Молодой генсек

XI съезд партии был для Ленина последним. На нем Ленин не только отвел упреки в адрес Сталина, но и, учтя критику, сделал другой, весьма значительный шаг. На Пленуме вновь избранного ЦК 3 апреля 1922 года был подтвержден "единогласно установившийся обычай, заключающийся в том, что ЦК не имеет председателя. Единственными должностными лицами ЦК являются секретари; председатель же избирается на каждом данном заседании".

Пленум учредил новую должность - Генерального секретаря ЦК РКП (б), координатора деятельности Полит- бюро, Оргбюро и аппарата ЦК, и утвердил Секретариат ЦК. в составе Сталина, Молотова и В. В. Куйбышева. Пленум поручил этому органу "принять за правило, что никакой работы, кроме действительно принципиально руководящей, секретари не должны возлагать на себя лично... Тов. Сталину поручается, - приписал Ленин в протоколе, - немедленно приискать себе заместителей и помощников, избавляющих его от работы (за исключением принципиального руководства) в советских учреждениях. ЦК поручает Оргбюро и Политбюро в 2-не-дельный срок представить список кандидатов в члены коллегии и замы Рабкрина с тем, чтобы т. Сталин в течение месяца мог быть совершенно освобожден от работы в РКИ..." (Цит. по: Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия. Кн. 1, ч. I. М., 1989. С. 134). Западные "советологи" и доморощенные "демократы" всячески старались изобразить дело таким образом, что кандидатуру Сталина выдвинул-де Каменев, а Ленин тут вовсе ни при чем. Но как доказать недоказуемое? "В целом выдвижение Сталина на новый пост не было воспринято как нечто неожиданное, - силится принизить самый этот факт Волкогонов. - Большинство руководителей продолжали считать этот пост, по сути, рядовым" (там же. С. 137). Но генерал явно делал из читателей простаков. Новое избрание Сталина было для него, в сущности, высочайшей политической оценкой. Оно, кроме того, означало заботу Ленина о кадровых гарантиях сохранения в будущем совершенно определенного общественно-политического лица партии.

Д. Штурман и подобные ей сочинители объясняют якобы смену "привязанности" Ленина к Сталину (кстати, двадцатилетней) "отчетливой антипатией" спустя всего девять месяцев после XI съезда поведением одного Сталина. Но это простенькая одурачивающая схемка. Моя точка зрения состоит в том, что над порождением у Ленина, к тому же ощущающего подземные толчки коварной болезни, недовольства Сталиным "поработал" - старательно и небескорыстно - целый ряд лиц.

Пристальное, зачастую завистливое внимание кремлевских кругов вызывало уже то, что Сталин зачастил к Ленину в Горки. Хроникой зафиксированы их беседы 30 мая, 11 и 30 июля, 5, 9, 15, 19, 23 и 30 августа, 12,19 и 26 сентября, многие записки, обращения в Политбюро и т.д. В правдинских заметках "Тов. Ленин на отдыхе" (15.09.22) за полмесяца до возвращения Владимира Ильича к работе Сталин сравнивает его состояние во время первого июльского свидания: "Свежий и обновленный, но со следами усталости, переутомления", - с теперешним: "На... этот раз Ленин окружен грудой книг и газет (ему разрешили читать и говорить о политике без ограничения). Нет больше следов усталости, переутомления. Нет признаков нервного рвения к работе - прошел голод. Спокойствие и уверенность вернулись к нему полностью. Наш старый Ленин, хитро глядящий на собеседника, прищурив глаз..." (С5. 134,135).

Очевидно, у Ленина за время его вынужденного (хотя и не полного) отрыва от дел с мая по октябрь накопилось немало поводов быть недовольным. Назову из крупных вопросов только два. Сталин не проявил должной бдительности в отношении предложения Зиновьева об ослаблении режима монополии внешней торговли. Ленин особенно яростно схлестнулся тут с Бухариным, доказывая, что уступка на этом участке (как и случилось при горбачевско-ельцинской измене уже в 90-х годах) "сломит нашу туземную промышленность наверняка". Он был удивлен тем, что Сталин занял "центристскую" позицию: "Против "формального запрещения" шагов в сторону ослабления монополии внешней торговли на данной стадии не возражаю. Думаю все же, что ослабление становится неизбежным" (Л45. 335, 548). Попустительствуя соответствующему ущербному решению ЦК, Сталин совершил грубейший просчет, вынудил Ленина (чего он при ином "раскладе" сил наверняка не сделал бы) апеллировать к его "антиподу" Троцкому. После возобновившихся утром 13 декабря приступов болезни Ленину опять пришлось оставить (на этот раз навсегда) работу. "Я кончил теперь ликвидацию своих дел и могу уезжать спокойно, - не без горечи и внутреннего упрека писал Владимир Ильич Сталину для членов ЦК. - Кончил также соглашение с Троцким о защите моих взглядов на монополию внешней торговли (см.: Л54. 325-326. - Р. К.)... Я решительно против оттяжки вопроса... Если из каких бы то ни было предположений (в том числе и из предположений, что желательно участие... мое) возникнет мысль о том, чтобы отложить до следующего пленума, то я бы высказался самым решительным образом против, ибо уверен, что Троцкий защитит мои взгляды не хуже, чем я, это - во-первых; во-вторых, Ваше заявление и Зиновьева и, по слухам, также Каменева подтверждает, что часть членов ЦК изменили уже свое прежнее мнение; третье и самое главное: дальнейшие колебания по этому важнейшему вопросу абсолютно недопустимы и будут срывать всякую работу". В день, которым датировано это письмо, 15 декабря, Сталин счел долгом заявить, что снимает "свои возражения против монополии внешней торговли, письменно сообщенные мною членам Цека месяца два назад". Ленин сумел переубедить большинство ЦК, и рана затянулась, но рубец остался...

Другое разногласие возникло в связи с предстоявшим объединением Союза ССР. Сталин выдвинул было план автономизации, вхождения всех родственных рабоче-крестьянских государств в Российскую Федерацию, - Ленин настоял на образовании Союзной Федерации. "Сталин немного имеет устремление торопиться", - писал он Каменеву. "Демократы" немало спекулировали на том, что Ленин характеризовал как "торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого "социал-национализма"" (Л45. 338-339, 589, 211, 357), - патриоты, напротив, ссылаясь на беловежский сговор трех, полагают, что предпочтительней была бы сталинская РСФСР, нежели ленинский Советский Союз. При этом все делают вид, будто между декабрем 1922 и декабрем 1991 года не пролегает целая эпоха. И Ленин выступал "при прочих равных условиях, за централизацию и против мещанского идеала федеративных отношений" (Л26. 109), но считал нэповскую действительность еще не созревшей для соответствующего решения.

Сталин, высказывавшийся вполне в духе Ленина, в 1918 году отмечал, что "увлечение федерализмом не оправдывается историей", и ссылался на пример Америки и Швейцарии, которые, проделав определенный исторический опыт, "превратились на деле в унитарные государства... когда вся власть была передана от штатов и кантонов центральному федеральному правительству... В России политическое строительство идет в обратном порядке, - продолжал Сталин. - Здесь принудительный царистский унитаризм сменяется федерализмом добровольным для того, чтобы с течением времени федерализм уступил место такому же добровольному и братскому объединению трудовых масс всех наций и племен России. Федерализму в России суждено, как и в Америке и Швейцарии, сыграть переходную роль - к будущему социалистическому унитаризму" (С4. 72-73).

Стратегических расхождений в национально-государственном строительстве у Сталина с Лениным не намечалось. Тактические неувязки тоже были устранимы. Но обострение в ситуацию внес конфликт между группой П. Г. Мдивани в КП Грузии и Закавказским крайкомом РКП(б) (Г. К. Орджоникидзе), в котором первая занимала принципиально неверную позицию, а второму не хватало выдержки и гибкости, причем дело дошло (правда, в ответ на оскорбление: А. Б. Кабахидзе, член грузинского ЦК, автор жалобы в ЦКК, обозвал Серго "сталинским ишаком") до рукоприкладства. На больного Ленина, которому факты подавались наверняка в густо наперченном виде и который ожидал большей мудрости и от молодого генсека и от специально назначенной комиссии Ф. Э. Дзержинского, все это произвело гнетущее впечатление. Записки "К вопросу о национальностях и об "автономизации"" четко направлены против "великорусско-националистической кампании", политически ответственными за которую объявляются названные деятели, а выпады против некоего грузина (см.: Л45. 360) явно метят и в Кобу и в Серго.

Возможно, несколько неожиданным, далеко не прежним оказалось и восприятие вернувшегося к своим обязанностям Ильича теми, кто без него "оставался на хозяйстве", "рулил". Ленина обожали и побаивались. Одни его оберегали, другие, наоборот, опять принялись обвешивать той самой "вермишелью", которой он, проникновенно относясь к любому проявлению жизни, никогда не избегал. Сказывалась и опаска за то, что своей широтой и размашистостью он повредит построенное другими, нарушит хрупкую конструкцию равновесных взаимоотношений в партии, в монтаж которой было вложено столько усилий. Этим объясняется, в частности, замечание, сделанное Сталиным Ленину 13 ноября в связи с его интервью корреспонденту "Обсервер" М. Фарб-ману 27.10.22. Журналист интересовался реакцией разных течений в партии на отказ Советского правительства заключить договор с английским промышленником Л. Уркартом: этот делец до революции владел в России рядом теперь национализированных горных предприятий и предлагал сдать их ему в концессию. Ленин мотивировал это отрицательное решение нежеланием Англии допустить Россию на готовящуюся конференцию по ближневосточному урегулированию в качестве полноправного участника, то есть продолжением империалистической блокады. "Означает ли отказ ратифицировать соглашение с Уркартом победу "левых коммунистов"?" - был вопрос. - "...Я могу совершенно определенно утверждать, - ответил Ленин, - что о победе левых Коммунистов нет и не может быть речи в данное время... Несправедливый шаг Англии... был настолько неожиданным, вызвал такое возмущение в России и настолько сплотил не только правых коммунистов с левыми, но и гигантскую массу беспартийного русского населения, рабочих и крестьян, что дело не дошло и не могло дойти ни до какого разногласия между левыми и правыми коммунистами. Мотивировка нашего отклонения договора с Уркартом выразила непосредственно, можно сказать не только общепартийное, но именно общенародное настроение, т.е. настроение всей рабочей и всей крестьянской массы" (Л45. 242).

Сталин, в чьих руках скапливалась основная внутрипартийная информация, получил после этого интервью из Московской парторганизации и из Российской фракции Коминтерна ряд запросов, не "освящает" ли оно "существование левого коммунизма (может быть, рабочей оппозиции) как партийно-законного явления". Ссылаясь на "практиков", Сталин подчеркивал, "что теперь, когда левый коммунизм во всех его формах... ликвидирован, опасно и нецелесообразно говорить о левом коммунизме, как о законном явлении, могущем конкурировать с коммунизмом официально-партийным, тем более что на II съезде нами констатировано полное единство нашей партии, а период, следующий за II съездом, говорит о дальнейшем укреплении партии в смысле ее единства и сплоченности. Я думаю, - заключил Сталин, - что если в дипломатическом отношении подчеркивание существования левого коммунизма может быть и полезно, то в отношении партийном это подчеркивание ведет к некоторым отрицательным результатам в ущерб партии в угоду рабочей оппозиции, создает сумбур, неясности. Хорошо было бы в дальнейшем исправить этот недочет" (Большевистское руководство... С. 268).

Учитель и Ученик не выглядят воркующими голубками. "Два сокола ясных" вели не только согласные, ду-шеприятные разговоры. Бывали и уроки фехтования. Не обходилось без пикировок. Ведь все, о чем здесь рассказывается, происходило не в ухоженной классной комнате: школой служила непосредственно революционная практика, налаживаемое в поте лица политичес -кое руководство, полная ветвистых железных парадоксов жизнь.

Дата добавления: 2015-07-08