IV. Горькiй.

84.

На протяжении моей книги я много разъ говорилъ объ Алексcc Максимовичc Пcшковc (Горькомъ), какъ о близкомъ друге. Дружбой этого замcчательнаго писателя и столь же замcчательнаго человcка я всю жизнь гордился. Ныне эта дружба омрачена, и у меня такое чувство, что умолчанiе объ этомъ грустномъ для меня обстоятельствc было бы равносильно укрывательству истины. Непристойно носить въ петличке почетный орденъ, право на ношенiе котораго сделалось сомнительнымъ. Вотъ почему я въ этой книге итоговъ считаю необходимымъ посвятить нcсколько страницъ моимъ отношенiямъ съ Горькимъ.

Я уже разсказывалъ о томъ, какъ просто, быстро и крcпко завязалась наша дружба съ нимъ въ Нижнемъ-Новгородc въ начала этого вcка. Хотя мы познакомились съ нимъ сравнительно поздно – мы уже оба въ это время достигли известности – мнc Горькiй всегда казался другомъ дcтства. Такъ молодо и непосредственно было наше взаимоощущенiе. Да и въ самомъ дcлc: наши раннiе юношеские годы мы, дcйствительно, прожили какъ бы вмcстc, бокъ-о-бокъ, хотя и не подозревали о существованiи другъ друга. Оба мы изъ бcдной и темной жизни пригородовъ, онъ – нижегородскаго, я – казанскаго, одинаковыми путями потянулись къ борьбc и славc. И былъ день, когда мы одновременно въ одинъ и тотъ же часъ постучались въ двери Казанскаго опернаго театра, и одновременно держали пробу на хориста: Горькiй былъ принятъ, я – отвергнутъ. Не разъ мы съ нимъ по поводу этого впослъдствiи смcялись. Потомъ мы еще часто оказывались сосcдями въ жизни, одинаково для насъ горестной и трудной. Я стоялъ въ «цcпи» на волжской пристани и изъ руки въ руку перебрасывалъ арбузы, а онъ, въ качествc крючника, тащилъ тутъ же, вcроятно, какiе нибудь мcшки съ парохода на берегъ. Я у сапожника, а Горькiй по близости у какого нибудь булочника…

Любовь къ человcку не нуждается, собственно говоря, въ оправданiи: любишь потому, что любишь. Но моя сердечная любовь къ Горькому въ теченiе всей моей жизни была не только инстинктивной. Этотъ человcкъ обладалъ всcми тcми качествами, которыя меня всегда привлекали въ людяхъ. Насколько я презираю бездарную претенцiозность, настолько же преклоняюсь искренне передъ талантомъ, серьезнымъ и искреннимъ. Горькiй восхищалъ меня своимъ выдающимся литературнымъ талантомъ. Все, что онъ написалъ о русской жизни, такъ мнc знакомо, близко и дорого, какъ будто при всякомъ разсказанномъ имъ фактc я присутствовалъ лично самъ.

Я уважаю въ людяхъ знанiе. Горькiй такъ много зналъ! Я видалъ его въ обществc ученыхъ, философовъ, историковъ, художниковъ, инженеровъ, зоологовъ и не знаю еще кого. И всякiй разъ, разговаривая съ Горькимъ о своемъ спецiальномъ предметc, эти компетентные люди находили въ немъ какъ бы одноклассника. Горькiй зналъ большiя и малыя вещи съ одинаковой полнотой и солидностью. Если бы я, напримcръ, вздумалъ спросить Горькаго, какъ живетъ снcгирь, то Алексcй Максимовичъ могъ разсказать мнc о снcтирc такiя подробности, что, если бы собрать всcхъ снегирей за тысячелcтiя, они этого о себc знать не могли бы…

Добро есть красота, и красота есть добро. Въ Горькомъ это было слито. Я не могъ безъ восторга смотрcть на то, какъ въ глазахъ Горькаго блестcли слезы, когда онъ слышалъ красивую пcсню или любовался истинно-художественнымъ произведенiемъ живописца.

Помню, какъ Горькiй высоко понималъ призванiе интеллигента. Какъ то въ одну изъ вечеринокъ у какого-то московскаго писателя, въ домикc во дворc на Арбатc въ перерывахъ между пcнiемъ Скитальца подъ аккомпаниментъ гуслей и чарочками водки съ закуской, завели писатели споръ о томъ, что такое, въ сущности, значитъ интеллигентъ? По разному отзывались присутствующiе писатели-интеллигенты. Одни говорили, что это человcкъ съ особыми интеллектуальными качествами, другiе говорили, что это человcкъ особеннаго душевнаго строя и проч. и проч. Горькiй далъ свое опредcленiе интеллигента, и оно мнc запомнилось:

— Это человcкъ, который во всякую минуту жизни готовъ встать впереди всcхъ съ открытой грудью на защиту правды, не щадя даже своей собственной жизни.

Не ручаюсь за точность словъ, но смыслъ передаю точно. Я вcрилъ въ искренность Горькаго и чувствовалъ, что это не пустая фраза. Не разъ я видcлъ Горькаго впереди всcхъ съ открытой грудью…

Помню его больнымъ, блcднымъ, сильно кашляющимъ подъ охраной жандармовъ въ поъздc на московскомъ вокзалc. Это Горькаго ссылали куда то на сcверъ. Мы, его друзья, провожали его до Серпухова. Въ Серпуховc больному дали возможность отдохнуть, переспать въ постели. Въ маленькой гостинницc, подъ наблюденiемъ тcхъ же жандармовъ, мы провели съ нимъ веселый прощальный вечеръ. Веселый потому, что физическiя страданiя мало Горькаго смущали, какъ мало смущали его жандармы и ссылка. Жила вcра въ дcло, за которое онъ страдалъ, и это давало всcмъ намъ бодрость – въ насъ, а не въ Горькомъ, омраченную жалостью къ его болcзни… Какъ беззаботно и весело смcялся онъ надъ превратностями жизни, и какъ мало значенiя придавали мы факту физическаго ареста нашего друга, зная, сколько въ немъ внутренней свободы…

Помню, какъ онъ былъ взволнованъ и блcденъ въ день 9 января 1905 года, когда, ведомые Гапономъ, простые русскiе люди пошли къ Зимнему Дворцу на колcняхъ просить Царя о свободc и въ отвcтъ на простодушную мольбу получили отъ правительства свинцовыя пули въ грудь:

— Невинныхъ людей убиваютъ, негодяи!

И хотя въ этоть самый вечеръ я пcлъ въ Дворянскомъ Собранiи, одна у меня была тогда съ Горькимъ правда.

Понятно, съ какой радостной гордостью я слушалъ отъ Горькаго ко мнc обращенный слова:

— Что бы мнc про тебя ни говорили плохого, Федоръ, я никогда не повcрю. Не вcрь и ты, если тебc скажутъ что нибудь плохое обо мнc.

И еще помню:

— Какъ бы дороги наши когда нибудь ни разошлись, я тебя буду дюбить. Даже твоего Сусанина любить не перестану.

И, дcйствительно, любовь Горькаго, его преданносc мнc, его довcрiе я много разъ въ жизни испыталъ. Крcпко держалъ свое слово Горькiй.

Когда я во время большевистской реводюцiи, совcстясь покинуть родную страну и мучаясь сложившейся обстановкой жизни и работы, послc долгой внутренней борьбы рcшилъ, въ концc концовъ, перебраться за рубежъ, я со стороны Горькаго враждебнаго отношенiя къ моему решенiю не замcтилъ…

Я уже прожилъ порядочное время заграницей, какъ однажды получилъ письмо оть Горькаго съ предложенiемъ вернуться въ Совcтскiй союзъ. Вспоминая, какъ мнc было тамъ тяжело жить и работать, и не понимая, почему изменилось мненiе Алексcя Максимовича, я ему отвcтилъ, что cхать въ Россiю мнc сейчасъ не хотcлось бы. И выяснилъ откровенно причины. Писалъ я объ этомъ Горькому на Капри. Конечно, Алексcй Максимовичъ въ это время уже съcздилъ въ Россiю и, вcроятно, усмотрcлъ для меня новую, опредcленную возможность тамъ жить и работать. Но я въ эту возможность, каюсь, не повcрилъ. Такъ временно вопросъ о моемъ отношенiи къ возвращенiю въ Россiю повисъ въ воздухc. Горькiй къ нему не возвращался. Однако, позже, когда мнc случилось быть въ Риме (я тамъ пcлъ спектакли), я встретился съ Горькимъ лично. Все еще дружески, Алексcй Максимовичъ мнc снова тогда сказалъ, что необходимо, чтобы я cхалъ на родину. Я снова и болcе рcшительно отказался, сказавъ, что ехать туда не хочу. Не хочу потому, что не имею вcры въ возможность для меня тамъ жить и работать, какъ я понимаю жизнь и работу. И не то, что я боюсь кого нибудь изъ правителей или вождей въ отдcльности, я боюсь, такъ сказать, всего уклада отношенiй, боюсь «аппарата»… Самыя лучшiя намcренiя въ отношенiи меня любого изъ вождей могутъ остаться праздными. Въ одинъ прекрасный день, какое нибудь собранiе, какая нибудь коллегiя могутъ уничтожить все, что обещано. Я, напримcръ, захочу поехать заграницу, а меня оставятъ, заставятъ, н нишкни – никуда не выпустятъ. А тамъ ищи виноватаго, кто подковалъ зайца. Одинъ скажетъ, что это отъ него не зависитъ, другой скажетъ: «вышелъ новый декретъ», а тотъ, кто обcщалъ и кому повcрилъ, разведетъ руками и скажетъ:

— Батюшка, это же революцiя, пожаръ? Какъ вы можете претендовать на меня?..

Алексей Максимовичу правда, cздитъ туда и обратно, но онъ же дcйствующее лицо революцiи. Онъ вождь. А я? Я не коммунистъ, не меньшевикъ, не соцiалистъ-революцiонеръ, не монархистъ и не кадетъ, и вотъ, когда такъ отвcтишь на вопросы, кто ты? – тебc и скажутъ:

— А вотъ потому именно, что ты ни то, ни се, а чортъ знаетъ что, то и сиди, сукинъ сынъ, на Прcснc… А по разбойному характеру моему я очень люблю быть свободнымъ, и никакихъ приказанiй – ни царскихъ, ни комиссарскихъ – не переношу.

Я почувствовалъ, что Алексcю Максимовичу мой отказъ не очень понравился. И когда я потомъ, вынужденный къ тому безцеремоннымъ отношенiемъ совcтской власти къ моимъ законнымъ правамъ даже заграницей, сдcлалъ изъ моего рcшенiя не возвращаться въ Россiю всc логическiе выводы и «дерзнулъ» эти мои права защитить, то по нашей дружбc прошла глубокая трещина. Среди немногихъ потеръ и нcсколькихъ разрывовъ послcднихъ лcтъ, не скрою, и съ волненiемъ это говорю – потеря Горькаго для меня одна изъ самыхъ тяжелыхъ и болcзненныхъ.

Я думаю, что чуткiй и умный Горькiй могъ бы при желанiи мcнcе пристрастно понять мои побуждения въ этомъ вопросе. Я, съ своей стороны, никакъ не могу предположить, что этотъ человcкъ могъ бы дcйствовать подъ влiянiемъ низкихъ побужденiй. И все, что въ послcднее время случалось съ моимъ милымъ другомъ, я думаю, имcетъ какое то неведомое ни мнc, ни другимъ объясненiе, соотвcтствующее его личности и его характеру.

Что же произошло? Произошло, оказывается, то, что мы вдругъ стали различно понимать ц оцcнивать происходящее въ Россiи. Я думаю, что въ жизни, какъ въ искусствc, двухъ правдъ не бываетъ – есть только одна правда. Кто этой правдой обладаетъ, я не смею рcшить. Можетъ быть, я, можетъ быть, Алексcй Максимовичъ. Во всякомъ случае, на общей намъ правдc прежнихъ лcтъ мы уже не сходимся.

Я помню, напримcръ, съ какимъ прiятнымъ трепетомъ я однажды слушалъ, какъ Алексcй Максимовичъ восхищался И.Д.Сытинымъ.

— Вотъ это человcкъ! – говорилъ онъ съ сiяющими глазами. – Подумать только, простой мужикъ, а какая сметка, какой умъ, какая энергiя и куда метнулъ!

Дcйствительно, съ чего началъ и куда метнулъ. И ведь всc эти русскiе мужики, Алексcевы, Мамонтовы, Сапожниковы, Сабашниковы, Третьяковы, Морозовы, Щукины – какiе все это козыри въ игре нацiи. Ну, а теперь это – кулаки, вредный элементъ, подлежащiй безпощадному искорененiю!.. А я никакъ не могу отказаться отъ восхищенiя передъ ихъ талантами и культурными заслугами. И какъ обидно мнc знать теперь, что они считаются врагами народа, которыхъ надо бить, и что эту мысль, оказывается, разделяетъ мой первый другъ Горькiй…

Я продолжаю думать и чувствовать, что свобода человcка въ его жизни и трудc – величайшее благо. Что не не надо людямъ навязывать насилу счастье. Не знаешь, кому какое счастье нужно. Я продолжаю любить свободу, которую мы когда то любили съ Алексcемъ Максимовичем Горькимъ…

Дата добавления: 2015-07-08