Негативные факторы окружающей среды

Наряду с изучением сущности внутриличностных факторов (пол, возраст, расовая принадлежность субъекта и т.д.) в работах 70-80-х годов определенное место занимает изучение специфики влияния на агрессию окружающей человека среды.

Осознавая угрожающий характер современной экологической ситуации, многие ученые обращаются к поискам причин ее обострения, стремясь наметить действенные меры, позволяющие связать дальнейший прогресс человечества с бережным отношением к природе.

В 70-80-е годы многие специалисты все чаще высказывают мнение о необходимости не только экологизации мировоззрения, но и пересмотра всей традиционной экономики, политики, социологии и психологии с учетом качественных изменений во взаимодействии общества и биосферы.

Именно в этот период сформировались и получили широкий общественный резонанс те работы, в которых прослеживается влияние кардинальных изменений среды обитания на человеческий компонент всей экосистемы. Было замечено, в частности, что загрязнение воды, воздуха, почвы, шум, дальнейшее увеличение числа больших городов отрицательно воздействуют на умственное и физическое здоровье людей. Некоторые ученые попытались даже проследить влияние этих негативных факторов окружающей среды на обострение социальной напряженности, рост преступности, насилия и агрессии в современном мире, трактуя многие из этих явлений как «болезни современной цивилизации».

В работах Р. Барона, Д. Зилманна, Дж. Карлсмита, Ч. Мюллера и других проводится идея о том, что агрессия никогда не возникает в вакууме и что ее существование во многом обусловлено некоторыми аспектами окружающей естественной среды, которые «провоцируют ее возникновение и влияют на форму и направление ее проявлений».

Среди таких стрессоров они выделяют физические, к которым относят шум, жару, загрязнение воздуха и т.д., и межличностные, включающие в себя территориальное вмешательство, нарушение персонального пространства, высокую плотность проживания людей.

Однако лабораторные эксперименты, а также многочисленные социальные наблюдения показывают, что эти стрессоры не всегда производят одни и те же эффекты. Например, шум, жара и чрезмерная скученность людей в определенных условиях вообще не влияют на агрессию. Поэтому если в ряде работ 60-х годов делались выводы о прямой зависимости между ней и рядом факторов среды, то в 70-80-е годы строятся более сложные теоретические модели, описывающие взаимосвязь между этими двумя переменными.

Большинство специалистов приходят к выводу, что наличие стрессора, как среды, так и межличностного, оказывается явно недостаточным для возникновения агрессивного поведения личности. При этом американские ученые разрабатывают своеобразные модели, предусматривающие здесь самые различные варианты взаимосвязи и взаимодействия.

Вариант I. Многие стрессоры среды вызывают состояние эмоционального возбуждения, которое, как считает, к примеру, Ч. Мюллер, может выступать в роли генерализирующего мотива всего последующего поведения. Этот, по его словам, драйв имеет наибольший эффект на доминирующую реакцию индивида. Поэтому если человек был предрасположен действовать агрессивным образом, то переменная среды как бы «взвинчивает», электризует его, подталкивая к такому поведению.

Экспериментально этот вывод может быть проиллюстрирован на следующем примере. Американские психологи взяли две группы испытуемых, одной из которых был предложен шум на уровне 45 децибел, который воспринимается индивидами относительно спокойно. Другая группа подверглась действию шума в 60 децибел — возбуждающего, но не раздражающего. Перед этим каждой из групп был продемонстрирован фильм либо агрессивного, либо противоположного характера. После чего им было предложено проэкзаменовать друг друга с помощью применения электрических ударов небольшой силы за неправильный ответ. Индивиды, которым показали киноленту агрессивного характера и на которых обрушился шум на уровне 60 децибел, проявили несравненно большую степень враждебности, чем те, которым был показан тот же фильм, но которые подверглись при этом воздействию нераздражающего шума. Такого эффекта не возникало после просмотра качественно иного по содержанию фильма.

Вариант II. Ряд исследователей свидетельствуют, что воздействие стрессоров среды может привести к перегрузке стимулов, в результате чего индивид оказывается как бы ошеломлен, а значит, и не способен эффективно перерабатывать поступающую в мозг информацию. Это вынуждает его активно приспосабливаться к ситуации. Если данный процесс проходит успешно, стрессор, скорее всего, не вызывает агрессию. В противном же случае, когда адаптация протекает с большими трудностями, человек может либо вообще пропустить, либо неадекватно проинтерпретировать смысл поступающих извне сигналов. Такие неадекватные восприятия могут раздражать личность и толкать ее к вызывающему поступку.

Вариант III. Стрессор может помешать совершающемуся в данный момент действию. Это способно оказать угнетающее воздействие на индивидов, вызвать у них ощущение безысходности. Уже сама фрустрация может привести к агрессии, Кроме того, потеря контроля над ситуацией часто становится добавочной мотивацией для индивида, стремящегося вновь обрести свое влияние. Часто это осуществляется именно в форме агрессии.

Вариант IV. Стрессоры среды делают человека раздражительным и создают своеобразное ощущение дискомфорта. Многие специалисты экспериментально демонстрируют такую зависимость. Однако Р. Барон и П. Белл пытаются доказать, что отношение между негативным эффектом и агрессией можно представить в виде своеобразной кривой. Так, до определенной точки негативный стрессор, жара к примеру, увеличивает враждебность, но как только эта точка достигнута и даже превышена — отрицательный раздражитель становится настолько силен, что индивиды всячески стремятся избавиться от него и переходят от агрессии к инструментальному поведению. Если при этом дискомфорт уменьшается, враждебность резко падает.

Итак, при рассмотрении данного вопроса западные психологи приходят к следующим выводам:

1) стрессоры среды не увеличивают прямо и однозначно степень агрессивности;

2) они могут влиять на нее лишь в том случае, когда: а) возбужденный таким образом индивид как бы заранее был предрасположен к нападению, б) нарушается способность личности к адекватной переработке получаемой ею информации, в) прерывается осуществляемое в данный момент поведение;

3) физические стрессоры увеличивают степень враждебности лишь до определенного предела, после которого она резко падает по мере того, как замещающие ее инструментальные акты устраняют негативные последствия действий стрессора.

Характеризуя модель описания важнейших механизмов взаимодействия между физическими факторами среды и агрессией, следует заметить, что применительно к характеристике изолированного индивида она имеет определенную объяснительную значимость. Представленные в ее рамках возможные варианты воздействия шума, жары и т.д. на человеческое поведение отличаются экспериментальной выверенностью.

Однако вопрос о переносе полученных в экспериментах данных (оформленных затем в различных вариантах теоретической модели) на реальные процессы социальной действительности вряд ли может быть решен утвердительно. Это в некоторой мере снижает значимость полученных результатов.

Приведем только один пример того, к чему могут привести подобного рода экстраполяции. В конце 60-х начале 70-х годов в США было отмечено резкое возрастание масштабов социального протеста со стороны неимущих слоев населения страны. На борьбу за свои гражданские права поднялись тысячи и тысячи белых, негров и цветных граждан. По времени эти события совпали с необычайно знойной погодой, установившейся тогда почти во всех штатах. «Длинное жаркое лето» — под таким названием вошли эти события в американскую историю.

Ссылаясь на мнение известных специалистов, все газеты США писали о том, что решающую роль в возникновении этих «бунтов» сыграла жара, ибо длительная подверженность людей таким высоким температурам (27-32 градуса по Цельсию) подрывала якобы их обычное самообладание, увеличивала раздражительность и способствовала росту коллективного насилия.

Уже в конце 70-х годов Р. Барон и В. Рансбергер вновь обращаются к рассмотрению событий «жаркого лета». Сопоставляя график отмеченных тогда температур с числом выступлений, они обнаруживают, как им кажется, отношение по типу кривой, той самой, которая была выявлена ими еще в лабораторных исследованиях. У них получилось, что сначала возрастает количество «бунтов», а затем оно резко падает после достижения пика высокой температуры.

Не ясно, однако, каким образом максимум жары приводит к резкому снижению числа выступлений. Ведь согласно выводам этих же авторов, полученным в экспериментальных условиях, агрессия резко падает только в том случае, когда замещающее ее инструментальное поведение уменьшает испытываемое индивидами ощущение резкого дискомфорта. Ведь в лаборатории, где индивиды хорошо осознают временный характер действия раздражителя, это понятно. Но как быть с реальными людьми, подверженными длительному воздействию изнуряющей духоты? Вряд ли у них есть хоть малейшая надежда на уменьшение состояния дискомфорта. Это особенно касается тех многочисленных представителей неимущих слоев, для которых недоступны ни бассейны, ни кондиционеры. Бегство от стрессоров в данном случае для них просто бесполезно, а замещающее агрессию инструментальное поведение, призванное уменьшить вызванные этой жарой неудобства, будет неизбежно блокироваться. Поэтому вряд ли стоит связывать падение числа выступлений именно с наступлением высшей точки действия раздражителя.

Не умаляя провоцирующего характера температурных колебаний, не стоит, по-видимому, полностью подменять анализ социально-экономических причин такого рода событий ссылками на жару, шум и другие факторы среды.

Еще менее изученным является вопрос о влиянии на агрессию межличностных стрессоров, к которым относят: а) территориальное вмешательство, б) нарушение персонального пространства, в) высокую плотность населения.

Работ по этой проблематике пока немного, да и в тех, которые имеются, постоянно проводится мысль о необычайной сложности установления прямой зависимости между агрессией и этими факторами. При этом ссылки идут главным образом на групповую природу межличностных стрессоров, что не позволяет якобы строго и однозначно предсказывать возможные последствия влияния каждого из них на человеческое поведение. Тем самым затрудняется контроль за этими стрессорами, а выдвигаемые западными специалистами меры по обузданию вызываемой таким образом агрессии становятся уязвимыми по многим позициям.

Рассмотрим, как описывается влияние каждого из этих факторов в современных исследованиях.

Территориальное вмешательство. В советской философской литературе получили достаточно широкое освещение, а также были подвергнуты критическому анализу распространенные в 60-70-е годы на Западе концепции Р. Ардри, Д. Морриса и Д. Стеа о территориальном императиве. В них человек трактуется как существо, которое должно для своего нормального функционирования обладать строго фиксированным жизненным пространством. Обладание им, считает, в частности, Ардри, жестокий императив, он лишь в некоторой мере модифицируется в условиях современной цивилизации и оказывается основой стабильности и процветания общества, а детерриторизация — соответственно причиной всех жизненных невзгод.

Аналогичные идеи мы находим и у Морриса, который считал все человеческие аномалии результатом отсутствия у людей оптимальных пространственных норм.

Большой резонанс получили также в свое время за рубежом взгляды П. Ванден Берга, видевшего в территориальности основу человеческой агрессивности.

Сегодня такие взгляды переосмысливаются и большинством западных авторов.

Было бы неверно, однако, отождествлять процесс переосмысления этих идей с полным отказом от них. В настоящее время зарубежные специалисты признают, что не все животные виды территориальны, что люди вполне могут принимать других на своем пространстве, не прибегая при этом к открытой агрессии, и что, наконец, они в течение какого-то времени делят его с посторонними.

Мало кто из западных исследователей агрессии признает сегодня утверждение Ардри о том, что люди движимы инстинктивными факторами — атавизмами их биологической природы. Сформулированная этим австрийским антропологом концепция о территориальном императиве не находит достаточно серьезной поддержки в широких кругах академической общественности. И все-таки одной из наиболее важных в этом спектре проблем по-прежнему остается выяснение того, «какая часть нашего повседневного поведения связана и находится под влиянием человеческого эволюционного прошлого».

Исследования, ставящие своей целью выяснение связи между территориальностью индивидов и агрессией, сегодня очень немногочисленны. Среди авторов, работающих в этой области, можно назвать С. Барски, Л. Лефебра, М. Пассера, Б. Швартца.

В их книгах выдвигаются и анализируются понятия первичной и вторичной территории. Под первичной разумеют область, принадлежащую и используемую исключительно одной личностью или первичной группой (здесь индивиды, как правило, не подвергаются угрозам со стороны посторонних, чувствуют себя в большей безопасности, расслаблены, доброжелательно настроены и менее скованы; свое пространство они защищают от какого бы то ни было нежелательного вторжения извне).

Вторичная территория играет менее важную роль в жизни человека. Кроме того, как утверждают некоторые авторы, она более доступна для других, менее протяженна по сравнению с первичной.

По мнению Б. Швартца и С. Барски, индивид осуществляет меньше контроля над этими областями и, как правило, владеет вторичной территорией в течение менее продолжительного срока. Однако именно здесь, как заявляют они, чаще всего дают о себе знать доминирование и агрессия.

Ученый А. Эссер полагает, что если физическое столкновение имеет место на нейтральной территории, то поединок обычно заканчивается победой доминирующего в конкретной иерархии индивида; если же столкновение происходит на чьем-либо более или менее фиксированном пространстве, то в 85 процентах случаев выигрыш приходится на долю того, кто постоянно проживает здесь, причем независимо от субординации.

Особенно часто объектом рассмотрения американских и западноевропейских специалистов становятся различные спортивные состязания. Можно даже сказать, что большая часть всех выводов, касающихся влияния вторичных территорий на человеческое поведение, получены именно в этой области. Подавляющее большинство авторов обнаружили, что спортивные команды выигрывают значительно больше игр у себя дома, чем в гостях. В этом и проявляется, на их взгляд, эффект вторичного пространства, суть которого они видят в том, что свое поле, площадка и т.д. как бы придают силу их обладателю, способствуя возникновению ярко выраженного наступательного поведения в его инструментальной форме. Это преимущество хозяев территории известно настолько хорошо, что постоянно учитывается различного рода дельцами за рубежом при заключении сделок.

Итак, выводы, к которым приходят ученые, можно свести кратко к следующему: у себя «дома» индивиды находятся в большей безопасности, располагают большим влиянием, более склонны к соперничеству, а иногда и более агрессивны.

Почему так происходит? Большинство авторов считают, что это дело дальнейших исследований, призванных восполнить многочисленные пока пробелы в данной области.

Так же мало сегодня и работ, касающихся выяснения связи между так называемым личным пространством, его границами и их нарушениями, с одной стороны, и агрессией, с другой. Здесь имеется в виду другой, существующий наряду с первичным и вторичным, вид свободного пространства, представляющий собой как бы воображаемую границу вокруг индивида, за пределы которой никто не может выйти. Любые пересечения этой незримой границы могут заставить человека броситься в бегство, вызвать у него чувство возмущения или же помешать нарушителям в исполнении их задач.

Американский психолог из Милуоки Чарльз Мюллер показывает, что такое нарушение может привести к агрессии главным образом по двум причинам. Во-первых, появляющееся при этом возбуждение будет всячески способствовать выполнению индивидом доминирующей реакции, если же такой доминантой в поведении является враждебность, то можно предположить возможность со стороны индивида отыскать облегчение в такого рода агрессивной реакции.

Во-вторых, такое поведение может выступить в роли инструментального. Это, по мнению Мюллера, произойдет в том случае, если человек не сможет никакими своими другими действиями избавить себя от излишнего стресса. Так, если при нарушении личного пространства возможность бегства полностью блокируется, индивид может прибегнуть к прямой агрессии.

Ясно, что подобные ситуации вовсе не обязательно завершаются нападением со стороны пострадавшего. Оно здесь выступает только как одна из возможных реакций личности и проявляет себя лишь в том случае, когда исчерпан весь арсенал альтернативных ответов. Исключение составляют случаи с необычайно разгневанными индивидами, для которых, согласно Мюллеру, агрессия является доминирующим мотивом, а также те, кто обладает своеобразной «агрессивной историей».

В ряде исследований было установлено, что различные люди по-разному переживают нарушение их личного пространства и возникающее как следствие этого состояние телесной близости. Одно из возможных объяснений этого факта основывается на сравнении главных функций межличностного дистанцирования. Показывается, что здесь возможны два варианта — либо позитивно окрашенное притяжение, интимность, либо ассоциация с угрозой применения силы и доминированием. Как оказалось, разгневанные и обладающие своеобразной «агрессивной историей» люди воспринимают подобную близость именно как угрозу и стремятся по мере возможности предотвратить или избежать ее. Склонные к насилию, они отличаются, как считает Мюллер, завышенными по сравнению с другими индивидами требованиями в отношении личного пространства. Для иллюстрации этого вывода Мюллер ссылается на многочисленные исследования, проводившиеся в федеральных тюрьмах США и ФРГ.

Спрашивается, ведет ли предрасположенность к враждебности к появлению завышенных требований в отношении личного пространства или же само наличие у человека этих кажущихся аномальными по сравнению с другими людьми территориальных границ вынуждает его прибегать к частым насильственным нападениям?

Прямого ответа на этот вопрос мы так и не находим в работах по данной проблематике, хотя отдельные авторы высказывают ряд догадок и склоняются скорее в пользу первого предположения. Аргументация здесь чаще всего опирается на результаты исследований среди заключенных, и поэтому она вряд ли может быть перенесена без соответствующих оговорок на всех других индивидов.

Основным направлением исследований становится сейчас стремление некоторых авторов определить личное пространство у индивидов с «агрессивной историей» и попытаться экспериментальным путем манипулировать с возникающими у них состояниями гнева и раздражения. После этого производятся замеры индивидуальных пространственных границ.

Первые полученные здесь выводы показывают, что возмущенные и оскорбленные субъекты обнаруживают необычайно высокие требования в отношении личного пространства, а также то, что такие границы оказываются несравненно большими у тех индивидов, которые склонны к насилию.

Высокая плотность. Под высокой плотностью населения западные исследователи понимают большое количество людей на относительно малом пространстве. Гораздо больше работ за рубежом посвящены влиянию эффекта высокой плотности населения на поступки и действия людей, в том числе и враждебные.

Следует заметить, что в работах 60-х начала 70-х годов это влияние бесспорно считалось негативным. При этом большинство ученых опиралось главным образом на данные, полученные при изучении животных, на которых такой фон действительно оказывает неблагоприятное воздействие.

Такие специалисты, как Дж. Кэлхун, К. Саузвик и Р. Микитович, обнаружили, что высокая скученность оказывает сильное воздействие на крыс, мышей и некоторые виды обезьян, повышая у них уровень агрессии.

Опираясь на эти эксперименты, некоторые авторы попытались рассмотреть по аналогии ряд явлений в обществе и обнаружили, как им казалось, то, что многие симптомы из животного мира очень напоминают те проблемы, с которыми мы сегодня сталкиваемся в больших городах, — высокая детская смертность, сексуальные отклонения, преступность, распространение ряда болезней и т.д. и т.п.

Иные ученые стали даже утверждать, что существует строгая взаимозависимость между скученностью индивидов и всеми вышеперечисленными отрицательными последствиями. Причем чем она выше, тем больше социальная патология.

Отдельные специалисты дошли даже до того, что полностью отождествили современные условия обитания людей с ситуацией зверинца, деформирующей и делающей невозможной нормальную человеческую жизнедеятельность.

В нашей литературе эта позиция была подвергнута основательной и аргументированной критике. Было показано, в частности, что первичной причиной указанных социальных бед является не скученность людей, что она сама обусловлена общественным неравенством, порождаемым капитализмом, который оказывается не в состоянии решить проблемы крупных городов. Буржуазные же идеологи стремятся представить их не как продукт этого строя, а как результат действия каких-то иных, в том числе и биологических, факторов.

Примерно с середины 70-х годов начался кардинальный пересмотр подобных представлений. По этому поводу канадский исследователь Дж. Фридмен пишет: «Нам говорили в течение ряда лет, что скученность вызывает напряжение, агрессивность, умственную болезнь, преступления и даже войну. Однако результаты последних исследований показывают, что все это не так. Скученность, проживание или работа в условиях высокой плотности населения не всегда плохо воздействует на людей. Крысы, мыши, цыплята и другие животные испытывают ужасные последствия от скученности, но люди — нет»; «люди точно так же живут и действуют в условиях скученности, как и в нормальных условиях, и не проявляют при этом какой-либо физической или умственной патологии».

Другой крупный знаток в этой области Ч. Мюллер считает, что влияние высокой плотности на человеческое поведение гораздо менее ясно, чем у животных, и его последствия необходимо самостоятельно изучать в обществе, не перенося на него автоматически результаты, полученные при экспериментах с другими видами.

Некоторые авторы предложили уточнить смысл и значение ряда исходных понятий, используемых при описании исключительно человеческого поведения, и даже внести ряд новых, которые были излишни при изучении действий животных. Так, по мнению Д. Стоколза, необходимо различать плотность населения как объективный показатель количества индивидов на единицу пространства и скученность, то есть субъективно-психологическую реакцию на стресс. При этом высокая плотность является необходимым, но недостаточным условием для того, чтобы возникло состояние скученности. Здесь должен присутствовать целый ряд дополнительных условий — перегруженность стимулами, нарушение персонального пространства, негативные раздражители, отсутствие контроля и т.д. Все они, по мнению ученого, очень близки по своей природе к тем переменным, которые влияют на проявления человеческой агрессии.

Другое такого рода уточнение было сделано К. Лоо, который предложил различать плотность территориальную (когда изменяется площадь при том же количестве находящихся в нем индивидов) и социальную (когда иным становится число индивидов в данном фиксированном пространстве). При этом, подчеркивает ученый, само присутствие новичков оказывает сильное воздействие на многие виды социального поведения, в том числе и преступного. Таким примером, по его мнению, являются действия людей в больших группах, когда ощущение анонимности и деиндивидуализации способствует возрастанию уровня агрессии.

Какое же влияние на нее оказывает плотность населения? Наиболее полно этот вопрос представлен в работах Дж. Фридмена, его коллег и учеников С. Клевански, П. Эрлиха и других.

Первые эксперименты Дж. Фридмена (в начале 70-х годов) были направлены на то, чтобы показать, что нахождение в ситуации скученности имеет губительные последствия. Были взяты две группы испытуемых (одна в обычных условиях, а другая — в состоянии скученности). Их членам было предложено решить ряд задач различной степени сложности. Результаты анализа показали, что высокая плотность существенно влияет на качество ответов.

Учитывая, однако, тот факт, что скученность все же оказывает довольно сложное воздействие на определенные виды социального поведения, Фридмен и его коллеги в следующей серии своих исследований сосредоточили внимание на влиянии высокой плотности на агрессивность, конкуренцию и те или иные чувства, возникающие в группе людей. Вывод был следующий: скученность может усиливать эти реакции. Так, если первоначальным состоянием индивидов в группе был страх, в условиях высокой плотности они стали бояться еще больше. Если же атмосфера была сердечной и доброжелательной, она становилась еще теплее и привлекательнее. Примерно аналогичным образом дело обстояло и с агрессией.

Но так как все эти эксперименты проходили в лабораторной обстановке, где испытуемые хорошо осознавали исключительный характер ситуации и возможность ее скорого завершения, Фридмен и его коллеги не спешили приложить полученные здесь результаты к реальной жизненной практике. Они предприняли еще одну попытку оценить воздействие высокой плотности в естественных условиях. С этой целью Фридмен сравнил отношения между нею в различных регионах США и количеством проявлений в них социальной патологии.

Особенно убедительны те аспекты его анализа, которые связаны с насилием. Ведь именно в крупных городах угрожающее число обитателей становится сегодня жертвами таких преступлений. Так, только в 1979 году тут было совершено более 5 миллионов правонарушений. Число их, согласно американской статистике, постоянно растет, особенно сейчас.

Это привело многих специалистов к выводу о том, что скученность людей и агрессия причинно обусловлены в городском окружении. Но, как показали исследования Фридмена, такие заключения оказались преждевременными.

Получив данные о плотности населения в столицах всех штатов США, он и его сотрудники сравнили их с количеством криминальных происшествий в этих же районах, но при этом не обнаружили какой-либо связи между этими двумя переменными. Она совершенно отсутствовала между числом убийств, изнасилований, грабительских нападений и плотностью населения. Это было особенно впечатляющим фактом. «Если скученность вызывает агрессивные чувства, — пишет Фридмен, — то ясно, что насильственные преступления должны более тесно ассоциироваться с плотностью. Но этого нет».

В качестве одного из примеров, иллюстрирующих отсутствие подобной строгой зависимости, ученый приводит ситуацию на Манхэттенском острове в Нью-Йорке, являющемся наиболее перенаселенным районом США — примерно 70.000 человек на 1 кв. милю. «Этот остров, — пишет он, — был еще более перенаселен в 1900, 1915, 1920, 1925 годах, чем сейчас. Плотность населения здесь сегодня меньше, а число преступлений — значительно выше».

Вслед за Фридменом и другие социологи указывают на тот факт, что почти все американские города населены сегодня значительно менее плотно по сравнению с предыдущими десятилетиями и живущие в них люди имеют гораздо больше пространства, однако кривая правонарушений в них не падает, а продолжает расти бурными темпами.

В отличие от своих предшественников исследователи 70-80-х годов приходят к выводу о том, что города не потому имеют большое количество преступлений, что они перенаселены, и проблемы городов не следует связывать только с высокой плотностью. Истинную подоплеку этих трудностей многие авторы справедливо усматривают в бедности, расовых конфликтах, коррупции и отсутствии заботы со стороны федерального правительства США. Остается сделать один шаг в сторону выявления подлинных механизмов, детерминирующих все отмеченные явления, связанные часто с антигуманными последствиями капиталистической урбанизации. Вместо этого многие стремления западных авторов осмыслить проблемы крупных городов остаются на уровне поверхностного эмпирического описания, не вторгающегося в область глубинных истоков социальных процессов.

Что же касается выдвигаемых здесь прожектов по улучшению условий существования людей, то они звучат по меньшей мере наивно, если не сказать хуже, в отношении большого числа тех, кто живет сегодня за чертой бедности. Например, предлагается так проектировать здания и другие виды пространства города, чтобы максимально использовать все позитивные эффекты высокой плотности и сводить к минимуму ее негативные последствия. Мысль действительно интересная и заслуживающая внимания. Но как реализовать ее практически в обществе, где высокая концентрация людей в трущобах, гетто и т.д., заселенных бедняками и цветными, обусловлена не архитектурными издержками, а элементарным общественным неравенством.

Дата добавления: 2015-07-12