История и современность

Современная историческая наука своими корнями уходит в XVII в. Она базируется на скептическом рационализме, разрушившем основы традиционного общества. Она стремится к поиску истины, понимая подпей очевидное, поддающееся рациональному объяснению. Мы не так уж далеко ушли от Гекатея Милетского, который, формулируя свое методологическое кредо, заявлял: «Это я пишу, что считаю истинным. Ибо рассказы эллинов, как мне кажется, необозримы и смешны». Соответствующим «рациональным» образом Гекатсй и интерпретировал все, что ему казалось «смешным». Для становления истории как науки метод древнегреческого ученого имел первостепенное значение, но вряд ли его можно рассматривать как универсальный и достаточный сегодня. К сожалению, до сих пор все, что не умещается в умственный кругозор исследователя, им зачастую игнорируется либо «объясняется» с точки зрения очевидного. Однако «очевидное» для каждой эпохи свое, и наши претензии на единственно верное понимание исторических событий сомнительны. Рациональный метод оказывается недостаточно эффективным при объяснении поступков людей, чьи действия определялись стихией иррационального.

Фактически в нашей реконструкции прошлого речь идет о другой истории, отличной от той, какой она виделась современникам событий. Само современное общество переживает кризис рационализма. Доминанта духовного в постиндустриальной цивилизации порождает иную ментальность, допускающую значительную роль иррационального начала в жизни общества. Разочаровавшись в аксиомах теории прогресса, благах индустриализма и постулатах рационализма, общество ищет нового диалога с прошлым. Оно ставит вопрос, правильно ли мы его трактовали и использовали ли накопленный поколениями опыт? Все это не только выдвигает перед исторической наукой новые исследовательские задачи, но и делает реальным вариант «непредсказуемого прошлого».

Следовательно, историк, претендующий на аутентичное истолкование прошлого, должен прежде всего признать исторически относительный характер своего собственного мировосприятия, являющегося, по словам О. Шпенглера, «выражением только одного определенного существования». Ему необходимо уяснить, что иные культуры с такой же убежденностью отстаивали другие истины. Так, в частности, обстоит дело с «чувством» истории.

Наша культура в своей основе исторична. Для нас историческое сознание настолько очевидно, что трудно себе представить, что оно могло отсутствовать у кого бы то ни было. И тем не менее ни шумеро-вавилонская. ни древнеиндийская, ни древнеегипетская культуры им не обладали, они не выработали ничего приближающегося к историческим сочинениям. В лучшем случае они создавали полумифистические хроники, посвященные богам. Даже греческая общественная мысль имела доминирующую тенденцию, основывающуюся на резко антиисторической метафизике. Для традиционного общества, по словам М. Эли аде, вообще характерны тенденция сопротивляться конкретному историческому времени и стремление периодически возвращаться к мифологическому первоначалу, к «Великому времени». В этом пренебрежении историей, т. е. событиями, не имеющими доисторического прообраза, и в этом отказе от профанного непрерывного времени румынский ученый усматривает определенную метафизическую оценку человеческого существования. Поэтому историк древних культур оперирует с материалами, в которых миф и реальность органически переплетались и протекают нередко в псевдоистории. Современной научной рациональной историографии нелегко освоить подобный материал и сделать достоверные выводы о действительно имевших место событиях.

Исследователи конца XIX - начала XX вв. обратили внимание на тот факт, что разные исторические эпохи в неодинаковой степени благоприятны для раскрытия смысла истории. А. Тойнби отмечал, «что живость исторических впечатлений пропорциональна их силе и болезненности». Например, «француз, взрослевший в период франко-прусской войны и Парижской коммуны, переживший все взлеты и падения 1870-1871 гг., оказался наделенным куда более острым историческим сознанием, чем любой из его современников в Швейцарии, Бельгии или Англии»". Н.А. Бердяев был убежден, что целостные эпохи не способствуют историческому познанию, сама историческая наука возникает в критическую эпоху. Действительно, историческая наука родилась в переломный период греческой истории, когда последняя вышла за рамки отдельных полисов. «Отец истории» Геродот опирался на опыт своих предшественников-логографов, но его труд резко выделяется на их фоне. «История» Геродота была вызвана к жизни событием, всколыхнувшим почти весь тогдашний исторический мир, - греко-персидскими войнами, которые помогли ему возвыситься нал местной историей.

Разные исторические эпохи порождают и различные по характеру исторические сочинения. Исследователь античной историографии В.П. Бузескул в этой связи отмечал, что произведения греческих авторов, претендующие на универсальную точку зрения на историю, могли появиться только в соответствующее им время, когда сами события приобрели более или менее всеохватывающий характер: Геродот - современник греко-персидских войн. Эфор - возвышения Македонии при Филиппе и Александре, Полибий — римских завоеваний в Средиземноморье, слияния Востока и Запада в одной Империи.

Современность не только определяет исторический кругозор, и делает для нас более близкими и понятными одни эпохи и отдаляет другие. Так, историки начала XX в. много писали о близости процессов, протекавших в античной и современной им европейской истории, сопоставляя последнюю то с переходом от эллинизма к Римской эпохе, то с Гражданскими войнами в Римской республике I в. до н.э. Ими было глубоко подмечено, что многие явления экономической жизни греко-римской цивилизации стали доступны для научного понимания только недавно, когда новоевропейская культура достигла соответствующей стадии развития -капиталистической.

Интересный пример на тему понимания в истории приводит НИ. Кареев. Ученый признается, что в годы гражданской войны он лучше ста! понимать некоторые явления эпохи Французской революции: «Мне всегда казалось маловероятным, и я даже как бы не верил, что во время Французской революции за чашку кофе приходилось платить сотни или тысячи ливров. Я готов был видеть в этом одно из бывающих нередко преувеличений какого-либо редкого, исключительного, но чрезвычайно обобщенного факта. И. лучше сказать, я не верил, хотя на этот счет говорила масса достоверных источников, а скорее, просто не понимал, как могла существовать такая невероятная дороговизна и как с нею справлялось население. Здесь была для меня некоторая невразумительная историческая проблема, которую разрешил для меня наш собственный исторический опыт». Это свидетельствует о большом гносеологическом значении опыта современности для понимания прошлого.

Таким образом, мы видим, что познавательные возможности историка определяются не только его личностными качествами, профессионализмом, но и в решающей степени современной ему действительностью, уровнем развития общества, членом которого исследователь является. Импульс, получаемый ученым от современности, является системообразующим в исторической науке. В своей деятельности историк исходит из задач, диктуемых ему общественной жизнью, поэтому трудно найти значимое историческое сочинение, в котором бы так или иначе не рассматривались волнующие современность вопросы. Как справедливо подчеркивал Н.И. Кареев, историческая книга — «не простое зеркало, в котором отражается внешняя сторона прошлого, не самопишущий аппарат, отмечающий общественные явления и создающий нечто вроде протокола, это - продукт мысли, перерабатывающий в своем горниле данные опыта, продукт... творческого духа, практической мысли в одной из ее форм». Великий исторический труд мыслится только в определенном обществе и как результат деятельности конкретного автора.

Переживаемая эпоха задает историку определенную систему представлений, в рамках которых движется его научная работа. Независимо от принадлежности исследователя к тому или иному общественному лагерю, политической партии или научной школе, в его построениях будет многое, что свойственно самой эпохе. Так западные и российские историки первой трети XX в. и различных политических ориентации в равной мере исходили из идеи грандиозного перелома в истории Европы, вызванного 1-й мировой войной. Как писал Р.Ю. Виппер, жизненный опыт поколения, пережившего войну, «необычайно обогатился», и теперь уже не история учит понимать и строить жизнь, а жизнь учит толковать историю. Была выдвинута концепция конца индустриальной системы в целом, заката европейской культуры и наступления нового средневековья (Н.А.Бердяев. Р.Ю.Виппер. О. Шпенглер). Хотя столь пессимистические настроения разделяли не все, но общую атмосферу создавала убежденность в том, что лучшие времена нашей культуры уже позади. В этих «похоронах» активно участвовали и большевистские авторы, провозглашавшие приход социалистической культуры на смену буржуазной.

При всем желании историк не может выйти за I р.типы своего времени или отстраниться от волнующих общество проблем. Современность — это не просто эмбриональная среда, в которой развивается историческая мысль, но и своеобразный инструмент, направляющий проблематику исследований, воздействующий на их основные выводы и оценки. Перемены в общественном строе, государственной или национальной политике так или иначе сказываются и на историографии. Они побуждают исследователей пересмотреть свои воззрения на историю в соответствии с изменившимися условиями. Такой пересмотр затрагивает не только ближайшее к нам прошлое, но и самые отдаленные периоды, если речь идет о концептуальном переосмыслении. Прошлое как бы открывается перед нами новыми сторонами, высвечивается с новых, неожиданных позиций. Наиболее радикальные перемены наблюдались в историографии второй половины XIX в., когда на смену политической истории пришла социальная, вызванная к жизни обострением социально-экономических вопросов капиталистического общества.

Однако речь вовсе не идет о простом «переписывании» истории с постоянно меняющихся точек зрения. Мы не должны оказываться в западне исторического релятивизма, утверждающего, что каждое поколение, каждая социальная группа препарирует для себя всю традицию о прошлом, творит для себя идеальное прошлое в угоду своим интересам. Прагматический подход к прошлому имеет место, но он не исчерпывает собой взаимосвязи истории и современности. Следует согласиться с Н.А. Ерофеевым, что «постоянное возвращение к сделанному, пересмотр его отражают поступательное движение науки, ее неуклонное стремление к полному знанию». Как и всякая наука, история не только отражает в своем развитии влияние современности, но развивается по своим внутренним законам и собственной логике.

Другое дело, что исторический образ прошлого по своей природе никогда не является завершенным, т. е. окончательным. Прошлое столетие принесло невиданное расширение наших представлений о «начале» истории, были открыты шумерская и индская культуры. Говоря словами К.Ясперса, «перед нами разверзлась пропасть прошлого и будущего». Историю поэтому «нельзя ограничить ни с той, ни с другой стороны, чтобы обрести тем самым замкнутую картину, полный самодовлеющий ее образ». Этот образ не завершен и в том отношении, что каждая эпоха добавляет к нему нечто свое, и, пока продолжается человеческая история, в него будут вноситься свои коррективы.

Дата добавления: 2015-07-08