Глава 4. Логика Пор-Рояля

Джон Стюарт Милль через полвека после Канта не поминает его среди логиков, зато говорит о «талантливом авторе "Логики Пор-Рояля"», после которого имя логики стало «равнозначно с выражением "искусство мышления"» (Милль, с. 3). По крайней мере, так это звучит в русском переводе Ивановского.

На самом деле авторов у «Логики Пор-Рояля» было двое — Антуан Арно и Пьер Николь, — и называли они логику не искусством мышления, а искусством думать: «La Logic, ou L'Art de penser…». Поскольку наши философы не видят разницы между мышлением и думанием, они почему-то чрезвычайно избирательны и говорят только о мышлении, избегая думать. Поэтому в современном переводе эта работа называется: «Логика или Искусство мыслить, где помимо обычных правил содержатся некоторые новые соображения, полезные для развития способности суждения».

Написана эта работа была в 1662 году в аббатстве Пор-Рояль. Сами Арно и Николь были янсенитскими богословами и последователями Декарта. Поэтому их «Логику» можно считать картезианской. То, что их так хорошо поминает Милль, само по себе удивительно, потому что он был последователем Бэкона и его индуктивной логики. Возможно, хорошее отношение к «Логике Пор-Рояля» было вызвано тем, что Арно и Николь были так же недовольны той схоластикой, в которую выродилась Аристотелевская логика, как и Бэкон.

Времена менялись, нужны были новые орудия.

Но не буду вдаваться в излишние исторические подробности. Главное, что Арно и Николь начинают свое сочинение с рассудительности:

«Ничто не заслуживает большего уважения, чем здравый смысл и способность безошибочно распознавать истину и ложь. Все прочие умственные способности имеют ограниченное применение, рассудительность же требуется в любом жизненном поприще, важно в любой деятельности. Не только в науках трудно отличить истину от лжи, но также и в большинстве обсуждаемых людьми вопросов, и в большинстве их дел. Почти всюду есть разные пути: одни — истинные, другие — ложные, и выбор возлагается на разум» (Арно, с. 7).

Есть большой соблазн посчитать рассудительность Арно и Николя способностью рассуждать. Однако, судя по сказанному, это все же не рассуждение, это лишь способность судить о том, что истинно, а что ложно.

И это обман. Потому что в действительности речь идет о том, как видеть истинность или ложность не в мире, не в жизни или делах, а в тех же самых рассуждениях людей. Так что это важная часть рассуждения, которую, безусловно, надо осваивать. Но нельзя забывать и то, что авторы исходно ограничивают себя лишь тем, что проявляется во взаимоотношениях между людьми. В этом смысле они логики, как и их предшественники.

Они сужают свой предмет, но с помощью полноценного описания того, что этот предмет окружает, просто ослепляя себя немножко, чтобы перестать видеть то, что делает логику не наукой о воображаемой логичности, а наукой о действительном мире.

Тем не менее, картезианская логика — это огромный скачок к жизни по сравнению с логикой схоластической.

«Следовательно, прежде всего надо было бы приложить старания к тому, чтобы развить данную нам способность суждения, довести ее до наивысшего доступного нам совершенства. Именно этому мы должны были бы посвятить большую часть наших занятий.

Разумом пользуются как инструментом приобретения познаний, а следовало бы, наоборот, познания использовать как инструмент совершенствования разума: ведь правильность ума неизмеримо важнее любых умозрительных знаний, которых мы можем достичь с помощью самых достоверных и самых основательных наук» (Там же).

Это картезианство. Это Декарт, сомневающийся во всех науках и всей учености и пытающийся все пересмотреть заново своим умом. Точнее, рассудком с помощью метода точного рассуждения. Это путь сильного одиночки, отвергающего помощь. Единственное, на что он полагается, это на то, что достоверным основанием для всех рассуждений является лишь его самоощущение себя, знаменитое Декартово когито: я мыслю, значит, я существую.

Чтобы прорваться в одиночку, нужно, конечно же, не умение рассуждать, нужно иметь правильно выстроенный разум или рассудок, в переводе на русский — мышление. Поэтому Декарт и картезианцы непроизвольно шли шире, чем нужно для искусства рассуждения. Они искали орудия, как думать правильно, поскольку исходили, как и Кант после них, из того, что думание идет по правилам:

«Но поскольку случается, что ум вводят в заблуждение ложные проблески, и поскольку многое познается путем долгого и нелегкого исследования, безусловно, было бы полезно руководиться определенными правилами, с тем чтобы облегчить разыскание истины и сделать это занятие более плодотворным» (Арно, с. 11).

И Декарт из сочинения в сочинение творил Правила для руководства ума. Боюсь, что именно здесь и скрывалась ошибка: ум работает сам, как кровообращение. Ему нельзя задать правила, которые были бы ближе к законам, по которым он работает сам. Их можно лишь понять и познать. Правила можно задать рассуждению, ибо оно есть искусственное построение, имеющее целью нечто, связанное с другими людьми. Либо прямо — как убеждение, либо косвенно — если решается жизненная задача.

Но Декарт хотел остаться в одиночестве со своим умом. И его последователи, ощущая важность рассуждения, все же стремятся обучать разум:

«Некоторым не понравилось это заглавие "Искусство мыслить"; они хотели бы, чтобы мы заменили его на "Искусство хорошо рассуждать". Но просим их принять во внимание, что логика призвана дать правила для всех действий ума — не только для суждений и умозаключений, но и для простых идей, и вряд ли можно подобрать другое слово, которое обозначало бы все эти действия, а слово «мысль» их, несомненно, объемлет, потому что и простые идеи, и суждения, и умозаключения — все это мысли» (Там же, с. 16).

Французское penser, безусловно, можно переводить на русский как «мысль». Просто потому, что так принято, потому, что во французском нет другого слова, и потому, что мы, русские, не дали себе груда задуматься, почему у нас два слова обозначают как бы одно и то же: мыслить и думать, мысль и дума. Но если мы говорим о разуме, точнее, рассуждаем о разуме, точность рассуждения требует не относить к нему то, что определенно относится к мышлению. Однако логики изучают мышление, а не рассуждение…

Как бы там ни было, но Арно и Николь подымают все те вопросы, которые попытался век спустя осмыслить Кант. Самое удивительное, они даже предвосхищают его в том, чтобы перевести логические понятия на родной язык. И что хуже: они так же жестко привязывают логику к познанию:

«Логика есть искусство верно направлять разум в познании вещей, к коему прибегают как для того, чтобы обучиться самим, так и для того, чтобы обучить других. Это искусство составляют наблюдения людей над четырьмя видами действий своего ума: представлением, суждением, умозаключением и упорядочением.

Представлением (concevoir) называют простое созерцание вещей, которые представляются нашему уму, как, например, когда мы представляем себе (nous representons) Солнце, Землю, дерево, круг, квадрат, мышление, бытие, не вынося о них никаких суждений. Форма же, в какой мы представляем себе эти вещи, называется идеет (Там же, с. 24).

Это очень важное место, и не случайно наш переводчик сохранил написания двух французских слов для передачи понятия «представление». Это два имени двух разных понятий. Именно на эту двойственность попался Кант. Но не Арно и Николь. Их представление, хоть и простое, но не простой образ. Это — простое созерцание. Определение не верное, но гораздо ближе к истинному.

Неверно оно потому, что созерцание бездейственно: я просто смотрю на то, что представлено моему взору, например, внутреннему. Но раз оно представлено, значит, кто-то его представил. И, самое главное, само представление было совершено до того, как я начал созерцать, оно совершалось тогда, когда созерцаемое было представлено.

Однако понятие «представление» всегда содержит в себе и восприятие того, что представляется. Значит, представление вполне может иметь две части: сначала некое действие выставления на обозрение, а затем созерцание выставленного.

В высказывании Арно и Николя таится ошибка для той ловушки, в которую попал Кант и последующие философы и психологи: их представление проиллюстрировано такими примерами, которые вызывают искушение посчитать, что созерцается в представлении нечто передаваемое одним образом, вроде круга, квадрата или кружочка с лучиками — солнца. Лишь понятия «мышление» и «бытие» могли бы пробудить сомнения, но про них сразу же возникает мысль: мы созерцаем в данном случае не само мышление, а понятие о мышлении. А оно — такой же простой и единичный образ.

Это ошибка и хитрость. Логики всех веков пытаются уйти от излишней широты, чтобы точно определить свой предмет. Как в последние века они борются за изгнание психологизма. Они пытаются доказать, что логика имеет право не брать всего человека и уж тем более мир, а остаться внутри самой сути формализации наших образов. Но при этом, как только появляется сложность, они вдруг оказываются не там, где их ожидаешь застать.

Вот и Арно и Николь четко и жестко заявляют: логика есть искусство верно направлять разум в познании вещей. И вдруг отменяют сказанное: чтобы обучиться самому и обучить других. Если речь идет о познании вещей, мы один на один с миром. Здесь есть вещи, стихии и явления. И здесь нужен разум.

Но если мы собрались обучать других — мы в обществе. И здесь нужно мышление. Само по себе заявление, что логика — это искусство познания мира, вряд ли верно, логика лишь орудие проверки истинности рассуждений, то есть орудие проверки качества тех инструментов, которыми мы познаем. Это орудие отладочное, а не рабочее.

Но допустим, что и логикой можно осуществлять познание вещей. Даже таких, как Земля, Солнце, тем более, квадраты, круги. Можем ли мы при этом опустить то, что собирались взаимодействовать с другими людьми, хотя бы обучая их? Если нет, то почему нет ни одного примера из этой части жизни? А если учесть, что логика все-таки скорее всего относится преимущественно к тому, как мы взаимодействуем с людьми, поскольку она рождается из речи и ее законов, то кто-то кого-то обхитрил. И обхитрили, думается мне, логики самих себя.

Судите сами: что будет с представлениями, если мы добавим в этот ряд примеров, допустим, задачу представить себе, какой он дурак! Или: ты только представь, что они там учинили при такой степени опьянения!

Останутся ли эти представления простейшими созерцаниями или простейшими образами? Само собой разумеется, что представление о мышлении, которое есть у меня, отличается по сложности от подобных представлений других психологов. И это значит, что есть сложенность, то есть составленность представлений из многих образов. Но более того: даже внутри созерцания подобных сцен появляются переживания. Вовсе не суждения и не оценки. А целый букет различных переживаний.

Представление — это действительно созерцание, но с предшествующим творением представляемого, и с последующим его переживанием. А переживание означает воображаемое проживание. Следовательно, представление — это Образ мира. Из числа небольших, можно сказать, простых или даже простейших образов мира.

А из него сделали простейший образ! И это во многом с подачи Арно и Николя, которые, безусловно, заимствовали свой способ говорить о представлениях у предшественников.

К счастью, они четко разделили представления и идеи, то есть образы. Поэтому вдумчивый логик может понять: представления — это спектакли, но не простейшие образы, потому что они составляются из простейших образов или идей.

Арно и Николь излагали логику так, как видели ее сами, то есть из нового мировоззрения, принесенного картезианством. Поэтому они выкинули очень много лишнего, а много сказали по-своему и проще. Но в целом, они все же излагали Логику, и поэтому дальнейший их пересказ не имеет смысла, если не познакомиться собственно с источником картезианства.

Заключение

Если бы я писал действительную историю логики, мне пришлось бы рассказать о схоластической логике средневековья, о логике времен эллинизма и о логике школ, оставшихся после Сократа, Платона и Аристотеля. Как и о логических взглядах Декарта и Бэкона, из которых и развиваются в борьбе с аристотелизмом современные виды логики.

Но я не буду этого делать. И не потому, что схоластическая или античная логики неинтересны, а мыслители той поры глупы. Читая уже упоминавшегося мною Оккама, либо Боэция или Секста Эмпирика, поражаешься глубине их мысли и остроте ума. Мы ничуть не стали умней людей той «мрачной поры», какой нам рисовали средневековье историки.

Есть только одно «но»: они остаются в рамках логики Аристотеля. Даже такие, как Иоанн Солсберийский, в двенадцатом веке называвший логику искусством рассуждения. И поэтому для моих целей, то есть ради того, чтобы научиться рассуждению, достаточно понять, что говорил о нем Аристотель.

Что же касается Аристотеля, как и Декарта с Бэконом, они не писали логик, даже когда писали «Органоны» и «Новые органоны». Они не были логиками. Они были философами, которые думали иногда о логике, иногда о логическом…

Дата добавления: 2015-11-28