almost lover

http://ficbook.net/readfic/3361307

Автор: чье-то я (http://ficbook.net/authors/1006266)
Беты (редакторы): суперконь. (http://ficbook.net/authors/103812)
Фэндом: EXO - K/M
Персонажи: Лухан/Минсок
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Романтика, AU, Учебные заведения

Размер: Мини, 15 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
Когда Лу Хань смотрит – так и бывает, что стучит как бешеное в фазе систолы, болит, щеки горят, а ведь просто смотрит-то, случайно со знакомых макушек соскользнув на пунцовое, но как всегда бесстрастное лицо Минсока. Думает, наверное, что ему плохо, не перенесет, слабак, еще один круг на стадионе. Все так думают. И правильно.

Посвящение:
для Be lonely no more, которая ждала и дождалась

Примечания автора:
школьная р0мантека
ничего нового, все банально и однообразно

Сердечная мышца всегда была слабым местом Ким Минсока – мало того, что сама по себе проблемная, стометровку не выдерживает, любит неправильных людей, так еще и подводит в самые неподходящие моменты. Заходится в бешенном ритме, бьется-бьется-бьется сильно и быстро, Минсок загорается подобно спичке, краснеет и желает поскорее убраться подальше ото всех. Вообще, совсем и навсегда. Чтобы не знали его, такого непутевого, не вспоминали нелестными словами в стенах школы и родители не качали головами на очередной синяк от дружелюбных одногодок за то, что не такой. Не слишком активный, не слишком любит деспотичного учителя физкультуры и любую другую физическую нагрузку кроме футбола – правила знает, не отвертишься, если люди на поле нужны, а время поджимает и скоро обед, – не слишком желает бегать вертлявым хвостом за первым бросившим из жалости кость.

Когда Лу Хань смотрит – так и бывает, что стучит как бешеное в фазе систолы, болит, щеки горят, а ведь просто смотрит-то, случайно со знакомых макушек соскользнув на пунцовое, но как всегда бесстрастное лицо Минсока. Думает, наверное, что ему плохо, не перенесет, слабак, еще один круг на стадионе. Все так думают. И правильно.

Один есть только плюс: как Хань взгляд отводит, так спустя минуту-две и отпускает, дыхание выравнивается, лицо опять белое-белое, и улыбаться хочется. Ведь посмотрел. Секунда, две, три, больше и не надо – вот такие они, эти дебильные юношеские чувства. Не ведомые похотью сверстников уединиться где-нибудь, да побыстрее, а более глубокие и крепкие. Звонкими цепями внимание приковывают: вот Ханю жарко и он закатывает рукава на школьной рубашке, такой же как у всех, вот Хань не знает, как решить пример на уроке алгебры, и пальцами своими худыми зарывается в растрепанные после физкультуры волосы. Минсок считает секунды и не понимает, когда все превратилось в бесконечную гонку за случайным зрительным контактом.

Минсок хоть и визуал, а стать к Ханю поближе бы не отказался. Чтобы вместе над шутками тупыми смеяться, договариваться о чем-то после уроков или даже прогуливать. Минсок готов забить на школу, если Ханю захочется вместо унылого языка чего-то более живого. Подглядывания за девчонками в раздевалках, например. Обычное для них дело, а Минсок единственный в нем не участвует, уткнувшись носом в учебник алгебры. Тесты важнее голых девичьих ног и спин. И нет, Минсок не ревнует.

Только если чуть-чуть.

Лу Хань – давняя вечная мечта, как у девчонки с романтичным настроением по вечерам, самая яркая и далекая звезда личного неба Ким Минсока, самая его глупая мысль и самая бесполезная надежда.

Но деться от Лу Ханя все равно некуда. В стенах кабинета тесно, в длинном коридоре тесно, во вселенной тесно, потому что Лу Хань везде. Даже там, где его быть точно не должно – в коре больших полушарий головного мозга.

Вот он мелькает в толпе учеников, заполнивших коридор; вот проходит мимо столика в столовой; вот садится за заднюю парту, а вот идет чуть впереди по той же дороге, что и Минсок: их дома очень близко. Хань до сих пор не знает об этом, наверное, как и о идущем сзади Минсоке, который теребит в пальцах провод больших синих наушников и неумолимо краснеет, потому что Лу Хань рядом, хоть и со спины. Минсок бы не ходил по этой дороге, но так гораздо короче, да и вообще, имеет право!

Имеет ведь?..

Мысль заговорить с Ханем Минсоку в голову и не приходит – это просто невозможно для него, глупо, по-детски, задумываться стыдно над подобной ситуацией. Прийти и вывалить свои чувства напоказ, мол, делай с ними, что хочешь, только по ребрам не бей, все еще с прошлого раза болят – Минсок так не умеет. Ему бы самоуверенности побольше и отчаянием нахлебаться до тошноты, чтоб вот так постучать по плечу, сдвинуть один наушник с уха и... Наблюдать издалека, радоваться мелким победам и помогать иногда, если Хань просит объяснить что-нибудь особенно замудреное – это все, что Минсок может. И его устраивает. Что-то большее не для него.

Однако, по не менее глупому стечению обстоятельств глупый в делах любовных Минсок все-таки выдает себя.

Он возвращается домой привычным маршрутом: Хань маячит где-то впереди, пиная носком кед крупные камушки, теплое майское солнце светит в глаза, украшает яркими бликами сочную зелень кустов и деревьев, завтра долгожданный выходной день, а это значит, что Минсок засядет сегодня за приставку и всякая школьная нудятина останется без внимания. Можно попросить у мамы сделать удон и спать лечь, когда перевалит за полночь...

- Минсок? – удивленный голос тисками вырывает Минсока из приятных размышлений, он стаскивает наушники и встречается взглядом с Ханем. – Ты что тут делаешь?

- Домой иду, - их разговор со стороны наверняка выглядит убого. В принципе, убогим быть для Минсока не в новинку, вот только Ханя не хочется в своем дерьме пачкать. Не хватало еще слушков по школе о том, что он с педиком – а слово-то обидное – связался.

Хань дергает бровями удивленно, скребет ногтями сеточку на лямке рюкзака и дожидается, пока Минсок неловко остановится рядом. Настолько близко, чтоб можно было вдохнуть и не подавиться сильным запахом уже знакомого одеколона. У него наверняка зеленый флакон – аромат свежий, приятный, бодрящий. Навевает мысли о шелестящей листве, ярком солнце и приятном морском бризе – типичная реклама какого-нибудь дорого летнего курорта для тех, кому некуда девать деньги.

Режим сопливой девчонки включается автоматически, когда на горизонте маячит Хань. Минсоку это не нравится, но он ничего не может с собой поделать: только сильнее челюсти сжимать до боли. Хочется топать ногами и кричать «Ну, какого?!», да без толку. Хань не поймет и не ответит ничего вразумительного, пальцем у виска покрутит в лучшем случае, в худшем – злостно выплюнет осточертевшее «педик» и скажет не приближаться к себе. А вот это уже точно из разряда фантастики, от которой Минсока воротит всю жизнь. От Ханя и подальше? Смешно.

- То есть ты живешь рядом? – Хань – мастер дедукции, не иначе. Минсок кивает и не спешит удирать домой, вдруг… – Прикольно. Сколько лет проучились, а я только сейчас об этом узнаю.

Было бы прикольно, если бы ты еще кое-что узнал.

Но Минсок скорее собственный язык проглотит, чем признается.

Хань давит свою самую идиотскую улыбку и медленно шагает вперед, оборачиваясь к мнущемуся на одном месте Минсоку через плечо. И это все донельзя напоминает романтическую сцену из аниме: над головой Ханя не хватает лишь закатного неба и разлетающихся лепестков сакуры. И руки протянутой, да.

Минсок убежден, что спасение утопающих – дело самих утопающих. Но от помощи бы явно не отказался, устав барахтаться в этом вязком вонючем болоте.

Они идут молча, плечом к плечу, и Минсоку необъяснимо хорошо – его в кои-то веки не упрекают за излишнюю молчаливость и пассивность, ничего не требуют. Хань рядом и это естественно, но кто-то явно издевается над ними: Минсок слишком сильно размахивает рукой и случайно задевает пальцы Ханя. И нет, Хань не кривится в отвращении, не отходит в сторону, не реагирует вообще. Было бы на что.

- До завтра? – Хань тормозит у поворота влево, и Минсок чуть не спотыкается на ровном месте. – Не хмурься так, состаришься раньше времени.

И когда Хань отходит на приличное расстояние, Минсок вдруг слышит его голос:

- Кстати, за алгебру спасибо!

И снова эта систола и мокрые ладони, снова хочется идти домой вприпрыжку, снова хочется подпевать Мэнсону в наушниках, потому что Хань особенный.

Когда врач заканчивает зашивать коленку и проверять целостность костей, а мама раздраженно причитает и подталкивает к машине, Минсок осознает – с этим пора что-то делать. Постоянные издевки и драки могут не только угробить его здоровье, но и лишить места в приличной школе. А, следовательно, и возможности видеть Ханя каждый день. Минсока не столько волнуют собственные проблемы, сколько шанс наблюдать за Ханем боковым зрением во время уроков и идти домой одной дорогой.

На этот раз школьные придурки зашли дальше: подловили Минсока после занятий и даже опустили на колени, решив хорошенько поглумиться перед выходными. Они не ожидали, что вечно тихий и покорный Минсок проявит сопротивление, покажет настоящий характер – это вылилось в нехилую такую разборку с синяками по всему телу и риском слечь с серьезным переломом. Минсоку от воспоминаний об этом ущербном дне хочется разодрать щеки в кровь, достать до нутра – стыдно, господи, как же противно, что это видел Хань, не вовремя оказавшись случайным свидетелем очередного ритуала морального унижения. Он ринулся помогать, за что и получил пару не совсем приятных отзывов в свой адрес, даже помог Минсоку встать и настоял на немедленном посещении врача.

- Это все из-за?.. – Хань не договаривает, но вытирающий кровь с губ Минсок догадывается сам. Наверное, об этом знает вся планета. – Ты бы сказал кому.

- Чтобы меня к психологу или психиатру отвели? – Минсок впервые позволяет обиде и злости взять верх над собой и отталкивает придерживающую под пояс руку Ханя. Не нужны ему такие подачки сейчас. – И только потом сделали им выговор? Это все изменит, ага.

Хань пожимает плечами и не заводит разговора, пока Минсок настойчиво ковыляет до дома и отвергает всякие попытки поддержать хотя бы под локоть.

- Знать не хочу, как тебя угораздило на этот раз, - мама все никак не успокаивается и отдает Минсоку справку, по которой он может официально проваляться дома два дня. – Таким ведь хорошим мальчиком был, никаких проблем…

Минсок кивает на ее затихающий за дверью голос и устало валится на кровать. Два дня без Лу Ханя и смешков в спину. Это хорошо или плохо? Минсоку стыдно за свое поведение, но чужой жалостью он сыт по горло – хоть побитый и оскорбленный он мог оставаться собой, а не изображать железного пацана со стальными яйцами?

За два дня Минсок успевает перечитать «Множественные умы Билли Миллигана», найти в коробке с играми некогда любимого Марио, в конец раздолбать старую приставку и попрощаться с детством, громко хлопнув крышкой большого мусорного бака. Минсоку вот вообще не улыбается заканчивать школу, поступать в университет и прощаться с помятым по утрам лицом Ханя и его худой сгорбленной спиной с проступающими через рубашку позвонками. Минсоку хочется провалиться сквозь землю прямиком в преисподнюю, когда ему кажется, что Хань сзади смотрит на его плохо причесанный затылок, впивается взглядом в выпирающие лопатки – на деле просто собирается бросить скомканную бумажку, привлекая внимание, и попросить списать. Ради этого Минсок бы согласился остаться в школе навсегда, даже если у них с Ханем так ни не получится переступить границу между «никем» и стать хотя бы… приятелями?

Дома хорошо, когда есть, чем себя занять. Минсок валяется на кровати, смотрит уставшими красными глазами в экран телефона и отсчитывает часы до будильника. Вставать в шесть, а он все еще не спит и такой же идиот с бессмысленными, никому не нужными чувствами к однокласснику.

- Ты в порядке? – Хань подходит первым и садится на свободный стул перед партой Минсока. Если надо будет, прогонит вернувшегося Бэкхена, ему не привыкать. А Минсок удивленно хлопает глазами, как невинная барышня, ведь у них не намечается никакого теста, а домашка была предельно легкой даже для такого раздолбая, как Лу Хань… причин контактировать ноль целых и ноль десятых.

Минсок привык, что все обращаются к нему лишь из необходимости, а не когда хочется или из-за каких-то там мифических приятельских чувств. Ведь серьезно: где он и где остальные?

Присутствующие в кабинете одноклассники заинтересованно косятся в их сторону, перешептываются, хихикают что-то про «спелись, надо же, голубая хрень заразна». Это очень напрягает, но Хань действительно выглядит так, будто его волнует состояние Минсока. Или он мастерски притворяется, чтобы в дальнейшем списать пару домашек по алгебре, которые так лень делать в стенах своей комнаты, вмещающей в себя кучу более приятных занятий.

- Как видишь, - Минсок вспоминает про заданный вопрос и правила приличия, закапывается в тетрадках-учебниках, изображая занятого повторением пройденного материала ботаника, но Хань отодвигает все на край парты и контрольным – дергает за запястье, вынуждая поднять глаза. Знакомый процесс запускает шестеренки в организме, Минсок ерзает по стулу и едва отдирает прилипающий к небу язык в ожидании чего-то.

- Пойдем сегодня вместе? Если у тебя никаких планов, конечно, - Хань неловко дергает уголком губ и добавляет еще тише, наклонившись вперед так, что в расстегнутом вороте рубашки Минсок замечает блеснувшую серебряную цепочку: – Извини, что тогда не пришел раньше.

Минсоку очень хочется истерично засмеяться и закатить глаза: уж кто-кто, а Хань точно не виноват в говнистости их общества, напичканного застарелыми стереотипами. И в том, что Минсок влюбился в него, как девчонка, за два года до окончания школы.

Лу Хань единственный в этой школе, кто не отвернулся от него, несмотря на расползающиеся со скоростью света слушки. Лу Хань единственный, ради кого хочется находиться в этих холодных серых стенах ежедневно, наплевав на мнение окружающих. Лу Хань единственный, за чью команду Минсок готов играть на поле, ища взглядом потрепанную, но радостную фигуру с грязными коленками и серым пятном пыли на лице. Лу Хань единственный в своем роде такой… что Минсок, подписывая себе приговор, добровольно соглашается идти домой вместе. Пусть из жалости, из непонятного чувства вины – не важно, пока Хань рядом.

Минсок думает так, пока это не становится их общим ритуалом. А потом Хань начинает ждать его по утрам недалеко от дома, где они расходятся, чтобы поприветствовать и по-хозяйски выдернуть из пальцев почти исписанную тетрадь с домашкой. Минсок, наблюдая за согнувшимися над тетрадками Ханем, не может сдержать дебильной широкой улыбки. У них впереди много нудных уроков, тонны бесполезной с точки зрения практической жизни информации, надоевшие лица одноклассников и учителей. Минсок зевает, пока Хань, жалуясь на боль в спине из-за неудобного списывания прямо на скамье, коряво переносит те же значения к себе в помятую тетрадку. Взрослые с угрюмыми лицами спешат на работу, школьники – на занятия, а Минсок приходит к выводу: лучше бы они учили, как справляться с Лу Ханем, а не тригонометрией или задачками по химии.

Было бы полезнее.

Но Хань уже со словами благодарности возвращает Минсоку тетрадку и ручку – у него даже ручки нет своей, неизвестно куда провалившейся в бездну захламленного рюкзака – и лениво тащится в сторону школы, где их считают голубой парочкой. Честно, Минсок и не против, пока Хань не показывает средний палец одному умнику, что-то выкрикнувшему вслед.

- Ты не обязан…

- Забей, - отмахивается Хань и беззаботно шелестит упаковкой мятной конфеты, которая в следующий миг оказывается у Минсока на ладони. – И пошли быстрее, занятия начнутся через минуту.

Минсок облизывает губы, чуть сладкие после конфеты, и зарывается в волосы пальцами. Голос учителя сливается в беспрерывно гудящий фон к неспокойному вороху мыслей. Минсок не понимает, зачем Хань делает это, а еще не понимает себя – зачем соглашается, всегда поддается, ведь становится хуже. Эта жизнь сплошь состоит из вопросов, на которые невозможно найти ответы. А Минсоку, с детства приученному поступать логически, обосновывать все логически, существовать по правилам логики, становится дурно – столько бессмыслицы, что блевать тянет. И руки опускаются, пусть все мерно катится к черту.

Рядом с Ханем логика жалобно поскрипывает под подошвой кроссовок. Звук такой же противный, как в спортзале трение обуви об пол.

Зато к Минсоку теперь не пристают с намерениями помахать кулаками, померяться пацанским достоинством и в туалетах похабно не зажимают. Спасибо за это вечно присутствующей поблизости тени Ханя, который никогда никого не боялся – смог влиться в компанию, хоть и китаец. Пальцы сводит от невозможности выразить свою благодарность и накопившуюся за прошлый год сопливую нежность, которую разводят между собой обычные парочки на улицах, гуляющие за ручку и кормящие друг друга в кафе. Выглядит не очень, но припирает, не отвертеться. Иногда Минсок думает, что сможет вычеркнуть Ханя из воспоминаний, как одну большую ошибку, и зажить нормально: познакомится с какой-нибудь милой девушкой, станет водить ее на свидания, а потом женится и заведет детей. Но Хань появляется рядом, улыбается и тащит Минсока из школы, крепко схватив за запястье, рассказывает что-то про грядущий футбольный матч и надежды на любимую команду.

И Минсок осознает, что нет, не сможет он нормально. Загнется, опозорится, получит по роже, но не сможет. Он семенит за Ханем по другой дороге, не ведущей к дому, ничего не спрашивает и послушно принимает то, что ему дают. А дают немного: редкие прогулки после уроков, эдакие своеобразные проявления дружелюбия, и мятные конфеты. У Ханя весь рюкзак ими забит, и пока он носится по детской площадке, не уступая сопливому ребенку качели, Минсок лезет в карман за новой. Находит какие-то смятые бумажки, футболку, провода зарядного, что угодно – и только потом намеки на конфеты. Вместе с его рукой на землю вываливаются пустые фантики, Минсок неодобрительно качает головой и вытряхивает их в ближайшую мусорку. Наблюдать за Ханем всегда интересно, это увлекает, Минсок теряет счет времени и не замечает, как на улице начинает темнеть, а желудок сводить от голода.

И это очень, очень плохо, потому что…

- Пошли, там круто, - Хань появляется рядом и тянет Минсока на площадку, игнорируя слабое сопротивление. – Быстрее, они сейчас займут!

На улице становится все темнее, многолюднее, а Минсоку страшно показываться перед Ханем с еще одной своей слабой, постыдной стороны. Они доедают мороженое и наконец плетутся домой, а у Минсока болит задница после качелей-балансиров и каждый шаг все неувереннее предыдущего. Проводить время с Ханем где-то помимо стен школы классно, сердце сходит с ума, щеки выгорают изнутри, но Минсок забывает обо всем – дорога, по которой они идут, ужасно освещена. Практически ни одного фонаря и надежды скрыть доставляющую много неудобств болячку.

Морожено падает на асфальт рядом с ногами, Минсок раздраженно смахивает с пальцев его остатки и лезет в рюкзак за салфетками. Хань останавливается и не успевает ничего сказать, как какой-то не особо церемонящийся мужчина пихает Минсока плечом в сторону и что-то причитает себе под нос.

- Придурок, - а еще Хань впервые слышит настоящее раздражение в голосе Минсока. И это детское слово, даже на ругательство не похожее, отчего-то умиляет.

- Ты злой, когда голодный?

Минсок получает тычок локтем под бок и смешок рядом с лицом, запихивает использованную салфетку вместе с упаковкой обратно – потом разберется – и сам тянет Ханя вперед. И чем быстрее они попрощаются, тем лучше. Наверное. Расставаться с Лу Ханем с каждым днем все труднее, но Минсок упрямо давит слабую улыбку и только в своей комнате пинает рюкзак, стул – что первым попадется под ноги, включает свет во всей квартире и заливает неудовлетворенное внутри чудовище парой чашек кофе. По-другому никак, а портить все в последний год – глупо. Минсок, совсем отчаявшись, посчитал бы количество слов, которые Хань сказал ему за последний месяц, но выглядело бы это глупо и невежественно по отношению к самому Ханю, болтливому и взбалмошному.

И все складывается неплохо, Минсок увлеченно слушает Ханя и его жалобы на одноклассников, про неплохого пацана Цзытао из Китая, который младше, но и то приятнее в общении, кивает и в который раз случайно задевает руку Ханя своей.

- Если хочешь, я вас познакомлю. А то ты никогда из своей скорлупы не выберешься. Он тебе понравится, вот ув…

Хань не успевает договорить, как на дороге появляется велосипедист, и руки срабатывают быстрее голоса, отпихивая Минсока в сторону с такой силой, что он спотыкается и валится на землю, больно ударяясь локтями и затылком. Молодой мужчина размахивает в воздухе рукой и ругается на «тупых подростков, обдолбаются и ничего не видят перед собой», но весьма быстро скрывается за поворотом.

- Ты как? – Хань наклоняется к Минсоку – знает же, что тот еще задохлик, и легко хлопает по щеке. – Неужели не заметил этого пидораса? Вставай.

Минсок морщится и тянется рукой к голове с плохим предчувствием, мажет пальцами по чему-то влажному и болящему, вздыхает обреченно и уже придумывает оправдания для родителей. Хань стирает кровь с его пальцев платком и помогает встать, придерживает под локоть. И Минсоку бы разрыдаться от обиды на свою жизнь: постоянно с ним такая ерунда случается, постоянно кто-то вынужден с ним возиться, разгребая кучу проблем и их последствия.

Минсок всегда все портит своим присутствием, одним фактом существования.

- Может, врача? – голос Ханя вклинивается в эту гребаную самопожирающую идиллию, но Минсок отмахивается и не находит сил возражать пальцам, сжимающим локоть.

- Жить буду.

- Точно все нормально? – Хань останавливается и смотрит Минсоку прямо в глаза. А Минсок впервые благодарен своему заболеванию – он плохо ориентируется в пространстве с наступлением вечера, не различает цвета и близко расположенные предметы, но зрительный контакт с Ханем поддержать гораздо легче, чем днем. – Ты странный.

- Если ты про это, - плечи Минсока понуро опускаются. – У меня никталопия. Плохо вижу в темноте.

Больше Хань ничего не спрашивает, не отпускает руку Минсока до тех пор, пока не приводит домой. И у двери настаивает на посещении врача, потому что возможное сотрясение – это серьезно, а математику у них в классе Минсок решает лучше всех, да и в футболе без него кпд ниже, как бы грустно это ни звучало. Минсок слушает, улыбается и кивает, хоть это и больно с разбитым затылком. И позже, через два часа, неуверенно кружа пальцем над контактом с именем Лу Хань, Минсок набирает короткую смску из одного слова на китайском. Мелочь, но хоть что-то. Хань отвечает спустя пятнадцать минут более развернуто:

«Не за что. Я теперь слежу за тобой, ок? Не делай глупостей и спокойной ночи».

Глупости – второе имя Ким Минсока, вроде бы умного и порядочного мальчика. Врач сообщает, что сотрясения нет, отец обещает достать свой толстый ремень с большой пряжкой, если Минсок не перестанет встревать в передряги, а Лу Хань встречает его утром с приветливой улыбкой и крупным зеленым яблоком в руке.

- Сегодня вечером будет матч. Давай посмотрим у меня? – Хань бросает яблоко Минсоку и засовывает руки в карманы. – Ты же свободен?

Минсок не хочет думать о непосредственной близости Ханя, небольшой комнате, футболе, поэтому соглашается и в конце учебного дня начинает жалеть: на улице жарко, Хань расстегивает пуговицы на рубашке, едва не переходя все границы и нормы приличия в общественных местах, прикладывает к щеке холодную банку колы и блаженно закатывает глаза. Минсок смотрит на его длинную шею с острым кадыком, на ключицы, на кончик носа, который хочется по-детски, громко и со вкусом чмокнуть… смотрит и краснеет под стать коле, отворачивается и одергивает застегнутый воротничок.

Бежать поздно, отнекиваться поздно, врать про дела – поздно. Минсок поднимается за Ханем на нужный этаж и волнительно жует нижнюю губу. Хань настолько непосредственный и простой, что не только водится с ним, маленьким затюканным геем, но и домой к себе приводит. Прекрасно ведь знает, как и все остальные, но Минсок до последнего верит – Лу Ханю не важно, на кого у него встает, если вдвоем интересно, если тянет, если нет видимых причин тормозить.

А Лу Хань уже сам не знает, чего и зачем он хочет: кидает рюкзак на пол, приглашает Минсока в гостиную и скрывается на кухне. Что-то внутри него протестует, упирается, язвит, но Минсок увлеченно перелистывает тяжелый глянцевый журнал, щуря глаза под отросшей челкой. Хань с порога смотрит на него, похожего на маленького наивного зверька, которого собираются сожрать на ужин, и понимает – попал, да так, что ноги сами несут вперед, задница приклеивается к дивану рядом, чтобы плечом к плечу, хоть и жарко невыносимо. А Минсок дергается, как ошпаренный, чуть журнал из рук не роняет, шуршит страницами и соглашается на рамен, потому что Хань не нашел ничего приличнее, а бежать в магазин лень.

Минсока начинает тошнить от чипсов, он вытягивает гудящие ноги и просит включить свет, когда матч подходит к концу. За окном – вечер, а Минсоку еще домой идти и выслушивать от мамы за беспокойство. Хань возвращается на диван и тянет Минсока к себе, укладывая головой на костлявое плечо – говорить и не видеть лица проще.

- Я давно спросить хотел, - Минсок дышать перестает, когда ладонь Ханя случайно оказывается на его груди, а другая – в волосах, которые бы давно не помешало подстричь. Футбол заканчивается, Хань задевает пульт ногой и переключает канал с какой-то сопливой драмой в самом разгаре. – Не подумай, что я совсем… мне просто интересно – как это, быть геем?

Минсок совсем не знает, что ответить, у него опыта в этом деле – столько же, сколько и у Ханя. С той лишь разницей, что героем мокрых фантазий является не какая-нибудь девочка с пышными формами, а вполне себе обычный парень, ничем не примечательный, худой, будто не жрет неделями, и чересчур энергичный. Сидит он сейчас сзади, не выпуская из своих рук, копается пальцами в волосах и задает идиотские вопросы, за которые можно получить локтем по печени.

- Обычно, - это все, что способен ответить Минсок, но Хань не унимается:

- У тебя не было с девушками?

- Нет.

- А с…

- Нет, - Минсок недовольно ворочается, но Хань обнимает его поперек груди и ставит подбородок на плечо, сопит в ухо. Все недовольство сходит на нет, Минсок, смирившись со своей участью, расслабляется и даже героически терпит эти томные вздохи и пальцы, разглаживающие складки рубашки на груди. Что с Лу Ханя взять, в конце концов.

- И у меня нет, - зачем-то говорит Хань и хихикает, тыкаясь носом в затылок, все еще помнящий пульсирующую гадкую боль после удара. – Это так… странно. Что мы столько лет не знали друг о друге ничего, кроме имени.

У Минсока мурашки бегут по шее и позвоночнику, осыпаясь роем под пояс штанов. Хань сзади горячий и уютный – с ним как дома. И глаза закрываются сами, когда Хань опять теребит волосы, приятно оттягивая спутавшиеся пряди.

- И все-таки. Какие парни тебе нравятся? – Минсок даже смеется тихо, скидывает с себя руки Ханя и отодвигается на приличное расстояние – нервы у него не железные, заигрывания эти запускают весьма недвусмысленные реакции голодного до ласк, молодого тела.

- Такие, Лу Хань, которых в нашей школе точно нет.

Их общение превращается в обоюдную извращенную пытку. Для Минсока, по крайней мере точно – проснувшаяся в Хане любовь к тактильности добивает последние остатки самообладания и, несомненно, мозгов. О чем еще можно думать в этом возрасте, если все вокруг буквально источают желание? Минсоку кажется, что жизнь издевается над ним, и необъяснимое поведение Ханя усугубляет ситуацию: то он руку на плечо закидывает, пока они идут домой, то он сидит в столовой слишком близко и предлагает попробовать что-то офигеть-какое-вкусное-ты-еще-спасибо-мне-скажешь со своих рук, то молчит и смотрит долго, не обращая ни на кого и ни на что внимания. Минсоку неловко, жарко, хочется спрятаться внутрь, вывернуться, лишь бы эти затягивающиеся игры в гляделки прекратились.

И когда Минсок смотрит на испачканную ладонь за закрытой дверью ванной, ему хочется со стыда разбить все зеркала поблизости, в которых отражаются его красные большие щеки и блестящие из-за злости и обиды глаза. Сидеть на прохладной плитке неудобно, но Минсоку плевать, пока внутри все колотит диким раздражением и ненавистью к себе и этим прозрачным намекам, жестам, словам. Хань играет с ним, даже не подозревая этого, и Минсок чувствует, что надолго его не хватит.

И в один из таких унылых дождливых дней учитель напоминает про уборку кабинета, просит взять себе кого-то в помощники: конечно же, все одноклассники смеются и исчезают за дверью. Все, кроме Лу Ханя, закатывающего рукава на рубашке и лениво убирающего тетрадку в рюкзак. Минсок слушает учителя, что и как нужно сделать – из месяца в месяц одно и то же, зачем, спрашивается? – болванчиком кивает и дожидается, когда он оставит ключи на столе перед уходом.

- Ты не обязан, - подает голос Минсок и достает из шкафчика все необходимое. – Я бы и сам смог.

- И застрял тут на пару часов, ага, - Хань топает рядом и тянет Минсока за ремень на штанах. – Давай, мы справимся быстро и пойдем ко мне.

- Зачем?

- А у тебя так много планов на сегодня, что некогда с другом пообщаться?

Минсок усмехается на это «друг» и получает тряпкой по заднице. С Лу Ханем как на американских горках – из крайности в крайности. Они могут не разговаривать и чувствовать себя при этом максимально комфортно, а могут смеяться на всю улицу, привлекая внимание прохожих. Обычно у Минсока с непривычки к вечеру садится голос и отдает хрипотцой. Тогда, пару месяцев назад, он и не думал о возможности вот так легко шататься с Ханем по городу, сидеть у него дома, обсуждать всякую ерунду, в том числе и самое постыдное, откровенное. А сейчас, глядя, с каким энтузиазмом Хань берется за тряпку, Минсок хочет чего-то большего.

Большего, чем дружеские посиделки, походы в школу и обратно. Все его нутро просит, требует Ханя себе – чтоб под завязку до самой глотки, чтобы можно было писать ему по ночам, если не спится, и целовать, пока никто не видит, прижимая к стене за шкафчиками в пустой раздевалке. Чтобы не мучиться по вечерам с рукой в штанах, а искать возможность остаться наедине как можно дольше, пока не начнут болеть губы и мышцы, ноя от напряжения.

Минсоку не становится легче за уборкой вот совсем ни капли, потому что Хань то трется плечом, то пихается, то не знает, чем еще занять свои слишком активные руки, спрашивает-спрашивает-спрашивает, а потом замолкает. И Минсок думает, не убился ли он там ненароком, запутавшись в собственных ногах и ударившись виском о край парты. Судя по тому, что Хань, будто прочитавший эти мысли, вырастает сзади и обнимает двумя руками за пояс – жив, еще как, раз хватает наглости задерживать процесс принудительной уборки вопреки своим же словам про «справимся быстро и пойдем ко мне». Минсок так и застывает в весьма смущающем положении, поставленный на колени, пока Хань шуршит рубашкой у него на животе и наклоняется к уху, как-то тяжело вздыхая.

- Ты чего? – Минсок дергает плечом и пытается хотя бы отодвинуться, но Хань упрямо сжимает пальцы на боках и буквально вдавливает спиной в свою грудь.

- Обещай, что не будешь злиться? – Минсоку становится плохо, ужасно, отвратительно, потому что Хань вытаскивает тряпку у него из пальцев и тянет воротник рубашки, чтобы уткнуться в теплую кожу носом. – Я просто…

- Прекрати, это не смешно.

- Можно я тебя поцелую? – серьезно спрашивает Хань шепотом и ведет ладонью вверх по груди, останавливаясь на шее, где прощупывается пульс. Минсок рефлекторно сглатывает, неуклюже опрокидывает небольшое ведерко с водой и перестает что-либо понимать в этой вселенной.

- Друг, - напоминает Минсок севшим голосом и ощущает, как Хань неловко пытается развернуть к себе лицом, поддается в сотый, тысячный раз, обиженно смотря в глаза снизу-вверх. Его использовали всегда и везде, наверное, используют и теперь, но Минсок отказывается верить. – Друг, Лу Хань, не целуется с другом. Мне это надоело, знаешь? Все вот эти… намеки, не знаю, как еще назвать. Неужели ты ничего не видишь?

- Что я должен видеть? – Хань хмурится и не дает Минсоку сбежать, удерживая за запястья. – Что над тобой издеваются ни за что, унижают постоянно, а все стоят в стороне и наблюдают? Или что ты такой… блять, особенный, вздыхаешь по мне? Или не по мне, потому что «таких в нашей школе точно нет»?

- Мне не нужна твоя жалость, - Минсок дергает руками, но Хань толкает его назад и вжимает спиной в дверцы опасно пошатнувшегося шкафа. Наклоняется слишком близко и закрывает глаза, чтобы не видеть раскрасневшегося и наверняка обиженно-раздраженного лица.

- Я не знаю, что это, но стал бы я проводить с тобой время из жалости? Ты мне нравишься – плохо это или хорошо, но, - Хань делает паузу, пытаясь подобрать слова, пока Минсок недоверчиво щурится, выворачивая начинающие болеть запястья. Так на них и синяки останутся. – Но я не могу отказаться от этого. Мне страшно, такого никогда не было… и ты парень, блять, Минсок, а я ведь не гей.

Минсок ставит молчащий телефон на блокировку, отбрасывает его в сторону и возвращается к чтению книги. Вспоминать свой трусливый побег из школы не хочется, слова Ханя – тоже. Получилось как-то совсем по-детски и безобразно: Лу Хань признался в чем-то настолько бесстыдном, а Минсок струсил и убежал, забыв про уборку и последующий в понедельник выговор. С того вечера все валится из рук, Минсок страдает над телефоном и хочет извиниться за свой поступок, но в последний момент стирает написанное сообщение и уходит подальше от телефона и соблазнов. А потом возвращается, грустно смотрит на экран, пустую папку входящих и берется за книжки в надежде занять себя хоть чем-то до понедельника. Родители уезжают в воскресенье к родственникам, Минсок валяется половину дня в кровати, а потом, прямо в пижаме, вытирает собой все горизонтальные поверхности на кухне, опустошая третью или четвертую чашку кофе.

Какая разница, если где-то там, недалеко от его дома, живет такой Лу Хань, нужный и смелый, в отличие от Минсока, который держался на расстоянии и молчал. А Хань взял и перечеркнул все, что между ними было, собираясь построить на этом что-то новое и более практичное с точки зрения вдруг обнаружившихся чувств. Минсок съедает себя изнутри, мечется по квартире, как загнанный в ловушку дикий зверь – не помогает ни душ, ни приставка, ни интернет.

Поэтому Лу Хань на пороге его квартиры – это как желанная до безумия галлюцинация. Но нет, он настоящий, с мокрыми из-за дождя вьющимися кончиками волос, которые не спас накинутый на голову капюшон толстовки, со стойким запахом улицы и намерений разобраться с этой ненавистной определенностью.

- Хочешь кофе? – неловко интересуется Минсок, потому что быть дружелюбным хозяином трудно, когда твой гость – любовь первая и крышесносная, стоит в полуметре и не знает, куда деть свои руки и взгляд. – Пошли.

И Хань молча идет, позволяет усадить себя за стол и не возражает, когда Минсок сдергивает с его макушки капюшон.

- Как ты тут оказался вообще?

Хань нехотя отрывается от ароматного кофе – на улице достаточно холодно для майки и толстовки – и зачесывает влажные волосы со лба назад.

- Собирался звонить в каждую дверь, но одна милая девушка подсказала направление. Мне кажется, она влюблена – с таким мечтательным выражением лица называла номер квартиры, не сомневаясь ни секунды, что я говорю именно про тебя.

Минсок давится кофе, закашливается и отходит за салфеткой, пока Хань, довольный собой, прячет улыбку за чашкой.

- Что за глупости, - Минсок отворачивается, чтобы оттереть рукавом пижамы – господи, он еще и в пижаме – пятнышко на столешнице кухонной тумбы. Смущение между ними можно потрогать пальцами – оно такое вязкое и липкое, обволакивает кожу рук и лица. Хань подходит сзади почти неслышно, обнимает и просит тихо:

- Не убегай.

И Минсок не убегает, потому что он не настолько идиот – второй раз давать волю своим демонам и сомнениям. Обнимать Ханя приятно до безумия, даже если поясница болит из-за твердого края тумбы, еще приятнее – тянуться к лицу, чтобы мазнуть губами по коже щеки.

- Все нормально, если это ты, - Хань не против, поэтому целует первым. И Минсок с облегченным вздохом понимает, что мечтать – совсем не вредно.

Вредно – позволять Ханю откровенные жесты в общественных местах и школе. До выпуска не так и долго, родители долбятся в мозг из-за предстоящих экзаменов, а Минсок, возвращаясь с дополнительных занятий, глупо улыбается и не может думать ни о чем, кроме Лу Ханя, его Лу Ханя, которому плевать на чужое мнение, потому что он умеет отделять действительно важные вещи от такой ерунды, как неприязнь со стороны социума. Они больше не встретятся со своими одноклассниками, так какая разница? Хань упрямо цепляет мизинец Минсока своим, когда они стоят рядом в строевой на уроке физкультуры. Всего лишь пара секунд – а у Минсока краснеют даже кончики ушей.

Гадкий физрук щурится в их сторону, но ничего подозрительного или предосудительного не замечает.

Минсок кусает кончик простого карандаша, опускает взгляд на раскрытый учебник с тестами, потом косится в сторону занятого пиццей Ханя и решает, что сегодня можно дать себе выходной – спихивает все тетрадки и книжки в рюкзак и забирает кусок у Ханя прямо из рук.

- Эй, а как же учеба, идеальный Ким Минсок? – Хань облизывает пальцы – Минсок готов убить его за эту негигиеничную привычку, но вместо привычных причитаний его недетские мысли утекают в совсем другом направлении. Это направление горит красным ниже пояса – или зеленым, с какой стороны посмотреть – и требует немедленного внимания.

За все пролетевшие одним днем месяцы они прошли тернистый путь от смущения до полной откровенности – ладно, почти – и теперь Минсок не знает, стоит ли действительно стесняться желаний своего тела, самого тела, этого технического выражения чувств. Он раздевался перед Ханем и раздевал его сам, смотрел, гладил, изучал, учился делать приятно, пробовал новое – и это не выглядит чем-то ужасным, как думалось раньше. Это ведь Лу Хань – и его руки, его губы, его язык во рту со вкусом съеденной пиццы…

Кажется, в ней переборщили с луком. Минсок хихикает и накрывает пальцами губы Ханя, чтобы пробормотать:

- Я в душ.

И нет, Хань не собирается упираться и отмазываться глупым «я не гей» – это не страшно. Ему хочется так, как никогда не хотелось ни с одной девчонкой, хотя было их всего две с половиной. Минсок – исключение из всех правил, он такой хорошенький, такой его, что мозги совсем отключаются, но Хань все еще помнит вечера, наполненные любопытством и форумами, где обычные люди писали про свой первый опыт, делились ощущениями и советами. Пока Минсок шумит водой в душе, Хань вспоминает все те горячие прикосновения и поцелуи, что они успели подарить друг другу за прошедшее время, и от предвкушения заламывает пальцы – как же давно ему хочется показать Минсоку, что он способен на большее, ему можно довериться, на него можно положиться. И отсутствие какого-либо опыта с парнями ему не помешает сделать так, чтобы Минсок не сомневался в искренности его чувств.

Они еще разговаривают о какой-то ерунде под мерное гудение работающего телевизора после душа по очереди, доедают пиццу, а потом Минсок замолкает, смотрит на Ханя так, что сердце едва ли не останавливается… и подползает ближе, скидывая коробку на пол:

- Они скоро вернутся.

Хань с готовностью встречает мягкие губы, руками – гибкую спину в широкой белой майке, усаживает Минсока себе на колени и целует, пока хватает воздуха дышать, пока Минсоку не надоедает и он не решает взять все в свои руки. Сценарий похож на все предыдущие – они раздеваются, жмутся друг к другу, но на этот раз Минсок отвлекается и бросает на диван что-то еще, прежде чем подцепить пальцами резинку белья Ханя и решительно отбросить его в сторону.

Хань худой, костлявый, Минсок боится раздавить его под своим весом, поэтому упирается в диван коленями и локтями, нависая сверху, целует пару раз в губы нетерпеливо и соскальзывает ниже, чтобы укусить рядом с тазовой косточкой и повторить то, что делал однажды. Это смущает, Минсок не хочет, чтобы Хань смотрел – и опускает голову ниже, закрывая глаза волосами, которые Хань упрямо убирает и сжимает в кулаке. В другой раз было бы достаточно и этого, но Минсок решил давно – и спихивает ногами на пол свой последний предмет гардероба. Ему не нравится свое тело, но Хань оглаживает его с таким трепетом, что идиотские мысли забываются под новыми горячими поцелуями и прикосновениями то к спине, то к груди, то к животу и бедрам.

Минсок слышит, как обивка дивана поскрипывает под его прогибающейся спиной – возможно, не совсем удачное место для первого раза – и хватается за плечи Ханя, чтобы ближе и плотнее, насколько это возможно, чувствовать его тело, такое же отзывчивое и возбужденное, как его собственное. Минсок подставляет шею под щекотные укусы и пропускает волосы Ханя через пальцы, пока на его бедре остаются вязкие прозрачные и едва ощутимые следы, стоит немного передвинуть ногу в сторону. Пальцы поджимаются от предвкушения, когда Хань отстраняется и целует согнутую коленку – так откровенно, что Минсока выворачивает наизнанку от чувств, от этой сумасшедшей любви, не поддающейся никаким логическим объяснениям. Хань нужен ему, в нем, так глубоко, насколько это возможно.

Серебряная цепочка болтается на напряженной шее, Минсок тянет ее на себя – чуть не рвет – чтобы по красным губам размазать очередное беззвучное признание и просьбу. Ладони Ханя останавливаются на пояснице, он приподнимает Минсока над диваном и почти сажает на свои бедра, гладит бесстыдно разведенные для него ноги, между, пока Минсок не наестся этими влажными поцелуями и не откинет голову назад с болезненным стоном – прокушенная губа болит, но отказать себе в удовольствии нереально. Возможно, они еще не знают, как правильно, но ведь у них будет много времени, чтобы научиться?

Минсок тяжело дышит Ханю куда-то под ухом и мокрой ладонью надавливает на поясницу, другой – держит за шею. Зависимо, жалко, но Хань чувствует то же самое, пока Минсок разрешает любить себя так откровенно, прямо на этом диване, пока ничего не подозревающих родителей нет дома. И ему больше ничего не нужно, лишь бы Лу Хань был рядом, закатывал на себя, не признаваясь, что Минсок для него тяжелый, и гладил по обнаженной спине вдоль до красных ягодиц.

- Отпусти, - Минсок слабо ударяет Ханя по плечу, но тот, довольный, как мамонт, качает головой и кусает за кончик носа. – Я весь липкий, грязный, толстый…

- Дурак ты, а не липкий-грязный-толстый, - Хань покрепче стискивает объятия, пока Минсок не расслабляется, с обреченным вздохом устраиваясь головой на груди, все еще ритмично дергающейся в такт восстанавливаемого дыхания. – Не отпущу. Никуда и никогда, ясно?

Минсок целует ямочку между ключицами и высматривает время на часах – у них еще есть пара минут вот так вот поваляться друг на друге... Пока Хань не опустит наглые ручища вниз и не коснется ложбинки ягодиц, все еще влажной и теплой:

- Болит?

- Идиот, сейчас у тебя кое-что болеть будет, - Минсок смахивает ладонь и отводит взгляд – потому что да, болит, но разве это имеет хоть какое-то значение, пока Лу Хань лежит под ним такой счастливый и влюбленный?

- Знаешь, как я хочу попробовать в следующий раз?

- Его не будет, если ты меня не отпустишь, потому что скоро вернутся родители. А ты вряд ли сможешь объяснить, почему мы голые лежим друг на друге, а на полу валяется открытая пачка презервативов и…

- Да понял я, понял, отпускаю уже. Вот еще немного – и точно.

Не забудьте оставить свой отзыв: http://ficbook.net/readfic/3361307

Дата добавления: 2015-10-29