Группа, Мари и другие

Однажды я проводила в одном большом западноевропейском городе семинар для семи человек. В нем участвовали: дама из хорошей семьи, у которой были крупные неприятности с детьми и особенно с сыном; медсестра, у которой сначала был рак груди, а потом — костей; разведенная женщина, красивая и энергичная; преподавательница йоги; женщина — специалист в области генеалогии; психотерапевт.

Неважно, каковы были их семейное положение и профессия: у всех были проблемы, с которыми они уже не могли справляться, настолько тяжелым был этот груз.

Все они на первый взгляд казались миролюбивыми женщинами, ответственными, занимающими высокое социальное положение, всем им было около сорока лет (это тоже имеет значение — в жизненном цикле это тот период, когда возникают вопросы, предстоит перешагнуть определенный рубеж, это время, когда выросшие дети уходят из дома), в их геносоциограммах обнаружились «дыры», пробелы, травмы, а иногда и «призраки».

У одной женщины и ее дочери оказались проблемы со зрением, несмотря на то, что они принадлежали к семье, где в трех поколениях были блестящие офтальмологи. По линии же мужа существовало как бы обязательство работать вместе со своим отцом, что, вероятно, сын бессознательно не принимал, отсюда проблема — подавленное состояние от «ощущения тяжести жизни» (наркотики, сигареты, алкоголь...). Это типичная семья, где для того, чтобы существовать, полагалось «внести залог». И все с улыбкой принимали то, что ради хорошего образования приходилось выносить этот гнет, это внутреннее обязательство подчиняться семейным правилам. Но иногда некоторым становилось невмоготу, тело бунтовало (в данной семье это проявлялось в виде косоглазия, приверженности к наркотикам).

Медсестра Клод, у которой был рак костей, развившийся после рака груди, носит то же имя, что и ее бабушка. Та тоже была медсестрой и умерла от лекарственного цирроза. И у нее была кома, которая произошла в 1944 г., когда поступило известие о смерти отца, подпольщика¹, в концентрационном лагере Маутхаузен (отец не был погребен в могиле, место его захоронения было неизвестно). Во сне ей всегда видится, как она едет в лагерь Маутхаузен, чтобы найти его могилу. По отцовской линии Клод — дочь героя, но один ее дядя по материнской линии, о котором никогда не говорят в семье, был «коллаборационистом»². Она предчувствует, что в семье о чем-то умалчивают, и страдает от этого. В детстве Клод всегда ощущала себя лишней, думала, что она не родная дочь, а усыновленная. Первое раковое заболевание появилось у нее вскоре после того, как она узнала, что ее дочь стала любовницей ее собственного любовника. Она сумела «это высказать» благодаря нашей общей поддержке. Клод явно стало легче, она сказала: «Когда все это видишь, то очень больно, но когда об этом можно поговорить, боль проходит, становится легче».

Мари была любимым ребенком, веселым и беззаботным шалуном. Но в семилетнем возрасте, когда умер ее дедушка по маминой линии (она присутствовала на похоронах), у нее начала болеть голова, главным образом по четвергам, воскресеньям и праздничным дням.

¹ Участника движения Сопротивления во время немецкой оккупации в период Второй мировой войны. Многие из них были арестованы, подвергнуты пыткам, угнаны, убиты. Их считали героями.

² То есть он сотрудничал с немецкими оккупантами Франции во время войны (1940 — 1945) после перемирия, предложенного Петеном и правительством Виши. По иронии судьбы многие из сотрудничавших были найдены и привлечены к судебной ответственности после Освобождения и окончания войны. Вспомним Нюрнбергский процесс (в октябре 1946 г.), когда проходил суд над нацистскими руководителями и были вынесены приговоры за преступления против человечества. Еще в 1990-х гг., пятьдесят лет спустя после самих событий (так как по этим преступлениям не имеется срока давности), дела заводятся и передаются в суд. Некоторые семьи сбросили с себя «ноеву мантию» по тем или иным фактах сотрудничества, рассматриваемым как позорное «пятно». Во Франции это внесло раскол в семьи, так же как и дело Дрейфуса (между 1894 и 1904 — 1906 гг.).

Головные боли не утихали, хотя ее и водили на консультации ко многим врачам, и это несколько отравляло ее жизнь. В двадцать два года Мари вышла замуж за специалиста в области добычи нефти и более десяти раз переезжала с места на место. Семь лет тому назад она оказалась свидетелем очень серьезной дорожной катастрофы, случившейся с двумя ее братьями, и с этого дня ей все мерещится рука старшего брата в мозгу другого. Все это создает проблемы, страх, Мари старается справляться с ними, как может. В тридцать три года она разводится, начинает с легкостью зарабатывать деньги: «Тогда я впервые получила собственные деньги».

Двое ее детей живут у бывшего мужа, с которым Мари поддерживает дружеские отношения, но ее сын принимает наркотики. Внешне у нее все есть, но она говорит о том, что не живет своей жизнью, а скорее выживает. У Мари по-прежнему сохранилось выражение лица счастливого ребенка, это «ее социальная маска», однако вся ее жизнь подчинена ритму ее головных болей, с их «любимыми» днями.

Мы с Мари работаем над историей ее семьи, вспоминаем, что могло ее травмировать и в детстве, и тогда, когда она стала взрослой женщиной, и выстраиваем ее геносоциограмму. Говоря о деде и его смерти, которую мы проигрываем в психодраме, она испытывает сильное волнение (настоящий катарсис в психоаналитическом и психодраматическом значении этого слова); она разговаривает со своим дедом (вспомогательным «я») о том, как тяжело ей было и как сильно она испугалась в момент его похорон, объясняет ему и самой себе, что же произошло, вновь и вновь говорит ему о своей привязанности, затем у нее вырывается глубокий вздох облегчения.

После этих слов головные боли исчезают, и она начинает, наконец, жить.

У Маргариты свой успешный путь: она несколько лет занимается йогой, приобщившись к ней из любви к дочери, которая долго жила в Индии. Затем изучает астрологию³, возможно, для того, чтобы понять, отчего в ее семье вот уже в трех поколениях кто-то уезжает очень далеко. Сначала бабушка, куда — неизвестно, затем ее брат — в Соединенные Штаты, наконец, ее дочь — после долгих пяти лет скитаний в Азии окончательно осела в Новой Зеландии. А затем, по мере того, как пробуждаются семейные воспоминания, в ее генеалогическом древе по отцовской линии обнаруживается такой случай: двоюродная бабушка выходит замуж по очереди за трех братьев, первые два один за другим кончают жизнь самоубийством. Другая замужняя двоюродная бабушка кончает жизнь самоубийством, бросившись в колодец. И, наконец, муж той, которая бросилась в колодец, женился на женщине, чей отец тоже покончил жизнь самоубийством, бросившись в колодец. Вероятно, можно задать себе вопрос: «А не были ли эти случаи самоубийств в колодце, когда кто-то поддавался зову воды и миражей, «первыми ласточками» в этой серии путешественников в дальние «края»? (Конечно, это только гипотеза.)

Вероника — учительница начальных классов, она живет в служебной квартире, ее уважают на работе. Однако она испытывает почти непреодолимое желание все изменить: работу, жилище, спутника; она рассталась со своим другом, поскольку ей хотелось бы жить с кем-то, кого она еще не встретила. Генеалогическое древо, гено-социограмма Вероники являются иллюстрацией того, что мы, терапевты, работающие в рамках трансгенерационного метода, называем «непомышляемое генеалогическое».

³ Я повторяю, что для меня астрология и искусство ясновидения, так же как и Таро, являются искусством или времяпрепровождением, — но не наукой, не психологией в академическом и научно-клиническом смысле термина.

Традиционно различают сознательное, бессознательное и предсознательное. Отличают то, что проговаривается и продумывается, от того, что продумывается и осознается, не высказывается, скрывается, замалчивается и передается как тайна, от того, что так трудно выразить и признать (неуловимое), от того, что ужасно настолько, что мы не смеем даже думать об этом (немыслимое)⁴.

Альбертина «чувствует», что попадает в семейную ловушку: ей явственно видится, что она должна «нести» тайны других. Ее геносоциограмма — это целый роман с неожиданными поворотами, с «тайнами», засевшими в каждой ветви семьи.

С материнской стороны в пяти поколениях женщины не воспитывают своих детей, по крайней мере, одного из детей. Началось все, кажется, в начале XIX века с девочки, которую усыновила и воспитала владелица замка, в семье про нее говорили, что она якобы и была настоящей матерью ребенка. И вот снова речь заходит о владелице замка, которая дарила отцу и дяде Эржэ прекрасную одежду. Говорят также, будто у бабушки Альбертины был тайный незаконнорожденный ребенок. Внешне у нее с мужем был идеальный брак, но в их отношениях ощущалась напряженность. Он говорил ей: «Я физически воспрепятствую твоему отъезду!» Она ему отвечала: «Тогда тебе придется меня убить». «У меня не было выбора, мне приходилось оставаться там, иначе он убил бы меня».

⁴ Говорят о передаче тайны или несказанного, того, что становится запретным, вытесняется, чего избегают упоминать и даже считают неуловимым или непомышляемым. Обычно существует представление об аффектах и чувствах, когда есть возможность их психической проработки. Но в некоторых случаях событие рассматривается как столь серьезное и травмирующее или настолько преждевременное, что о нем не существует сколько-нибудь внятного умственного представления. Оно рассматривается как невозможное, немыслимое событие (непомысленное) и, таким образом, остается неотработанным, а лишь оставляет сенсорные или моторные следы — телесные или психосоматические. Для многих современных аналитиков это скорее соответствовало бы преждевременному травматизму в возрасте, который не позволил бы психическую интеграцию. Напомним, что Франсуаза Дольто считала, что груднички, маленькие дети и собаки все воспринимают и интегрируют.В самых общих чертах, по отношению к событию, связанному с травмирующими переживаниями в прошлом, можно сказать, что бабушки и дедушки умалчивают и передают невысказанное, что будет предугадываться детьми и станет для них тайной (невысказанным, непроговариваемым, неуловимым), а для их собственных детей (то есть внуков тех, кто пережил событие) оно будет непомышляемым.

Со стороны отца в давнем поколении якобы кто-то умер от желтой лихорадки, но в семье шептались о том, что он-де умер в психиатрической больнице (постыдные тайны такого рода в семьях скрывают, а от этой «невысказанности» страдают потомки). Брату прадеда предсказали (акушерка), что он умрет новорожденным, у него были сросшиеся пальцы, он умер в полтора года. Альбертину, как и одну из ее сестер, воспитывал дедушка, учил их читать, писать, считать. Таким образом, здесь мы вновь встречаем ситуацию, когда по семейной «традиции» детей часто воспитывали другие люди, обычно бабушка с дедушкой (начало этому положил случай с неизвестной владелицей замка в начале XIX века, когда она удочерила девочку). Ее сестра была на третьем месяце беременности, когда воспитавший их обеих дедушка умер. Итак, роды сестры проходят в атмосфере траурной грусти. Она стала, по терминологии Андре Грина, мертвой матерью⁵, т.е. живой, но похожей на мертвую, погруженной в свои грустные мысли. Дочь ее страдает психотическим расстройством. У другой сестры, которая воспитывалась в пансионе с четырехлетнего возраста, случаются периоды бреда: она заявляет, что ее отец — немец.

Альбертина предчувствовала, «чувствовала» все эти «тайны», теперь она терпеливо обнаруживает их и может, наконец, высказать неуловимое и непомышляемое. От этого она испытывает облегчение, но ей все еще не удается избавиться от пут «западни», которая хотела ее поглотить. Нужно еще раз поработать со всем этим.

Конечно, недостаточно выявить прошлую семейную травму, тайну или несправедливую смерть, чтобы радикально изменить жизнь или здоровье, но обнаружение проблемы, высказывание невысказанного, наконец, сама возможность высказаться приносят облегчение и становятся первым шагом на пути к изменению.

«Мертвая мать», см.: Narcissisme de vie, narcissisme de mort, Paris, Minuit, 1983.

Можно было бы продолжать ворошить прошлое и находить тайны, невысказанное, «трудные» события, примечательные ситуации, которые в той или иной степени оказывают влияние на последующие поколения, особенно на некоторых потомков.

Напомним, что многие исследования и школы работают над проблемой передачи: как, по отношению к кому, почему она осуществляется?

Я в самом начале говорила о том, что жизнь каждого из нас — это роман. Когда несущее нас генеалогическое древо имеет много «пробелов», «пустот», «белых пятен», это так или иначе негативно влияет на нас, мы не знаем, кто же мы на самом деле.

Каждый ощущает эту потребность найти свое место, как персонаж с картины Гогена: «Откуда мы пришли? Где мы? Куда идем?» Другими словами, по высказыванию Музиля, мы можем являться лишь этакой «абсурдной карикатурой».

Дата добавления: 2015-07-12