Славенский и русский язык — един

Откуда родилась неосновательная мысль, что сла-венский и русский наречия различны между собою? Ежели мы слово язык возьмем в смысле наречия или слога, то таковых разностей мы найдем не одну, много: во всяком веке или полувеке примечаются некоторые перемены в наречиях. Слово о полку Игореве, Библия, Четьи-минеи, Нестерова летопись, Феофановы проповеди, Кантемировы сатиры, оды Ломоносова суть книги, писанные разными слогами и наречиями, но язык в них один и тот же — славенский или русский. Собственно, под именем языка разумеются корни слов или ветви, от них произошедшие. Когда они в двух языках различны, тогда и языки различны между собою.

Где ж примечаем мы то в нашем наречии? Мы не имеем ныне двойственного числа, не говорим идоста, ногама, рукама; но говорим идут, руками, ногами. Мы у тех же самых имен и глаголов изменили только окончание: следовательно, разность не в языке, а в наречии, нимало не уклонившемся чрез то от разума и свойств языка.

В каком важном сочинении найдем мы калякать, кобенитъся, задориться, пригорюниться, ошеломить, треснуть в рожу и подобные тому простые и низкие слова? Весьма странно признать их не славенскими потому только, что их нет в высоких творениях, в которых им и быть неприлично. Возьмем Библию, летописи, народные сказки или песни: в каждом из трех родов сочинений найдем мы разные слоги, разные наречия, и множество слов особливых, в другом роде не существующих, но корни которых, однако ж, находятся в общем языке, все эти роды объемлющем. Мы, конечно, не найдем в народном языке ни благовония, ни воздоения, ни добледушия, ни древоделия; а напротив того, в Библии не найдем ни любчика, ни голубчика, ни удалого доброго молодца; однако не можем из этого различия заключить о разности языков. Всякое слово пускает от себя ветви, из которых иные приличны высокому, а другие простому наречию или слогу. Из этого разделения их не следует утверждать, будто бы они не одно и то же дерево составляют.

Что ж такое русский язык отдельно от славенского? Мечта, загадка. Между тем многие новейшие писатели на этом мнимом разделении основывают словесность нашу. Они не о том рассуждают, что такое-то слово высоко или низко; но нет, они о каждом слове говорят: это славенское, а это русское — основываясь на мечтательном правиле, что которое слово употребляется в обыкновенных разговорах, так то русское, а которое не употребляется, так то славенское. Так проповедуют они, что все славенские слова надобно исключить из нынешнего языка и писать, как говорим. Они называют это утонченною литературою или новою эпохою языка, а все то, что до них или не по их писано, отвергают как старое и обветшалое.

Мы доказали, что славенский и русский язык есть одно и то же. В чем же состоит разность между этими двумя наречиями? В некотором только изменении слов, а не в разделении на славенские и русские. Если скажем, что лепота есть славенское, а красота русское-слово; то к какому же языку причислить великолепие? Если к русскому, то каким образом, не зная лепота, будем мы знать великолепие! Если скажем, что глагол делаю русский, а дею славенский; то зачем же говорим злодеяние, злодей? Таких затруднений мог бы я представить множество. Каким же образом в составе языка разберем мы, что славенское и что русское? Обычно возражают против славенского люди, не читавшие ничего твердого, созидающего в нас зрелость ума и рассудка. Им до разбора свойств его, до первоначальных оснований, до коренного заключающегося в словах смысла нет никакой нужды. У них только и вопросов: неужели нам говорить: аще (если) бы ты не скоро возвратился, я бы не дождавшись тебя, абие (вскоре) ушел домой! Почитая невежество глубоким знанием и просвещением, изо всей мочи кричат: неужели писать точию, вскую, уне? Как будто славенский язык и виноват в том, что они употреблять его не умеют. Поэтому ежели я скажу: несомый быстрыми конями рыцарь внезапу низвергся с колесницы и расквасил себе рожу, так будет русский язык виноват, что я сказал на нем такую нелепость? Такой суд о худости языков есть самый невежественный. Итак, не славенский, отделяя от русского! презирать; не слова его на славенские и русские разделять; но какое слово какому слогу прилично, знать надлежит. Ломоносов никогда не сказал бы в разговорах с приятелями: Я, братец, велегласно зову тебя на чашку чая, ибо знал, что велегласно слово высокое. Но когда пришлось ему писать оду, он не усомнился сказать:

Сие все грады велегласно,

Что время при тебе прекрасно,

Монархиня, живут и чтят;

Сие все грады повторяют.

Державин также в простых разговорах не сказал бы нигде ошую и одесную, но когда сочинял возвышенного рода стихи, тогда поставил:

Там тысящи падут ошую,

Кровавая горит заря,

Там миллионы одесную,

Покрыты трупами моря.

Наш язык, праотец многим другим, не уступает ни греческому, ни латинскому; не меньше их краток, не меньше силен, не меньше богат. Он в изображении важных предметов высок и великолепен, в описании обыкновенных вещей сладок и прост. Где надобно говорить громко и величаво, там предлагает он тысячи избранных слов, богатых разумом, звучных и совсем особых от тех, какими мы в простых разговорах объясняемся.

Глубокую философическую мысль о скоротечности времени и суете мiрской представит не пышными, но простыми, однако сильно усмиряющими гордость словами:

Суетен будешь

Ты человек,

Если забудешь

Краткий свой век.

Счастье, забава,

Светлость корон,

Пышность и слава,

Все только сон.

Как ударяет

Колокол час,

Он повторяет

Звоном сей глас:

Смертный!

Будь ниже

В жизни ты сей,

Стал ты поближе

К смерти своей.

Изобилие языка нашего требует такого в прибирании слов искуства, какое должны иметь продавцы жемчужных нитей: малейшая худость или неравенство одной жемчужины с другими уменьшает в глазах знатока цену всей нитки.

Хорошие писатели не смешивают славенского с русским. Например, можно сказать препояши чресла твоя и возми жезл в руце твои, и можно — подпояшься и возьми дубину в руки. То и другое на своем месте прилично. Но начав препояши чресла твоя, кончить и возьми дубину в руки было бы и смешно, и странно.

Если отказываться от славенского и писать по-разговорному, так уже надобно говорить: молодая девка дрожит, а не юная дева трепещет; к холодному сердцу шею гнет, а не к хладну сердцу выю клонит; опустя голову на ладонь, а не склонясь на длань главой.

Итак, славенский — высокий, ученый, книжный язык. Употребление некоторых слов славенских не там, где должно... похоже на то, как если бы женщина доказывала худость алмазов тем, что, повешенные у нее на носу и на губах, они безобразят ее. Но кто ж ей велит вешать их не там, где прилично? Или теперь превратить все алмазы в простые каменья?

Дата добавления: 2015-07-12