Читайте также:
|
Будущий святитель Иларион родился 13 сентября 1886 года в потомственной священнической семье, в селе Липицы Каширского уезда Тульской губернии. Его мирское имя - Владимир Алексеевич Троицкий. Уже в раннем детстве он начал служить в храме - чтецом на богослужениях, которые совершал его отец. Однажды, будучи пяти лет от роду, он взял своего трехлетнего брата за руку и пошел вместе с ним из родной деревни в Москву учиться. Когда братишка от усталости заплакал, Владимир сказал ему: «Ну и оставайся неученым». Родители вовремя спохватились, заметив исчезновение детей, и быстро возвратили их домой. Вскоре Владимир был отдан в Духовное училище, а затем поступил в Духовную семинарию. По окончании семинарии его приняли на казенный счет в Московскую Духовную академию, которую он блестяще закончил в 1910 году со степенью кандидата богословия и был оставлен при академии профессорским стипендиатом, впоследствии защитил диссертацию «Очерки из истории догмата о Церкви», а в марте 1913-го принял монашество. Во время пострига Владимир Алексеевич испытал великую радость, которая, по его собственному свидетельству, не оставляла его на протяжении двух месяцев.
Диссертация молодого ученого встретила восторженный прием в академическом сообществе. Профессор С. С. Глаголев писал: «Такие книги, как книга г. Троицкого, не часто являются на Руси. Появление их есть праздник богословской науки» В отзыве профессора М. Д. Муретова говорилось, что автор достоин не только магистерского, но и докторского звания.
Летом 1913 года Московский митрополит Макарий (Невский) возвел иеромонаха Илариона в сан архимандрита, и он стал самым молодым в то время архимандритом в Русской Церкви. Архимандрит Иларион являлся инспектором МДА, главным помощником епископа Феодора (Поздеевского) по работе со студентами, членом Братства прп. Сергия для помощи нуждающимся студентам. В декабре 1913-го архимандрит Иларион стал экстраординарным профессором МДА по кафедре Священного Писания Нового Завета.
Каким был «внутренний человек» святителя Илариона? О нем можно судить из следующих высказываний святителя: «Жизнь и совершенствование личности в Церкви несет с собою счастье и блаженство»; «Сама добродетель есть блаженство, а грех есть страдание»; «Как с грехом неразрывно связано его следствие — страдание, так с добродетелью соединено блаженство». «Иларион любил говорить, — вспоминал С.Волков, — что, насколько христианин должен осознавать свои грехи и скорбеть о них, настолько же он должен радоваться бесконечной милости и благости Божией и никогда не сомневаться и не отчаиваться в своем жизненном подвиге».
Производило глубокое впечатление служение отца Илариона в храме: «Величественно и красиво Иларион совершал богослужение. Было нечто возвышенное, легкое и прекрасное в его чтении Евангелия, произнесении возгласов и молитв звучным и раскатистым голосом, властно заполнявшим все пространство обширного академического храма. Столь же звучно раздавался он и в Успенском соборе нашей лавры, и в храме Христа Спасителя в Москве. В его служении замечалась некая восторженность, вполне искренняя, чуждая малейшей театральности... Он отдавался богослужению всей душой, всем существом своим, как главному делу своей жизни».
На Поместном Соборе Русской Церкви 1917-18 гг., когда остро встал вопрос о восстановлении патриаршества, речь архимандрита Илариона сыграла важную роль в принятии Поместным Собором решения о восстановлении Патриаршества. А его самого, единственного не епископа, в кулуарных разговорах называли в числе желательных кандидатов на патриарший престол. После избрания Патриархом Московским и всея России святителя Тихона отец Иларион стал его секретарем и консультантом по богословским вопросам.
В то нелегкое время перед Патриархом стояла труднейшая задача сохранения Церкви. Во всех контактах с советской властью — при переговорах с начальником «церковного отделения» ГПУ Тучковым, встречах с «революционным» духовенством и т. д. — святитель Иларион заслонял собою Патриарха. В результате 23 марта 1919 г. он был арестован по обвинению в «произнесении антисоветской проповеди». Отца Илариона поместили в Бутырскую тюрьму. «Сейчас в камере собралось у нас три профессора, — писал он из заключения. — Читаем время от времени лекции; прошли курс стенографии. Прямо считаю нужным сказать, что эти два месяца прожил я и не без пользы, и даже интереснее, чем жил бы вне тюрьмы». 7 июня того же года его освободили, не найдя факта «оскорбления советской власти».
25 мая 1920 года в Сергиевском храме Московского подворья Троице-Сергиевой лавры Патриарх Тихон совершает хиротонию архимандрита Илариона во епископа Верейского, и назначает викарием Московской епархии. К этому времени была уже пролита кровь сотен мучеников за веру, и новопосвященный владыка сказал в своей речи: «Церковь Божия стоит непоколебимо, лишь украшенная, яко багряницею и виссоном, кровью новых мучеников. Что мы знали из церковной истории, о чем читали у древних, то ныне видим своими глазами: Церковь побеждает, когда ей вредят... Силы государства направились против Церкви, и наша Церковь дала больше мучеников и исповедников, нежели предателей и изменников… Знаю теперь твердо, что воля Божия управляет Церковью и не без Божией воли поставляются в Церкви епископы... Господь милосердый да примет душу мою, сию малую лепту, вметаемую в сокровищницу Церкви, для употребления на общую пользу. Воля Господня да будет».
22 марта 1922 года владыку Илариона вновь арестовали. В обвинительном заключении говорилось, что он «устраивает в рабочих районах диспуты и, обладая большой эрудицией по богословским вопросам, дискредитирует выступавших против него оппонентов рабочих... пребывание его в Москве объяснялось громадной пользой, которую приносит он церкви и правителю ее - патриарху». На одном из таких диспутов, в котором принимал участие нарком просвещения Луначарский, последний, искушая епископа, спросил его: «Как же так, вы, служители культа, совершенно погрязли в противоречиях. С одной стороны, для вас Священное Писание — это нечто непререкаемое, а с другой, там ведь неоднократно говорится, что несть власти не от Бога. А советскую власть вы не любите. А советскую власть вы ругаете, недовольны ею. Как вы, гражданин Троицкий, ответите на этот вопрос?» — «А мы разве говорим, что советская власть не от Бога? — сказал архиепископ. — Да, конечно, от Бога! В наказание нам за грехи...». Коллегия ГПУ приговорила епископа Илариона к одному году высылки в Архангельск, где он проживал под надзором в одной квартире с митрополитом Серафимом (Чичаговым).
В середине 1922 года, когда Патриарх Тихон был взят под стражу, власть в Церкви попытались захватить обновленцы. Их поддерживали власти, намереваясь поставить патриаршую Церковь вне закона. «Тихоновские» общины упразднялись. В чрезвычайно напряженных переговорах с Тучковым епископ Иларион добился от власти смягчения ее политики в отношении Церкви.
Осенью 1923 года власти предприняли новую попытку подорвать изнутри патриаршую Церковь: Тучков потребовал от Патриарха немедленно начать примирение с обновленческим «архиепископом» Евдокимом Мещерским. Патриарх самым решительным образом отказался... Через несколько дней был арестован архиепископ Иларион, на которого Тучков возложил главную ответственность за провал своей политики.
Владыку осудили на три года концлагерей. 1 января 1924 года он был привезен на пересыльный пункт на Поповом острове, а в июне отправлен на Соловки. Об окружающей его атмосфере святитель писал: «Надо побыть в этой обстановке хотя немного, а так не опишешь. Это, воочию, сам сатана». Тем не менее в лагере святитель остался по-христиански свободным человеком. Когда умер Ленин, от заключенных потребовали почтить его смерть минутой молчания. Когда все выстроились для церемонии в шеренгу, владыка лежал на нарах. Несмотря на просьбы и требования, он не встал, заметив: «Подумайте, отцы, что ныне делается в аду: сам Ленин туда явился, бесам какое торжество!» «Чарующий дух нестяжания» позволял епископу Илариону не замечать лишений, прощать уголовникам, кравшим его вещи, — если же у него что-то просили, он отдавал не задумываясь.
Совершенно невольно святитель так поставил себя, что на Соловках стали создаваться о нем легенды. О них мы знаем благодаря очеркам Б. Ширяева, также соловецкого узника. В его книге «Неугасимая лампада», святителю Илариону отведено немало страниц. «Силе, исходившей от всегда спокойного, молчаливого владыки Илариона, не могли противостоять и сами тюремщики, — пишет Ширяев, — в разговоре с ним они никогда не позволяли себе непристойных шуток, столь распространенных на Соловках, где не только чекисты-охранники, но и большинство уголовников считали какой-то необходимостью то злобно, то с грубым добродушием поиздеваться над "опиумом". Нередко охранники, как бы невзначай, называли его владыкой. Обычно — официальным термином "заключенный". Кличкой "опиум", попом или товарищем — никогда, никто».
Однажды буря унесла в море лодку, в которой находился самый злобный лагерный охранник — Сухов. Казалось, что гибель людей неминуема. «Там, вдали, мелькала черная точка, то скрываясь, то вновь показываясь на мгновение, — пишет Ширяев. — Там шла отчаянная борьба человека со злобной, хитрой стихией. Стихия побеждала.
— Да, в этакой каше и от берега не отойдешь, куда уж там вырваться, — проговорил чекист, вытирая платком стекла бинокля.
— Пропал Сухов! Пиши полкового военкома в расход!
— Ну, это еще как Бог даст, — прозвучал негромкий, но полный глубокой внутренней силы голос.
Все невольно обернулись к невысокому плотному рыбаку с седоватой окладистой бородой.
— Кто со мною, во славу Божию, на спасение душ человеческих? — так же тихо и уверенно продолжал рыбак, обводя глазами толпу и зорко вглядываясь в глаза каждого. — Ты, отец Спиридон, ты, отец Тихон, да вот этих соловецких двое... Так и ладно будет. Волоките карбас на море!
— Не позволю! — вдруг взорвался чекист. — Без охраны и разрешения начальства в море не выпущу!
— Начальство — вон оно, в шуге, а от охраны мы не отказываемся. Садись в баркас, товарищ Конев!
Чекист как-то разом сжался, обмяк и молча отошел от берега.
— Готово?
— Баркас на воде, владыка!
— С Богом!
Владыка Иларион стал у рулевого правила, и лодка, медленно пробиваясь сквозь заторы, отошла от берега.
Спустились сумерки. Их сменила студеная, ветреная соловецкая ночь, но никто не ушел с пристани. Забегали в тепло, грелись и снова возвращались. Нечто единое и великое спаяло этих людей. Всех без различия. Даже чекиста с биноклем. Шепотом говорили между собой, шепотом молились Богу. Верили и сомневались. Сомневались и верили.
— Никто, как Бог!
— Без Его воли шуга не отпустит.
Сторожко вслушивались в ночные шорохи моря, буравили глазами нависшую над ним тьму. Еще шептали. Еще молились. Но лишь тогда, когда солнце разогнало стену прибрежного тумана, увидели возвращавшуюся лодку и в ней не четырех, а девять человек.
И тогда все, кто был на пристани — монахи, каторжники, охранники, — все без различия, крестясь, опустились на колени.
— Истинное чудо! Спас Господь!
— Спас Господь! — сказал и владыка Иларион, вытаскивая из карбаса окончательно обессилевшего Сухова.
Пасха в том году была поздняя, в мае, когда нежаркое северное солнце уже подолгу висело на сером, бледном небе. Весна наступила, и я, состоявший тогда по своей каторжной должности в распоряжении военкома Особого Соловецкого полка Сухова, однажды, когда тихо и сладостно распускались почки на худосочных соловецких березках, шел с ним мимо того Распятия, в которое Сухов когда-то выпустил два заряда. Капли весенних дождей и таявшего снега скоплялись в ранах-углублениях от картечи и стекали с них темными струйками. Грудь Распятого словно кровоточила. Вдруг, неожиданно для меня, Сухов сдернул буденновку, остановился и торопливо, размашисто перекрестился.
— Ты смотри... чтоб никому ни слова... А то в карцере сгною! День-то какой сегодня, знаешь? Суббота... Страстная...
Спас Господь! — повторил я про себя слова владыки Илариона, сказанные им на берегу. — Спас тогда и теперь!..»
Не только Ширяев, но и другие свидетели сообщают о том, что единственное в истории Соловецкого лагеря пасхальное богослужение (1926 год) возглавлял святитель Иларион (Троицкий). По воспоминаниям соловецкого узника священника Павла Чехранова, служба (проведенная по инициативе святителя Илариона), состоялась втайне от начальства в недостроенной пекарне. Участвовали кроме отца Павла в ней всего два человека — епископ Нектарий (Трезвинский) и архиепископ Иларион (Троицкий).
Святитель Иларион был одним из автором так называемой «Памятной записки соловецких епископов» (27 мая/ 9 июня 1925 года), выразившей волю группы заключенных там архиереев, которая стала как бы негласным церковным собором. «Записка» имела целью разработать основы сосуществования Церкви и государственной власти, когда их духовные принципы противоположны, несовместимы. Составители «Записки» заявили о систематических гонениях на Церковь в Советском Союзе и обличили неправду обновленчества. Они призвали к последовательному проведению в жизнь закона об отделении Церкви от государства; речь шла, в сущности, о желании Церкви действовать без опеки государственных чиновников.
В конце лета 1925 года святителя внезапно перевели из Соловков в ярославскую тюрьму. Оттуда он писал своей родственнице: «Ты спрашиваешь, когда же кончатся мои мучения? Я отвечу так: мучений я не признаю и не мучаюсь. При моем "стаже" меня ведь тюрьмой не удивишь и не испугаешь. Я уже привык не сидеть в тюрьме, а жить в тюрьме, как ты живешь в своей квартире». Власти надеялись склонить священномученика к присоединению к новому обновленческому расколу — григорьевщине. Тучков пришел к нему в камеру, беседовал о церковных делах и предложил освободить архиепископа и возвратить на Московскую кафедру, но с условием, что он поддержит григорьевцев. «Я скорее сгнию в тюрьме, но своему направлению не изменю», — отвечал архиепископ. На это Тучков сказал: «Приятно с умным человеком поговорить. А сколько вы имеете срока в Соловках? Три года?! Для Илариона три года! Так мало?!»
Весной 1926 года святитель вновь оказывается на Соловках. По-прежнему судьба Церкви занимает все его мысли. В условиях враждебного окружения Церковь могла устоять, лишь сохраняя единство и добившись легализации. Поэтому после выхода в свет декларации Митрополита Сергия от 16/29 июля 1927 года, где объяснялось, что Церковь не борется против советской власти, святитель поддержал эту позицию. Вот как свидетельствует об этом митрополит Мануил (Лемешевский): «В ноябре 1927 года некоторые из соловецких епископов начали было колебаться в связи с иосифлянским расколом. Архиепископ Иларион сумел собрать до пятнадцати епископов в келии архимандрита Феофана, где все единодушно постановили сохранять верность Православной Церкви, возглавляемой Митрополитом Сергием. "Никакого раскола! — возгласил архиепископ Иларион. — Что бы нам ни стали говорить, будем смотреть на это как на провокацию!"»
О своей встрече с архиепископом Иларионом один соловчанин вспоминал: "Иногда Георгий уводил меня к архиепископу Илариону, поселенному в Филипповской пустыни, в верстах трех от монастыря. Числился он там сторожем. Преосвященный встречал нас радушно. В простоте его обращения было приятие людей и понимание жизни. Даже любовь к ней. Любовь аскета, почитавшего радости ее ниспосланными свыше. Мы подошли к его руке, он благословил нас и тут же, как бы стирая всякую грань между архиепископом и мирянами, прихватил за плечи и повлек к столу. И был так непринужден... что забывалось о его учености и исключительности, выдвинувших его на одно из первых мест среди тогдашних православных иерархов. Мне были знакомы места под Серпуховом, откуда был родом владыка Иларион. Он загорался, вспоминая юность. Потом неизбежно переходил... к суждениям о церковных делах России.
Надо верить, что Церковь устоит, — говорил он. — Без этой веры жить нельзя. Пусть сохранятся хоть крошечные, еле светящиеся огоньки — когда-нибудь от них все пойдет вновь. Без Христа люди пожрут друг друга. Это понимал даже Вольтер... Я вот зиму тут прожил, когда и дня не бывает — потемки круглые сутки. Выйдешь на крыльцо — кругом лес, тишина, мрак. Словно конца им нет, словно пусто везде и глухо... Но "чем ночь темней, тем ярче звезды..." Хорошие это строки. А как там дальше - вы должны помнить. Мне, монаху, впору Писание знать"».
Осенью 1929 года срок заключения святителя заканчивался, однако власти не собирались выпускать его на волю. В октябре священномученик вновь был осужден на три года, на этот раз на поселение в Среднюю Азию. Повезли его туда этапным порядком — от одной пересылочный тюрьмы к другой. В дороге святитель заразился сыпным тифом. Без вещей (в пути его обокрали), в одном рубище, кишащем насекомыми, в горячке его привезли в Ленинград и поместили в тюрьму. Через день при температуре 41°, изнемогая, он пешком перебрался в больницу имени доктора Гааза. Помочь страдальцу было уже невозможно. Спустя несколько дней начался бред, перешедший в агонию. В бреду священномученик говорил: «Вот теперь я совсем свободен!» Он отошел ко Христу со словами: «Как хорошо! Теперь мы далеки от...» Это произошло 28 декабря 1929 года.
Митрополит Серафим (Чичагов), занимавший тогда Ленинградскую кафедру, добился разрешения взять тело для погребения. В больницу доставили белое архиерейское облачение и белую митру. Покойного облачили и перевезли в церковь Ленинградского Новодевичьего монастыря. Он сильно изменился. Одна из родственниц покойного, увидев его, упала в обморок. В гробу лежал иссохший, обритый старичок, совсем непохожий на прежнего «Великого» Илариона.
В 1999 году святые мощи владыки Илариона были обретены и перенесены в Москву, в Сретенский монастырь. Сегодня они доступны для поклонения. Владыка Иларион причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 91 | Нарушение авторских прав