ДЕДЫ И ВНУКИ

Внук дерзкий был и смелый,
А деды — отставали.
С наукой устарелой
Настырно приставали…

И внук бивал с размаху
По ихним предрассудкам,
По страху и по краху,
По мудрым прибауткам,

По их последней вере
В улиточный домочек,
По замыканью двери
На ключик, на замочек…

Внук с дедами простился,
Свою он правду копит.
Но как в неё вместился
Поруганный их опыт?

Зачем свою науку
Он по примеру дедов
Очередному внуку
Долдонит, всё изведав?

…И слышит голос зычный,
Нетерпеливо бьющий
По жизни непрактичной,
Докучной, отстающей…

Слепакова Нона - Алан Александр Милн - Счастливец; На полпути; Меховой медведь; Я был однажды в доме; На рынке переводы Счастливец Джон носит Боль-шущий Прорезиненный Портфель, Джон носит Боль-шущий Прорезиненный Колпак, Джон ходит В боль-шущем Прорезиненном Плаще. «Так вот, – Молвил Джонни, – Вот так И вообще!» На полпути Посередине лестницы, Посередине ровно, Ступенька есть волшебная, Ступенька зачарованная. Посередине лестницы Я сяду на ступеньку, И думать про ступеньку Начну я помаленьку: «Я на полпути до верха! Я на полдороге вниз! Ни на улице – ни дома, Словно в воздухе повис! Не могу найти ответа – Помогите мне в беде! ГДЕ ЖЕ Я? Наверно, ГДЕ-ТО? Или ГДЕ-НИБУДЬ НИГДЕ? Меховой медведь А если б, как медведь, Я мехом весь оброс – Не стал бы я смотреть На снег и на мороз! Морозно или вьюжно, Метельно или снежно – Тревожиться не нужно, Когда одет медвежно! Я ходил бы в большом меховом башлыке, В меховых рукавицах (на каждой руке), И в большом меховом пиджаке (на боках), И в больших меховых сапогах (на ногах). Меховым одеялом укрыт с головой, Всю бы зиму в постели я спал меховой! Я был однажды в доме Я был однажды в доме, Но это был не ДОМ, Хотя там есть и двери, И лестница винтом, Но только нету садика, садика, садика, И вовсе не похоже на ДОМ! Я был однажды в доме, Но это был не ДОМ, Хоть там и дуб, и тополь Растут в саду густом, Но только нету вишенки, вишенки, вишенки, И вовсе не похоже на ДОМ! Я был однажды в доме, Но это был не ДОМ, Хоть есть там сад вишнёвый И всё бело кругом, Но нету птицы чёрной, чёрной-пречерной, И вовсе не похоже на ДОМ! Я был однажды в доме – Вот настоящий ДОМ! Там чёрный дрозд щебечет Над белым деревцом! Но жаль: никто не видит, не слышит и не знает И знать никто не хочет о том! На рынке А я нашёл монетку! Блестящую монетку! И с этою монеткой Я побежал на рынок. Хотел купить я кролика, Приветливого кролика, Высматривал я кролика Среди горшков и крынок. Я подошёл к прилавку, где продавали клюкву. («Всего одна монетка за кисленькую клюкву!») – А нет ли кроликов у вас? На что мне ваша клюква?.. – Но кроликов не вынули торговцы из корзинок. Я отыскал монетку, Потом – ещё монетку! И с этими монетками Я побежал на рынок. Хотел купить я кролика, Ушастенького кролика, Высматривал я кролика Среди мешков и крынок. Я подошёл к прилавку, где продавали брюкву. («Всего лишь две монетки за кругленькую брюкву!») – А нет ли кроликов у вас? На что мне ваша брюква?.. – Но кроликов не вынули торговцы из корзинок. Нашёл я пять монеток, Пять маленьких монеток! В руке зажав монетки, Я побежал на рынок. Хотел купить я кролика – Люблю весёлых кроликов! – Высматривал я кролика Среди лотков и крынок. Я подошёл к прилавку, где продавали тыкву. («Всего лишь пять монеток за толстенькую тыкву!») – А нет ли кроликов у вас? На что мне ваша тыква?.. – Но кроликов не вынули торговцы из корзинок. Нашёл я НИКОПЕЙКУ. Не взял я НИКОПЕЙКУ. Ну кто же с НИКОПЕЙКОЙ Пойдёт на шумный рынок? Пошёл я на лужайку, Зелёную лужайку, А там повсюду кролики Сидят среди былинок! Мне жалко тех, которые торгуют кислой клюквой! Мне жалко тех, которые торгуют круглой брюквой! Мне жалко тех, которые торгуют толстой тыквой! Ведь никогда им кроликов Не вынуть из корзинок!

Представляю черно-белым

Тот октябрь далеких лет.

Я пишу углем и мелом.

Добавляю красный цвет.

Я вношу детали скупо,

Я пытаюсь оживлять

Котелок пустого супа

И чужую букву «ять».

Так ли было? Так ли надо

Приниматься за предмет!

Ведь еще ни Ленинграда,

Ни меня на свете нет.

Как войти мне в город Питер,

Где мой дед за верстаком

Ворожит над грудой литер,

А со мною незнаком!

Ну, а матери-девчушке

С красной ленточкой у лба

Снять с окна велят подушки,

Так как кончилась стрельба…

Где стоит моя «Аврора»,

Прострелившая Неву,

Где родиться мне не скоро,

Где я все-таки живу.

Где сама себя нежданно

Удивленно нахожу,

И расспрашиваю жадно,

И поближе подхожу!

Я зачем у перекрѐстка

Грею руки у костра!

Может, я с собою — тезка!

Может, я себе — сестра!

Что запомнила, узнала

В том октябрьском краю!

Может, много, может, мало,

Может, всю судьбу свою!..

*

Я люблю тебя, «Аврора»,

я приду к тебе сквозь дождь,

хоть и знаю: разговора

ты со мной не заведешь.

Я обязана вначале

в три больших твои трубы

нашептать свои печали

и слова своей судьбы.

И когда наступит полночь

и в домах погаснет свет,

ты слова мои припомнишь,

соберешь Большой Совет.

Отплывешь ты, оживая,

с водовертью за спиной,

зычно сверстников сзывая

на консилиум ночной.

И пойдут сквозь дождь холодный

на знакомый этот крик

паровозик старомодный,

знаменитый броневик.

Тихо пыхнет паровозик,

лязгнет сталь броневика,

и «Аврора» переспросит

их при помощи гудка.

Однокашники, соседи,

постоят они в тиши,

в озабоченной беседе

про судьбу моей души.

И к утру в разгаре спора —

чуть немного схлынет тьма —

прогудит моя «Аврора»:

— Пусть подумает сама!

И когда наступит утро,

я почувствую уже,

стало легче мне как будто,

стало проще на душе:

ведь старинные машины,

сталью доброю звеня,

мне поверили — решили

положиться на меня.

Фотографии

Иногда я копаюсь в альбомах

той давнишней и пестрой поры.

Вот отец мой — он парень не примах —

по бильярду гоняет шары.

Вот идет моя мать величаво

по тропинке —

с большим животом.

(Странновато свое же начало

из далекого видеть «потом»!)

Прилегли и присели неловко

учрежденческих снимков ряды.

Бутафорски стоит сервировка

с привиденьями вин и еды.

Вот и гости — пришли, закусили

и навеки присохли к столу.

Чье-то ухо. И карта России.

И часы над кроваткой в углу

На часах половина второго —

непонятно, утра или дня.

Неподвижное время сурово

на двухлетнюю смотрит меня.

Или это мне кажется только

оттого,

что про эти года

знаю я уж, наверное, столько,

сколько им и не снилось тогда…__

Сказка

За синею-синею речкой,
где вольно весенним закатам,
медведь раздобыл человечка
в подарок своим медвежатам.
И был он в оранжевых брюках,
и выглядел новым и гордым...
В него, благодарно похрюкав,
уткнулись пушистые морды.

Играли в него, и местами
сошла с него краска под осень.
Медведи меж тем подрастали -
игрушки пора было бросить.
Частенько и дяди и тети
бросали ребятам словечко,
"Когда, наконец, подрастете? -
Играете всё в человечка!"

И был позабыт человечек,
оставлен медведями вскоре...
Его неширокие плечи
совсем полиняли от горя.
Медведи читать начинали -
букварь, а потом - задачник...
Лежал человечек в чулане -
ужасный он был неудачник...

НЕУДАЧНЫЙ ПОРТРЕТ

Носил художник брюки узкие,
Из Петергофа привозил
Слова прелестные, французские -
"Пленэр", "пломбир" и "Монплезир".

Но я не буду про художника.
В тот летний день, давным-давно,
Порывы лёгонького дождика
Моё жемчужили окно,
И я позировала тщательно
И тщетно. В детской простоте
С натугой думала о счастии,
Чтоб лучше выйти на холсте.

А живописец, апробируя,
Клонил пытливое чело.
Наверно, так его любила я,
Что получиться не могло:

То выходило слишком в точности,
То - непроявленным пятном...
Или ещё сосредоточиться
Я не умела на одном?

Мне до сих пор ещё не ведомо,
Повинны краски или кисть,
Или того мгновенья не было,
Которое - остановись?...

Нонна Слепакова
Две руки

Да замолчи ты про любовь,
Не стрекочи, не суесловь,
Не попадай то в глаз, то в бровь
В надежде чуда!
Любовь — она, конечно, есть,
Да нам с тобой ее не съесть,
До рта в ладошке не донесть —
Не та посуда!

Моя ладонь невелика
И так иссушена, тонка,
Что уж не стерпит уголька —
Обронит, скинет.
Твоя же твердая рука
Подбрасываньем огонька
По-детски тешится, пока
Он не остынет.

ДВЕ МОЛИТВЫ

Только две молитвы возноси
В ликованье, в скорби, либо-либо:
Горе, Горе, Господи, спаси!
Радость, радость, Господи, спасибо!..

Никакой тебе молитвослов
С утренним ли правилом, с вечерним -
Не заменит этих двух основ
Под сиротским бдением дочерним.

Покаянный пламенный канон
И акафист нежный, сладкопевный,
Не откатят этих двух корон
С их жестокой сменой повседневной.

Первая корона, как ворона,
Твой затылок прокогтит сурово,
И залечит ссадины вторая,
Помавая крылышками рая.

И ничем ты первую не сгонишь,
И вторую не удержишь, - ибо
Можешь только выкрикнуть всего лишь:
Господи, спаси! Или - спасибо.

НАДМЕННЫЕ МАЛЬЧИКИ

В юности, средь моих мальчишек
В кой-каковых пальто, в широченных брюках,
С комсомольским лестничным обжимоном
Попадались юноши, не мальчишки,
Даже, может быть, м о л о д ы е л ю д и:
Внешне были они почти элегантны,
И надменны внутренне, и надмирны.
Например, на них нельзя было злиться
За небрежность или за опозданье -
Тотчас ты выходила сварливой девкой,
Коммунальной, втюрившейся плебейски
И за них желающей хищно замуж.
Как молчали они! И как отвечали -
С неприкасаемым остроумьем,
Едко-вежливо, кратко, неуязвимо -
Так, что ты сама себя поливала!

С ними робко, покорно я шла под ручку,
Второпях поддакивала прилежно,
Чуть роняли они словечко-другое,
Старину эстетизируя мельком:
Витражи, лепнину, чугун решеток,
У подъездов - тумбы, вросшие в землю.
- Здесь мой прадед жил во втором этАже,
Это, знаешь, был его дом д о х о д н ы й,
Но давным-давно, еще до С о в д е п о в.
- Ну, а тут стояла фабрика деда,
Поставлял старик церковные с в е щ и, -
З а в а р у ш к о й тогда еще и не пахло...

Мне казалось - враньё это, шутки, или
Знаки высшей начитанности особой:
Чтоб дома и фабрики были чьи-то,
А не общие - этого не бывает...
Только эти словоупотребленья
Извиняли холодность, объясняли
И надменность горькую, и надмирность,
И спортивно-скромную элегантность...

Я внимала, гордая приобщеньем
К родовитым, избранным: им-то можно
Всякий раз опаздывать на свиданье,
Не звонить неделю, звонить средь ночи...
О, стократ они были аристократы,
Ну, а я - из рода служащих мелких!

Но ловила тон и в тон попадала,
И держалась так, будто дед мой тоже
Жил недурно, чуть ли не в Эрмитаже,
И владел мой прадед всем околотком -
Адмиралтейским, Конногвардейским, -
И солидной фабрикой, не свечною.

... И прошло лет сорок, и оказалось,
Что они не врали, что, угождая,
Я не зря ломалась и что недаром
Впрок и загодя были они надменны.

1995 г.

ЧЕРНОВИК И ЧИСТОВИК

Перечеркнуто в злобе, в тоске,
Перемарано, вписано вкось...
Ну, так это же - в черновике!
Поправимое дело, авось!

Знай, марай - ибо терпит тетрадь,
А поблизости топится печь:
В крайнем случае, можно порвать,
А для верности даже и сжечь.

Но покуда мы клоним чело
К терпеливому черновику,
Жизнь поспешно, навек, набело
Лыко всякое ставит в строку.

Черта с два, если вдруг захотим
Переправить хоть слово, хоть миг.
Скорострелен и необратим
Человеческий наш чистовик.

Люблю на жэковский барьер

Склониться — и понять,

Как форму девять, например,

Должна я заполнять.

В меня впиталося с едой

Родство очередей

С такой отходчивой враждой

Теснящихся людей...

Последний раз в ЦПКО

Однажды с перепою, с переругу,
С тоскливого и злого похмела,
Сочтя меня - ну, может, за подругу,
Она ко мне в каморку забрела

И так сказала: "Я ведь не волчица,
Лишь ты при мне, а больше - никого...
Я даже согласилась бы лечиться...
Свези в последний раз в ЦПКО!"

Был день октябрьский, резкий, желто-синий.
Парк впитывался в лиственный подстил.
Никто под физкультурницей-богиней,
Помимо нас не мерз и не грустил.

Спеша, считая время по минутам,
Я шла. Она ползла едва-едва,
Семейственным и пасмурным уютом
Окрашивая тощие слова.

Ее уют - придавленный и ржавый,
Аттракционный, инфантильный рай -
Где все противогаз носили в правой,
А в левой - попрыгучий раскидай...

Мы шли, как шла она тому лет сорок -
При муже, при любви, при "до войне".
Но давних лет осколок или спорок
Не впору был, не пригождался мне.

Смотрела я скучливо и тверезо
На пестрый сор в общественном лесу
И жилки перепойного склероза
На влажном, вспоминающем носу.

И все ж сидела с ней на той скамейке -
На Масляном Лугу, к дворцу спиной,
Где муж-покойник снял ее из "лейки" -
Разбухшую, беременную мной.

Памяти Анны Ахматовой

Отпевали в тот день поэтессу.
Неслучайно киношников, прессу,
Стукачей допустил сюда Бог...
Мы стояли в церковном приделе
И себя сознавали при деле —
На сквозном перекрестке эпох.

Хор твердил в это время сурово
"Упокой" через каждое слово,
Будто мертвого тела покой
Ненадежный еще, не такой...

Рядом древняя ныла старуха —
Дребезжала противно для слуха
Обо всех мертвецах на земле,
Как тоскливая муха в стекле,
И привычные слезы сочила,
И крестилась — как будто сучила
Возле душки незримую шерсть.
Мне она деловито-уныло
Прожужжала: "А сколько ей было?"
Я ответила: — Семьдесят шесть.
И она, машинально рыдая,
Прошептала: "Еще молодая!"
Я подумала: так ведь и есть.

Вечерняя улица... Юность шальная...
С чего это к вам возвращаюсь? Не знаю!
...Девчонка в косичках в сиянии дня
С улыбкой глядит из окна на меня.
Немало воды с той поры утекло,
Сменяли друг друга мороз и тепло...
Терявший — находкам, случалось, был рад,
Нашедший — немало изведал утрат...
И сердце мое, постигая любовь,
Теряло, искало и каялось вновь,
И снова, забывшись, летело оно
К синеющим высям, восторга полно...
По девичьим тропам в мечтах я блуждал,
Не верил и верил, надеялся, ждал, —
И сколько же девушек — не утаю —
Разбило безжалостно гордость мою!..
Все это минуло. Забыто давно.
Но, жизнь, почему я запомнил одно?..
...Девчонка в косичках в сиянии дня
Глядит и глядит из окна на меня.

Дата добавления: 2015-07-11