Музыкант, поэт и пациент

Мы взяли Марка в больницу навестить его новорожденную крину. Он был ошеломлен, уви­дев много младенцев, и спросил: «Папочка, это детская?»*

«Ну, некоторым образом, я ду­маю...»

Марк сказал: «А где взрослая?»"

Из «Когда Марк был малень­ким...* и «До Марка была Лорсн», составитель Роберт Э. Фишбейн, доктор медицины

* Соль заключается в том, что ребенок образует от слова «infant» (младенец) слово «infantry», имея в виду детскую, однако в анг­лийском языке «infantry» означает «пехота*. Еще смешнее получает­ся, когда ребенок от слова «adult* — «взрослый» производит «adultery», считая, что это комната для взрослых. Но если «aduiter» в английском языке «участник прелюбодеяния», то слово «adultery» должно означать комнату для соответствующего занятия. (Прим. пер.).

Эти забавные вопросы задавали дети д-ра Робер­та Фишбейна, когда были маленькими. В течение многих лет д-р Фишбейн записывал детские выска­зывания на карточках, а недавно собрал их в книгу. Через 30 лет они по-прежнему трогательно смешны и наталкивают порой на более глубокие размышле­ния. Эти забавные истории вдвойне ценны, если учесть, что они не собирались без каких-либо опре­деленных намерений.

Начало болезни выглядело достаточно безобидно. Фишбейн шел по коридору больницы, в которой в конце октября 1962 г. работал по вторникам, и вдруг ошутил приступ головной боли. Вскоре появилась ри­гидность шеи. Он подумал мимоходом, не менингит ли это. Симптомы, похожие на те, что бывают при гриппе, нарастали. В пятницу ему стало трудно вести машину: «Я все время прижимался к одной стороне». На следующий день возникло ощущение пелены пе­ред глазами, появилась ужасная головная боль: «Я бился головой о кафельную стену ванной. Дочка спросила: «Почему папочка так сильно плачет?»

Консультации у нескольких врачей в течение сле­дующей недели мало что прояснили в отношении тяжелого воспаления синусов. «В воскресенье в глазах у меня стало двоиться», — рассказывал Фишбейн.

Поскольку симптомы нарастали, ему как врачу стало понятно, что дело не в синусах. Пришлось об­ратиться к нейрохирургу.

29-летний выпускник Гарвардского университе­та и Йельского медицинского колледжа только за 3 недели до описываемых событий вместе с семьей пе­реехал в первый в своей жизни собственный дом, где собирался растить дочь и сына, которому было всего 5 месяцев.

Через 6 дней после появления первых симптомов заболевания молодой врач был принят в Монтефио-ровскую больницу Нью-Йорка. Была выполнена ар-териография сонной артерии. После введения в сосуд рентгеноконтрастного вещества Фишбейн ощутил «жгучую боль, очень похожую на боль при дизурии, но, кроме того, было ощущение жара. Шею как будто пронзили ножом». Исследование должно было пока­зать, есть ли в правой половине мозга объемное об­разование, оттесняющее окружающие ткани.

Следующее исследование, пневмоэнцелография, оказалось еще более болезненным. Фишбейн расска­зывал: «Они закачивали в мою голову воздух. Это было похоже на надувание футбольного меча. Я едва мог сидеть, но мне все время повторяли, что я дол­жен сидеть прямо. Процедура длилась 3 часа». Это исследование подтвердило наличие опухоли. Для определения точной ее природы была выполнена операция. Хирург сделал трепанацию черепа — вы­пилил затылочную кость. Нейрохирург, д-р Визофф, установил, что в мозге Фишбейна имеется быстро­растущая опухоль из низкодифференцированных (примитивных) клеток. Он удалил лишь ее часть, дабы не создавать новой опасности.- После оконча­ния операции затылочную кость вставили на место. Сегодня Фишбейн называет вмятины у себя на за­тылке, оставшиеся после операции, дырочками для пальцев на шаре для игры в кегли.

Фишбейн проснулся только в 19 часов, не дога­дываясь об операции. Хотя большая часть опухоли и была удалена, отдельные ее части располагались в местах, недоступных для вмешательства, которое само по себе создавало опасность для жизни больного.

Микроскопические препараты опухоли оценивал Харри Циммерман, врач с мировым именем, счита­ющийся отцом нейропатологии. Циммерман опреде­лил опухоль как раковую, состоящую из в высшей степени недсфференцированных клеток. В высшей сте­пени недифференцированные клетки — это очень молодые клетки, которые размножаются гораздо бы­стрее, чем зрелые, поэтому такая опухоль растет бы­стрее. Опухоль мозга, состоящая из недифференци­рованных клеток, представляет собой палочку дина­мита с медленно тлеющим запалом. Исход при таком диагнозе неблагоприятный.

Опухоли мозга часто быстро убивают больных из-за ограниченности внутричерепного пространства. Даже небольшое новообразование может повлиять на работу жизненно важных органов, например, по­разить центр дыхания. Так как опухоль Фишбейна оказалась особенно злокачественной, врачи посчи­тали, что жить ему осталось не более 2— 4 месяцев. Д-р Бизофф проинформировал отца Фишбейна: «Я убрал ту часть опухоли, которую можно было убрать, не убив его- Теперь все в руках Божьих». Когда его спросили, есть ли какой-нибудь шанс на выжи­вание, он ответил со всей прямотой: «Насколько я знаю, нет».

Фишбейну сказали, что ему потребуется лучевая терапия, поскольку у него гранулема. Выпускник Йельского медицинского колледжа понял, что его обманывают.

Я ответил: «Мы же не облучаем гранулемы! Что это за гранулема? Туберкулезная? Грибковая?»

Врач был в замешательстве: «Мы все еще изучаем ее», — сказал он.

Я воскликнул: «Гранулемы имеют инфекционную природу, а в таких случаях облучение не используют!»

Растерявшийся врач сказал на следующий день, что это вирулентная неоплазма. К этому времени Фишбейн решил согласиться па лучевую терапию и начать лечение «чем скорее, тем лучше». Была подо­брана схема облучения, целью которой было не из­лечивание, а облегчение болей, которые непремен­но должны были появиться вследствие нарастания внутричерепного давления при дальнейшем росте опухоли.

По настоянию Фишбейна, 30 ноября его выписа­ли из больницы. Хотя никто из врачей не дал ему никакой надежды на выздоровление, он немедлен­но начал поиск средства излечения, где бы оно ни находилось, «пусть даже в Китае».

Хотя послеоперационный отек повлиял на его па­мять, координацию движений и двигательные фун­кции, он засел за письма. Он писал каждому учено­му-медику из числа тех, чьи имена были ему извес­тны: «Иногда я писал одно слово поверх другого». Поскольку он учился в Гарварде и в Йельском меди­цинском колледже, то смог составить список, в ко­тором было несколько блестящих и наиболее знаю­щих медиков с мировыми именами, включая про­фессора Георга Уолда, который в следующем году получил Нобелевскую премию. Фишбейн рассказы­вал, что Уолд ответил: «Ваше письмо заставило меня желать знать более того, что я знаю».

В каждом из писем он просил адресатов сообщить ему, не знают ли они способа лечения его заболева­ния. Каждое ответное письмо было исполнено со­чувствия и часто содержало обещание серьезнее изу­чить эту проблему. Однако ни одно не дало молодой семье надежду. Тем не менее Фишбейн был полон решимости найти помощь.

Он думал о своей жене, которая должна была стать вдовой, о своих маленьких детях. «Я не увижу, как вырастут мои дети. Кто будет заботиться о них?»

Он упрямо стремился сделать невозможное, ис­кал и искал, и однажды наткнулся на старый кон­верт, пришедший из Института прикладной биоло­гии д-ра Ревича за несколько лет до этого. Конверт напомнил ему о давнишнем разговоре с д-ром Уол­тером Лейблингом. Д-р Лейблинг был семейным вра­чом и подрабатывал в нескольких больницах Нью-Йорка по разным врачебным специальностям. Фиш-бейна заинтересовала такая многоплановость работы и он попросил разрешения сопровождать его в тече­ние дня. Во время ланча Лейблинг рассказал коллеге, что знает врача, который излечивает рак. Это заин­тересовало ФишбеЙна, и он написал письмо в уч­реждение Ревича. Однако, получив ответ, он отло­жил его и больше к нему не возвращался. Теперь же, перечитав письмо, Фишбейн позвонил Лейблингу, рассказал ему о своей отчаянной ситуации и попро­сил совета. Лейблинг сказал: «Отправляйся к Ревичу, не спорь с ним и делай все, что он скажет, с рели­гиозным усердием. Никому ничего не рассказывай и ни с кем больше не советуйся».

Его попросили привезти историю болезни и все медицинские документы.

Врач отказался выдать бумаги: «Я не собираюсь да­вать их вам. Насколько мне известно, вы уже мертвый человек». Потрясенный Фишбейн вернулся к жене.

После разговора с врачом жена вернулась в слезах. «Он сказал, что у него такое чувство, будто он гово­рит с мертвецом», — сказала она.

Другие врачи, к которым обращался Фишбейн, были не столь жестоки, но и они не оставляли ему ни малейшей надежды, говорили что-то вроде: «Та­кого не может быть (т.е. не существует врача способ­ного его излечить). Вы собираетесь идти к шарлатану. Вы напрасно тратите время».

Когда Фишбейн впервые посетил Ревича, его ре­гистратор повторила слова Лейблинга: «Мы нахо­дим, что самый большой прогресс наблюдается у тех, кто скрупулезно следует всем назначениям».

Ревич предложил Фишбейну позвонить д-ру Джо­ну Хеллеру, который возглавлял больницу онколо­гического центра Слоун — Каттеринга. Эта клиника постоянно превозносилась «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт» как лучшая онкологическая больница Аме­рики. Ревич знал Хеллера в течение 10 лет, и Хеллер интересовался его прогрессивным методом и соби­рался помочь организовать его изучение (об этом ис­следовании будет рассказано в IV главе).

В разговоре с Фишбейном Хеллер сказал: «Я не знаю, как он это делает, но люди входят к нему мертвыми, а выходят ожившими».

— Так вы советуете мне идти к нему?

— Да, я советую.

На вопрос о том, почему же в центре Слоун — Каттеринга не использовался метод Ревича, Хеллер ответил: «Я потерял бы работу. Мне приходится со­блюдать осторожность. Он иностранец, чужак, и здесь его считают шарлатаном».

В течение первых месяцев Фишбейн посещал Ре­вича по 3 раза в неделю. Через 6 месяцев лечения Фишбейн позвонил Хеллеру снова и сказал, что он все еще жив и ему становится лучше. Ответ Хеллера изумил выздоравливающего: «Почему вы считаете, что вам помогли лекарств Ревича?» Больше они ни­когда не разговаривали.

Фишбейн постепенно поправлялся. Выздоровле­ние пошло быстрее, когда сошел послеоперацион­ный отек. Его походка стала уверенной, душа обрела оптимизм. Наконец, остатки опухоли полностью по­теряли активность.

Фишбейн чувствовал огромную благодарность к Ревичу, поэтому он стал добровольно помогать ему в Трафалгарской больнице. Его помощь была осо­бенно ценной, поскольку как раз в это время нача­лось исследование метода Ревича, известное как ис­следование CAG, Фишбейн помогал Ревичу в по­вседневной работе, он обучился основам его метода. Когда Ревичу было необходимо выехать за границу, Фишбейн замещал его в институте.

Однако найти работу Фишбейну оказалось очень трудно. Никто не хотел рисковать, беря на работу врача С опухолью мозга. Несмотря на уверения, что место останется за ним, его лишили работы в каби­нете неотложной помощи больницы, в которой он работал 3 дня в неделю до того, как заболел. Спустя 5 месяцев после начала лечения, не имея уже ника­ких признаков опухоли, этот врач, закончивший престижный Йсльский колледж, отец двоих детей, отчаянно нуждался в работе.

Он узнал, что в одной из больниц в Бронксе тре­буется врач в кабинет экстренной помощи. Первая беседа имела положительный результат, однако че­рез две недели раздался звонок д-ра Капп: «Доктор Фишбейн, я не понимаю. Мы хотели принять вас на работу, но нам позвонили сверху и сказали, что вы умираете от рака, что у вас рак мозга. Я не понимаю. Вы показались мне совершенно здоровым».

Он рассказал д-ру Капп о своем заболевании, о чудесном выздоровлении, о том, что ему нужно обес­печивать жену и двоих детей. Все, чего он желает теперь, — это «работа с поденной оплатой. Если я не смогу работать, вы меня уволите. Мне просто нужен шанс встать на ноги».

Когда Фишбейн закончил свой рассказ, д-р Капп залилась слезами. Она рассказала Фишбейну исто­рию своего сына. Он был студентом третьего курса медицинского факультета, когда у него нашли бо­лезнь Ходжкина. «Его приятели были так жестоки к нему. Они могли сказать: «Ты еще здесь, Ричард? Еще держишься?» Он продержался некоторое вре­мя, а потом умер».

После похорон у ее мужа стало плохо с сердцем, и через неделю он умер. Она спросила: «Д-р Фиш­бейн, когда вы хотите приступить к работе?»

Случилось так, что нечто похожее произошло тре­мя годами позже. Фишбейн вел переговоры относи­тельно получения места заместителя главного врача страховой компании MONY. Когда он сказал д-ру Лемке из MONY, что 4 года назад у него был рак мозга, тот объяснил Фишбейну, что не может взять его на работу из-за этого обстоятельства. Лемке рас­сказал Фишбейну, что у его 12-летней дочери ког­да-то была раковая опухоль кости глазницы, так на­зываемая саркома Юинга.

Фишбейн сказал, что надеется, что дочери Лемке не откажут в приеме в колледж на том основании, что членам приемной комиссии покажется неразум­ным обучать человека, у которого возможен реци­див рака.

На несколько минут Лемке замер. «Мне никогда не приходило в голову ничего подобного. Давайте посмотрим, что я смогу для вас сделать. Позвоните через неделю». Фишбейн получил работу.

Д-ра Фишбейн был талантливым скрипачом. Он занимался музыкой в школе и на первых курсах уни­верситета. Во время учебы в Гарварде он выступал в популярном телевизионном шоу Теда Мака, для уча­стия в котором приглашались музыканты-любители. Повторное приглашение на шоу он отклонил. Хотя он очень любил музыку, напряженные занятия в ме­дицинском колледже вынудили его отказаться от нее.

После излечения от рака Фишбейн вернулся к прежнему увлечению, и теперь его имя значится в международном справочнике «Кто есть кто в музыке». В 1972 г., спустя почти 10 лет после своей предпола­гаемой кончины, д-р Фишбейн вместе с другими музыкантами играл на приеме, устроенном врачом. Среди приглашенных было несколько специалистов из числа тех, которые знали, что у Фишбейна был рак мозга. Музыканты играли в течение 4 часов. «Они только смотрели на меня и ничего не могли понять». Они так и не спросили, как этому человеку удалось вылечиться, вообще не поинтересовались его пре­жним и нынешним состоянием здоровья.

Выздоровление дало толчок и к развитию другого вида творчества — Фишбейн начал писать стихи. Чаще всего это юмористические произведения, в которых одно значение слова сменяется другим, а все вместе часто приобретает философский оттенок.

В качестве постскриптума следует отметить, что лекарства, которыми лечил Ревич, не принесли Фиш-бейну никакого вреда и не оставили никаких шрамов. Он смог вернуться к работе, растил своих детей, вновь занялся музыкой и стал искусным музыкан­том и композитором. Еще небольшое дополнение: Фишбейн недавно снова женился.

И теперь, через 34 года, он может поделиться с любым человеком радостью от смешных разговоров, которые когда-то вел со своими маленькими деть­ми, — и все благодаря д-ру Рсвичу. Это ли не насто­ящее излечение в полном смысле слова?

Дата добавления: 2015-07-08