, а сам думал о том, как вот так же, не спеша и с огромным наслаждением, я бродил здесь совсем недавно, прошло каких-то три года или, может быть, пять, я бродил здесь с другой женщиной, которая тоже была в меня влюблена.

- Ты говоришь так,- сказала Юля,- будто был здесь только вчера.

Я тоже думал, что люблю ее, нет-нет, я любил ее, до последней минуты…

- Рано или поздно,- сказал я, - ты всегда возвращаешься туда, где однажды был счастлив.

- Да, тебе звонила некая Йоко. Кто это?

- Это ружье, которое уже не выстрелит.

- Ты можешь сказать хоть слово? – злится Юля.

На это я снова молчу.

А вскоре нам понадобился Рим. Рим, Рим, Рим… Великий могучий вечный Рим… Первый! Юле нравилось срываться с места вдруг, через час или два, бросив все, к чему успела привыкнуть, новые места, новые впечатления, голуби на площади, не дающие прохода, чопорная стража Ватикана…

Встреча с Папой меня не разочаровала, но и не изменила моего представления о путях совершенствования. Папа признал Пирамиду, да, слушал мой рассказ с нескрываемым любопытством, спрашивал, уточнял, кивая или заглядывая мне в глаза, иногда останавливался и, словно выискивая нотки фальши в музыке моих слов, щурил глаза и ждал, ждал, когда же прозвучит эта злополучная нота, и когда она-таки звучала, самодовольно улыбался, мол, вот, вот тут-то зацепка, дескать, как же вы преодолеете, как осилите в человеке это самое скряжничество, это самое скупердяйство – его жадность, его зависть, мол де, никому это еще не удавалось…

Я рассказывавл… Он слушал, слушал… Затем, коротко простившись с нами, ушел.

- у что, – спросила Юлия, - думаешь, он признал?

- Думаю, что он думал о Великом Инквизиторе, - сказал я.

- Я тоже о нем подумала, - призналась Юля и улыбнулась.

Затем были святые места Петра и Павла, Колизей, Via Appia antica… Затем Венеция, ее Венеция, Палермо, Милан, что-то еще, все второпях, проездом, бегом... Наутёк…

- Ну,- спрашиваю я,- кто же тогда выиграл?

- Я проиграла,- радостно сообщает Юля.

Проигрыши ее еще не смущают. А что по поводу проигрышей говорит Конфуций? Этого я вспомнить не мог.

Тогда в Дели, был уже вечер, за мной увязались два индуса, мне пришлось налысо остричься. Это был последний, как мне показалось, спасительный шаг – стрижка под ноль. Я до сих пор не могу дать объяснения этому решению: стрижка налысо, золотисто-зеленоватая мазь на кожу лица, чтобы не отличаться от окружающих, и эта одежда – не то простынь, не то портьера через плечо, да – сандалии, браслеты на запястья... Вынужденная мимикрия. Когда потом я увидел себя в зеркале, опасность была уже позади, я смеялся до колик в животе: вылитый Джавахарлал Неру! Я сам себя не узнавал, не то, что какие-то индусы...

Этот смех спас мне жизнь.

Она никогда не видела меня стриженным под „нулевку”.

- У тебя череп кроманьонца, но никак не Неру!

- Кроманьонцы дали миру человека разумного, а он уж на выдумку хитер.

- Ты так и не сказал мне своего мнения о потлаче, - говорит Юля. – Что ж до Конфуция, то он создавал свое величие, отдавая. Он благодарил каждого, кому мог хоть чем-то помочь!

Ее щедрость, я заметил, жила в каждом кончике ее славных пальчиков.

- Ты, в конце концов, можешь со мной поговорить? – снова наседает Юля. Она уже не выносит моего длительного молчания.

- Да сколько угодно!

- Ба! Да у тебя есть язык! Говори же!..

Я только улыбаюсь. Мне кажется, всё давно уже сказано.

Если не думать о белой вороне…

О Тине…

- Ээээ, - говорю я, - знаешь…

- Да ладно, - останавливает меня Юля, - не старайся ты так.

Я стараюсь только молчать.

- Знаешь,- говорит Юлия,- твой Фукуяма, торжественно возвестивший лет пять тому назад о конце истории, недавно заявил, что говоря о конце истории, он имел в виду не совершившийся факт, а то, что ждет нас в ближайшем будущем. „Началась ли история опять?”- спрашивает сегодня он.

- Началась ли?- спрашиваю я.

- Либерализм, демократию и рынок он объявляет универсальными ценностями планетарного масштаба...

- Очередная сказка,- говорю я,- о бесконфликтном будущем человечества... Сегодня в моде уже Хантингтон. Он делит человечество на цивилизации по первичному признаку этно-конфессиональной идентичности и утверждает, что цивилизации обречены на конфликты.

- Все эти Рамзесы и Хаммурапи, Платоны и Аристотели, Македонские и Цезари, Макиавелли и Монтескье, Оуэны, Мальтусы, Локки, Фитхе и Беркли, Гегели и Гоголи, Кьеркегоры и Канты, Фрейды и Фроммы, все эти Марксы-Энгельсы-Ленины-Сталины, все эти...

- Именно!

- Что от них толку для человека?

- Толк очевиден – это движение мысли из пещеры к свету. И последняя зрелая мысль – любите друг друга!..

- Да,- говорит Юлия,- это шаги от зверя к Богу, но от этого во рту слаще не стало.

- Да,- говорю я,- все они только описывают то, что хотят видеть, не давая себе труда указать бесконфликтный путь развития... Что же касается рынка, где человек человеку – волк, то он, рынок, не может быть планетарной ценностью, скорее всего рынок – это бесконечная война, да, собачья грызня за кость планетарного масштаба...

- Значит...

- Да,- в сотый раз повторяю я, - спасение человечества в Пирамиде. Только повсеместная диктатура и селекция совершенства способны изменить его пещерное сознание. И без очередного плодоносного зачатия человеческую породу не осилить! Неужели не ясно?..

- А что ты думаешь о детях индиго?- спрашивает Юля.

Что я думаю о детях индиго? Ничего не думаю. Я просто знаю, что дети…

- Рестииик, э-ге-э-й! Ты где, ты куда пропал?

- Юсь, - говорю я, - представляешь…

- Ты не ответил.

Я забыл, о чем Юля спрашивала. А… все равно!

- Вот-вот, - говорю я, - надо усердно трудиться над тем, чтобы укротить бег собственной плоти и создать в себе тишину и покой...

- Ты говоришь, как какой-то философ.

- Я и есть философ.

- А мне по душе, когда ты стреляешь из рогатки в попытке сбить с дерева созревшее яблоко, не повредив его кожицы. Особенно мне нравится,- говорит Юля, - когда ты споришь с дельфинами о преимуществах Моцарта перед Вагнером.

- Они умнее людей.

- Но как с ними можно спорить?

- Они умнее людей…

Юля не отступает:

- А вчера ты говорил, что в результате глобального потепления Альпы лишатся трети горнолыжных курортов.

- Во всяком случае, здесь,- говорю я,- вот на этом самом месте, где мы стоим, через десять-пятнадцать лет будет глубоководное озеро.

- Живописное озеро у подножья Альп!..

- Да,- соглашаюсь я,- сначала озеро, а потом и потоп… Если они откажутся от строительства Пирамиды.

Мой скепсис непобедим.

- А знаешь, - говорит Юля, - если бы люди находились в равновесии с природой, то их, как и других, аналогичных по массе и весу животных, сегодня жило бы на Земле всего сто тысяч человек. Ты это знал?

- Вот они и жили бы в Пирамиде! - говорю я.

Юля молчит. Затем:

- Значит, Земле тяжело нести груз семи миллиардов?

- Ты сказала, - говорю я.

- В прошлую пятницу, 25 сентября, - говорит Юля, - Global Footprint Network сообщила, что наступил Earth Overshoot Day — день, когда человечество, израсходовав возобновляемые ресурсы, имеющиеся в его распоряжении, стало поглощать ресурсы, предназначенные для будущих поколений.

- Ну вот, - говорю я.

- Что «Ну, вот»? Человечество стало особенно прожорливым за последние десятилетия. В настоящее время мы расходуем на 40% больше того, что Земля может произвести. И если рост потребления не прекратится, то уже в 2050 году придется искать планету-близнец, чтобы использовать ее как сырьевой придаток.

- Ну вот, - повторяю я, - нам без Пирамиды…

- Я так и знала, что ты так ответишь!

- Ну вот…

Юля молчит и уже через минуту меняет тему:

- Ты мне так и не ответил: мы приглашены на церемонию вступления на престол принца Альберта?

- Там будет очень узкий круг.

- И Аня будет?

Я не знаю, что ей ответить. И думаю о том, что завтра уже Новый год! Как летит время!

- И Аня там будет?- снова спрашивает Юля.

Аня! Если бы Аня… Что я могу на это ответить?

- Нет,- говорю я уверенно,- Ани не будет.

Если бы Аня могла там быть!..

- А Тина? А Тина твоя там будет?

- Зачем ты так шутишь?

- Хорошие шуточки! Ты же без неё уже шагу ступить…

- Юсь, перестань… Перестань, пожалуйста. Хоть ты-то…

- Мы, наконец, едем ужинать? Ты ей звонил?

- Тине?

- Ане! Она просила…

- Непременно, - говорю я, - а как же!..

- Что?!.

- Едем, - говорю я, - ужинать…

И вручаю ей маленький пистолет.

- Что это?

- Новогодний подарок. Держи!..

Убей меня!.. Лучше убей…

«Нас не милуют боги, цари и знаки,

Не тряси цепями и не юродствуй…

Поджидает голодных с похлёбкой Иаков,

Чтоб жратвою меняться на первородство…».

Лучше убей…

Чем жратвою меняться…

Вскоре младенцы посыпались, как пшено из куля. Тома едва успевала переводить дух. Не покладая рук, она принимала роды, привычно шлепая новорожденных ладошкой по попе, привычно вырывая из их беззубых сморщенных ртов первый крик. Мы привычно и дружно сотрясали воздух кратким негромким «ура» и привычно открывали шампанское. А когда Тома сбилась с ног, ее дело взяли на себя и другие женщины. Конвейер работал круглосуточно и бесперебойно. Жора с нетерпением ждал появления Нефертити, и когда пришло ее время появиться на свет, он сам закатал рукава и, как заправская акушерка, сам принял девочку в свои огромные надежные ладони. Работа спорилась. Бесспорно было только то, что лед тронулся. Мы были без ума от успеха. Потом радость стала привычной, и наше «ура» слышалось постоянно, будто целая армия шла в наступление. А спустя какое-то время наши глотки, совсем обессилев, прохудились, дали течь. Из них вырывались только хрипы, а вскоре и они попритихли. Пришло время абсолютной тишины, если не считать щелкания и жужжания каких-то датчиков и легкой прохладной небесной музыки, тихо льющейся из динамиков. Не покладая рук, мы делали свое дело, не покладая ног, мы старались как только могли. Теперь мы знали определенно: начало положено, новый мир начинается. Как и следовало ожидать, все трудное для нас стало привычным, а привычное вскоре стало прекрасным.

- До сих пор не верю глазам своим,- говорила Ася.

- Мы хорошо постарались,- радовалась Тамара.

- Я тебя очень люблю,- улучив момент, прошептала мне на ухо Аня,- ты – чудо!..

- Вот видишь!...

Это было своевременное и приятное признание, так как вот уже больше месяца мы с Аней не имели возможности перекинуться словом. Я просто с ног валился, и своим признанием Аня крепко меня поддержала. Нет в мире лучшего средства для поднятия духа, чем признание любимой женщины.

Но нас и попрекали.

- Вы настолько далеко зашли в своих желаниях отличиться,- бурчал Ушков,- что забыли об ответственности перед людьми.

- Слав, ну скажи, о какой ответственности ты говоришь?- недовольствовал в свою очередь Шут,- ты всегда отличался тем, что…

- Перестаньте!..

С появлением Шута (он нашел-таки нас!) перепалка снова возобновилась. Ушков пристально посмотрел на Шута сквозь холодные и, казалось, злые стекла очков, выдержал паузу и произнес свое традиционное:

- Я же просил вас…

Он окинул всех уже спокойным и почти равнодушным взглядом.

- … просил не говорить горбатому, что он горбат.

Этим он как бы признавал свое неучастие в нашем деле, свою отстраненность. Может быть, так он себя подстраховывал: мало ли…

- Горбатого,- сказал тогда Жора,- могила исправит.

Ушков как бы сердился на нас за наш успех. Но ведь и он был соучастником этого успеха! Он прекрасно это и сам понимал. Его тщательность и щепетильность, его нежная забота о клеточках и то усердие, с каким он наставлял каждого из нас, допекая своей угрюмой мелочностью, я бы сказал филигранной проникновенностью в суть наших неуклюжих телодвижений, все это делало его незаменимым и всегда востребованным. И каждый, каждый, что там греха таить, каждый в душе был ему благодарен. Да что там благодарен – мы просто валялись у него в ногах. Так бывает…

А Юра с момента появления на свет Ленина не проронил ни слова. Он не принимал никакого участия в родах. Юра облюбовал себе укромный уголок у окна и, сидя в кресле, немигающим взглядом сквозь щель в жалюзи смотрел на океан. Казалось, он спал с открытыми глазами. Время от времени он надвигал на глаза со лба очки и бросал короткий взгляд на приборы контроля. Затем снова засыпал, не закрывая глаз.

Только Жора ничему не удивлялся.

- Я - лучший,- только и сказал он,- определенно.

К чему он это сказал, было не вполне ясно. Он всегда был эгоцентриком, оставаясь при этом космополитом. И мир для него был лишь воздушным шаром. Даже шариком. Что его еще отличало от нас: он мог работать сутками, не отдыхая. Да, его трудолюбие было достойно восхищения. Если меня даже подвесить на крюк за ребро, говорил Жора, я все равно буду работать. Как-то он всерьез заговорил о том, что неплохо было бы увеличить сутки часов этак до тридцати-сорока. У кого-то он вычитал, что некий старец настаивал для поддержания душевного равновесия дважды в день делать то, что вызывает у тебя отвращение. Я терпеть не могу, сказал Жора, засыпать и затем просыпаться. Мы только посмеялись, а он искренне сокрушался. И еще: если ему удавалось, он спал по пятнадцать минут, затем ровно четыре часа работал, затем снова на пятнадцать минут впадал в спячку и снова работал… И так – целыми сутками! Не выглядывая в окно: что там - день или ночь?

- Юр, - нарушила вдруг тишину Юлия, - ты как вроде бы и не очень доволен?!. В чем, собственно, дело?..

Юра развернул свое кресло так, чтобы видеть всех разом.

- Если быть до конца справедливыми и выбирать самых-самых из всех знаменитостей,- сказал он,- мы должны клонировать и товарища Сталина.

- Сталина?!

- Этого рябого?..

- Этого сухорукого?..

- Труса?..

- Неуча?..

- Параноика?..

- Этого христопродавца?..

Этот град вопросов ударил Юру в лицо. Он не шевельнулся.

- Да,- сказал он, выдержав паузу, - этого рябого, сухорукого, труса, неуча, параноика и христопродавца…

Он средним пальцем правой руки поправил очки и обвел коротким взглядом всех, кто его окружал.

- Эту самую знаменитую посредственность,- добавил он и улыбнулся своей легкой ироничной улыбкой,- раз уж мы отдаем предпочтение знаменитостям.

Надо сказать, что рождение наших младенцев, вся эта милая возня с пеленками и памперсами, бессонные ночи и беспокойства по поводу обильных срыгиваний и абрикосовых пудингов, первых шагов и первых синяков, первых плачей и первых осмысленных взглядов – все это одна из самых светлых, просто сияющих полос нашей истории. Мы на целый год растянули рождение наших первенцев. Кто-то был Козерогом, а стал Водолеем, кто-то попал в свой знак зодиака, были самые разные варианты, но каждый из них был просчитан и обоснован, и с учетом этого обоснования прослеживались все изменения в особенностях умственного и физического развития каждого малыша. Итак, целая дюжина апостолов новой эры – мужчин! - была преподнесена нам в подарок к рождеству. Это был уже 2000 год. Мир только-только перешагнул свой миллениум, а человечество сделало первый робкий шаг в эпоху Водолея. И наши апостолы, мы надеялись, были тоже своеобразным подарком Богу за Его заботу о нашем будущем. Ведь наши успехи (а теперь уже никто не сомневался, что мы достигли величайших высот на пути к совершенству) были, так сказать, налицо. И всегда, на протяжении всех этих долгих дней и часов, мы ощущали заботливое тепло Его ладоней. Мы бесконечно верили этому теплу! Вера – это беспрецедентный акт прилежания и подчинения, без веры – человек труп.

- Но и вера без действия – пустота, - говорит Лена.

- Мы верили. И с верой делали свое дело. Мы верили! Я и сейчас верю, я просто знаю, что наши усилия заархивированы на каком-нибудь носителе информации и пополнили банк уникальных знаний в хранилище мировой библиотеки. Они вот-вот будут востребованы и тогда… И тогда Божьей милостью будет предпринята очередная попытка прорыва человечества к свету. Не мы ведь назначили эпоху Водолея. В наших силах лишь пробить брешь в плотине неверия и животных страстей, и тогда сквозь нее ринутся потоки небесного света, потоки прозрения и преображения. Бог ведь не по силам не дает.

Наши дети росли и радовали нас. Самым непоседливым оказался Эйнштейн. Тихим-тихим рос Цезарь, а Македонский - задирой.

- Ну, а Ленин? – спрашивает Лена.

- Я же говорил: он млел, слушая Аппассионату, да, но большую часть времени посвящал изучению Библии. Да-да, он стал ярым последователем, ортодоксом и апологетом учения Христа, цитировал Его на каждом шагу, провозглашал Его истины, где только мог, велеречиво, искренно, без запинок и не картавя. И все время держал руки в паху. Они у него просто чесались…

- Кто? – спрашивает Лена.

- Руки, конечно, руки!

- Как же так? Вы, верно, хорошо вычистили его геном?

- Да уж, Жора там постарался… С ножницами в руках. Мы назвали его Атлантом… Мы отгородились от этого мира всеми защитными средствами, которые были известны человечеству, от высоких китайских стен и колючей проволоки до... Абсолютный карантин! Мы, конечно, поначалу не были изолированы от мира, и иногда под нашим наблюдением вывозили Рамзеса в Москву, а Клеопатру - в Лас-Вегас. Организовывали встречи Мэрилин Монро с Цезарем, а Алена Делона с Таис Афинской… Наша сборная по футболу сразилась со сборной Бразилии и проиграла – 1:17. Такого разгрома и такого позора мы долго не могли себе простить. Но один-то гол мы забили! Пока!.. Гол забил как раз Цезарь. И радовался, радовался!... Покрикивая свое «Разделяй, разделяй!..». И тихо добавляя: «И властвуй…».

А вскоре выиграли не только у бразильцев (5:1), но и у испанцев (7:0), у немцев (7:0), у французов (7:0), у итальянцев выиграли… А чилийцам проиграли по пенальти – 12:13. Один гол…

Разработанная нами методика ураганного роста клеток и развития зародыша позволяла в считанные дни добиваться желаемого результата. Качество всегда было гарантировано. Жора называл это: made in Piramides (Сделано в Пирамиде, англ.).

- Ах, этот ваш Жора! – восторгается Лена.

- Мы довели скорость роста от обычных 400 клеток в секунду сначала до 657 и, постепенно увеличивая, добрались до 1237. И это еще был не предел. Расти клону в три раза быстрее обычного нас не совсем устраивало. И мы настоятельно совершенствовали технологию.

Никто бы не мог поверить, что основным действующим началом, обеспечивающим этот самый ураганный рост клеток, была обыкновенная вода, получаемая из сибирского льда, приготовленная, правда, специальным образом. Плюс, конечно, другие ингредиенты, такие как гормон роста и гормон радости или счастья (серотонин), сперма кита, маточковое молоко и пыльца диких пчел, всякие там ферменты, обломки (гомогенат) ДНК, модифицированной РНК, простагландины, антиоксиданты, микроэлементы… Да, и селен, и мумие, и женьшень…

- И рог единорога? - спрашивает Лена.

- Да и рог, и множество всего другого, необходимого для создания человека из… ничего. Бог бесхитростно, не пачкая рук и не прикладывая никаких усилий, вылепил это Hомо из какой-то там глины, а нам пришлось терпеливо корпеть над составом наших композиций, чтобы не ударить в грязь лицом. Скажу тебе так: не покладая рук. Чтобы сотворить человечество Всевышнему понадобилось всего две яйцеклетки. Думаю, что никаких трудностей для него, Всемогущего, это не составило. Ясное дело, что создать даже самую простую из всех простых, самую примитивную клетку с ее умопомрачительной архитектоникой и невероятной способностью не только существовать в этом жутко враждебном и агрессивном мире, но и давать бесконечное потомство, ясное дело, что такое по силам только Богу. Он так все наилучшим образом продумал и так устроил, что там, в клетке, каждый электрон бежит к своей цели, по дорожке, ведомой только Богу. И никогда не сбивается с намеченного и единственно верного пути. Клетка умна, как никто другой. И она никогда не ошибается. Клеточный ум – явление беспрецедентное, божественное… Постичь тайну ума клетки – не нашего, человеческого, ума дело. Нам понадобились миллионолетия и моря соленого пота и крови, чтобы сегодня без особого труда, теперь, во всяком случае, так кажется, мы смогли создать клон, по сути, вылепить из рукотворной глины кого заблагорассудится. Невероятно! Сказка! Песня! Да, это – чудо!

- В Израиле,- сказала Крис,- я слышала, генетики создали деревья-акселераты, растущие в 2 раза быстрее обычных. Они вдвое больше поглощают углекислоту и вдвое больше выделяют кислорода!

- У нас все скверы и парки в таких деревьях.

- Море кислорода!..

- Мы пригласили Леонарда Хейфлика. Я рассказывал уже, что он получил свою Нобелевку за установление максимального числа делений клеток…

- Этого ты не рассказывал.

- Это явление и открытие получило название «число Хейфлика» и равно оно пятидесяти. Никто не знает, почему клетка может делиться только полсотни раз.

- А потом?

- Ей приходит конец. Как и всему в этом мире.

- Почему? В чем причина?

- Исчерпался, говорят, генетический код. Чушь собачья! Код неисчерпаем…

- Что же происходит?

- Золотой вопрос! Я потом расскажу…

- Нет. Сейчас…

- На это уйдут годы.

- Одним словом…

- Одним словом, мы с помощью Леонарда научились управлять «числом Хейфлика», и он был в восторге от этого. Мы добились того, что наши клеточки при известных условиях могут делиться бесконечное количество раз. Как in vitro, так, и это важнее всего! так и in vivo. Леонард тогда заявил: «Мы не гении – боги. Теперь в наших руках будущее мира!».

Ты бы видела, как у него сияли глаза.

- Было отчего.

- Ясное дело, что эта уникальная технология ураганного роста, мы называем ее просто ТУР, держится в строжайшем секрете. Борьба за нее была тяжкая, битва: кость в кость. История с созданием эликсира бессмертия еще не скоро закончится. Поиски философского камня продолжаются до сих пор. А у нас в руках уже есть хвост Жар-птицы. Это как ключ от ядерного чемоданчика, этакий условный золотой ключик, части которого хранятся у нескольких человек. Только я, Аня, Жора, Юля и Юра знаем код замка. И то - частично. Все вместе мы составляем этот ключ. Так что мы теперь – как сиамская четверня, мы – единое целое, не разлей вода.

- Пятерня, - уточняет Лена.

- Что-что? Да, Ладонь Бога! Правда, я, я один знаю полный код, от и до. Так что я… Меня нужно беречь как зеницу, я, оказывается, непотопляемый. Потому-то и наставили в мире силков и капканов. Охота идет полным ходом. Охота! Да!..

- Могу дать голову на отрез, - говорит Лена, - что и Тина ваша знает…

- Тссссс… - шепчу я, приложив указательный палец к губам, - тсссс…

- Что такое? – тоже шёпотом спрашивает Лена и озирается по сторонам.

- Идём отсюда, - говорю я, взяв её за руку.

- Куда ты меня тащишь?! – возмущается Лена.

Когда мы выходим из здания представительства на свежий воздух, я еще какое-то время молча веду её за руку как ребенка.

- Рест, руку-то отпусти… Мне больно…

- Ты что себе позволяешь?! – говорю я.

- Что?!

- Ничего!

Потом я ей рассказываю, доказываю, убеждаю еще раз:

- Запомни, - говорю я, - никаких Тин. Особенно в чужих стенах!

- Но…

- Никаких «но»!

- Так бы и сказал.

- Я тебе уже тысячу раз говорил: Тины нет!..

- Но…

- И точка! – я просто ору на Лену, - и точка!.. Пойми – точка!..

Лена ошеломлена. У неё даже заблестели глаза.

- На меня ещё никто так не орал…

- Прости, - говорю я, прости, пожалуйста… но, знаешь…

Мы садимся на скамейку, какое-то время молчим… Затем отправляемся обедать. Сидя вечером на берегу, я кутаю её в свой пуловер, ветрено, я снова рассказываю…

- Ты так и не рассказал, - прерывает меня Лена, - как тебе удалось тогда выбраться… Из Валетты?..

- И это понятно, - говорю я, - владеть этим кодом – владеть миром, ничуть не меньше. Это не охота на какого-то там курдля. Это похлеще ядерной угрозы, и не только ядерной… Я нисколько не преувеличиваю. О чем ты спросила?

- Как ты спасся в Валетте?

- Я же рассказывал: там меня спасла Тина.

- Тина?!

- Я же рассказывал!..

- Да, но… Как? Это невероятно! Её же тогда…

- Всё, - говорю я, - проехали! На сегодня нам хватит Тин!

Лена молчит. Через полчаса:

- А остальные? – спрашивает она.

- Мы летали крыло в крыло…

- Летали?

- В том смысле, что жили в полном согласии. Абсолютный консенсус…

Вскоре подтянулись и наши подружки. Я уже говорил, что мы овладели методикой скоростного роста зародышей и новорожденных без ущерба для полноценного развития и личностных качеств. Это было одно из существенных достижений нашего времени, наверняка заслуживающих не одной Нобелевской премии. Как одним лишь нажатием кнопочки или поворотом рычажка можно изменить скорость движения поезда, самолета и даже космического корабля, так и мы научились изменять скорость роста наших клонов. Для, так сказать, организации и строительства полноценной особи нам не нужны теперь месяцы и годы – дни! Считанные дни! Это трудно себе представить, но это и есть выдающееся открытие нашей эпохи, нашей цивилизации. Если самыми значительными достижениями предыдущих цивилизаций, обусловивших невиданный прогресс человечества, считают веревку, компас, крыло или порох, колесо, или пар, телескоп, электричество или что там еще, то сегодня таким достижением, олицетворяющим сегодняшний день, является наше открытие. Не полеты на Марс, на Сатурн и Венеру, не….

А сотворение человека нового типа, Человека совершенного, Homo perfectus. Невозможно представить себе, какие для жизни на земле открываются перспективы. Новый виток развития, вот-вот снова придет Золотой век, на землю вернется потерянный рай. Браво, браво! Брависсимо! Я спрашивал себя: разве все это не стоит собственной жизни? Это сравнимо с жертвой Иисуса. И, пожалуй, самое главное: любой ген мы теперь держим в узде. В наших руках он кроток и жалок, и только по нашей огромной милости он может стать величественным и желанным. Мы можем дать ему волю или не дать, открыть перед ним зеленую улицу или загнать в самую черную дыру, какие бывают на свете. В этом наша сила и мощь, свет и праздник. Вместе с нами восходит новое солнце, и каждый из нас теперь твердо знает, что значит быть римской свечой на празднике жизни. Мир дождался-таки своего часа. Это насущная необходимость сегодня, сейчас. Мы сотворили то, чего люди ждали тысячи лет. Необходимость, как известно, - это мать изобретения.

Дата добавления: 2015-07-12