Александр Блок

(1880 - 1921)

Тексты для чтения: Циклы "Стихи о Прекрасной Даме", "Разные стихотворения", "Страшный мир", "Возмездие", "Арфы и скрипки", "На поле Куликовом", "Родина", "Скифы". Поэмы "Двенадцать", "Соловьиный сад". Статья "Пушкинскому дому". Наизусть: "Незнакомка", "Россия" (из цикла "Родина"), одно из 5 в цикле "На поле Куликовом", отрывок из поэмы "Двенадцать".

Практическое занятие

Тема: Поэма А. Блока "Двенадцать".

Вопросы и задания

1. Образная система поэмы.

2. Композиция.

3. Особенность ритмической организации стиха как «музыки революции».

4. Оценки поэмы критикой. Споры о Христе.

Советские исследователи наследия Блока – В. Орлов, В. Жирмунский, В. Енишерлов, Д. Максимов, Л. Долгополов и др. – детально проследили весь жизненный и творческий путь поэта. Их наработки легли в основу современного блоковедения. В русской литературе «рубежа веков» Александр АлександровичБлок – общепризнанный поэт, «звезда первой величины в ослепительно ярком созвездии русской поэзии» (Максим Рыльский), «трагический тенор эпохи» (Анна Ахматова). Однако, следует иметь в виду, что мнение критиков религиозной ориентации – С. Маковского, К. Мочульского, М. Дунаева, И. Ильина, П. Флоренского, И. Есаулова и др. – о причинах жизненной трагедии Блока, о достоинствах и недостатках многих его произведений не всегда и не во всём совпадает с официально принятой концепцией.

По мнению учёных секулярного мировоззрения, жизненный и творческий путь А.А. Блока развивался от абстрактных романтическо-мистических идеалов к идеалам социальным, и это определило его ведущие позиции в литературном процессе «рубежа веков». Настоящий Блок – тот, кто осознал наконец главную истину, основное требование «исторического времени»: «Одно только делает человека человеком: знание о социальном неравенстве» (А. Блок). Православные же исследователи истории русской литературы настойчиво подчеркивают, что Блок, как и весь «серебряный век», далеки от православных идеалов как в 90-е годы XIX в., так и 900 – 10-е годы ХХ в. Более того, активно подвергается ревизии общественное мнение и том, что именно А.А. Блок – лучший, талантливейший поэт своей эпохи.

Сегодня бесспорно то, что именно Блок как личность и как художник с наибольшей полнотой выразил и отразил главную сущность русской культуры «серебряного века»: наиболее полное и точно воплощение ренессансных ценностей личности, отказавшейся от Бога и провозгласившей Им себя (антропоцентризм), т.е. полную замену духовности душевностью. Истину надо искать и познать в самом себе, так как она только во мне самом (индивидуализм); средство познания её – моё искусство; предмет познания – я сам; цель – познав себя, я познаю мир и стану Человекобогом. «Блок оказался удивительно созвучным эпохе». (Маковский 2000. С. 156).

Сергей Константинович Маковский, издатель и редактор знаменитого журнала «Аполлон», лично знавший Блока и его окружение много лет, в своих посмертных воспоминаниях рассказывает, что поэт был «на редкость честен и прям», «преисполнен собой, верой в своё избранничество», «ощутил себя пророком»: «Я безумец! Мне в сердце вонзили / Красноватый уголь пророка»… Мелко вьющиеся рыжеватые волосы; нос длинный, узкий горбинкой; глаза серые, холодно-ясные, большие, печальные; ярко нарисованные, красиво выгнутые губы. Женщины восхищались: красавец. Но больше чем красота, поражала странная застылость лица как изваянное. Это впечатление застылости усугублял и голос – заглушённый, однозвучный. (Маковский 2000. С.168).

Все исследователи подчёркивают, что в центре поэтического мира Блока – он сам, что вся его поэзия автобиографичная («Только о себе самом – его стихи» – С.Н. Маковский). Во всех трёх прижизненных изданиях собраний своих сочинений сам автор всегда разбивал их на 3 тома, как 3 ступени на пути «к рождению человека «общественного», «художника, мужественно глядящего в лицо миру». «Всю трилогию я могу назвать «романом в стихах», – говорил Блок. Романом о самом себе.

«Блок отдаёт себя... в его стихах не только не разрешаются, но даже не намечаются какие-нибудь общие проблемы, он просто описывает свою собственную жизнь, которая на его счастье так дивно богата внутренней борьбой, катастрофами и озарениями… Перед А. Блоком стоят два сфинкса, заставляющие его «петь и плакать» своими неразрешенными загадками: Россия и его собственная душа. Первый – некрасовский, второй – лермонтовский. И часто, очень часто Блок показывает нам их, слитых в одно, органически-нераздельных... И не как мать любит он Россию, а как жену...» (Гумилев 1990 а. С. 603-604).

По убеждению А.А. Блока, «в поэтическом мира нет разрыва между личным и общим; чем более чуток поэт, тем неразрывнее ощущает он «своё» и «не своё»; поэтому в эпохи бурь и тревог нежнейшие и интимнейшие стремления души поэта также преисполняются бурей и тревогой». Бури и тревоги его времени у раннего Блока находят отражение в философии Вл. Соловьева и художественно воплощены не в образах Христа, а в образах Вечной Женственности – Софии, Души мира, Владычицы вселенной. В его «Стихах о Прекрасной Даме», – пишет А.М. Турков, – «на сам облик Прекрасной Дамы, призываемой Вечной Женственности ложатся «огнекрасные отсветы» грядущих грозных событий». (Турков 2001. С. 161).

«Бурная музыка жизни», «мирового оркестра» в поэзии Блока нашла отражение в особой ритмике стиха – дольнике, сближающей его со свободными ритмами разговорной речи. По мнению стиховедов, это открытие Блока сравнимо с заслугами Ломоносова, утвердившего силлабо-тоническую систему стихосложения в русской поэзии. Образы же этого цикла стихотворений типично символические.

В поэзии Блока все время сочетаются реальные картины мира и символические образы, которыми поэт-символист пытается передать невыразимое, таинственное, каким он воспринимает окружающий его мир. Прочитаем вместе знаменитое стихотворение «Фабрика» (1903). Реальная картина здания фабрики в восприятии поэта-символиста («Я слышу всё с моей вершины») приобретает черты сюрреализма: «окна жолты», «скрипят задумчивые болты», «подходят люди к воротам», «глухо заперты ворота», «чёрный кто-то людей считает в тишине», «медным голосом зовёт согнуть измученны е спины» – «и в жолтых окнах засмеются, что этих нищих провели».

«У исповеди Блока – не одни лирические слезы, а глубокий надрыв веры и неверия, растроганного всепрощения и недобрых предчувствий. Это сказывалось и в его личной жизни: в нелюдимом одиночестве и в общении с немногими друзьями, и в отношении к женщинам, которых было много на его пути (и до и после женитьбы)… он был последним божком той интеллигенции, что сначала бредила революцией, затем ушла в революцию, частью приняла и большевизм – до той минуты, когда власть резко обернулась против неё и служить власти стало возможно только за страх, а не за совесть… Блок-поэт наиболее совпадал с мечтательными настроениями «последней» передовой России: в его стихах целое поколение чувствительных душ нашло себя, своё томление по чуду, свою гражданскую скорбь. А личное его обаяние, – глубокое сердце, рыцарственная честность и прямота… всё вместе укрепило его славу (я бы сказал даже за Корнеем Чуковским — общую «влюблённость» в Блока)». (Маковский 2000. С. 157).

В 1905 г. Блок участвовал в рабочей демонстрации и нёс впереди толпы красное знамя. Как Павел Власов Горького. Но всё окружающее его, все события поэт воспринимает через мир символических образов. Революция 1905 года, по его словам, «была одним из проявлений помрачения золота и торжества лилового сумрака, т. е. тех событий, свидетелями которых мы были в наших собственных думах». (V,431).

От обыденной реальности поэт стремится укрыться в мистической реальности, навеянной ему В.С. Соловьевым «Вечной женственностью». К.В. Мочульский пишет: «Мистическое учение Соловьева и Блок и Белый восприняли сквозь призму его поэзии… Их волновала романтика философско-эротической поэзии с её идейной страстью и пророческим вдохновением… Противопоставление двух миров («голубая кора вещества» – «нетленная порфира»), игра на антитезах, образы-символы: туманы, вьюги, зори, закаты, голубка и змея, лучезарный храм, терем Царицы; цвета-символы: белый, голубой, лазурный, синий, золотой – всё это особенности мистической лирики Соловьева были им приняты как священный канон. Соловьев подсказал им слова для выражения того «несказанного», что они переживали». (Мочульский 1997. С. 33).

«Несказанною» для Блока и его «друга-врага» Белого стала Л.Д. Менделеева. Биографы пишут о состоянии Блока, близком к умопомешательству. Была сделана попытка самоубийства и дуэли с Белым.

Лидия Дмитриевна для Блока – Бог, а стихи к ней – его «молитвы», по его признанию (V11, 22). Тема эта одна из центральных во всем творчестве (и биографии) Блока. В «Стихах о Прекрасной Даме», – пишет К. Мочульский, – начаты все пути дальнейших поэтических странствий Блока, брошены семена всех будущих его цветений. В этой книге «великий свет и злая тьма» – вершина мистического восхождения и головокружения над пропастью. В трагическом развитии найдена неисчерпаемая лирическая тема о «Вечной Женственности» и «Страшном мире». (Мочульский 1997. С. 52).

На этом контрасте построено знаменитое стихотворение А.А. Блока «Незнакомка» (1906). О своей Незнакомке автор говорил: «Это вовсе не просто дама в чёрном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это дьявольский сплав лучших миров, преимущественно синего и лилового». (V, 430). Двойственное восприятие мира как трагедии–фарса отражено и в пьесе «Балаганчик», где Арлекин и Пьеро воплощают два разных начала жизни: чувственную полноту и бесплотную мечтательность – две составляющие души Блока.

В поэме «Песня Судьбы» (1908) отражены болезненные отношения Блока с Белым, осложнения семейной жизни. Идея Незнакомки доведена здесь до предела в образе певицы Фаины, которая мечтает о Германе, оставившего жену свою ради неведомой мечты. В его жену влюблён безымянный Друг. Фаина скоро покидает Германа. Он блуждает в пространстве. Путь возвращения к дому помогает ему найти Коробейник, олицетворяющий народ.

О своем восприятие жизни в эти годы Блок сказал так:

Тайно сердце просит гибели. И в какой иной Обители

Сердце легкое, скользи… Мне влачиться суждено,

Вот меня из жизни вывели Если сердце хочет гибели,

Снежным серебром стези. Тайно просится на дно.

(II, 249)

И тут же другое: «О, я хочу безумно жить, / Все сущее – увековечить, /

Безличное – вочеловечить, / Несбывшееся – воплотить». (III, 85).

В поэзии Блока все более и более размываются границы между светом и тьмой, злом и добром, высоким и низким. Блок, – пишет К. Мочульский, – «человек катастрофического сознания». (Мочульский 1997. С.. 135).

Пускай я умру под забором, как пес,

Пусть жизнь меня в землю втоптала,

Я верю: то Бог меня снегом занес,

То вьюга меня целовала!

Как ученик и последователь Вл. Соловьева, Блок понимает назначение поэта как теурга (пророка-творца), которому подвластны тайны миров: «Золотой меч, пронизывающий пурпур еловых миров, разгорается ослепительно – и пронзает сердце теурга». (V,427). Блок антропоцентричен. Бог, Христос в его мире – понятия, равнозначные поэту – теургу. В задуманной им пьесе о Христе Блок намеривался представить Христа как художника. «Заблудился он в противоречиях ума и сердца», – пишет С.К. Маковский. – Его творчество – это «глубокий надрыв веры и неверия, растроганного всепрощения и недобрых предчувствий».

По слова З.Н. Гиппиус, Блок всё время убегает «от других людей, от жизни и от смерти». Спасение России, которую он искренне и глубоко любит, поэт хочет увидеть в народе и противопоставляет ему круг близких ему людей из интеллигенции: «Если интеллигенция всё больше пропитывается «волею к смерти», то народ искони носит в себе «волю к жизни». (V, 327).

Поэма «Возмездие», так и не завершённая, важный этап в эволюции А.А. Блока. Это попытка создания реалистического произведения в традициях пушкинского стиха. В 1919 г. в предисловии к поэме Блок писал, что начало работы – 1910г. – время кризиса символизма: «В этом году явственно дали о себе знать направления, которые встали во враждебную позицию и к символизму, и друг к другу: акмеизм, эгофутуризм и первые зачатки футуризма.… Быть может, одним из стимулов к созданию «Возмездия» стало стремление показать «человеческого человека, реального, живого». В итоге получилась автобиография поэта, написанная в строгом духе критического реализма, с революционным оттенком, привлекающая к себе, прежде всего прекрасным пушкинским слогом. Идеалом автора становится – борьба за свободу». (III, 299).

Блоковское понимание России наиболее полно выражено в цикле «Родина» (1907-1916). Он любит «нищую Россию», с ее серыми избами и ветровыми песнями. Для него она – источник душевного подъема. Поэтическое воображение Блока рождает новый в русской поэзии образ – «Русь – жена»:

О, нищая моя страна,

Что ты для сердца значишь?

О, бедная моя жена,

О чём ты горько плачешь?

Одно из вершинных созданий Блока – цикл «На поле Куликовом». Как и во всей поэзии Блока, «поэта, последовательно обращавшего в поэзию свою жизнь» (Маковский), главное в этих стихах – самораскрытие, символизация собственных переживаний через исторические и географические реалии.

Оценки критикой романтической драмы «Роза и Крит» (1912) противоположные – от восхищения до отрицания. Блок пытается соединить достоверность исторических реалий европейского средневековья с символическим осмыслением бытия.

О поэме «Двенадцать» мнения критиков также очень противоречивы. Например, М.М. Дунаев считает: «Поэма и впрямь гениальна – по форме. Но мало сыщется в русской литературе шедевров более постыдных». (Дунаев 1999. С. 257). По мнению С.Н. Маковского, поэма написана «на каком-то улично-мастеровом наречии с декадентским привкусом», поэтому «И.А. Бунин, слишком хорошо знавший простонародные обороты русской речи», «возненавидел фальшь «Двенадцати». (Маковский 2000. С.182).

Поэма завораживает музыкальностью, ритмическим богатством. «Я думаю, писал Блок, – что простейшим выражением ритма того времени, когда мир готовился к неслыханным событиям, так усиленно и планомерно развивал свои физические, поэтические и военные мускулы, был ямб. Вероятно, поэтому повлекло и меня, издавна гонимого по миру бичами этого ямба, отдаться его упругой волне на более продолжительное время». (III, 297). Как вступление к поэме – написанная 9 января 1918г. статья «Интеллигенция и революция». К.В. Мочульский пишет, что в музыкальных заклинаниях Блока ощутима «дионисийская одержимость», «дионисийское опьянение». Поэма Блока – это и есть «музыка революции».

Прочтение образа Христа в поэме Блока почти у каждого исследователя разное, «свое». Например, И.А. Ильин пишет: «Вспоминаю я невольно тот тягостный и постыдный день, когда в русской литературе были сказаны о Православной Руси… окаянные, каторжные слова». (Ильин 1996. С. 130).

И. Есаулов отметил, что в поэме откровенно обнаруживается «зыбкость границ между тьмой и светом». (Есаулов 1998. С. 10) Исследователь отмечает, что в поэме от главы к главе нарастает страх перед неким невидимым врагом. Его И. Есаулов называет Антихристом. В конце Антихрист уже с красным флагом идёт впереди всех. Исследователь обращает наше внимание на такие параллели: 12 красноармейцев, предводителем которых становится Христос, парадируют апостолов даже именами (Андрей Первозванный – Андрюха, Петр Первоверховный – Петруха).

По мнению А.М. Туркова, Христос у Блока – «будущее, противостоящее старому миру», «поэма Блока вдохновлена страстной надеждой, что... справедливость и правда восторжествует, пройдя через самые страшные испытания». (Турков 2001. С. 177). Л.Ф. Алексеева утверждает, что Христос у Блока «так прекрасен, что только ради этого видения, может быть и стоило терпеть мучения ледяного вьюжного похода... Построить рай на земле им вряд ли удастся, но в самой глубине сердца у них есть скрытый запас чистоты и верности. Такими их и ведёт новый Христос... не византийского облика, не с православной иконы, не прежний». (Алексеева 2002. С.299).

Интересно мнение Максимилиана Волошина о конце поэмы Блока, которое он высказал собеседнику С.Н. Маковскому в 1918 году: «Да ведь это против большевиков написано! Двенадцать лжеапостолов не идут за Христом, а преследуют его как врага, расстреливают его. Революция распинает Христа. Вот смысл! – Однако же Христос машет красным флагом, – возражал я. – Красный флаг в руках Христа, – волнуясь доказывал Волошин, – очень страшный символ. Кровь ведёт народную стихию — и человеческая и Божья; ведёт кровавая хоругвь ко вратам грядущего Россию... Блок ощущал революцию не как политик… эсхатологически. Поэт слышал… погибель «старого мира». (Маковский 2000. С. 183).

Когда-то еще в юности Блок писал: «Кто родился – Бог или дьявол, – всё равно; в новорожденном заложена вся глубина грядущих испытаний; ибо нет разницы – бороться с дьяволом или с богом одно. Простое единство, так следствие обоих – высшие пределы Добра и Зла – плюс ли, минус ли – одна и та же Бесконечность». (VII, 27 – 28).

По этому поводу М.М. Дунаев пишет: «Основная беда Блока, причина его внутренней трагедии – воспринятый им от «серебряного века» гуманизм, противопоставление себя, своих соблазнов и ошибок – Богу. Блок гуманист, и главное содержание гуманизма для него (и он прав): индивидуализм. С этого утверждения он начинает свою статью, одну из последних, «Крушение гуманизма» (1919) Всю историю он рассматривает как меняющееся отношение человека к «духу музыки». Ренессансный гуманизм был верен этому духу, но затем всё более усиливалась цивилизация, которая «применяла тончайшие методы в борьбе с музыкой», и гуманизм потерпел крушение. Однако цивилизация уже сменяется новым движением, «которое тоже родилось из духа музыки» (VI,115). Вероятно, Блок всё же пытался уцепиться за изменившую ему иллюзию, и ответить на измену – верностью музыке-революции. Целью нового движения, по Блоку, является человек – артист, и «он и только он, будет способен жадно жить и действовать в открывающейся эпохе вихрей и бурь, в которую неудержимо устремилось человечество» (VI,115). «Причудливая историософия», – замечает М.М. Дунаев. (Дунаев 1999. С. 267).

В заключение сравните два разных мнения о художественных достоинствах поэзии А.А. Блока двух его современников. С.Н. Маковский: «Я восхищаюсь им сейчас не только как человеком, но и как пламенной поэтической натурой: каждую мысль, каждое ощущение своё он претворял в стихи и не лгал ни перед читателем, ни перед собой. Его неутолимая мечтательность и «чувство тайны» всегда и во всём — мне дороги И как понятны его взлёты и падения, и ненависть к человеческой пошлости, и вера в преображенный мир!... Расстаться с мыслью о «гениальности Блока» нелегко... Долгое время старался я не замечать плохих его стихов (ведь есть и хорошие!), брался неоднократно за «полные собрания сочинений» Блока, но каждый раз многое на многих страницах приводило меня в отчаяние... Ещё совсем недавно перечитывая Блока, — его сочинения «в одном томе», изданные в 1946 году Госиздатом…, я поражался тому, как могли когда-то эти стихи не озадачивать, прежде всего, прямым искажением русской речи! Эту безусловную несостоятельность Блока-стихотворца я, главным образом, и имею в виду, утверждая, что его никак нельзя причислить к большим поэтам, мастерам слова» (С.170); «Блок-художник был нереоценён свыше всякой меры… Недопустимо приравнивание Блока(как делает) к Пушкину». (К. Мочульский: «Блок –первый русский поэт после Пушкина»). «Он слушал «музыку революции» и что-то запело в нём, созвучное наступившим временам. Слов нет, с обыкновенным стихотворцем этого не случилось бы... Ни одной минуты я и не сомневаюсь, что Блок в высшей степени одарённый медиум... Но в поэзии поэтический медиумизм вопроса не решает, поскольку поэт не вдохновенный художник слова. Всё гибели обречено, одно искусство остаётся. Только с этой точки зрения и говорю я сейчас о стихах Блока и, кажется, говорю как раз обратное тому, что о них привыкли думать…». (Маковский 2000. С.180).

Для самого популярного и авторитетного критика серебряного века критика Ю.С. Айхенвальда Блок – «одна из певучих и драгоценных струн» «на лире новейшей русской традиции» – был высшим образцом художественности: полной гармонии блестящей художественной формы и общественно-значимого содержания: «История нашей поэзии приучила нас к тому, чтобы от своих лириков мы не ждали гражданственности. На гражданских мотивах строил свои, не всегда складные, песни Некрасов, но истинные поэты Фет и Тютчев не здесь находили своё высокое вдохновение. Между тем тончайший лирик Блок является вместе с тем, наперекор русской традиции, поэтом-гражданином... Блок содержание и дух своего лиризма не мыслил вне глубочайшей связи с Россией… Лирика имеет в нём одного из тончайших своих выразителей... От слов Блока не больно. Наследник Фета, он имеет в своей музыкальной власти нежнейшие флейты и свирели стиха. Пытаясь ими сказать несказанное, он ткёт паутинные сплетения лирики. Но они легко рвутся… Тайна её своеобразных ритмов едва ли может быть вскрыта научным анализом; лучше постигаешь её, когда просто вслушиваешься в неё слухом и сердцем и отдаёшься ласкающим волнам его стихов. Блок, мастер высокий, но мастерством не чванный, с техникой замечательной, но не заметной, в общем, властелин рифмы, а не раб её засилий, – Блок умеет находить такие простые и скромные, и вместе неожиданные сочетания слов и тонов, такие серебряные переливы словесных журчаний, что в лучшие и типичные его стихотворения входишь, как в некое очарованное царство. Присуще его поэзии лёгкое дыхание. Почти вся лёгкая и тонкая, слегка алогическая, с налетом нечёткости, и неточности, и приблизительности в словах и в их содержаниях, она является достаточной тканью, наиболее соответствующей ризой для его настроений, и с ними сливается в одно, как и сам он настолько осуществляет единство с предметом своего изображения, что уже, например, не отличает себя от весны... Его лиризм не мог бы выливаться как-нибудь иначе, чем в этих легкотканных словах, какими поёт его поэзия». (Айхенвальд 1994. С. 474–477).

Литература

Блок А.А. Собр. сочинений: В 8 т. М., 1960 – 1965.

Блок и русские писатели, традиции, влияния, общения // Александр Блок: Новые материалы и исследования: В 5т. Т. 4. М., 1993.

Блок в воспоминаниях современников. Т. 1-2. М, 1990.

Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М., 1994.

Горелов Анатолий. Гроза над соловьиным садом: А. Блок. М., 1973.

Громов П.А. Блок, его предшественники и современники. Л., 1986.

Долгополов Л.К. Александр Блок. Л., 1980.

Дунаев М.М. Александр Александрович Блок // Дунаев М.М. Православие и русская литература. Т V. М. 1999.

Есаулов И. Блок // Постсимволизм как явление культуры. Выпуск 2. М., 1998.

Енишерлов В.П. Я лучшей доли не искал: Судьба Александра Блока. М.,1988.

Жирмунский В.М. Поэзия Александра Блока: Преодолевшие символизм. М., 1998.

Ильин И.А. Сор. Соч.Т. 6. Кн. 2. М., 1996.

Максимов Д.Е. Поэзия и проза А. Блока. Л., 1981.

Маковский С.К. На Парнасе Серебряного века. М.-Екатеринбург, 2000.

Мочульский К. А. Блок, А. Белый, В. Брюсов. М, 1997.

Орлов В. Гамаюн: Жизнь Блока. М., 1981.

Турков А. Александр Блок. М., 1981. (Серия ЖЗЛ).

Турков А.М. А.А. Блок. // Русская литература ХХ в.: В 2 т. Учебник для общеобразовательных учреждений. Под редакцией В.П. Журавлева. Т.1. М., 2001.

Алексеева Л.Ф. А.А. Блок. // Русская литература ХХ в.: В 2 т. Учебник для вузов. Под редакцией Л.П. Кременцова. М., 2002.

IV. Акмеизм.

В 1912 г. группа молодых людей, членов литературного объединения «Цех поэтов», во главе с Н.С. Гумилёвым и С.М. Городецким, объявила, что символизм исчерпал себя и нужна новая литература. (Речь идёт о статьях Н.С. Гумилёва «Наследие акмеизма и символизма» и С.М. Городецкого «Некоторые течения в современной русской поэзии»). «Преодолевшие символизм» назвал их Жирмунский В.М. в одноимённой статье 1916 г.

Новорождённый футуризм они, естественно, отвергли: это, по их мнению, «гиены, всегда следовавшие за львом» (Гумилёв). Будущее русской литературы, как они думали, за ними, «акмеистами» («от слова аcme, – поясняет Н.С. Гумилёв, – «высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора»). Нет, они не отвергают достижений символизма. Более того, они считают себя его прямыми «наследниками» («Слава предков обязывает, а символизм был достойным отцом», – пишет Гумилёв в своей программной статье «Наследие акмеизма и символизма»). Но своими учителями они провозглашают Шекспира, Рабле, а не Бодлера. Их теоретическая основа не была чёткой, что позволило объединиться в провозглашённом «новом искусстве» таким мало похожим друг на друга поэтам, как С.М. Городецкому и О.Э. Мандельштаму, Н.С. Гумилёву и А.А. Ахматовой.

Что они отвергают в этом наследии? И прав ли А.В. Леденёв, утверждающий в современном школьном учебнике 11 кл., что «не следует преувеличивать остроты расхождений акмеистов с их предшественниками», что «их полемика с предшественниками была спором с эпигонским упрощением символизма»? Только ли о «некоторых крайностях» шла речь? (Леденёв 1998. С. 40).

Во-первых и прежде всего подвергалась критике сама первооснова символизма – желание сделать поэзию теургией, заменить Бога Поэтом-демиургом, божеством, Богочеловеком, заменить реальность мистикой. Отрицая это, акмеисты однако не могут чётко сформулировать свои программные установки. Они понимают, что вне христианства в поэзии, по словам Гумилёва, – «как пчёлы в улье опустелом, дурно пахнут мёртвые слова». Но строить мир будущего хотят по законам антропософии, а не Православия: «этика становится эстетикой, расширяясь до последней», а «индивидуализм в высшей своем напряжении творит общественность» (Н.С. Гумилёв). Акмеисты хотят «заземлить» самого Бога. «Здесь Бог ставится Богом живым, – пишет Гумилёв, – потому что человек почувствовал себя достойным такого Бога».

Православные историки русской литературы единодушно заявляют, что «изображённый ими тип миросозерцания противился религиозному осмыслению жизни», т.к. их не интересуют духовные тайны бытия (Дунаев 1999. С. 296); «Как ни настраивал себя Гумилёв религиозно, как ни хотел верить, не мудрствуя лукаво, как ни обожествлял природу и первоначального Адама, образ и подобие Божие, – есть что-то безблагодатное в его творчестве». (Маковский 2000. С.226).

Более чётко в программе акмеистов сформулированы художественно эстетические задачи. Это синтез психологизма Шекспира («Шекспир показал нам внутренний мир человека» – Н.С. Гумилёв), «мудрой физиологичности» Рабле («тело и его радость»), полноты жизни Виллона («жизни, нимало не сомневающейся в самой себе, хотя знающей всё, и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие»), «достойные одежды безупречных форм» «для этой жизни» Готье.

Если символизм «направил свои главные силы в область неведомого», то акмеизм заявил, что «все попытки в этом направлении нецеломудренны. Вся красота, всё священное значение звёзд в том, что они бесконечно далеки от земли и ни с какими успехами авиации не станут ближе» (Н.С. Гумилёв).

«Борьба между акмеизмом и символизмом, – пишет С.М. Городецкий в программной статье «Некоторые течения в современной русской поэзии», –... есть прежде всего борьба за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Земля... У акмеистов роза опять стала розой, которая хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не своими мысленными подобиями с мистической любовью или чем-нибудь ещё. Звезда Маир, если она есть, прекрасна на своём месте, а не как невесомая точка опоры невесомой мечты....И не только роза, звезда Маир, тройка хороши, т.е. не только хорошо всё уже давно прекрасное, но и уродство может быть прекрасно… мир бесповоротно принят акмеизмом, во всей совокупности красот и безобразий».

В стихотворении его читаем: «Подвиг новый – живой земле пропеть хвалы».

Вторит ему и Гумилёв: «Стань ныне вещью, Богом бывши, / И слово вещи возгласи, / Чтоб шар земной, тебя родивший, / Вдруг вздрогнул на своей оси».

Вот почему, в противовес мифам, творимым символизмом, акмеизм именовал себя ещё и «адамизмом», трактуемым, как «мужественно твёрдый и ясный взгляд на жизнь» (Н.С. Гумилёв) – от имени первого человека на земле.

Именно всё это вместе взятое и отражено в поэтической стилистике, в поэтике нового литературного течения. Прежде всего акмеизм отрекается от импрессионизма в символизме, признаёт вместо теней, туманов, неясных очертаний – «стихию света, разделяющего предметы, чётко вырисовывающего линии» (Н.С. Гумилёв), вместо «музыки» – скульптуру, архитектуру, живопись, те пространственные виды искусства, которые воссоздают мир предметно, трёхмерно, в частности с помощью конкретных ярких, колоритных деталей, жестов, движений, наглядно иллюстрирующих мироощущение лирического героя, его настроение, переживание и.т.д.

В направлении к той же поэтике шел и М. Кузмин, когда в 1910 г., будучи символистом, в статье «О прекрасной ясности: Заметки о прозе», осудил своих собратьев-поэтов за пренебрежение главными, на его взгляд, законами искусства художественного слова – «законами ясной гармонии и архитектоники», что порождает «несоответствие формы с содержанием, отсутствие контуров, ненужный туман и акробатический синтаксис».

М.А. Кузмин призывал быть искусным зодчим, быть понятным в выражениях: «... любите слово, как Флобер, будьте экономны в средствах и скупы в словах, точны и подлинны, – и вы найдёте секрет дивной вещи – прекрасной ясности – которую назвал бы я «кларизмом».

Борьба между акмеизмом и символизмом ярко выразилась в соперничестве двух личностей: Блока и Гумилёва.

А.А. Блок до конца своей жизни относился к акмеизму резко негативно. Свою статью об акмеизме в 1921 г. он назвал очень выразительно: «Без божества, без вдохновения», обвинив противников в забвении главного предназначения лирики: «Они замалчивают самое главное, единственно ценное: душу».

В творчестве акмеистов – прежде всего Н. Гумилёва, А. Ахматовой, О. Мандельштама – творческого совершенства достигли такие элементы художественной формы, как стилистическое равновесие, живописная чёткость образов, строго выверенная композиция, отточенность деталей. И если мы упрекаем их в неразработанности программы, в непоследовательности и т. д., то их заслуга в т. н. «кларизме» несомненна и общепризнанна, как ценнейший вклад в русскую поэзию.

Весьма значительны их поиски и в области стиховедения. Силлабо-тонической системе они предпочли силлабику, «более свободный стих», способ «разбивать оковы метра пропуском слогов, более, чем когда-либо, свободной перестановкой ударений». (Н.С. Гумилёв).

Они ратуют за традиционализм, за сохранение культурных ценностей. Тема памяти – одна из основных в их творчестве. О.Э. Мандельштама всю жизнь терзала «тоска по мировой культуре», вся его поэзия сосредоточена на философском осмыслении истории. В этом отношении акмеисты выгодно отличались от своих современников - футуристов.

Пожелания А.А. Блока акмеистам стать «корявыми, неотёсанными» частично исполнились в поэзии Сергея Митрофановича Городецкого (1884-1967), Михаила Александровича Зенкевича (1891-1973) и Владимира Ивановича Нарбута (1888-1938). В конкретных, зримых образах они передают ощущение полнокровности мира, как истинные «адамисты». Городецкий к этой теме шёл через славянскую мифологию. В образах бога Ярилы, Перуна, Стрибога, Веснянки он раскрывает идею первобытной силы, полноты жизни, непосредственности чувств. Такова его первая книга стихов «Ярь» (1907). М.А. Зенкевич, первым воспев Адама как «лесного зверя», обращается к «истоком бытия», описывая экзотических зверей, первобытную природу, переживания первобытного человека, низшие организмы, зародившиеся в первобытной природе («Человек», «Махайродусы» «Темное родство»):

Корнями двух клыков и челюстей громадных

Оттиснув жидкий мозг в глубь плоской головы,

О, махайродусы, владели сушей вы

В третичные века гигантских травоядных.

Очень своеобразно поэтическое наследие автора теории «кларизма». Михаил Алексеевич Кузмин (1872-1936) - поэт, прозаик, драматург - никогда не был акмеистом, избегал каких-либо «упорядоченных» школ в искусстве, но само синтетическое дарование Кузмина сближало его с теми, кого В. Жирмунский назвал "преодолевшими символизм".

Человек широчайшего диапазона интересов, высокий интеллектуал, М.А. Кузмин всегда вызывал удивление и восхищение. Вырос он в семье старообрядцев. Сначала серьезно занимался музыкой, потом увлёкся поэзией. «Даже на фоне многих удивительных литературных репутаций серебряного века русской поэзии Кузмин – фигура из ряда вон выходящая, – читаем во вступительной статье к «Избранным произведениям» М. Кузмина. – Те, кто пытались вглядеться в его духовный облик наиболее пристально и проницательно, в один голос, не сговариваясь, возвещали о нём, как о человеке из каких-то иных сфер, лишь по прихоти судьбы оказавшимся их современником». (Лаврова, Тименчик 1990. С. 5).

Действительно, для К. Бальмонта он «Садов нездешних роза и жасмин, // Персидский соловей, садов услада». Для М. Волошина – «одна из египетских мумий, которая каким-то колдовством возвращена в жизнь и память». Для С. Маковского – «самый язычески-плотский из символистов» (Маковский 2000. С.20).

Много шума наделала публикация романа Кузмина «Крылья» (1906) на тему гомосексуального воспитания. В сборниках стихотворений «Сети» (1908), «Глиняные голубки» (1914), «Осенние озера» (1912) и др. часто звучит мотив одиночества человека, оставленного богом.

Лежим, как жалостный помёт

На вытоптанном, голом поле,

И будем так лежать, доколе

Господь души в нас не вдохнёт.

В его многогранном творчестве свободно зазвучали голоса многих культур, эстетических систем. Автор виртуозно использует накопленные в мировой литературе формы и приёмы выразительности.

Поэтика так называемого «кларизма» («прекрасной ясности»), провозглашённого Кузминым, характерна и для его творчества. У К.Д. Мочульского читаем: «Он говорит о самом несложном, говорит бесхитростными, почти детскими словами. Построение изумительно отчётливое, рисунок легко различимый, образы всем близкие, почти родные. Но как же этими «элементарными» поэтическими средствами достигается неожиданная острота впечатления? Почему знакомые слова в обычных сочетаниях так нас поражают? Как осознать это смутно воспринимаемое мастерство и разгадать искусство писать такие «безыскусственные стихи?» (К. Мочульский. Классицизм в современной русской поэзии).

Зима уходит злясь в свои пещеры,

Весна с цветами принесла любовь,

Еще вчера долины были серы,

Сегодня маков там пролита кровь.

Гуляют в рощах дамы, кавалеры,

И в томных вздохах слышится любовь,

Любовь видна сквозь тонкие манеры,

Как через кожу чуть алеет кровь.

Нам лес дарит веселые примеры,

Напевы птиц звучат нам про любовь,

Весна диктует нам стихов размеры

И учит танцам пламенная кровь.

Весною все одной веселой веры, –

Ее зовут крылатая любовь.

Зима ушла в далекие пещеры,

В лугах разлита алых маков кровь.

«Куранты любви»

Поэт К.А. Липскеров, по воспоминаниям современников, сказал однажды на вечере поэзии М. А. Кузмина в 1918 г.: «Если для потоков новой поэзии Брюсов чертил берега, Бальмонт посылал волны, Белый – круговороты, водяные лилии – Гиппиус и тихие затоны -–Сологуб, то Кузмин первый воздвиг в розовых оградах лирического сада этот живой и весёлый фонтан – «фонтан любви, фонтан живой» (Цит. по кн.: М. Кузмин. Избранные произведения. Л., 1990. С. 11).

Задание

По хрестоматии «Русская литература ХХ века: Дооктябрьский период: Учебное пособие для педвузов. Составитель И. Т. Крук. Л, 1991.» ознакомиться со статьями:

- Н.С. Гумилёв. Наследие акмеизма и символизма (с. 483-486);

- М.С. Городецкий. Некоторые течения в современной русской поэзии (с. 486-490);

- М.А. Кузмин. О прекрасной ясности (с. 490-492).

Литература

Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М., 1994.

Богомолова Н., Малместада Дж. М. Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. М., 1993.

Городецкий М.С. Некоторые течения в современной русской поэзии // Русская литература ХХ в. Хрестоматия. Составитель И.Т. Круг. Л., 1991.

Гумилёв Н.С. Наследие акмеизма и символизма // Русская литература ХХ в. Хрестоматия. Составитель И.Т. Круг. Л., 1991.

Дунаев М.М. Александр Александрович Блок // Дунаев М.М. Православие и русская литература. Т V. М. 1999.

Жирмунский В.М Преодолевшие символизм. М., 1998.

Кузмин М.А. О прекрасной ясности. // Русская литература ХХ в. Хрестоматия. Составитель И.Т. Круг. Л., 1991

Лаврова А., Тименчик Р. Кузмин. // Кузмин М.А. Избранные произведения. Л., 1990.

Леденёв А.В.. Литература рубежа 19-20 веков// Русская литература ХХ в. Школьный учебник 11 кл. Под ред. В.В. Агеносова М., 1998.

Маковский С.К. На Парнасе Серебряного века. М.-Екатеринбург, 2000.

Мочульский К.. Классицизм в современной русской поэзии. М, 1997

Дата добавления: 2015-10-26