История родного слова

Восходя к источнику языка, открываем мы, что начало его весьма далеко отстоит от начала словесности нашей. Мы до введения в Россию православия не видим никаких признаков словесности. Древнейшие сочинения наши писаны уже во времена христианства. Итак, словесность наша, по-видимому, началась вместе с верою. Но была ли она прежде? Мы не имеем книг, свидетельствующих сие; но находим в первоначальных с греческого языка переводах славенского языка такую силу, богатство и краткость, до которых не мог он до процветания словесности достигнуть.

Никакой язык от изустного употребления не может вознестись вдруг на такую высоту. Сверх того, корни многих, даже греческих и латинских слов, находим мы в славенском и от него произошедших языках. Следственно, почти без сомнения полагать должно, что были древние славенские сочинения, но до нас не дошли. Многоразличные с Россиею перемены, нашествия татар, пожары, разорения их истребили. Таким образом, мы не знаем бывшей до христианства словесности, но остался нам древний наш язык, в котором мы видим такое богатство и зрелость понятий, что не можем иначе почитать его, как плодом долговременного умствования. Язык предков, дошедший до нас чрез Священные Писания, от начала принятия веры и до сего времени, спустя восемь веков, сохраняется почти без всякой перемены.

Язык можно уподобить древу, которое, чем долговременнее растет и укореняется, тем шире ветви свои распускает и величественнее главу свою возносит. Отступать от коренных правил, удаляться от первоначальных знаменований слов его есть то же, что отрубать от древа тучные его ветви, и на место их прививать к нему чуждые, не могущие от него питаться ле-торасли (годовые побеги — изд.]. Все вещи, конечно, подвержены переменам: некоторые старинные слова и обороты ветшают и выходят из обыкновения; от новых понятий рождаются новые названия и новый образ речений: но все это тогда только вредит языку и потрясает свойства его, когда не из собственных его, но из чуждых источников почерпается. Между тем, чем древнее язык и меньше пострадал переменами, тем он сильнее и богаче. (Это важнейший закон, подтвержденный сегодня наукой — изд.).

Что производит в языке существенную перемену? Иное, не из него, но из других языков почерпаемое составление слов; иное, не свойственное ему, словосочинение; иные, не сродные ему, обороты речений. Сколько найдем мы в нынешних сочинениях безобразия, которое привыкшие к чужому и не вникающие в свой язык писатели называют вкусом и остроумием). Из великолепного языка своего, этого достопочтенного, украшенного сединою, умудренного опытом веков старца, делают вертопрашного, не разумного, без мыслей болтающего юношу. За восемь веков язык наш не был потрясен столько, сколько за двадцать последних лет. Собственные сочинения наши начинают быть похожими на переводы.

***

Откуда и давно ли зло сие началось?

До времен Петра Великого словесность наша заключалась в славенском языке, и почти единственно в Священных Писаниях. В его времена, по сближении с иностранцами, начали мы говорить и писать языком более употребительным: отсюда с естественным разделением слога на высокий, средний и простой разделились и слова, одному из них более приличные, нежели другому, так что в простом слоге не можем мы употреблять великолепие славенского, а в высоком — простоту общенародного языка. Средний же должен быть искусное и чистое слияние того и другого; ибо без славенского будем мы слабы и низки, а без простого — некстати иногда великолепны и пышны. Сей разбор слогов есть камень претыкания для тех, которые без упражнения в языке своем, начитавшись одних французских сочинителей, хотят быть русскими писателями.

Во времена Елизаветы склонность к подражанию иностранцам, а более французам, мало-помалу стала вливаться в воспитание наше, и под видом просвещения отводить нас от всего отечественного. Со словесностью нашей то же самое делалось, ибо она всегда и у всех народов была мерилом образа мыслей и нравов их. Французский язык и чтение книг их начали обвораживать ум наш и отвлекать от упражнения в собственном своем языке. Иностранные слова и несвойственный нам состав речей стали понемногу вкрадываться, распространяться и брать силу. Вообще, словесность того времени была ближе к своему источнику, меньше заражена чужеязычием, однако и тогда хорошие писатели, такие как Ломоносов и Сумароков, начинали уже чувствовать порчу языка. Ломоносов первый пишет о диких и странных нелепостях, входящих к нам из чужих языков. Оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют. Это пророчество, которое ныне очевидно совершается. Тогда зараза не была еще в такой силе, но ныне уже должно говорить: вломились к нам насильственно и наводняют язык наш, как потоп землю.

В царствование Екатерины прилагаемо было немалое попечение о чистоте и распространении российского слова. Однако при всем том насажденные иностранными сочинениями тлетворные семена не преставали, как худая между злаками трава, расти и умножаться. Наконец, когда чудовищная французская революция, поправ все, что основано было на правилах веры, чести и разума, произвела у них новый язык, далеко отличный от языка Фенелонов и Расинов, тогда и наша словесность по образу их новой, и немецкой, искаженной французскими названиями, словесности, стала делаться непохожею на русский язык. Безразборчивое чтение и слепая к их сочинениям доверенность напоследок произвели у нас то, что мы не только слогом своим от коренного языка нашего удалились, но даже и презирать его начали. Вскоре появились у нас не два или три, но целые полки сочинителей, которые ничего не написав, ничего не прочитав, стали обо всем судить и ряпо-своему; стали проповедовать, что язык наш груб, беден, не установлен, удален от просторечия; что надобно все старые слова бросить, ввести из иностранных языков новые названия, новые выражения, разрушить свойство прежнего слога, переменить словосочинение и, одним словом, писать не по-русски. Сколь ни странны, ни смешны подобные умствования, однако они весьма заразительны для молодых умов, которые без рассуждения читают, и не доказательствам, но словам таких писателей верят.

Видя столь кривые толки, погашающие в неопытных умах последнюю искру любви к отечественному и природному языку нашему, побуждаемый усердием, написал я книгу Разсуждение о старом и новом слоге российского языка, в которой постарался показать, сколь много мы теряем, отступая от истинного источника. За книгу сию осчастливлен был знаком Монаршего благоволения. Российская Академия удостоила меня медалью. Но не был я так счастлив в господах журналистах наших. Они возопияли против меня, и вместо всех доказательств употребили одно, по их мнению, сильнейшее: он один, а нас много...

Голос мой слаб. Боримое мною зло далеко пустило свой корень. Но да не поверят им, что я один. Человек, искусный в словесности, улыбнется, читая нескладицу; но юноша, ищущий обогатить и просветить ум свой чтением, чрез частое повторение странного и невразумительного сборища слов, приучится к несвойственному нам слогу, ложным и смешанным понятиям, так что напоследок голова его будет не иное что, как вздорная книга.

Привычка ставить слова без мыслей будет час от часу в нас усиливаться; мы будем говорить об эстетике и всякую минуту погрешать против нее. Чтение чужих книг отнимет у нас собственный огонь наш и душу, вложит в нас холод и слабость слепого подражания...

Дата добавления: 2015-07-12