Вневременная фаза. Сэму снятся кошмары

Сэму снятся кошмары. Долгие и тягучие. Он пытается проснуться, но сон прилипает к его векам, долгий. Порой Сэму кажется, что он уже проснулся, а кошмар ещё не закончился и не закончится никогда, а, он, Сэм, уже никогда не очнётся. Возможно, именно поэтому он не боится кричать. Нет ничего постыдного в том, чтобы кричать от ужаса. Особенно тогда, когда не до гордости и лицемерия. В этом Сэм уверен.
Кошмары подчиняются определённой закономерности и он уверен, что в них есть что-то помимо бреда, от которого у него трясутся поджилки. Может быть, это некое послание, зашифрованное, зашитое в подкорке его сознания, отсчитывающее песчинки как клепсидра, мигающее невидимыми цифрами как логическая бомба. Сэм почти уверен, всё это должно что-то значить. Он думает записывать сны, чтобы позже разобраться, что именно он видел, но, взглянув на себя в зеркало и подумав, что ему точно не пятнадцать, Сэм задвигает эту мысль куда подальше. От неё веет чем-то совсем отчаянным.
Кошмары цикличны и Сэм делит их на несколько категорий.
Алые. Сны понедельника. О матери и Джесс. Огонь и удушье. Он просыпается и кашляет как астматик, долго, хрипя, с трудом вдыхая сквозь плотно сомкнутые, сведённые судорогой губы. Как будто ему снова шесть и они где-нибудь с достаточно влажным климатом и достаточно далеко от сертифицированных фармацевтов.
Сны о Джесс и матери не отличаются разнообразием. Иногда они следуют один за другим, сначала мать, потом Джесс, иногда, когда у продавца сэмовых кошмаров заканчивается терпение и он хочет провернуть всё побыстрее, Сэм видит мать и Джессику на одном и том же белом потолке, держащихся за руки. Пламя пожирает их быстро и в широко открытые глаза Сэма, распятого непонятным бессилием на собственной кровати, сыпется белый и горький пепел.
Гнилостно-зелёные и ядерно-оранжевые. Об отце и Желтоглазом демоне. Сэм открывает глаза и подолгу сидит на краю постели, принимая тот факт, что под его ногами снова твердь, а реальность не может кипеть, плавиться и пузыриться, гнить и неоново цвести кровавым золотом стекая к его ногам. Однако это одно. Есть сны, где Джон Винчестер и Желтоглазый играют в гольф. Идеально-ровное поле, клюшки цвета слоновой кости. Сэм никогда не знал, что отец может думать о гольфе. Тем более о гольфе с Желтоглазым. Почему-то от этих снов у него странно першит в горле. Это сны вторника и среды.
Золотые, синие, белые с прогрызенными багровым огнём дырами. О Дине.
Сэм резко садится на постели и его обуревает желание сказать брату что-то, от чего тот полезет в бутылку. Среди ночи разбудить его и сказать что-то непомерно тупое. Вроде того, что у него пидорские штаны. Да, да, им сто лет в обед, они видали, возможно, ещё убийство Кеннеди, но почему бы штанам видевшим, возможно, самую часто транслируемую смерть на земле, не быть пидорскими?
Сны о Дине надолго выбивают Сэма из колеи, и он всегда нуждается в чём-то, что может как можно скорее вернуть его на грешную пыльную землю. Иногда он подолгу сидит и рассматривает свои ногти, чтобы убедиться, что под ними нет мёртвой крови брата. И если в этот момент задать Сэму пару-тройку простых вопросов: что длиннее, его член или Миссисипи, кто сейчас президент и какое второе имя Джессики, то ответом в любом случае будет имя его брата. Дин, Дин, Дин. Просыпаясь по пятницам, четвергам и субботам, Сэм подкрадывается постели Дина и держит ладонь над его спящим лицом, чтобы поймать дыхание. Нередко в таких случаях Дин просыпается и советует ему пойти нахер.
По воскресениям Сэму особенно хуёво. Он предпочитает не спать и смотреть какой-нибудь пятьсот сороковой жвачный хорор с мисс-самые-пухлые-губки-нью-йорка и наивно ждать, когда же её всё-таки укокошат. Или он ходит в бар. Что бывает очень редко. Ему не слишком нравится в барах, к тому же, всегда существует опасность, что ему привидится человек с жёлтыми глазами, и он набросится на ни в чём неповинного перед богом и ним самим мужика, тихо допивающего свою третью отправную перед четвёртой отходной. Вернувшись из бара Сэм может заснуть на полу и ему снова приснится как он хлопает в ладоши и волна пламени прокатывается от его ног до Южного Полюса. Жаренные императорские пингвины. Или как он играет в жарких дюнах в пресловутый гольф. Лианы и гигантские цветы – на вид чуть подгнившее мясо, на крышах покосившихся небоскрёбов. Белая свалка человеческих тел. Красные башмачки Дороти на оторванных ногах безымянной девочки. Стая худых рыжих псов, которым он бросает кости.
Он просыпается и видит перед собой босые ступни Дина. Брат стоит над ним и выразительно крутит пальцем у виска.
Сэм не может скрывать свои сны. Он обычно кричит и мечется по постели, борясь с неведомыми чертями. Поэтому Дин знает все его сны до единого. Каждый раз, успокаивая его, он повторяет одни и те же фразы. Он говорит: это всего лишь сон, Сэмми. Он говорит: Сэмми, смотри на меня.
Однажды они лежат на голом паркетном полу, соприкасаясь локтями. Дин сорок минут пытался разбудить Сэма. Пятница. Около четырёх утра.
- Дин – говорит Сэм.
- Снова я? – не удивляется Дин – Так у меня будет мегаломания. Что на этот раз?
- Стальные крюки и маленькие белые болонки.
- У кого-то из нас явно извращённая фантазия – улыбается Дин.
Некоторое время они лежат молча и Сэм с убийственно серьёзным выражением лица, насколько Дин может видеть в темноте, ощупывает кончики его пальцев.
- У меня есть несколько вопросов – первым заговаривает Дин – Я думаю, братишка, ты врёшь мне только по субботам. И я хочу знать, что ты видишь по субботам. А в том, что ты врёшь я уверен. Именно по субботам твой бред становится на удивление складным.
Сэм молчит.
Дин вздыхает и начинает.
- Когда тебе было одиннадцать…
- Мне снится, что ты меня трахаешь.
- О… – если Дин удивлён, то он старается не показать этого.
К тому же, «удивление» явно немного не то слово.
- По субботам – переспрашивает Дин.
- По субботам – нервно откликается Сэм – Каждую субботнюю ночь.
- И как я… хорош?
- Охуителен – он смотрит куда-то в сторону.
За окном темно.
- Нет, серьёзно, Сэмми – поворачивается на бок Дин – Расскажи мне. Твоё дьявольское расписание снов – крышесносная херня.
- Что тебе рассказать? Как долго? В какой позе? Хочу ли я проснуться? Сколько стоит пакет M&M’s?
- Последнее можно и опустить. Сэм?
- На спине – нехотя говорит Сэм – Целую ночь. Я и не могу проснуться. Даже если и хочу.
- Стоило только раз подрочить тебе в детстве
- Заткнись – устало отвечает Сэм – Субботние скачки и салюты лучше тех снов, где мне под ноги валятся твои чистые блестящие кишки.
- Скачки и салюты – задумчиво тянет Дин – Сколько раз ты кончаешь?
- А сколько ты?
- Мне это не снится.
- Вот видишь, у нас нет ответа ни на один из вопросов.
Дин напряжённо смотрит на отвернувшегося Сэма и тот поворачивается, обнимает его руками за шею, прижимаясь к его животу своим.
- Я проверяю, на месте ли твои кишки – объясняет он.
- Были сны об отце?
- Были. Он готовил яблочный пирог вместе с Желтоглазым. У них милый дом на костях.
- Лучше снова про то, где я тебя трахаю.
Сэм улыбается Дину в шею, чуть касаясь губами его небритого подбородка. Это очень родственный жест.
- Скажи мне какое-нибудь дерьмо. Что ты не умрёшь. Потому что ты терминатор. И я терминатор – Сэм разговаривает с диновым подбородком.
- Пожалуй что так – соглашается Дин – Нас примут в ассоциацию самых сексуальных охотников. Буш даст нам медаль и я повешу её на жопу.
- Та часть про медаль и жопу должна была меня рассмешить?
- Или хотя бы отвлечь от моего подбородка. Что ты пытаешься сделать?
- Осознать святотатственную суть нашей родственной связи.
- Никогда больше не говори такие слова вслух и при мне. Сэмми?
- Да?
- Иди спать. Завтра мы отчаливаем. Может быть, твоё расписание кошмаров выдаст пару свободных деньков. Отмашем несколько десятков миль и ты будешь спать без сновидений. Послушаем мою радиостанцию. В известном смысле некоторые вещи придут в норму. Тебе так необходимо держать своё колено между моих ног?
- Считай что так.
- Сэм?
- Что?
- Я никогда не буду тебя трахать.
- Звучит как самоубеждение.
- Звучит как закон. Отбросив тот факт, что никто из нас за ночь не стал девкой и то, что ты мой брат, всё ещё остаётся кое-что. В моей скромной реальности от тебя всё ещё пахнет молоком и шоколадом. Нельзя трахать то, от чего пахнет молоком и шоколадом.
- От нас обоих несёт разве что потом и смертью. От меня кофе, может быть. А от тебя, виски.
- И это тоже верно. Сорок пять минут пятого, братишка. Я не высплюсь, и завтра на дороге много симпатичных кроликов отправится к праотцам. Возможно, и мы вместе с ними.
Дин поднимается, осторожно освобождаясь от коленей и рук прижавшегося к нему Сэма.
Он проходит немного и падает на кровать.
- Я споткнусь об тебя завтра… с утра – сонно бормочет Дин прежде чем отрубиться.
Сэм смотрит в потолок. Когда-то он читал о волшебнике, который умел спать с открытыми глазами. Он думает о том, не пора ли ему учиться тому же.

4.

- Я уезжаю в Стэнфорд – говорит Сэм за ужином.
Дин давится китайской едой.
Его давно собранная сумка стоит за дверью. Он решил для себя, что обязательно скажет это вслух. Это не похоже на признание, зато сильно смахивает на последнее слово приговорённого. «Я уезжаю в Стэнфорд» звучит как «Катитесь к чёрту», «Я пью кровь» или «Я дьявол».
Отец молчит. Всё идёт так, как Сэм ожидал.

***

У Джесс длинные и красивые ноги. Она не задаёт вопросов.
Тех, которые Сэму не хотелось бы услышать. Она готовит ему на завтрак кашу с яблоками и ходит по дому в его огромных клетчатых рубашках. Сэм думает, что любит её.
Есть песня, которая называется «Длинные ноги ночи», но Джессика не похожа на ночь. Может быть, на рассвет в Портленде. Туманный и лёгкий.
Он говорит ей об этом и она улыбается.
Пока Сэм с ней, он больше не Сэмми и не Сэм Винчестер. Он только Сэм, готовящийся стать юристом. У него есть девушка и ему не снятся странные сны.
Он в порядке.
Он общается с людьми, и они больше не кажутся ему враждебными, он почти свой, нет же, он совершенно свой, он смеётся над их шутками, ест их еду, он дышит с ними одним воздухом и разделяет их реальность, где самым большим злом на сегодняшний момент считаются напыщенные гавнюки. В этой реальности в карманах его брюк нет раскрошившихся комков соли и она не набивается под ногти. Он объясняет своё умение сшибать с забора десять из десяти жестяных банок тем, что отец приучил его к оружию, ведь его отец охотник. Да, да, кабаны олени. Изредка что покрупнее. Да, и лоси и даже гризли. И конечно у них огромный дом, полный охотничьих трофеев. Его учил стрелять брат. Да, отец часто был в разъездах. А брат его – гавнюк, уехал из дома когда Сэму было тринадцать. Теперь, наверное, колесит по стране. Может и наркоман. Как-то звонил ему из Нового Орлеана, но то ли он был пьян, то ли Сэм был пьян, то ли связь была плохая. Такая вот история. А он, Сэм, решил податься в юристы. Будет адвокатом. Да, защищать людей, не семейный бизнес, но что поделаешь. Да… стоп, Спенсер, как ты его держишь, это же магнум. Давай, руку поверни…так, расставь чуть-чуть ноги…и целься в крайнюю банку…
Сэм почти душа компании. Он свой среди обычных людей, которые хорошо спят. За исключением того времени, когда он не может о чём-либо говорить. Но тогда он дьявольски осторожен. Просто невероятно.
Например, шрамы.
Джесс исследует их с упорством картографа и он на ходу выдумывает разные истории, надеясь, что они не вернутся к этому вопросу, а если и вернутся, то раньше того времени, когда он сам забудет, что наговорил. Историй много. Соседское дерево, с которого он воровал яблоки, мотоцикл, на котором они с Дином вылетели в озеро, нет, нет, легко отделались, драка, кабаньи клыки, пропороли бы живот, если бы Дин не закрыл, поэтому только полоса здесь, на боку. Джессика считает, что те, кто не видел его шрамов, должно быть считают его книжным мальчиком. Она же знает его другим. Другим книжным мальчиком. Книжным мальчиком с парадоксальным количеством шрамов. Она говорит, что морская вода разглаживает любые шрамы, даже очень старые. Они должны поехать на море. И он должен поменьше думать о своём странном брате. И поменьше лгать ей. Ведь она и сэмова подушка очень внимательны к именам, которые тот произносит во сне.
Сэму хорошо и страшно.

***

Дин знает, что его брат в Стэнфорде. Даже у Сэмми есть острые зубы. У всех в этом мире есть острые зубы.
Дин колесит на Импале, совершая немыслимые и идиотские географические кульбиты. Половина Нью-гемпшира: от Портленда до Брансуика, обратно в Портленд, Уэстбрук, Довер, Манчестер, Нишуа, через Массачусетс до Уэбстера, где он упокаивает симпатичную семейку призраков, и дальше, через весь Коннектикут, в Род-Айленд.
В Кранстоне он останавливается. Он налажал с кредиткой в Нишуа и ограбил бензоколонку ради двух резинок и пачки леденцов. Но это было небольшим проколом. На самом деле, поддельные кредитки успешно наёбывают капиталистический быт и Дин очень даже доволен своей платёжеспособностью.
Он снимает комнату в хостеле с большим гаражом и ремонтной мастерской неподалёку и собирается заняться жарким сексом со своей машиной. На протяжении шести дней, не меньше, он до блеска начищает нутро Импалы, полирует диски колёс, спит по семнадцать часов в сутки и периодически посещает бары.
Всё как всегда и даже официантки неизменно улыбчивы и благосклонны. В слове «благосклонны» следовало пуритански прикрыть «благо» и оставалось только «склонны», правда, в этом случае ни о каком пуританстве речи не шло. Официантки, девчонки из благовоспитанных семейств, которые в одиннадцать вечера надевают сапоги и выходят через окно. Дин имел их всех в самых разных позах, в его карманах чахли разноцветные скомканные бутоны бумажных напоминалок с неизвестными ему номерами, но стрелка его странных и никогда не звонящих часом медленно ползла от полового лицемерия к половому безверию. А там уже и до ленивого целибата было не далеко.
Ночами Дину снился Сэм, жрущий на диване шоколадные конфеты. Дин просыпался, шёл к холодильнику и некоторое время пялился на залитую светом камеру и потом, убедившись, что ни Сэма, ни блядских конфет в холодильнике не образовалось, шёл досыпать и с утра был разбит и мог похвастать исключительного вида лемурьими кругами вокруг глаз, больше похожими на кольца Сатурна.
Дин не выключал радио. Безмозглые ведущие его мало прельщали, без извечных тяжёлых гитарных рифов тишина Дина наполнялась голосом Сэма, льющимся откуда-то с потолка.
Изрядно перетрухнув, Дин даже думает оставить сообщение отцу, но, подумав, что Джон на фразу: «Я ебу девчонок и слышу голос Сэма. Он просил передать, что у него всё хорошо и он нас любит» отреагирует как минимум странно, решил не испытывать судьбу.
В итоге Дин остаётся в перманентной тишине, которую ничто не может избыть. С тринадцати лет он в тайне хочет стать совершено одиноким и невъебенно крутым охотником за сверхъестественным. Этакий гибрид Клинта Иствуда, Джеймса Дина и Баффи. Только никаких сисек. В итоге, получив долгожданное и желанное одиночество, как конфетку за хорошую работу, на лету, получив его целиком и полностью, со всеми бонусными приложениями, выплывшее как огромный и жирный торт из сюрпризного мрака на вечеринке по поводу чьего-либо совершеннолетия, где-нибудь в Арканзасе, Дин не знает что с ним делать. На некоторое время он решает, что все увлечения нужно дифференцировать и сначала сутками остервенело пьёт, затем, остервенело трахает подарочные комплекты девок, затем – молотит грушу в спортзале. В итоге, ни одно, ни другое, ни третье вскоре не приносят ему ничего, что хотя бы отдалённо было похоже на чувство удовлетворения.
Его не тянет охотиться.
Дин звонит отцу, но тот молчит, а болтать с автоответчиком Дин не привык. Он решает поторчать в Кранстоне ещё с неделю, прислушиваясь к себе и звуку булькающего в бутылке виски.
Дин нуждается в Сэме. Как в продолжении своей руки. Несмотря на то, что руку не отрубили, он ощущает сильные фантомные боли. Брат необходим ему. И в этом нет ничего, что может показаться странным. Дин знает, что он рос как часть Сэмми, а тот рос как часть него. Будь они порознь и что-то перестанет работать.
Это просто как воздух. Единица – это ноль.
Дин – боец. Ему необходимы некие штрафные санкции. Он может работать один, не прикрывая ничью спину, но это всё не то.
Я – профессиональная нянька-терминатор – решает он наконец. И здесь ничего не поделаешь.
Он уезжает, не дождавшись конца недели. Бросает одну небольшую сумку на заднее сидение прогревающейся машины, выкручивает тюнер на полную громкость, чтобы заполнить пустоту вокруг водительского сидения. Одиночество ему противопоказано. Оно разрушительно для него.
Импала резко стартует с места. Делая крутой вираж, Дин не смотрит в зеркало заднего вида, чтобы ему не дай бог и кто-нибудь, кто у него за заместителя, ему не померещились тёмные широкие глаза, смотрящие на него из-под густой, вразлёт, чёлки.
Через неделю Дин купит точные карты ближайших штатов.
Он не уверен, что точно знает где находится Стэнфорд, но он выучит.
А пока он полагает, что стоит перекрыть себе пути к отступлению и придумать какой-нибудь хороший предлог. Что-нибудь получше чем: «Эй, братишка, мы тут подумали и я решил, что тебе пора бросить к херам свою учёбу. Со мной тебе будет лучше».
Пока у Дина нет мыслей на этот счёт. Но он уверен, что они появятся.
Машина идёт ровно и он открывает окно. Светает.

Вневременная фаза.

Дин спит на заднем сидении. Он накачался болеутоляющим. Он прижимает руку к плотно забинтованному боку.
Сэм ведёт машину которые сутки. У него зверски болит спина. За окном не кончается унылый пейзаж: рыжая пыль и тёмно-жёлтая, в подпалинах островков мёртвой, выгоревшей травы, обочина, словно шкура мёртвого льва. В году триста шестьдесят пять дней и из них нужно вычесть ровно сто двадцать четыре. Это как старая садистская игра. О медведях. Тренирует хладнокровие, внимательность и устный счёт. С тех пор как считалка про негритят стала считаться расистской, пришлось переходить на белых медведей. Но их слишком много. Целых девятьсот девяносто девять. Непозволительно много, у него столько нет. Поэтому он должен придумать нечто иное. Что-то своё.
Триста шестьдесят пять дней красноглазая сучка дала моему брату. Один день прошёл, и скоро он умрёт. Триста шестьдесят четыре дня красноглазая сучка дала моему брату. Один день прошёл, и скоро я умру. Триста шестьдесят три дня красноглазая сучка дала моему брату. Один день прошёл, и скоро все умрут.
Подобные считалки помогают Сэму сосредоточиться на дороге. Он надеется, что не шепчет слова вслух, иначе внезапно очнувшийся Дин может решить, что он ебанулся.
Сэм включает радио, едва слышно, чтобы не разбудить Дина. И радио говорит ему:
«Я встретил дьявола в Покипси, Нью-Йорк»
Сэм ни капли не удивлён. По его мнению, в этом нет ничего удивительного. Встреча с дьяволом разве что не сулит ничего хорошего. А в остальном, это вполне обыденное явление. Может быть, встретить дьявола даже легче, чем таблоидную знаменитость. Теперь вот он добрался и до Покипси. Радио продолжает:
«Он сел рядом со мной в самом конце бара
Сказал, я выгляжу знакомо. Мы встречались где-то раньше?»
Сэм думает, что сценарий кажется взаправдашним. Они часто торчат в барах. В самом тёмном углу. Если вам кажется, что за вами пристально наблюдают, то это может быть и не разыгравшаяся внезапно паранойя. Они могут даже заказать вам выпить. Они подойдут со спины и спросят что-нибудь вроде: «Эй, приятель, у меня выгорело с получкой. Может быть, пива или…
- …чего покрепче – говорит кто-то вкрадчиво по правую руку от него и Сэм выворачивает руль в противоположную сторону, лобовое стекло стремительно покрывается трещинами и он видит как его продавливает острая каменная глыба, приборную панель рядом с ним, ломает и сплющивает, но сам Сэм будто бы и не здесь, искорёженныё метал проходит сквозь него, водительское сидение странно вскидывается, вдавливаясь назад и Сэм, оборачиваясь так резко, что должны бы хрустнуть позвонки, смотрит на заднее сидение и видит окровавленную голову Дина. И обломок кости, торчащий из груди Дина. Сквозь разбитое стекло сидения стремительно заливает холодная вода.
Сэм закрывает глаза и оказывается на берегу. Рядом с ним обмякшее на мелких камнях, мокрое и холодное тело брата. В поле его зрения круги на удивительно спокойно воде от тонущей машины и мысок ботинка Желтоглазого. Сэм касается тела Дина сведённой судорогой рукой и надеется, что его рука пройдёт сквозь кости и мокрую, обнажённую плоть, но напарывается на скользкие кости, торчащие из подреберья.
- Всё может быть до ужаса реальным? – спокойно говорит Желтоглазый над ним – Можешь посмотреть его внутренности. Больше такой возможности не представится. Всегда ведь интересно, что у них внутри. У тех, кто рядом с тобой, а, Сэмми?
- Это иллюзия – утвердительно кивает Сэм – Это иллюзия. Или сон. Или видение. Или морок. Этого нет – улыбается он и с размаху бьёт по ботинку Желтоглазого.
Тот уворачивается, мгновенно отдёрнув ногу.
- Выводы? – щурится он – Если бы всё было взаправду, то я бы не увернулся от твоего сокрушительного удара? Дай-ка… содрогнулись и закипели бы небеса, а Сэмми.
- Не зови меня так, чёртов гавнюк. Что это?
- Это – демон обводит рукой пространство – Сон в летнюю ночь. Вернее, в летний полдень. Это моя земля обетованная. В ней один Винчестер мёртв, а второй раздавлен и полирует мои ботинки.
- Спустись с небес, ублюдок – говорит Сэм, укрывая брата своей курткой – Развей эту херню и разбуди меня, если я сплю в машине. Пока мы и в самом деле не вмазались куда-нибудь.
Его голос и руки заметно дрожат.
- А ты сомневаешься – качает головой Желтоглазый – Ну да не суть. Сэмми. Я показал тебе это кино…
Сэм сидит на широком бардовом кресле. Прямо перед ним ширится огромный белый экран. Рядом с ним Желтоглазый и никакого попкорна. Желтоглазый курит трубку из которой валит жёлтый дым. На экране Сэм видит Дина всё так же лежащего на берегу моря, укрытого его курткой.
- Это кино – повторяет демон – Сейчас будут спец-эффекты. Я видел уже это где-то. Ты любишь птиц, Сэмми? Не знаю, любишь ли ты птиц и любят ли они тебя, но я точно знаю, что голодные птицы любят жрать. Хичкок бы попросил у меня автограф, как считаешь?
Сэм знает что будет. Жирные белые птицы с острыми клювами. Бутафорские брызги крови. Развороченное нутро и блестящая пряжка ремня.
- Убери – тихо говорит он Желтоглазому.
Что-то тихо покалывает его кончики пальцев как ненависть.
- Убери это! – кричит Сэм и кинотеатр расползается, пузырясь как сгорающая киноплёнка.
Он снова в машине. Дин на заднем сидении спит, и Сэм спиной чувствует его дыхание. Радио наполняет пространство вокруг них белым шумом.
Желтоглазый сгорбился на сидении рядом с ним. В новом теле его ненормально длинные ноги не помещаются под приборной панелью. Он странно бледен и ломко-уродлив.
- Вот видишь, Сэм – говорит он, постукивая пальцами по стеклу закрытого окна рядом с собой – Всё очень просто. Стоило тебе захотеть.
- Зачем всё это дерьмо? – спрашивает Сэм, не зная куда деть руки.
- Мальчики – качает головой демон – Вернее, мальчик. Твой папа был очень умным человеком. Я его за это по-своему ценю. Он вырастил вас идеальными охотниками. Вы друг за друга горой, вы спасаете людей. Твой брат – он кивает на заднее сидение – Порвёт за тебя любое живое существо, от цербера до агента ФБР, однако, кое в чём Джон Винчестер всё же прокололся. Если бы он научил вас плевать на жизни друг друга, то вы, несомненно, достигли бы много большего, что вместе, что по отдельности. Правда, никто не гарантирует, что вас не разодрал бы первый встреченный злобный призрак. Но, вбив вам в бошки, что вы, как две озабоченные девочки с мокрыми трусиками, не можете друг без друга, он запустил перпеттум мобилле. Дин принёс себя в жертву ради тебя, теперь ты ищешь способ принести себя в жертву ради него.
- Это называется родственная связь.
- Нет, Сэм – улыбается Желтоглазый – Я бы сказал как это называется, да боюсь, ты не поймёшь меня правильно. Я лишь хотел сказать тебе, что он уже почти мёртв. Считай дни, изобретай невероятные способы, тешь свой эгоизм и тыкай пальцем в небо. От этого он не станет живее. Собачки просто растащат его на куски. Как не слишком свежие потроха.
- Ты что-то предлагаешь?
- Нет – вздыхает он – Даже если бы я хотел, я бы не смог. Это называется, «доля невмешательства». Я могу, пожалуй, только подсказать тебе кое-что, да дать пару дружеских советов. Папа сейчас далеко, поэтому волей-неволей… Определись, чего ты хочешь, Сэм. Спасти его или доказать, что ты тоже можешь пожертвовать ради него своей шкурой и что семейный ген эгоизма тебя не обошёл. И ещё… – Желтоглазый открывает дверь и Сэм только сейчас осознаёт, что всё это время машина стоит на месте – Ты по-прежнему думаешь о нём, когда кончаешь? Разберись с этим, Сэмми, это может стать проблемой.
Сэм открывает глаза в машине. На заднем сидении возится Дин и радио снова говорит:
«Да, я пил с дьяволом в Покипси, Нью-Йорк
И я признался, что не молился богу с 1988
А он ответил мне: «Малыш, тебе следовало бы начать, пока не поздно»
Сэм отключает его.
Дин сонно бормочет: «Но никто не пострадал, верно? Поэтому дайте мне грёбаный орден» и просыпается. Трёт глаза, будто ему шесть.
- Сэмми! Мы проехали пол страны, а ты так меня и не разбудил – он явно недоволен и немного хрипит.
- Мне приснился сон – отвечает Сэм.
- Надо же – Дин осторожно садится, прижимая руку к боку – А должен был мне.
- Здесь был Желтоглазый. А тебя съели птицы.
- А огромных людей из зефира здесь не было?
- Слушай меня, твою мать, когда я говорю – кричит Сэм и резко сворачивает на обочину.
В поднятом колёсами облаке пыли в машине становится темнее.
- Окей, братишка, я понял – Дин выставляет руки перед собой – Только не бей меня, я ведь герой.
Сэм откидывается на сидение и закрывает глаза. В кодексе всегда говорилось, что нельзя бить только лежачих.
- Что ты говорил там про «грёбаный орден»?
- Они дали мне орден – хвастается Дин.
В зеркале Сэм видит, что тот сверлит его затылок внимательным взглядом.
- И гарем одалисок.
- Кого?
- Забей.
- Так здесь не было людей из зефира?
- Пошёл ты к чёрту. Я устал и у меня болит спина.
- Отель, массаж, девочки.
- Хотя бы кровать и пицца. И никакого кабельного. Будет очень и очень тихо.
- Сколько нам до ближайшего клоповника?
- Много.
- Что произошло?
- Здесь был этот ублюдок. Он носит дорогое пальто. Отхватил себе в кои-то веки приличное тело.
- Что ему нужно?
- Посоветовал мне решить для себя пару вопросов личного характера.
- Каких именно?
- Спросил, что я думаю о предстоящих выборах.
- Владыки ада?
- Президента Америки. Я попросил его пойти в жопу. Мои политические предпочтения не разглашаются.
- Сэм…
- Ещё было что-то про то, что папа нас плохо воспитывал.
- Сэм.
- И про кинематограф. Хотя и мельком.
- Сэмми.
- Он предлагал мне власть над миром. Но я отказался.
- Сэм!
- Я люблю тебя.
- Я должен заплакать?
Сэм улыбается в зеркало.
- Ты должен хотя бы заткнуться.
Дин осторожно смеётся, не отнимая руки от бока.
- Что следующее? – спрашивает он, отсмеявшись – Женись на мне?
- До Канады далеко.
- Бобби сойдёт. С его бородой. Просто отлично подойдёт.
- Тогда решено.
- Естественно.
- Дин, ты не умрёшь.
Повисает вязкая тишина.
Где-то обломилась льдина и ещё один медведь утонул.
Двести сорок один день красноглазая сучка дала моему брату. Один день прошёл, и скоро он умрёт.
Сэм смотрит в зеркало и не может разобрать цвет своих глаз.
Дин выглядит испуганным и стреноженным обещанием.
Время ощутимо и горячо как воздух за окном.

5.

Оставленные, как инвалиды – они становятся злее с каждым днём взвешенной и осознанной потери.
Пока они изгоняли демонов, искали то, чего не стоило бы искать и пытались создать подобие нормальной жизни, некоторое количество абстрактного времени напластало их судьбы как сырой мясной пирог. Белые нити теста и трогательные комки фарша надежд, раскатанные чьей-то безжалостной скалкой. И всюду мука. Они теперь – зачищенные от изоляции провода, кипящие на медленном огне в оливковом масле. Всё потому, что оливковое масло тонко пахнет отчаянием.
Дин почти умер и воскрес.
Джон Винчестер умер и не воскрес.
Сэм больше не будет рассказывать байки про отца-охотника, отчасти потому, что отца-охотника больше нет, отчасти – потому что некому больше рассказывать. Но он может поговорить об этом. Он может поговорить об этом с кем угодно и рассказать немного других историй, отличающихся от тех, какие он рассказывал раньше. Как короткие сводки из CNN. Его отец в аду. В аду не на кого охотиться. И это не единственный минус. Но он что-нибудь придумает. Его отец что-нибудь придумает. Дин что-нибудь придумает.
Что до него самого, то он не адвокат и у него нет девушки. У него нет дома, где он может спать с ней в одной постели и он не планирует поехать на море или подарить ей кольцо с бриллиантом как всякий хороший мальчик. Он не думает о том, куда пригласить её на ужин. Он даже не ухаживает за её могилой. Не правда ли, лицемер?
Но кое-что у него осталось: голодные духи, перевёртыши, ведьмы и мёртвые. Пожалуй, ещё немного Кровавой Мэлори и несколько сотен лет неудач.
У него солёные кончики пальцев.
Его брат проявляет шизофренические наклонности и совершенно не хочет поговорить об этом и создать хотя бы видимость того, что всё немного в порядке. Сэм не умеет и не хочет держать всё под контролем, более того, он даже не пытается, зная, что если он попробует, всё развалится куда с большей вероятностью, нежели, если он останется в стороне.
В день стекла и света, когда Сэм пробует поговорить с братом, чинящим развороченный скелет машины, он становится свидетелем таинства, в которое до этого времени никогда не бывал посвящён. Он видит ярость Дина. Неприкрытую и постыдную. В ней есть что-то, от чего Сэм сжимает вспотевшие руки в кулаки. Что-то, что заставляет его чувствовать беспомощность, будто ему снова шесть и он расшиб колено. Динова ярость выплёскивается, ломкая, повисает в воздухе, и если бы Сэм мог ощутить её, то она бы уже битым витринным стеклом пробороздила его горло. Сэм знает, что Дин теряет контроль над собой, ситуацией и временем. Всем. Дин теряет контроль надо всем и именно сейчас не стремится к тому, чтобы кто-то понимал его. Или жалел его. Ничто из перечисленного ему не нужно, он крутой охотник, он старший. Это неоспоримо.
Птицы не падают с небес. Дин Винчестер не рыдает на плече своего младшего брата.
Но Сэм знает, Дин хотел бы, чтобы сейчас он оказался на горячем, поцарапанном капоте, хотел бы почувствовать его кровь снаружи близко к его, кипящей, почти проступающей через поры. И это не имеет никакого отношения к насилию. Или гневу. Это имеет отношение к разделению боли.
Но Дин предпочитает уродовать машину. Она ведь тоже вышла из-под контроля. Как и всё остальное. И, как и всё остальное, она заслужила его гнев.
Сэм примерно знает, как выглядело бы всё сейчас, если бы они были нормальными. Много тонких и смятых как бумажные пакеты слов и размокающий стакан кофе из больничного кафетерия. Скрип пододвигаемых кушеток. Мелодраматичное «всё будет» и надёжное, но лживое «хорошо».
Однако всё иначе. И может быть, даже честнее до определённого момента.
Хотя, Сэм полагает, что было бы честнее кататься в пыли и осыпать друг друга ударами. Он знает, что никто из них не виноват, но потребность винить кого-то естественна как презумпция невиновности для убийцы.
Сэм отворачивается от брата, вокруг которого свет, стекло и ярость.
Что-то огромное как смерть заполняет пространство между ними.

***

- Нет, я не сплю. Я считаю овечек – говорит Дин в ответ на его невысказанный вопрос, витающий в воздухе.
В темноте перед его глазами мелькают тёмные и светящиеся геометрические фигуры.
- Дин, отец мёртв.
- Я знаю. Хочешь сообщить мне ещё что-то, что может повергнуть меня в шок?
- Поговори со мной.
- Рассказать что у меня на душе? Поведать мою печальную историю? Что-то о том, как в средней школе меня спустили головой в унитаз, а девушка, которую я хотел пригласить на танцы в конце года, стояла и смотрела? О, я помню её тонкие запястья и полные розовые губы. Она смеялась, а я вытащил голову из унитаза и осознал, что жизнь кончена. Что-то в этом роде?
- Скажи, что мы будем делать дальше.
- Ты что, братишка. Мир широк и полон неизведанного. Я подумывал удариться в буддизм. Но там нельзя никого убивать. Даже случайно. Это не для меня. Я очень неаккуратно хожу и очень неаккуратно стреляю.
Некоторое время Сэм молчит и становится очень тихо, так тихо, что он слышит, как ровно дышит Дин. А этого ему не нужно. Ему нужно, чтобы что-то нарушало тишину. Ему нужно не выдать себя. Сэм собирается поставить один из тех экспериментов, которые обычно не делают особой чести.
Геометрические фигуры в мягком в фетровом мраке пускаются в пляс.
- Я хочу уехать в Стэнфорд – наконец решительно говорит Сэм.
- Где-то я это слышал.
- Завтра. У меня билет на большую серую собаку. Двадцать второе место. У окна. Моя сумка синего цвета. Она под твоей кроватью.
- Почему под моей?
- Потому что ты никогда под неё не заглядываешь. Не заметишь разницы между внезапно оказавшимся там Тадж-Махалом и своими грязными носками.
- Резонно. Завтра… – повторяет он – Завтра. Не думаю. Завтра случится авария. Что-то о молниях и ураганах. Торнадо. Гигантские серые воронки. Собаки бояться торнадо. Они бегут и прячутся в ангары. Или что-нибудь ещё. Но ты не поедешь в Стэнфорд.
- Я тебя известил, Дин. Я не спрашивал твоего разрешения – в темноте лица Сэма совсем не видно.
Темнота – это правильно. Темнота – это на руку, намотав, как плащ.
Происходит что-то странное. Он знает, что Дин слышит незнакомые ноты в его голосе. Этот тон. Сэм никогда не говорил таким тоном.
- Эй, братишка – говорит Дин – Я не знаю, чего тебе упал Стэнфорд. В виду того, что мы все коллективно облажались. Хочешь кинуть меня и восстановиться в университете? Студенческие посиделки. Пиво рекой. Наш отец мёртв.
- Я знаю.
- Тогда какого хера?
- А ты хочешь отправиться в крестовый поход?
- Я хочу продолжить крестовый поход. С обрезом и лопатой. И я предпочитаю, чтобы ты остался со мной. Мой верный оруженосец.
- Помнишь, что сказал Желтоглазый папе?
- Я был немного занят. Я пытался дышать.
- Он сказал, что мы были его проблемой. Ты и я были проблемой отца. Из-за нас он проигрывал и… – Сэм не договаривает – Я буду твоей проблемой. Из-за меня ты можешь когда-нибудь проиграть. Это ахиллесова пята.
- Умоляю, не стреляй мне в пятку. Чушь, Сэм. Где ты научился так говорить? Драмы показывают, пока ты ужинаешь, а плохо поставленные сериалы, пока ты чистишь зубы.
- Слушай меня.
- Я слушаю. Только, думается мне, ты всё-таки не оруженосец, а Дульсинея.
- Ты урод, Дин – спокойно говорит Сэм – Ты знаешь, о чём я. Он сказал, он присматривал за мной. За такими как я. Он собирался что-то сделать. Поэтому именно мы, две безымянные шкурки. Поэтому, мама…
- Да. Он собирался – отрезает Дин – Армия демонов штурмует пентагон, реки серы низвергаются с небес. ООН хуеет. И ты на белом коне. Или на чёрном. Или вообще без коня. Ты не едешь в Стэнфорд.
- К херам собачьим – отвечает Сэм и подымается с кровати – Что ты сделаешь? Дашь мне по морде? Ну, давай. Я знаю, тебе давно хочется, а?
- Если бы я давал тебе по морде каждый раз, когда мне того хотелось – улыбается Дин, не двигаясь и наблюдая за тем, как едва различимый в темноте Сэм подходит к его постели.
Дин ожидаемо напрягается, когда кулак Сэма чёркает по его скуле. Но не двигается.
Оторопелый Сэм смотрит на него.
- Чего уставился – говорит Дин в темноте – Давай ещё раз. Я знаю, ты хотел мне вмазать ещё тогда, когда я крушил Импалу.
Он облизывает сухие губы и выдыхает.
- Я думал, ты хотел.
- Я думал, ты хотел, ты думал, я хотел, мы оба хотели. Не всё так просто. Не каждый раз, когда мы расшибаем друг другу лица, где-то во вселенной бог нажимает на кнопку «слив».
Сэм тяжело дышит и сжимает кулаки. Он плакал после смерти отца. Тихо и зло, на коленях, упираясь лбом в пол, зажимая руками уши. Он был бы очень доволен, если бы Дин рядом с ним делал то же самое. Он считал, что так было бы честно. И он бы хотел увидеть как Дин плачет.
Сэм усаживается на динову кровать, спиной к брату.
- Эй – замечает Дин – Я не знаю, что тебе сказать. Может быть, завтра нас протаранит ещё один грузовик. Тебе не будет причины маяться от чего-то, что ты не можешь объяснить мне или себе.
- Ты мог бы не молчать.
- Я не умею, Сэм. Тебе придётся потерпеть. И то, что я буду молчать и то, что я не буду отвечать, когда ты спрашиваешь.
- Я не уезжаю никуда.
- Ты не умеешь врать.
- Я умею врать – как-то неуклюже огрызается он – Я врал за последние два года больше, чем за всю жизнь.
- Ты не умеешь врать мне – поправляет сам себя Дин – И отцу не мог. Он всегда видел тебя насквозь. Даже когда ты сверкал на него своими глазищами. Обычно он соглашался с твоей трещащей по швам брехнёй, а потом спрашивал меня, как всё обстояло на самом деле.
- И ты сдавал меня?
- Конечно.
- Я хотел, чтобы ты поговорил со мной о...
- Я поговорю с тобой перед смертью. Я обещаю. Я расскажу всё о себе. И о том как меня обижали в детстве. Поэтому я такой вырос, и ты со мной мучаешься. Хотя, рассказывать в семьдесят как тебя запихивали башкой в унитаз…
Сэм улыбается.
- Тебя не запихивали башкой в унитаз.
- Конечно нет, Сэмми. Я был одним из тех, кто запихивал других. Дети – очень злые твари. Особенно когда им девять или пятнадцать.
- Я запомню – отвечает Сэм – Ты перестанешь молчать?
- Зависит от того, что я съем на завтрак. Ты не мог бы встать с моей постели и отправляться к себе? Пижамная вечеринка окончена.
- Помнишь, как отец застал нас в ванной.
- Помню – откликается Дин – Но «застал» это неправильно. Если бы мы что-то делали. К примеру, я учил тебя онанизму.
- В восемь лет?
- Бывали прецеденты. Но мы не делали ничего – незнакомым голосом роняет Дин.
- Ты курил.
- Он знал. Сказал, что я могу курить дальше. Пока не сдохну. Я бросил через два месяца.
- Тогда что?
- Это маленькая тайна, Сэмми. Спроси у него.
- Он умер, Дин.
- Я знаю – отзывается Дин – Я знаю.

***

Из открытого капота валит сизый, густой дым.
Дин, кашляя, чертыхаясь и размахивая руками пытается разогнать его, но, наконец, устав, машет рукой и садится рядом с Сэмом на уже примятую траву у обочины.
Они ехали около суток, и всё это время Дин скрёб ногтями по стеклу. Сэм ненавидит эту его привычку.
Они завалили очередного перевёртыша два дня назад, и всё шло не так, у Сэма слишком болела голова, а Дину слишком прилетело по позвоночнику. Он был зол на себя и размазывал останки несчастной твари по стене с каким-то особым художественным упоением и непередаваемым упорством. В остальном, Дин стал смирнее и Сэм больше не вздрагивал от того, каким у него делалось лицо, если в сэмовом вечернем монологе проскальзывала фраза: «А помнишь?» или запрещённое слово вроде «папа».
У Сэма урчит в желудке.
- Видали психа, который сожрал собственного брата, оставшись на обходной дороге в Теннеси? – спрашивает Дин и коротко улыбается.
- Иди в жопу – бормочет Сэм – Я хочу есть.
- Я даже не знаю, Сэмми. Пыль и трава – Дин срывает пару листков с одинокого куста.
- Долго нам сидеть?
- Пока дым не разойдётся. Я ничерта там не вижу. Давно моя девочка не наёбывала меня так бессовестно. Эй, милая? Какого чёрта? Я на тебе девок не возил лет пять – выкрикивает Дин, обращаясь к машине.
- Ну, разумеется. Сейчас она хлопнет тебе дверью по морде, снесёт пол челюсти, а потом ты поцелуешь её в бампер и мы поедем дальше.
- Жестокий и голодный младший братишка.
- Прибавь к этому «очень».
Дин усмехается и откидывается назад, опираясь на руки.
- Сколько там до Теннеси – безнадёжно спрашивает Сэм и зевает, смешно морща нос.
- Миль двадцать пять. Но я думаю, ты сможешь осилить это расстояние – хлопает его по плечу Дин – Начинай прямо сейчас, а я вздремну. Прошлой ночью не удалось.
- Эй, Дин, не смей спать здесь – повышает голос Сэм.
- А что? – удивляется Дин – В старые времена бродяги только так дрыхли на дорогах. И их давили большие пикапы. Страшное было время – деланно хрипит он и укладывается головой Сэму на колени.
Сэм от удивления не может даже возмутиться. Сколько он себя помнил, у Дина никогда не было особенной потребности в человеческих прикосновениях. Когда Сэм был младше, ему даже порой казалось, что если Дин позволит ему тронуть себя за рукав лишний раз, когда ситуация того не очень требовала или привалиться к плечу, когда они оба, бывало, ехали на заднем сидни, то его хватит разветвлённая фиолетовая молния.
Теперь он только усмехается и кладёт руки на плечи брата.
Дин возится, устраиваясь, и Сэм наклоняется к его виску, низко, так что его длинные волосы касаются диновой кожи, Дин резко поворачивает голову, упираясь лбом в сэмову переносицу. У него чисто выбритый подбородок и обветренные губы.
Дин выдыхает Сэму в волосы и прихватывает зубами его губы, сухо и деликатно. Сэм бестолково машет руками, подаваясь вперёд.
Дин сутки не чистил зубы.
Он целует брата осторожно, медленно, стараясь тоньше чувствовать грань, проходящую между ними, стараясь не переступать её раньше времени, потому что у губ Дина вкус запрета, а у запрета – вкус того, что пугает Сэма. Они осторожно соприкасаются губами, руки Дина прижаты к бокам, он стойкий оловянный солдатик, нуждающийся в том, чтобы его олово чуть поплыло и картуз пошёл трещинами. Сухая кожа трётся о сухую кожу, Дин чувствует чуткие щекотные отметины на губах брата, там где кожа треснула, Дин помнит, что у Сэма всегда трескались губы и редкие и быстро уходящие женщины отца мазали ему их тонко своей самой прозрачной помадой. У маленького Сэма была дурацкая шапка, закрывающая пол башки и зимой он был похож на медленно движущийся и покачивающийся на ходу шершавый сугроб.
Дин поднимает руки и обнимает Сэма за шею, чуть отталкивая его от себя, заставляя мягко перекатиться на спину, в траву. Он наваливается на него, вжимаясь грудью в грудь Сэма, распластывая его на земле собственным весом и разводя его руки в стороны.
Сэмовы губы увлажняются и Дин не знает точно, чья это слюна, но первый шаг сделан и он углубляет поцелуй, пробуя рот Сэма, скользя своим языком по его нёбу и зубам.
Сэм отвечает неуверенно, но Дин знает, что это не от того, что он не хочет или от чего-то ещё, это всё от того, что Сэм не знает, что именно ему делать, не знает как повести себя и Дину нравится эта растерянность. Он перецеловал не так уж много парней по обе стороны океана, а если уж говорить на чистоту, то всего одного, когда ему было семнадцать и он был быстрым и бестолковым, но Дин знает, что для него сейчас нет никакой разницы между мужчинами или женщинами, но есть разница между людьми и Сэмом, а это совсем иное.
Сэм обнимает его за спину, проводя руками вдоль линии позвоночника, он не такой уж растерянный и точно не неумелый. Чувствуя, как Сэм выгибает спину, прижимаясь к нему, Дин отрывается от его губ и внимательно смотрит в его тёмные глаза. Сэм тянется за ним, доверчиво и легко, он не сомневается.
Дин уверен, что сейчас мимо проедет блядская машина.
Он скатывается с Сэма и садится в пыли, отряхивая куртку. За шиворот ему почему-то насыпалась сухая трава.
Сэм не двигается и его руки застыли в том положении, как они лежали на плечах Дина. В этом есть что-то трогательное и страшное.
Мимо на большой скорости проносится облезлый красный грузовик с прицепом и Дин вскакивает с земли и бежит за ним, чертыхаясь и крича: «Эй!», но грузовик, не снижая скорости, скрывается за поворотом и он добавляет: «Козёл».
Сэм не задаёт вопросов.
Тогда Дин снова усаживается рядом с ним и думает что бы сказать, потому что сейчас только что он не совершил ничего значимого, но больно ушиб свои принципы, лаская языком губы братишки, которого годовалым таскал завёрнутым в отцовскую куртку.
Сэму шесть и он носится голым по дикому пляжу, сверкая незагорелой задницей.
Сэму семь и Дин учит его плавать.
Шершавые губы, слюна без какого-либо привкуса, от Сэма не пахнет ни едой, ни болезнью.
Наконец Дин говорит:
- Я и не знал что ты настолько хочешь есть – и наблюдает за тем, как темнеют от злости глаза брата.

***

- Один номер. Раздельные кровати.
- Извините, остались только с двуспальными. Но если вы проедете ещё пол мили, то у… – девушка не отрываясь смотрит на зевающего Сэма, мнущегося за его плечом.
- Я отмахал полтора дня без остановки, включая то время пока просидел на дороге, дожидаясь буксира. Поверьте, моей заднице всё равно. Эй, Сэм, не спи.
Номер захламлённый и видавший виды. Но светлый. Около полудня и белое солнце лижет пол. Сэм сразу же задёргивает плотные шторы и валится на кровать.
Дин следует его примеру, задвигая под неё сумки и на весу снимая и отшвыривая ботинки.
- Два дня сна, Сэм, не меньше. Только попробуй заикнуться о том, что ты хочешь есть или в туалет.
- Старая и не смешная шутка – отзывается Сэм.
Остаток их пути он был неприлично тих.
Дин вытягивается на нескрипучей кровати, понимая, что в итоге он вынужден будет что-нибудь сказать. Хотя бы то, что ему нечего сказать.
- Мне нечего…
- Мы ничего не делали – откликается Сэм – Иногда люди целуют друг друга.
- Я смотрю, ты не без оснований хотел стать адвокатом – улыбается он – Но я сразу разъясню. Я не…
- Ты не – обрывает его Сэм – Я хочу спать.
Дин поворачивается на спину и закрывает глаза. Он уверен, что сейчас он заснёт. Сейчас.
Или сейчас. Он смотрит на то, как лучи солнца ломается о занавесь. Сэм делает вид, что спит.
- Послушай – начинает он – У меня нет угрызений на счёт «если папа смотрит на нас с небес».
- Потому что он не на небесах.
- Вопрос инцеста…
- Нас не касается. Мы не трахаемся, Дин.
- Но нужно же как-то…
- Прояснить ситуацию?
- Вроде того. А то все эти: «ты знаешь», «я знаю».
- Давай так. У тебя комплекс старшего брата. И комплекс неполноценности. И комплекс вины. А также странный комплекс под названием «я могу всё на этой грёбаной земле».
- А ты?
- А я честно ловлю кайф.
- И как? – Дин складывает руки на животе.
- Неплохо. У меня лопнула губа. После того как ты отпустил меня.
- У тебя всегда обветренные губы.
- Не Кэсси, да?
- Заткнись.
- Тебе это было нужно?
- Да.
- Предупреди меня в следующий раз. И не смей говорить, что ты думал о том, как кормишь меня маленького из бутылочки или меняешь пелёнки. Это действительно странно, приятель.
- Что есть – улыбается Дин, поворачиваясь на живот и свешивая руку с кровати – У тебя безвкусная слюна. Ты не человек – улыбается он снова и закрывает глаза.
Сэм пододвигается к краю.

Дата добавления: 2015-10-29