Глава девятнадцатая: НАШИ ХИРОТОНИИ

Пока мы принадлежали к зилотам, у нас не было священ­ника, и мы приглашали отца Ефрема из Катунак. Его Ста­рец, отец Никифор, иногда отпускал его к нам, а иногда нет. И наш Старец из-за этого расстраивался. Однажды он мне сказал:

— Если бы Бог удостоил меня сделать тебя священником! Как было бы хорошо тебя рукоположить, чтобы у нас служилась литур­гия! Отправлю-ка я тебя на рукоположение.

Однако я никуда не мог выйти за пределы Афона, потому что мы были зилотами. В связи с этим я не был записан в официальный список святогорских монахов, и за мной охотилась полиция, чтобы отправить в армию. Но я по своей глупости думал, что могу выйти в мир для рукоположения и никто меня там не заметит. Я, недоте­па, верил, что пойду туда, куда меня пошлет Старец, там меня руко­положат и я незамеченным возвращусь назад. Это были не просто размышления в теории, ведь так сказал сам Старец: «Я тебя от­правлю рукополагаться, и там тебя никто не увидит». Всему, что он говорил, я верил, ибо знал, кто мой Старец. Но в конце концов Старец изменил свое решение, и я никуда не поехал. Вот как это было.

Старец собирался послать для рукоположения меня и отца Харалампия к митрополиту Флоринскому. Он говорил мне:

— Харалампия мы сделаем священником, а тебя — диаконом, потому что Харалампий простоват, он не сможет служить один. Ты будешь ему помогать.

И в тот день, когда мы уже были готовы отправиться в путь, лишь только рассвело, Старец нас позвал и сказал:

— Никуда вы, братья, не поедете. Я видел сегодня вот что: на причале в Дафни три змея, разинув пасти, поджидают, когда вы придете туда, чтобы вас проглотить. И я сильно беспокоился и ста­рался задержать вас, и пришел в себя с этим беспокойством. Итак, никуда не ходите. Иначе случится какое-то зло.

И правда, в последующие дни начались гонения.

Вскоре мы присоединились к монастырям. Тогда Старец решил, что мы будем рукополагаться у себя, на Святой Горе. Был у нас Вла­дыка Иерофей, святой человек. Когда он служил, он был похож на святителя Николая. Старец сказал нам:

— Я вас рукоположу у этого Владыки. Ведь иному за каждую хиротонию тысячу драхм подавай. Если этого Владыки не станет, я уже не смогу вас сделать священниками. Я хочу, чтобы вас рукопо­ложил этот святой человек.

Ведь тот, кто рукополагается, приобретает нечто и от Владыки. Человек и от своего Старца, и от Владыки наследует то, что у них есть.

Итак, мы пошли в Великую Лавру, чтобы нам дали разрешение стать священнослужителями. Мы им кланялись, дарили им подар­ки. Приходя в Лавру, мы дрожали — так сильно мы их боялись. А они нас угощали сладостями, говоря: «Поешьте, у вас там тако­го нет». А с какими поклонами туда ходил отец Афанасий! Как он им целовал руки, как прикладывал их руки к своему лбу! Каким же подхалимом он был! Нет слов!

* * *

Когда мы получили разрешение от Лавры, одним субботним утром 1952 года Владыка Иерофей рукоположил отца Харалампия в диакона, а в воскресенье — в священника. Меня же посвятил в диакона. Это произошло в скиту Святой Анны. Мне было двадцать три с половиной года.

В ту субботу, перед рукоположением, которое должно было со­стояться в воскресенье, Старец нам сказал:

— Как только закончится литургия, сразу уходите! На трапезе там не оставайтесь.

Отец Афанасий подскочил:

— Старче, как же они уйдут?! Ведь Владыка должен поздравить рукоположившихся, а они должны будут всех угостить. Как они могут уйти?

— Ничего. Они там не останутся.

— И кого же тогда там будут поздравлять?

— Вместо священника и диакона там будете вы. После отпу­ста они придут сюда, а ты и отец Иосиф останетесь там и угостите всех.

Итак, Старец послал вместе с нами отца Афанасия и отца Ио­сифа. Нас рукоположили, и сразу после отпуста мы ушли. Соглас­но чину все отцы должны были остаться там, но Старец не шутил, поэтому сразу после литургии мы вернулись домой.

Когда служба закончилась, все отцы, бывшие там, собрались в архондарике. Пришел туда и Владыченька, бедный, на угощение.

— Где же батюшка и диакон? Надо ведь их поздравить.

Но мы уже были далеко.

— Их нет, но вместо них здесь мы, — сказал отец Афанасий и принялся всех угощать.

— Вы вместо них?

— Да, Старец им повелел уйти.

И все поздравления достались отцу Афанасию и отцу Иосифу. До чего же незлобив был Владыка! Отец Афанасий сказал ему:

— Ваше преосвященство! Старец приглашает Вас отведать хле­бушка в нашей каливе.

И тот, вместо того чтобы разгневаться, сказал:

— Буди благословенно.

Таким кротким он был. Этому дедушке было восемьдесят лет. А ведь до нашего Малого скита от Святой Анны было не близко. И он своими ножками, усталый, сразу после литургии, пришел, бедный, в наши пещеры вместе со своим диаконом. Старец поце­ловал и руки и ноги Владыке. Он приготовил рыбу и выставил на стол дыню, которую приберегал для этого случая. Но дыня оказа­лась так себе.

— Ваше преосвященство! Отведайте дыньки!

— А-а-а, замечательно, замечательно.

Попробовал ее диакон и не удержался:

— Фу, какая невкусная!

— Хороша, хороша дынька! — говорил Владыка, несмотря на то что дыня действительно была невкусной.

И затем добродушный Владыка отправился к себе. Святой был человек! Путь от нас к нему был очень утомителен и для молодого. А ведь к нам он пришел после шести часов службы с хиротонией. Это значит плюс еще два-три часа. Такими подвижниками были люди того времени! А мы — как вареные, толком не можем ниче­го. Быстро устаем, все время недовольны. А тот, бедный, со своей палочкой — тук-тук — как он только ступеньки находил там, где и мул с трудом проходил! Но он не обращал внимания на свои боль­ные ноги. Таковы были его решимость, подвижнический дух, его страх Божий!

* * *

Я столь мало думал о своем диаконстве, что забыл о нем. Пред­ставьте себе: в самый день рукоположения, после трапезы, я пошел в церковь зажечь лампадки. И там святой Престол стал так меня к себе притягивать — некоей благодатью, некоей любовью, — что я себя спрашивал: «Почему это меня так притягивает святой Пре­стол? Разве я первый раз зажигаю здесь лампады?» И только по­том я вспомнил, что стал диаконом и буду теперь служить у святого Престола. Затем мы после полудня поспали, поднялись на бдение. И я чувствовал в себе нечто новое, некую благодать. Что это было такое? Нечто меня тянуло к Небу. Некая благодать священства. И тогда я опять вспомнил, что стал диаконом.

* * *

После рукоположения мы по желанию Старца служили Боже­ственную литургию каждый день. Он знал, какую пользу литургия приносит всем: и живым, и усопшим. Нам он рассказывал, что во время владычества турок был один священник, который ходил по селам и служил там литургии, поминая на каждой службе множество имен усопших. Однажды его схватил сельский полицейский-турок и запер в тюрьме, сказав: «Ты, отец, — гяур и своими службами воз­мущаешь народ. Что-то плохое ты затеваешь». В ту же ночь турок увидел во сне сотни людей с палками в руках, которые надвигались на него и строго говорили: «Или ты отпустишь батюшку из тюрь­мы, чтобы он служил и поминал нас, или мы сейчас убьем и тебя, и твоих детей». Турок в ужасе проснулся и, хотя была еще ночь, по­бежал в тюрьму и попросил священника тотчас уйти восвояси.

* * *

На службах с отцом Харалампием у нас бывали славные момен­ты. Я был у него диаконом три года, пока сам не стал священником. Он привык к моей помощи и чувствовал себя спокойно. Он думал: «Раз уж у меня есть диакон, не о чем волноваться». И забывался в молитве. Я его толкал:

— Отец, говори «яко Твое есть».

— А-а-а... Яко Твое есть Царство...

Затем снова на ектении:

— Отец, «яко подобает Тебе».

— А-а-а... Яко подобает Тебе...

— Слушай, давай повнимательней! — говорил я ему.

Или еще бывало:

— Давай, отец, читать входные.

— Буди благословенно.

Кладем мы поклон Старцу, и отец Харалампий сразу отправля­ется в алтарь облачаться.

— Отец!

— Что такое?

— Давай читать входные! Что ты облачаешься? Мы ведь вход­ные не прочитали!

— А-а-а, правда. Прости, диаконе.

И он снова выходил из алтаря читать входные молитвы.

— Отец, говори возглас «Благословенно Царство!»

— Буди благословенно. Бла-а-словенно...

— Не «бла-а-словенно», а «благословенно»!

— Хорошо, хорошо, сейчас скажу. Бла-а-словенно...

— Да не «бла-а-словенно», а «благословенно»!

Он был как ребенок. Выходило у него все очень мило. Пока не состарился, все «бла-а-словенно» говорил. Славный был человек.

Иногда он облачение надевал наизнанку, путал фелонь с под­ризником. Старец, когда об этом узнавал, говорил мне:

— Я рукоположил еще и диакона, потому что знал, что меня ожидает. Пока отец Харалампий выучил бы литургию, мы бы за­мучились, не будь тебя с ним в алтаре.

Ведь я, когда жил в Волосе, всегда был со священником в алтаре и службу знал. А отец Харалампий службу знал не очень хорошо. Я ему подсказывал:

— Отец, «паки и паки».

Обо всем, что нужно было говорить, я ему напоминал. Он весь уходил в молитву и созерцание. А я должен был следить за ходом службы, потому что иначе он делал бы ошибки. Позднее, когда я сам стал священником, ему пришлось нелегко, потому что, пока я был рядом, он был спокоен. Старец говорил ему:

— Отец, не витай в облаках, не делай ошибок!

Я очень любил отца Харалампия. Ошибки его были прости­тельны, он их делал по своей простоте. Поэтому Старец ему как-то сказал:

— Отец, когда я уйду, слушайся малого. Спрашивай его обо всем, что будешь делать.

* * *

В миру диаконов окружает слава. Они восходят на амвон, читают Евангелие, много чего делают. И люди им кланяются. И начал диавол вкладывать эти образы в мою голову. Я сказал себе: «Постой- ка!» Я был ошеломлен. Такие помыслы ко мне пришли впервые. Лишь только я увидел, как у меня в воображении вновь начинают возникать картины храмов, амвонов и множества людей, я сказал себе: «Пойду-ка расскажу об этом Старцу». Прибегаю к нему:

— Старче, вот что мне говорят помыслы. Диавол в моем вооб­ражении рисует амвоны и толпы народа. И я чувствую, как меня тянет туда.

Старец сказал мне:

— Так может быть, дитя мое, у тебя были такие помыслы до ру­коположения? Почему ты в таком случае о них мне не сказал?

— Старче мой и отче мой, откуда мне было иметь такие помыс­лы? Я никогда и не думал об этом. Это появилось только сейчас.

— Ну, значит, какая-то гордость затаилась в тебе и Бог захотел тебя исправить, — сказал он.

— Да, гордости и эгоизма во мне полно. Не беспокойся, Стар­че, я с этим разберусь.

— И что же ты собираешься сделать?

— Не переживай, Старче, я эту гордость поставлю на место.

«Что же он сделает, этот малой?» — должно быть, подумал

Старец. Я положил поклон, взял благословение Старца, пошел в свою келлию, схватил палку, засунул под подрясник, пошел в цер­ковь и встал перед Царскими вратами. «А ну-ка, иди сюда!» — сказал я помыслу. И лишь только я это сказал, меня всего охвати­ла дрожь. «Гм! — сказал я себе. — Когда ты постригался в мо­нахи, когда ты здесь стоял на коленях, что ты говорил Богу?» И палкой — бац, бац! Я аж подпрыгивал, а помысл мне: «Нет, нет, нет! Я молчу! Оставайся здесь, успокойся, я ухожу!» Дело было кончено, все как ножом отрезало. Этот бес на меня больше не на­падал и не беспокоил меня.

Но если бы я этот помысл оставил и не вырвал с корнем, то по­катился бы по наклонной. Так на личном опыте я увидел, что если воевать со злом, с какой-нибудь страстью с самого начала, то чело­век избавляется от нее навсегда. Но вначале необходимо немного попотеть. Страстный помысл придет один раз, второй, третий — и в зависимости от того, как мы его отразим, будет нам или избав­ление, или пленение.

* * *

Однажды, когда я служил диаконом, Старец мне сказал:

— Малой, ты видел того, кто был рядом с тобой?

— Кого, Старче?

— Когда ты кадил храм, тебя сопровождал ангел со свечой. Он шел впереди, а ты кадил. Разве ты его не видел?

— Куда уж мне, болвану, это видеть!

К сожалению, у него был такой ученик, как я. Старец же все это видел.

Однажды я служил с отцом Харалампием. Вовремя самой важ­ной части литургии Старец зашел в алтарь, чтобы сказать нам что- то. Когда литургия закончилась, он произнес:

— Ия был причастен тому, что вы делали в алтаре.

— О чем ты, Старче?

— О том, что вы совершали. Вы тогда были не просто людьми, вы были ангелами. И лишь только я зашел в алтарь — уф! — и меня захватила эта благодать.

* * *

Старец испытывал большое благоговение перед священниками. Епископам он целовал и руки и ноги. И отцу Ефрему он целовал руку. И мне, когда брал антидор. Я свою руку у него выдергивал. Все у нас было по-простому.

— Подойди сюда, малой, я тебе поцелую руку!

После того как он читал Апостол, он также пытался поцеловать мне руку. Я ее выдергивал.

— А ну-ка, дай сюда руку, малой, я ее поцелую!

«Чмок!» — раздавалось на всю церковь, как будто это делал малый ребенок. До чего же это был бесхитростный человек! У него было столько радости, столько любви и столько благодати от Бога, что он весь просто летал!

Дата добавления: 2015-10-29