А.В.Лоргус священник, психолог

О семье, надежде и вере

со священником Андреем Лоргусом

беседовала Евгения Ломоносова

Евгения Ломоносова: Одна из главнейших ценностей человека – семья. Что это вообще за явление такое – современная семья? Ведь сейчас, по-моему, семьей называют многое, что таковой не является.

Священник Андрей Лоргус: С христианской точки зрения семья – это то, что принадлежит традиции рода. В понятие расширенной семьи входят ближайшие родственники, а семья в узком смысле – супруги и их дети. Но я бы хотел добавить к этому очень важное, увы, утраченное, понятие. Понятие рода.

Люди всегда живут родовой жизнью, но сейчас само понятие «род» сильно урезано, во многом утрачено и очень тяжело восстанавливается (если оно вообще может восстановиться). Но до тех пор, пока человек жив, пока у него рождаются дети, род никуда не денется. Ребенок рождается как продолжение рода, он не рождается в пустоте.

Однако сейчас понятие семьи действительно искажено. В Италии мы встречались с таким явлением. Живут мужчина и его собачка, больше никого. Ну, где-то есть его дети, где-то есть его внуки, но своей семьей он считает собачку. С общественной точки зрения семья там рассматривается, как человек и его иждивенцы. Вот и получается, что семья – это мужчина и его собачка. Так что, несомненно, понятие «семья» в Старом свете просто деградировало.

Евгения: Вы говорите, ребенок наследует «линию» своего рода. Но при нашем сложном историческом прошлом в каждом роду есть и предательства, и подвиги, и…

О. Андрей: Подвиг – понятие сомнительное, поэтому «подвиги» значения не имеют. Имеют значение самые главные факты родовой жизни: родился, женился, родил и вырастил детей. Важно, какое ты оставил после себя наследство – материальное, и, что важнее, духовное.

Евгения: Но какое духовное наследство получает ребенок, если уже не найти род, в котором не было бы, например, абортов?

О. Андрей: Я думаю, что наряду с абортами в отягощенное наследство надо включать самоубийства, убийства, преждевременные кончины – несчастные случаи, ДТП. К этому надо добавить социальное влияние всех этих неблагополучных случаев. Даже если в семье не было ни одного аборта, ни одного посаженного, расстрелянного, погибшего на войне, случайно убитого, общее социальное давление от всех этих преступлений таково, что, я думаю, нельзя говорить ни об одном здоровом человеке. Стало быть, и ни об одной полностью духовно здоровой семье.

Евгения: И что же тогда ждет семью?

О. Андрей: Незачем ждать - все уже произошло. Мы переживаем все последствия. Последние два-три десятилетия мы видим последствия революций, геноцида, голода, войны и всяких прочих коллективизаций и пятилеток. То, что сейчас происходит – это агония, угасание нации.

Но мы же не живем изолированно – происходит миграция, смешение народов, происходят фундаментальные сдвиги, которых мы и предположить не могли. Жизнь меняется. Она продолжается! Новые поколения рождаются, и у них есть шанс вырасти более целостными, чем мы.

Евгения: Моисей сорок лет водил свой народ…

О. Андрей: Да, и нам придется. Но только подольше.

Евгения: Значит, все это не фатально?

О. Андрей: Пока мы живы, жизнь движется, идет дальше. Мы не знаем, какая она будет, но она будет.

Евгения: Но возвращаясь к семье. Жизнь продолжается через рождение детей. И мы говорим о родительстве, обозначая его как осознанное. Стоит ли выделять осознанное родительство, просто родительство, может ли родительство быть каким-то еще? Ну, и вообще, родительство – это что?

О. Андрей: Я думаю, надо подчеркнуть, что родительство – это такой природный акт, имеющий фундаментальное значение. Если родительство возникает как факт, его никто не может отменить, изменить, избежать или уничтожить. К сожалению, есть точки зрения, что родительство может быть отменено. Нет, если есть – то оно есть, и с этим ничего нельзя сделать. Это очень важно! Когда, например, говорят: «Не тот отец, который родил, а тот, который воспитал», – это ложь в самом своем корне. Потому что родительство только природно, и если ты стал отцом, то уже – все! Как нельзя быть немножко беременной, так нельзя быть немножко отцом. И нельзя перестать быть отцом. Даже умерев, ты все равно остаешься отцом этого человека.

Что значит осознанность в родительстве? Я думаю, главное в родительстве – это ответственность мужчины и женщины, вступающих в сексуальные отношения. Как только люди вступают в сексуальные отношения, даже единожды, они несут ответственность за возможное возникновение новой жизни.

Здесь всегда возникает тяжелый вопрос – насилие. Если брать по большому счету, насильник, мужчина, насилующий женщину, тоже несет ответственность, что она может забеременеть и родить ребенка. Он может не желать, не думать… Хотя иногда он этого и желает.

Вот XX век, не какое-нибудь средневековье. В Югославии сербы принимают лозунг о насильственной славянизации боснийцев и хорватов, мусульман по происхождению, чтобы те родили славян. Насилия женщин там исчисляются тысячами. То же самое делали боснийцы-мусульмане против сербских женщин. Поймите всю чудовищность этого: насилие для того, чтобы зачать этнически своих наследников. Они не просто берут на себя ответственность за возникновение новой жизни, они используют насилие, как средство рождения своих потомков. А уж в средневековье насилие при завоеваниях допускалось повсеместно.

Евгения: Ну да, касимовские татары под Рязанью…

О. Андрей: Да, да. Завоевывалась территория. Женщин, девок угоняли в плен, брали их в жены, рождались полукровки…

Евгения: А не это ли (конечно, в более цивилизованной форме) происходит в Западной Европе, когда арабы, негры вступают в смешанные браки с европейцами?

О. Андрей: Но это же происходит по любви, здесь нет какого-то специального этнического направления. Любовь – это главный и ответственный поступок мужчины и женщины, которые вступают в отношения. Это единственный, данный Богом закон рождения нового человека.

Хотя очень часто на всей Земле мы встречаем браки не из-за любви, а ради смешения крови. Например, многие малые народы Севера и Дальнего Востока охотно вступают в брак с русскими, американцами. Армяне, азербайджанцы охотно вступают в брак с неармянами, неазербайджанцами. Потому что в их генотипе существуют наследственные болезни, которые не проявляются при смешанных браках.

Евгения: Но по любви же лучше?

О. Андрей: По любви – это единственный природный и Божий закон.

Евгения: Но вот что наблюдаем: зачатие без любви, роды в «технологичных» условиях. Мишель Оден (в книге «Научное познание любви» - ред.) говорит о «гормоне любви», который не может выработаться в медикаментозноуправляемых родах. Из-за этого «не запускается» и материнская любовь. Наша цивилизация испытывает серьезный кризис любви.

О. Андрей: Да, я с этим согласен. Но я основывал бы это не на химии процесса, физиологии или медицинских данных, а на психологических и этно- культурноисторических параметрах. Мне это ближе и понятнее.

Все науки о человеке, включая медицинскую и психологическую, могут быть успешными, только если они учитывают личность человека. А это значит, что никакие условия, мешающие человеку любить, не могут его любви лишить. Человек может преодолеть всю совокупность паталогизирующих признаков и условий своей жизни. Или, по крайней мере, попытаться это сделать, возвыситься над ними. Иными словами, личность может все преодолеть. Каждый человек может вступить в брак по любви. Это его выбор, и, если он этого не делает, нельзя это списать на наследственность, экологию, условия, культуру. Потому что каждый человек свободен. Если он не хочет любить, боится любить – это его ответственность.

Евгения: Но ведь есть внешние факторы. Допустим, сам ребенок вырос в семье, где… нельзя сказать, что его не любили. Но любили, как могли. Выходя в жизнь без внутренней любви к себе, без внутреннего источника любви вообще, как сможет этот человек найти настоящую любовь? Нужно проделать очень большой личностный путь, чтобы прийти к своей паре…

О. Андрей: Сначала – к себе.

Евгения: Да, сначала прийти к себе, найти внутри себя «источник любви». Это очень сложный путь, и его проходят совсем немногие.

О. Андрей: Я бы не сказал, что немногие. Мы просто знаем о немногих. Я думаю, что проходят многие. Да, это сложный путь, это трудный путь, это длинный путь. Но только такой путь и есть собственно человеческий.

Евгения: Психология говорит, что до трех-пяти лет ребенок получает базовые представления о мире, о себе. То, что принято называть установками. Получается, что до 5-и лет ребенок получает весь груз проблем, избавиться от которых он должен в течение всей последующей жизни. Ведь пришел-то он в этот мир «чистым»…

О. Андрей: Нет, нет. Нет такого понятия – «чистый». А куда же деть всю родовую жизнь? Ведь ребенок уже был зачат с определенным наследием. С того момента, как он зачат, он уже получил свой генотип. Он получил все, что ему дано от рода. От всех родов, предшествовавших ему. Представляете, сколько на каждом из нас той информации?

Евгения: И пройденный человеком путь – это вклад в «багаж» его потомков. По сути, он размыкает…

О. Андрей: Может. Может разомкнуть цепь наследственных неизбежностей. Это очень трудно и очень рискованно, не все за это берутся. И Господь не осуждает, если не берутся. Господь не осуждает никого, кто говорит: «Я слаб, я сейчас не могу!»

Евгения: Но ведь рожают детей и те, кто «не смог». И значит, усугубляют наследственность рода.

О. Андрей: Нет. Ведь само по себе рождение ребенка – это чрезвычайная победа жизни. Что такое зачатие ребенка? Это чудо. Несмотря на все силы, препятствующие этому, жизнь побеждает – зачатие свершилось! Это означает, что мужчина и женщина рискнули, пошли на подвиг. Открыть себя другому, снять с себя барьеры, доспехи, латы… Многие девушки, женщины просто физически не могут допустить никого к своему телу. И многие мужчины боятся обнаружить свою мужскую несостоятельность перед какой-то женщиной. Поэтому вступление в близкие интимные отношения – подвиг для личности. А если они зачали, пред Господом они – победители!

Рождение ребенка – это победа. Зачатие и рождение новой жизни – это событие космического масштаба. Родители не «усугубляют», они вводят в мир шанс утверждения Жизни. Может быть, ничего особенного не получится с этим человеком, но он уже есть, он жив, он – личность.

Евгения: Можем ли мы рассчитывать, что с рождением ребенка личностно растут и родители? Я спрашиваю, потому что каждый из моих четверых детей был для меня великим, просто фантастическим учителем.

О. Андрей: Да, я смотрю на своих детей и думаю: «Это – я ли?» Нет, это не я, это отдельная личность, которая влияет, изменяет меня. Невозможно не измениться, не знаю, лучше стать, хуже… Но не измениться невозможно. И нам, и семье, и роду, и миру. Ведь этот шанс дается всем.

Евгения: Рождение – это великий шанс, поэтому это акт сакральный. Общаясь с семейными парами, с акушерками, я узнала, что иногда там происходят настоящие чудеса. И в то же время кто-то считает необходимым, чтобы родами управляла бригада из 9 человек. А на ваш взгляд, как правильно родить?

О. Андрей: Я – мужчина и не принимал участие ни в одних родах. Но когда моя жена отправлялась в роддом, у меня было чувство, что меня унижают. В то священное, что было между мною и женой, вторгаются чужие руки, чужие люди. И это – осквернение семьи. Это мои чувства, это, так сказать, моя травма. Я согласен с тем, что чем меньше людей будет присутствовать в родах, и чем более погруженными в это таинство будут его участники (акушерка, врач) – тем лучше. Я убежден, что и медицинская помощь может быть приравнена к «священнодействию». Это можно сделать.

Во-первых, это необязательно делать в клинике, это можно делать дома. Та же самая бригада может выезжать, помогать. Многие современные пары вообще рожают дома, и даже без посторонней помощи вполне обходятся.

И веками люди обходились без всяких клиник (Хотя, конечно, смертность была высока). Такая организация требует дополнительных усилий. Но прежде всего, это требует дополнительной любви. Беда, я думаю, заключается не только в том, что медицина становится технологией. Беда заключается в том, что она становится бесчеловечной по отношению к врачу, к персоналу. Когда врач профессионально «выгорает», он становится просто-напросто «слесарем». Он становится технологом, который выполняет уже давно надоевшую ему работу. И тогда ни о каком таинстве, ни о каком уважении речь не идет. Это психологически «выгоревшие» специалисты.

Евгения: Но ведь наши роддома одновременно являются и абортариями. Как врачам не «выгореть», профессионально не деформироваться, когда они с института участвуют в абортах! А женщина на сохранении может лежать вместе с теми, кто пришел убивать своего ребенка. Мне кажется, нужно говорить именно это слово – убивать. Потому что у нас в обществе принято его всячески обходить.

О. Андрей: И в обществе, и в здравоохранении. Там особенно избегают этой темы. Табу! Ведь ни в клятве Гиппократа (кстати говоря, которую никто не принимает), ни в клятве советского врача (которую уже не принимают), ни в клятве российского врача, которую сейчас все принимают, – нигде нет ни слова о том, что врач имеет право убивать. И если признать аборт убийством, все они – нарушители собственной клятвы. Уж если не Гиппократа, но хотя бы российского врача. И для медиков это одна из самых трудных тем, на которую они никак не откликаются, сколько бы мы на эту тему ни говорили.

Евгения: В нашем сообществе (поддерживающих идеи естественного родительства – ред.) принято активное участие отцов в процессе подготовки к родам. Отцы не только готовятся к родам, они участвуют в родах, поддерживают в той степени, в какой это необходимо женщине. И, поверьте, женщине это очень важно! Однако общество к этому явлению относится неоднозначно. От полного приятия, до обвинения в ужасных грехах. Причем и та, и другая сторона чаще всего апеллируют к православным традициям.

О. Андрей: Я не встречал на эту тему ничего в патристической литературе, в церковных правилах. Существует, очевидно, идущее еще из Ветхого завета, представление о роженице, как об осквернившейся. И потому прикосновение к ней является осквернением. Мы до сих пор в первый день рождения ребенка читаем молитву о матери, только что родившей. И в ней есть такие слова: «Очисти, Боже, и всех, прикоснувшихся к ней!» То есть, она – нечиста. Причем, по левитским правилам (это из Ветхого завета) женщина, родившая мальчика не чиста 40 дней, девочку – 80 дней. В нашей православной традиции эта норма была восстановлена веке в IV-V, хотя есть мнение, что в первые века христианства ее не было вовсе. Не было понимания женщины, как нечистой. Если исходить из этой нормы, участие мужа в родах неуместно. Но присутствовать он, вероятно, мог. Но каких-либо текстов (присутствовал – не присутствовал, держал за руку – не держал, помогал – не помогал) я не встречал, поэтому ничего не могу сказать с точки зрения церкви.

Но косвенные указания есть. Например, есть свидетельство одной ныне покойной монахини. Отец ее, священник в Воронежской губернии, с самого начала присутствовал при родах своей жены. И после того, как ребенка кто-то омывал (вероятно, повивальная бабка), он принимал его и тотчас крестил. Тогда все боялись, что ребенок может умереть, поэтому стремились крестить как можно раньше. Из чего я заключаю, что никто не переживал по поводу «нечистоты» роженицы, и вполне возможно, что мужья присутствовали.

Но по поводу того, может муж участвовать в родах, или не может, могу только сказать, что нет правил, запрещающих это. Как и нет правил, указующих. Если говорить лично обо мне, я бы уклонялся от участия в родах. Это мое личное. Это интуиция. Рядом – да. Но вот участвовать… Хотя я знаю, что очень многие мужчины принимали роды. Не знаю, решился бы я… Когда родились мои дети, в 1978 и 1985-м годах, даже идеи об этом не было.

Евгения: Когда пары приходят на первое занятие по подготовке к родам, мало кто из мужчин предполагает свое непосредственное участие в родах. Но в процессе подготовки многие к этому приходят естественным образом. И я не видела, и даже не слышала ни об одном мужчине, который бы участвовал в родах и потом пожалел об этом. Нет, даже больше, это совсем другое отцовство, когда отец ухаживает за ребенком наравне с матерью. Я вижу у таких пар переход на другой уровень отношений, их любовь просто расцветает. Если она была. Если же в отношениях были проблемы, если в отношениях была трещина, то она разрастается…

О. Андрей: У меня нет никаких знаний по поводу того, как живут такие пары. Как психолог, могу свидетельствовать, что присутствие при родах для любого человека (если это не акушер) – всегда травма. Это очень тяжелое переживание. Я знаю свидетельство врачей, которые говорят: «Зачем нам мужья при родах, они в обморок падают». Особенно в первый раз, это будет травма.

Евгения: Для неподготовленного мужчины.

О. Андрей: Но это же его жена! Когда он смотрит видеозапись – это одно, а когда он видит этот физиологический процесс, он не может не получить психологическую травму. У женщины этой травмы нет, потому что она внутри родов, а все остальные снаружи. И сравнить происходящее для женщины-матери и для мужчины-отца невозможно – это совершенно разные процессы. Мужчина не может быть внутри этих чувств, он не носил, у него другие переживания, другие чувства.

Евгения: Знаете, а эти мужчины говорят: мы беременны, мы родили.

О. Андрей: У мужчины другая форма родительства, и «родоучастие» его иное. Участие мужа (отца ребенка) в родах, думаю, может быть в форме сочувственного присутствия, во-вторых, в контроле того, что с его женой делают (контроль манипуляций, внимания, ухода за женщиной), в заботе о жене. Ведь в момент родов женщина беспомощна, а персонал в роддомах часто халатен. Муж может контролировать и заботиться, отстаивать интересы здоровья жены и ребенка, по большому счету, как ответственный мужчина. Важно, чтобы мужчина был готов к родам и вовремя сумел бы наладить контакт и взаимопонимание с медперсоналом. Интересно, как это могло бы повлиять на дальнейшее отцовство.

Евгения: Да, было бы интересно провести исследование…

Мы говорим: роль матери, роль отца. Но есть же еще роль бабушки, роль дедушки, дяди, тети. Встречаюсь с ситуациями, когда родители говорят, мы родили прекрасного ребенка, но бабушка нам его испортила…

О. Андрей: Это зависит не от бабушки, а от того, какие детско-родительские отношения существуют у супругов со своими родителями, какие супружеские отношения, насколько прочна нуклеарная семья, то есть, как супружество охраняет свои границы. Если нарушены границы супружества, то бабушка, конечно, может «исказить» ребенка. Но если муж и жена достаточно крепко держат границы своей семьи, опасаться нечего. И это важнейшее условие здоровья семьи: и супружества, и детско-родительских отношений. Границы супружества выстраиваются еще когда начинается подготовка к свадьбе, а может, при помолвке, даже при знакомстве.

С каждым этапом семейного пути все труднее и труднее эти границы восстанавливать. Рождение первого ребенка – это, по-моему, второй семейный кризис. В кризисе можно перестраивать отношения, но труднее. Лучше это делать сначала, когда детей нет.

Евгения: Но ведь никогда не поздно… Вернее, так: лучше поздно, чем никогда!

О. Андрей: Это – да! Вообще, какие семейные условия могут считаться самыми лучшими? Если мужчина любит свою жену, а жена счастлива. Именно эти условия создают наилучший климат для роста и развития ребенка в семье. Но это условия. А что сам отец может дать ребенку? И мальчику, и девочке. Это – желание развиваться, желание достигать успеха, смелость в начинаниях, перспективное планирование жизни, выстраивание своей карьеры, стремление к счастью (именно как движение, стремление). Вот эти отцовские качества могут быть взяты и мальчиками, и девочками.

Евгения: У нас дети уже несколько поколений воспитываются исключительно женщинами. Общественная функция развития перешла к женщинам, мужчины в нашем обществе стали пассивными.

О. Андрей: Дело в том, что и мужчины, и женщины выставляют сейчас своей первой задачей адаптацию, а лишь потом развитие. Адаптация является сейчас главной задачей для личности. Развитие личности – процесс, опирающийся на раскрытие внутренних, заложенных в душе, в природе человека тенденций. «Познавать, пробовать, осваивать», развитие часто сталкивается с неизвестными ранее условиями и направлено на перспективу, на «в конце жизни». Адаптация – это более скромный процесс, нацеленный на «здесь и сейчас». Он обозначает приспособление к тем условиям, которые есть сегодня.

Поэтому адаптирование – в целом более женственный процесс, потому что женщина нацелена на «здесь, сейчас, конкретно», а мужчина нацелен на «впереди, далеко, неизвестно-куда-но-влечет-душа». Женщина обустраивает гнездо, а муж стремится куда-нибудь далеко уехать. Отсюда появляется этот конфликт интересов. Помните: «Ты куда, Одиссей, от жены, от детей?» Мужчина стремится к перспективному развитию. Он продвигает род, обеспечивая ресурсы для своих внуков. А женщина говорит: «Нет, вот здесь, сейчас, побольше запасов, получше гнездышко». Женщины никогда не осваивали новые территории, не понимали, зачем мужчины уезжают на другую сторону океана, света, Союза и т.д. Это конфликт, но современное представление о развитии – адаптационное, женственное. Потому что современное поколение воспитывали женщины.

Евгения: Сейчас модно раннее развитие детей. Раннее чтение, иностранные языки с пеленок. Под словом «развитие» здесь не завуалирована та же адаптация, подстраивание к внешним условиям?

О. Андрей: Не сказал бы так. Это развитие. Только это развитие дисгармонично, оно интеллектуально. К сожалению, это общемировой процесс в наших постхристианских цивилизациях. Он негармоничен, потому что развивает интеллект и не развивает эмоциональную сферу личности. Поэтому у нас гораздо больше становится шизоидов. Посмотрите на 14-летних вундеркиндов, поступивших в ведущие вузы, где развивают теоретическую физику, математику, программирование. Они почти все – шизофреники. Их охотно берут в эти заведения, потому что шизофреники чрезвычайно эффективны. Они нестандартно смотря на мир, но они – больные. Как раз об этой проблеме – американский фильм «Игры разума», об использовании больного человека «оборонкой».

Евгения: А если у человека есть склонность к шизоидности, то можно ли шизоидность скорректировать?

О. Андрей: Нашей цивилизации в целом и конкретно нашей российской современной общности не хватает умения формировать эмоциональность маленького ребенка. У нас сделана ставка на то, чтобы не чувствовать, не плакать, не скулить. Воспитать мужественного, целеустремленного, направленного на успех человека. Достиг поставленных целей – квартира, машина, дача – и только тогда можешь чувствовать… гордость. В результате у нас вырастают эмоционально уродливые личности, которые чувствовать не умеют, которые добиваются в 25 лет всего. И спрашивают: «А чё дальше?» Они не умеют ни создать семью, ни быть счастливыми. Они – кандидаты в «большую» психиатрию (поскольку в «малой» они уже живут), кандидаты в суицид, кандидаты во всякие зависимости (и в наркоманию – прежде всего).

Недостаток эмоционального развития (сейчас в Америке есть термин – «эмоциональный интеллект») делает человека неспособным к выработке собственной системы ценностей, к установлению эмоциональных отношений вообще (и интимных в частности). Кстати говоря, возвращаемся к понятию любви. Установление близких эмоциональных отношений отсутствует как навык. Их не было с матерью, и человек не знает, что такое эмоциональноблизкие отношения. Он думает, что это секс. И вступает в секс с надеждой, что секс ему заменит эмоции. Кода он убеждается, что секс ничего не заменяет, а напротив, крадет что-то, у него возникает отвращение к сексу. Вернее, он начинает применять его как психоделик – чтобы расслабиться, быть спокойнее. Как женщины говорят, «для здоровья».

Евгения: А это и врачи рекомендуют – «для здоровья».

О. Андрей: Совершенно верно. Как некую психоделическую таблетку. Когда эмоциональность пуста… Знаете, есть термин «педагогическая запущенность»? Это один из вариантов педагогической запущенности – неразвитость эмоциональной сферы личности.

Евгения: Что делать родителям? Ведь зачастую родители – такие же пострадавшие.

О. Андрей: Самое лучшее – ничего не делать. Вообще говоря, вся сфера педагогики – одна из самых грандиозных мифологем нового времени. Лучшее, что могут сделать родители – быть счастливыми. И у них будут расти счастливые дети. Педагогические усилия родителей – это… как химия в огороде. Растет лучше, гусениц меньше, только получается невкусно или вредно.

Родители создают условия, чтобы ребенок рос. Какие условия ребенку нужны? Любовь. Когда он маленький – забота о нем, внимание. Когда вырастает – эмоциональная поддержка. По сути дела, когда ребенок зачат, мы уже передаем ему весь «багаж» своего рода, и он не может не взять его. А дальше просто создаются условия, чтобы он делал это с удовольствием. Семейные фотографии, прабабушкины вещи – так он это получает. А то, что есть в его генотипе, что образует его фенотип – это просто нельзя не взять.

Поэтому не надо ребенку «помогать проходить мораль» как в школе, можно только оказать поддержку. И надо вовремя убрать руки, отстраниться, дать ему спокойно набивать свои шишки, двигаться вперед, а когда он будет прибегать и кричать: «Ой, мама, больно, я ушибся!» – утешить. Не ругать те камни, сучья, бревна, которые ушибли «моего младенца», а именно утешать. Да, больно, да, сейчас пройдет. Мы иногда в понятие «помочь» вкладываем значение «соломки подстелить, убрать все углы». Это не помощь, скорее вред. Всякий раз, когда мы пытаемся избавить ребенка от ошибок (даже взрослого ребенка), мы наносим вред его личности. Мы продлеваем детство, инфантилизируем его развитие.

Евгения: В современных семьях нет культуры веры. Мы, может быть, и хотели бы передать это своим детям, но надо, чтобы и нас кто-то научил. Эти культурные традиции утеряны, разорваны – их нет! А ведь, кроме семьи, кто может дать такой багаж?

О. Андрей: Так семья и дает. Ведь ребенок берет все, что видит в своей семье. Для него это является безусловным авторитетом. Никогда ребенок не возьмет то, что он увидит в другой семье, пренебрегая своей. Если только он находится со своей семьей во вражде. Но это может произойти в подростковом возрасте. А в младшем возрасте у ребенка нет альтернативы, он будет брать то, что видит у мамы и у папы. И образ молитвы у ребенка складывается в самом раннем, еще досознательном возрасте, когда он видит, как мама молится.

Евгения: А если нет?

О. Андрей: Разрыв традиции создает в семье новую традицию. Ребенок и в этом случае смотрит на своих родителей. Если в семье нет традиции молиться, ребенку уже во взрослом возрасте будет трудно научиться этому. Он будет это делать заново. Ребенок все равно наследник своих родителей. Что у них на момент рождения ребенка было за душой, то он и возьмет.

Евгения: Наверное, в тех семьях, где вера передалась, детям во многом проще, понятнее.

О. Андрей: Не могу согласиться. Сейчас те дети, которые в 90-х годах семилетними пришли в воскресные школы, – уже взрослые люди. И ничего у них не получилось лучше, чем у нас. Им так же трудно, только по-другому. Очень многие подростки, которых маленькими водили в храм, церковную школу, причащали каждое воскресенье, в 14-15 лет из церкви ушли. Некоторые вернулись, некоторые не вернулись. Мы не имеем права отнять у личности свободного выбора. Искушение этого выбора приходит в подростковом возрасте, в старшем подростковом возрасте, когда ребенок формирует свои ценности. Но они должны быть его ценностями. Поэтому он может на время уйти из веры, из церкви, перестать молиться. Может быть, на долгое время, может, на короткое. Но это никто не может просчитать, спрогнозировать, управлять. Самое лучшее, что могут сделать духовники и родители – это отпустить. И.А.Ильин в «Аксиомах религиозного опыта» очень хорошо сказал, что если мы крестили детей в младенчестве, то теперь, когда они выросли и пришли в разум истины, мы должны предоставить им возможность свободного выбора.

Евгения: Ну, по крайней мере, минимальное, что мы можем сделать для своих детей – крестить их.

О. Андрей: Нет, это очень много! Но не только крестить. Мы сами можем быть верующими-неверующими, в традициях-не в традициях. Дети возьмут от нас то, что у нас есть. Если мы на глазах детей развиваемся, приобретаем новые традиции – и дети будут развиваться. Может быть, они возьмут наши новые традиции, может быть, возьмут их потом, может быть, будут иметь ввиду. Но это – путь. Самое главное – мы не можем запретить детям брать от нас то, что мы имеем.

Евгения: Иногда я слышу: «Я душой верю, мне церковь не нужна». Наверное, неправильный подход?

О. Андрей: Что значит, неправильный? Он есть, он такой. Только это не подход, это этап духовной жизни. Одна из ступенек.

Евгения: Если семья хочет восстановить традиции, куда им обращаться? Я задаю этот вопрос, потому что встречаются случаи «неудачного» обращения к церкви.

О. Андрей: Нет, обращаться все равно следует к церкви. Другого источника нет. Вопрос немного странный, потому что вы говорите о семье, которая живет как бы в вакууме. Есть другие семьи, у которых можно учиться. Есть люди, которые в большей степени являются верующими, воцерковленными. Наконец, появляется фигура священника – духовник, не духовник, но он их тоже чему-то учит. Они ходят в воскресные школы для взрослых, водят туда детей. Они читают книжки, смотрят фильмы. Семьи, знакомые, священники, приход – это же все и есть Церковь. Поехали во Святую землю, там чему-то поучились, поехали на отдых в Грецию, посмотрели, как там православные люди живут. Поехали в паломничество в Лавру, в Псково-Печерский монастырь, который не закрывался, посмотрели, как там люди живут.

Евгения: Но многие смущаются. Встречаются такие, извините, верующие… В том же храме иногда на такое нарвешься!

О. Андрей: Но ведь и в роддоме можно встретить одного врача, так сказать…

Евгения: И не одного.

О. Андрей: А можно встретить и совсем другого. С самого начала надо понять, что церковь – это институт земной, который представляет мостик к церкви небесной. Вся церковь – это земной институт! Искать, учиться и, главное, никого не представлять себе Богом на земле. Никого! Не идеализировать ни книги, ни традиции, ни людей (в том числе, священнослужителей). Не идеализировать!

Дата добавления: 2015-07-08