Февраля 1992. Дорогой друг,

Дорогой друг,

Я сидел в приёмной больницы. Я пробыл там уже около часа. Не помню точно. Билл дал мне новую книгу, но я не мог на ней сосредоточиться. Наверное, тому есть причина.

Потом я попытался почитать журналы, но, опять же, не смог. Не то чтобы в них говорилось, что люди едят. Там были одни обложки. И на каждой — улыбающееся лицо. И всякий раз на обложке была женщина с таким глубоким декольте, что была видна ложбинка груди. Я спросил себя, хотели ли эти женщины так сняться, чтобы выглядеть красиво, или это было частью их профессии. Я задался вопросом, есть ли у них выбор, если они хотят стать успешными. Просто не мог выкинуть эту мысль из головы.

Я практически смог представить себе фотосессию, и как актриса или модель после неё идёт со своим парнем «перекусить». Видел, как он спрашивает её, как прошёл день, и как она не придаёт этому особого значения, или, может быть, если это была её первая обложка журнала, как она рада тому, что начинает становиться знаменитой. Видел этот журнал на прилавках, и как на него смотрит много незнакомых глаз, и как некоторые думают, что это важно. И как какая-нибудь девчонка вроде Мэри Элизабет будет злиться на эту актрису или модель с глубоким вырезом, такую же, как и другие актрисы и модели, в то время как фотографы вроде Крейга будут смотреть только на качество фотографии. И ещё, думаю, найдутся какие-нибудь мужики, которые купят этот журнал и будут на него мастурбировать. И я задался вопросом, что об этом подумает актриса или её парень. А потом подумал, что пора бы мне уже перестать думать, потому что сестре это никакой пользы не приносит. Тогда я начал думать о своей сестре.

Я подумал о том, как она и её друзья накрасили мне ногти, и как ей это сошло с рук, потому что брата тогда не было дома. И о том, как она разрешала мне брать своих кукол, чтобы придумывать сценки, и как разрешала смотреть по телевизору всё, что мне захочется. И как когда она начала становиться «юной леди» и никому не разрешала на себя смотреть, потому что думала, что толстая. Хотя на самом деле она толстой не была. Вообще-то, она была очень красивой. И как её лицо стало совсем другим, когда она поняла, что парни считают её симпатичной. И насколько иначе она выглядела, когда ей впервые понравился парень, который не был изображён на постере на её стене. И каким было её лицо, когда она поняла, что влюбилась в этого парня. И потом я задался вопросом, каким будет её лицо, когда она выйдет из этих дверей.

Именно сестра рассказала мне, откуда берутся дети. И именно сестра посмеялась надо мной, когда я спросил, куда они потом деваются.

Подумав об этом, я заплакал. Но я не мог позволить, чтобы меня кто-то увидел, потому что тогда мне могли бы не разрешить отвезти её домой и позвонили бы родителям. А я не мог допустить этого, ведь сестра на меня рассчитывала; впервые на меня кто-то рассчитывал. Когда я понял, что впервые заплакал с тех пор как пообещал тёте Хелен не плакать по пустякам, мне пришлось выйти на улицу, потому что я больше не мог этого скрывать.

Наверное, я долгое время просидел в машине, потому что сестра, в конце концов, нашла меня там. Я курил без остановки и тихонько плакал. Сестра постучала в окно. Я опустил его. Она с любопытством посмотрела на меня. Потом её любопытство сменилось негодованием.

— Чарли, ты куришь?!

Она так рассердилась. Невозможно передать, насколько.

— Поверить не могу, что ты куришь!

Тогда я перестал плакать. И рассмеялся. Потому что из всего, что она могла бы сказать, выйдя оттуда, она выбрала тот факт, что я курю. И рассердилась из-за этого. Я знал, что если сестра злая, её лицо не сильно изменится. И она будет в порядке.

— Я расскажу всё маме с папой, знаешь?

— Нет, не расскажешь.

Боже мой, я смеялся и не мог остановиться.

Сестра на секунду задумалась. Мне кажется, она обдумывала, почему не расскажет об этом маме с папой. Как будто она вдруг вспомнила, где мы, что только что произошло, и какой сумасшедшей была наша беседа, учитывая всё это. И она засмеялась.

Но от смеха ей стало так плохо, что мне пришлось выйти из машины и помочь ей забраться на заднее сиденье. Я уже приготовил для неё подушку и одеяло, потому что мы решили, что ей лучше немного поспать в машине перед возвращением домой.

Перед тем как заснуть, она сказала:

— Ну, если будешь курить, то хотя бы приоткрой окно.

Я опять начал смеяться.

— Чарли курит. Поверить не могу.

Из-за чего я засмеялся ещё сильнее и сказал:

— Я тебя люблю.

Сестра ответила:

— Я тоже тебя люблю. Но хватит уже смеяться.

В конце концов, мой смех превратился в раздающиеся время от времени смешки, а потом и вовсе затих. Я обернулся и увидел, что сестра уснула. Я включил в машине обогреватель, чтобы ей было теплее.

Тогда я начал читать книгу, которую дал мне Билл. Это «Уолден» Генри Дэвида Торо, любимая книга девушки моего брата, так что я был рад начать её читать.

Когда солнце село, я заложил страницу, на которой остановился, брошюрой о курении и поехал домой. Я остановился за несколько кварталов от нашего дома, чтобы разбудить сестру, и положил подушку с одеялом в багажник. Мы подъехали к дому, вышли из машины. Зашли в дом. И услышали голоса мамы и папы, доносившиеся с самого верха лестницы.

— Где вы двое были весь день?

— Да. Ужин почти готов.

Мы с сестрой переглянулись. Она пожала плечами. Так что я начал тараторить, как мы посмотрели кино, как сестра учила меня ездить по шоссе, и как мы сходили в Макдональдс.

— В Макдональдс?! Когда?!

— Мама приготовила куриные рёбрышки, знаешь? — отец читал газету.

Пока я говорил, сестра подошла к отцу и поцеловала его в щёку. Он не поднял глаз от своей газеты.

— Знаю, но мы были в Макдональдсе ещё до кино, это было довольно давно. Тогда отец спросил сухо:

— Какой фильм вы смотрели?

Я замер, но сестра пришла мне на помощь, сказав название фильма, перед тем как поцеловать в щёку маму. Я никогда не слышал об этом фильме.

— И как, хороший?

Я снова замер. Но сестра была так спокойна.

— Неплохой. Рёбрышки пахнут прекрасно.

— Да, — сказал я. Потом я подумал, как бы сменить тему. — Эй, пап. Сегодня будут показывать хоккей?

— Да, но я разрешу тебе смотреть его со мной, только если ты не будешь задавать свои глупые вопросы.

— Ладно, осмелюсь ли я задать один, пока не началось?

— Не знаю. Ты осмелишься?

— Можно? — спросил я, поправившись.

Он пробормотал:

— Вперёд.

— Скажи ещё раз, как игроки называют хоккейную шайбу?

— Печенье. Они называют её печеньем.

— Здорово. Спасибо.

С этого момента и на протяжении всего ужина родители больше не задавали вопросов о том, как мы провели день, хоть мама и сказала, как она рада, что мы с сестрой проводим больше времени вместе.

Той ночью, когда родители отправились спать, я спустился к машине и достал подушку с одеялом из багажника. Я принёс их сестре в её комнату. Она сильно устала. И разговаривала очень тихо.

Она поблагодарила меня за весь этот день. Сказала, что я её не подвёл. И что хочет, чтобы это осталось нашим маленьким секретом, ведь она решила сказать своему бывшему парню, что её беременность была ложным сигналом. Думаю, в глубине души она ему больше не доверяла.

Сразу после того как я выключил свет и открыл дверь, я услышал, как она тихо сказала:

— Я хочу, чтобы ты перестал курить, слышишь?

— Слышу.

— Ведь я правда люблю тебя, Чарли.

— Я тоже тебя люблю.

— Я серьёзно.

— И я.

— Тогда ладно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Тогда я захлопнул дверь и оставил её спать.

Той ночью мне не хотелось читать, так что я спустился вниз и стал смотреть полуторачасовую рекламу тренажёра. Они постоянно показывали номер 1-800, и я позвонил по нему. Женщину, которая взяла трубку на другом конце провода, звали Мишель. И я сказал Мишель, что я несовершеннолетний и мне не нужен тренажёр, но я надеюсь, что она хорошо проводит ночь.

Тогда Мишель бросила трубку. И я нисколько не возражал.

С любовью, Чарли.

Марта 1992

Дорогой друг,

Без обид, но девчонки странные. Просто никак по-другому и не скажешь.

Я был на ещё одном свидании с Мэри Элизабет. Во многом оно походило на танцы, разве что наша одежда была более удобной. Опять же, пригласила меня она, и я думаю, что это нормально; но мне, наверное, тоже иногда придётся её приглашать — нельзя же постоянно надеяться, что пригласят тебя. Кроме того, если я приглашу её, то буду уверен, что встречаюсь именно со своей избранницей, если она согласится. Всё так сложно устроено.

Хорошая новость в том, что на этот раз машину вёл я. Я попросил отца одолжить мне его машину. Это произошло за обедом.

— Зачем? — папа бережёт свою машину.

— У Чарли появилась подружка, — сказала сестра.

— Она не моя подружка, — сказал я.

— Что это за девочка? — спросил отец.

— Что такое? — спросила мама с кухни.

— Чарли хочет взять машину, — ответил папа.

— Зачем? — спросила мама.

— Вот это я и пытаюсь у него узнать! — ответил отец, почти крича.

— Не надо так резко, — сказала мама.

— Извини, — ответил отец, в общем-то, раскаяния не чувствуя. Потом он снова повернулся ко мне.

— Ну, расскажи мне об этой девочке.

И я немного рассказал ему о Мэри Элизабет, опуская то, что у неё есть татуировка и проколот пупок. Некоторое время он слегка улыбался, пытаясь понять, действительно ли я чувствовал вину. Потом сказал «да». Я мог взять его машину. Когда мама вошла с кофе, отец всё рассказал ей, пока я ел десерт.

Тем вечером, когда я заканчивал читать свою книгу, вошёл отец и сел на край моей кровати. Он закурил и завёл со мной разговор о сексе. Несколько лет назад он уже говорил со мной об этом, но тогда тема больше касалась биологического аспекта. Теперь он говорил что-то вроде…

«Знаю, я твой старик, но… в наше время невозможно быть слишком осторожным», и «предохраняйся», и «если она против, пойми, что она действительно этого не хочет…», «если ты будешь принуждать её к тому, чего она не хочет, попадёшь в неприятности, молодой человек…», «и даже если она говорит «нет», но на самом деле согласна, то совершенно понятно, что она играет в игры и не стоит того, чтобы тратить на неё время».

«Если тебе нужно с кем-то поговорить, ты всегда можешь на меня рассчитывать, но если тебе по какой-либо причине не захочется подойти ко мне, поговори со своим братом», и, наконец, «я рад, что мы поговорили».

Потом отец взлохматил мне волосы, улыбнулся и вышел из комнаты. Наверное, я должен тебе сказать, что мой отец не такой, каких обычно показывают по телевизору. Такие вещи, как секс, не смущают его. И он довольно много об этом знает.

Думаю, он особенно обрадовался, потому что, когда я был очень маленьким, я много целовался с одним соседским мальчиком, и хоть мой психиатр и сказал, что познавать такие вещи для маленьких мальчиков и девочек — нормальное явление, мне кажется, отец всё равно боялся за меня. Я считаю это нормальным, но я не уверен почему.

Так или иначе, мы с Мэри Элизабет приехали в город посмотреть кино. Мы смотрели, что называется, арт-хаус. Мэри Элизабет сказала, что этот фильм получил награду на каком-то известном европейском кинофестивале, по её мнению, это впечатляет. Пока мы ждали начала фильма, она возмущалась, как стыдно, что столько людей предпочитают ходить на глупое голливудское кино, а наш зал насчитывает всего несколько человек. Потом она разглагольствовала, как ей не терпится уехать отсюда и пойти в колледж, где люди оценивают такие вещи по заслугам.

Потом началось кино. Оно было на иностранном языке, а внизу экрана появлялись субтитры, что было весело, ведь я раньше никогда не читал фильмов. Само кино было очень интересным, но мне оно не показалось очень хорошим, потому что после его окончания я не почувствовал себя иначе, чем до просмотра.

А вот Мэри Элизабет почувствовала. Она постоянно повторяла, каким «выразительным» был этот фильм. Таким «выразительным». Наверное, так и есть. Дело в том, что я не понял его главной идеи, хоть она и была ясно выражена.

После мы поехали в магазин дисков в подвале, и Мэри Элизабет устроила мне экскурсию по нему. Она любит этот магазин. Она сказала, что здесь чувствует себя самой собой. И сказала, что до того, как кофейни стали популярными, ребятам вроде неё было некуда пойти, кроме как в «Большой парень», который до этого года был старым заведением.

Она показала мне раздел кино и рассказала обо всех этих культовых кинорежиссёрах и французах. Затем провела меня вниз, к разделу с дисками, импортируемыми из других стран, и поведала о «настоящей» альтернативной музыке. Далее мы прошли к разделу с фолк-музыкой, где она рассказала мне о женских коллективах вроде The Slits.

Она сказала, что неудобно чувствует себя, потому что ничего не подарила мне на Рождество, и хочет исправиться. И она купила мне диск Билли Холидей и спросила, не хочу ли я поехать к ней послушать его.

Я сидел один в подвале, пока она наверху готовила нам напитки. Я оглядел комнату, очень чистую и пахнущую так, будто здесь никто не жил. Здесь был камин с полкой наверху, на которой стояли трофеи побед в гольфе. Ещё здесь был телевизор и классная стереосистема. Мэри Элизабет спустилась с двумя бокалами и бутылкой коньяка. Она сказала, что ненавидит всё, что любят её родители, за исключением коньяка.

Она попросила меня разлить напиток, пока она разжигает огонь. Она была очень взволнована, что казалось странным, это на неё не похоже. Ещё она беспрерывно говорила, как любит огонь и как хочет однажды выйти замуж и жить в Вермонте, что тоже было странно, ведь обычно Мэри Элизабет о таких вещах не говорит. Когда она закончила с огнём, то поставила диск и, пританцовывая, подошла ко мне. Она сказала, что ей очень тепло, но не в смысле температуры.

Заиграла музыка, она чокнулась со мной, сказала «ура» и пригубила коньяк. Кстати говоря, коньяк был хороший, но на вечеринке Тайных Сант он был намного лучше. Мы быстро расправились с первыми бокалами. Моё сердце билось очень часто, и я начинал нервничать. Она передала мне другой бокал коньяка, очень мягко дотронувшись до моей руки. Затем перекинула свою ногу через мою, и я смотрел, как она покачивалась. Потом я почувствовал её руку сзади на своей шее. Она просто медленно двигалась. Моё сердце забилось как сумасшедшее.

— Тебе нравится диск? — очень тихо спросила она.

— Очень.

Мне он и правда нравился. Красивая музыка.

— Чарли?

— Ага?

— Я тебе нравлюсь?

— Ага.

— Ты понимаешь, о чём я?

— Ага.

— Ты нервничаешь?

— Ага.

— Не нервничай.

— Ладно.

И тогда я почувствовал её вторую руку. Она дотронулась до моего колена и двинулась по боковой стороне ноги к моему бедру, животу. Потом она убрала свою ногу с моей и села на мои колени, лицом ко мне. Она посмотрела мне прямо в глаза и ни разу не моргнула. Ни одного разу. Её лицо выглядело тёплым и совсем другим. Она наклонилась и стала целовать мою шею и уши. Потом щёки. Потом губы. И всё растаяло. Она взяла мою руку и положила её себе на свитер, и я не мог поверить в то, что со мной происходило. И какой грудь была на ощупь. И, уже позже, как она выглядела. И как сложно было справиться с бюстгальтером.

После того как мы сделали всё, что только можно сделать выше живота, я лёг на пол, и Мэри Элизабет положила голову мне на грудь. Мы оба очень медленно дышали и слушали музыку, а огонь потрескивал. Когда закончилась последняя песня, я почувствовал её дыхание на своей груди.

— Чарли?

— Ага?

— Ты считаешь меня симпатичной?

— Я думаю, ты очень красивая.

— Правда?

— Правда.

Тогда Мэри Элизабет ещё крепче обняла меня и следующие полчаса совсем не разговаривала. Всё, что я мог делать — просто лежать там и думать, как сильно изменился её голос, когда она спросила, считаю ли я её симпатичной, и как сильно она изменилась, когда я ответил, и как Сэм сказала, что не любит такие вещи, и как моя рука начинала болеть.

Слава Богу, мы услышали, как открылась автоматическая дверь гаража.

С любовью, Чарли.

Марта 1992

Дорогой друг,

Здесь, наконец, становится чуть теплее, и люди в коридорах стали вежливее. Не именно ко мне, просто в общем. Я написал для Билла сочинение по «Уолдену», но в этот раз сделал его не таким, как обычно. Я написал не отзыв о книге. Я писал рассказ от лица человека, который два года провёл у озера. Как будто я сам жил за счёт земли и в гармонии с ней. Если честно, прямо сейчас мне даже нравится такая идея.

С той ночи с Мэри Элизабет всё изменилось. Началось это в понедельник в школе, где Сэм с Патриком широко мне улыбнулись. Мэри Элизабет рассказала им, что мы провели вместе ночь, чему я совершенно не обрадовался, но Сэм с Патриком это показалось прекрасным, и они были очень рады за нас. Сэм всё время повторяла:

— Не могу поверить, что раньше до этого не додумалась. Ребят, вы прекрасно смотритесь вместе.

Думаю, Мэри Элизабет тоже так считает, потому что ведёт она себя совершенно по-другому. Теперь она всегда очень любезна, но у меня такое ощущение, что это неправильно. Не знаю, как это описать. Например, мы с Сэм и Патриком курим в конце школьного дня и все вместе что-нибудь обсуждаем, пока не отправляемся по домам. Потом, когда я прихожу домой, мне сразу же звонит Мэри Элизабет и спрашивает, как мои дела.

А я не знаю, что ей и сказать, ведь единственная новость, с тех пор как мы не виделись — то, что я пришёл домой, что не очень-то знаменательно. Но я всё равно описываю ей, как шёл домой. Потом она долго, и не прекращая, болтает. Она делала это всю неделю. А ещё убирала пух с моей одежды.

Однажды, два дня назад, она говорила о книгах, в том числе и о некоторых, которые я читал. И когда я сказал ей, что читал их, она начала задавать мне очень длинные вопросы, которые, вообще-то, были скорее её мыслями со знаком вопроса на конце. Я только и мог отвечать, что «да» или «нет». Честное слово, вставить что-то ещё она мне попросту не давала. Потом она начала рассказывать о своих планах насчёт колледжа, которые я уже слышал, так что я отложил трубку и сходил в туалет, а когда вернулся, она всё ещё говорила. Знаю, так поступать некрасиво, но я подумал, что если не передохну, то сделаю что-нибудь ещё хуже. Накричу на неё, например, или брошу трубку.

Ещё она постоянно говорит про диск Билли Холидей, который купила мне. Она говорит, что хочет открыть для меня все эти прекрасные вещи. И если честно, я не хочу открывать все эти прекрасные вещи, если это означает, что мне придётся постоянно выслушивать рассуждения Мэри Элизабет обо всех прекрасных вещах, которые она мне открыла. Такое ощущение, что из самой Мэри Элизабет, меня и прекрасных вещей её волнует только первое. Я этого не понимаю. Если бы я подарил кому-то диск, то сделал бы это, чтобы им наслаждались, а не чтобы потом всю жизнь помнили, что подарил его именно я.

Потом был ужин. Каникулы закончились, и мама спросила, не хотелось бы мне пригласить на ужин Сэм и Патрика, как она и обещала, после того как я сказал ей, что они оценили её вкус в одежде. Я был так взволнован! Я сказал об этом Патрику и Сэм, и мы договорились встретиться в воскресенье вечером, и примерно через два часа Мэри Элизабет подошла ко мне в холле и спросила:

— В какое время прийти?

Я не знал, что делать. Я хотел позвать только Сэм и Патрика. Я с самого начала так задумал. И я даже не приглашал Мэри Элизабет. Думаю, я знаю, почему она решила, что я и её приглашу, но она даже не подождала. Не намекнула. Ничего.

Так что за ужином — ужином, за которым я хотел, чтобы мама с папой поняли, какие Патрик и Сэм милые и отличные ребята, — Мэри Элизабет трещала без остановки. Хотя это была не только её вина. Мама с папой задавали ей больше вопросов, чем Сэм или Патрику. Наверное, потому что я хожу с Мэри Элизабет на свидания, и им интереснее узнать о ней, чем о моих друзьях. Наверное, это для них важно. Но всё же. Такое ощущение, будто Сэм с Патриком они в упор не видели. В этом-то всё и дело. Когда обед закончился и они ушли, мама сказала лишь, что Мэри Элизабет умная, а папа — что у меня красивая «подружка». Они ничего не сказали про Сэм и Патрика. А ведь от этого вечера я только и ждал, чтобы они познакомились с моими друзьями. Для меня это было очень важно.

Что касается секса, это тоже странно. После той первой ночи у нас была ещё одна, и мы, по сути, делали то же, что и в первый раз, разве что не было огня и диска Билли Холидей, потому что мы были в машине, и всё развивалось очень быстро. Может, так и должно быть, но у меня нет ощущения, что это правильно.

Моя сестра начала читать все эти книги о женщинах, с тех пор как сказала своему бывшему парню, что её беременность была ложным сигналом, и он хотел снова быть вместе с ней, но она сказала «нет».

Так что я рассказал ей о наших отношениях с Мэри Элизабет (опустив наш сексуальный опыт), потому что знал, что она даст объективный совет, особенно учитывая то, что после званого ужина она осталась беспристрастной. Сестра сказала, что Мэри Элизабет страдает от низкой самооценки, но я напомнил ей, что то же самое она говорила в ноябре о Сэм, когда та начала встречаться с Крейгом, а ведь Сэм совсем другая. Не может же всему виной быть низкая самооценка, правда?

Сестра попыталась всё мне разъяснить. Она сказала, что открывая мне все эти прекрасные вещи, Мэри Элизабет занимает «более высокое положение», которое не понадобилось бы ей, если бы она была уверена в себе. Она также сказала, что люди, которые всё время хотят сами контролировать ситуацию, боятся, что если они не будут этого делать, всё выйдет не так, как они задумали.

Не знаю, правда это или нет, но мне почему-то стало грустно. Не из-за Мэри Элизабет. И не из-за себя. Просто в целом. Потому что я подумал, что совершенно не знаю Мэри Элизабет. Я не имею в виду, что она меня обманывала, но она вела себя совершенно по-другому, пока я не узнал её получше, и если на самом деле она не такая, какой была вначале, лучше бы она сразу мне сказала. Но, может быть, она осталась такой же, какой всегда была, просто я этого не понимаю. Я просто не хочу быть очередной проектом, которым Мэри Элизабет руководит.

Я спросил сестру, что мне делать, и она сказала, что лучше всего быть честным в своих чувствах. Мой психиатр сказал то же самое. И потом мне стало очень грустно, потому что я подумал, что, может быть, я тоже стал не таким, каким Мэри Элизабет видела меня вначале. И, может быть, я обманываю её, не признаваясь, что постоянно слушать её, не имея возможности сказать что-то в ответ — трудно. Но я просто стараюсь быть любезным, как мне советовала Сэм. Не знаю, где я ошибся.

Я попытался позвонить брату, чтобы спросить об этом, но его сосед по комнате сказал, что он занят школьными делами, так что я решил не оставлять ему сообщение, чтобы не отвлекать от работы. Вместо этого я отправил ему по электронной почте своё сочинение по «Уолдену», чтобы он мог показать его своей девушке. Потом, может быть, если у них будет время, они могли бы его прочитать, и мы бы вместе его обсудили. И я мог бы у них обоих спросить, что мне делать с Мэри Элизабет, ведь у них хорошие отношения, и они должны знать, чем мне помочь. Даже если мы и не поговорим об этом, я бы всё равно с радостью познакомился с девушкой брата. Пусть даже по телефону. Однажды я видел её на видеозаписи одного из футбольных матчей брата, но это не одно и то же. Хоть она и была очень красивой. Но она не необыкновенная. Не знаю, зачем я тебе всё это говорю. Я лишь надеюсь, что Мэри Элизабет будет спрашивать у меня что-нибудь кроме того, как мои дела.

С любовью, Чарли.

Дата добавления: 2015-10-29