Глава 32. Моя палата в отделении интенсивной терапии стала местом паломничества

Моя палата в отделении интенсивной терапии стала местом паломничества, что, наверняка, раздражало обслуживающий персонал.

Когда я позвонила Лаврову сообщить, что не смогу выйти в понедельник на работу, потому что оказалась в больнице, он был у меня уже через час, весь грозный и деловой, потребовал сообщить ему имя моего доктора и ушел общаться с главврачом.

Он лишь по случайности не встретился с Сергеем, которого я отправила на обед, пока он не умер от голода у меня в палате.

Зато у моей постели встретились мое прошлое и, надеюсь, будущее. Влад приехал в воскресенье, ближе к вечеру. Вошел ко мне взволнованный и остановился, увидев рядом Вронского.

Я немного напряглась, но они одновременно протянули друг другу руки. Влад поинтересовался, как произошла утечка газа, сказал, что Жене сообщил о моей сильной простуде и оставил ее со своей мамой, которая присмотрит за ней, пока он будет на работе. Моим родителям не звонил – как-то не сообразил сразу, а я попросила не волновать их. Со мной все хорошо, все обошлось, незачем волновать стариков.

С Сергеем он почти не разговаривал, но и не игнорировал специально. Единственной темой, обсуждаемой в этом месте, было мое здоровье. А если им и хотелось поговорить о чем-то еще, то никто не подал виду.

Пока мой бывший муж сидел у моей постели и рассказывал о дочке, расспрашивал о моем лечении, Сергей отошел в сторону, чтобы не мешать. Думаю, от Влада все же не укрылось, с каким уверенным видом стоял у окна Сергей, какие собственнические взгляды бросал на меня. Мне показалось, что Влад даже немного улыбнулся той поспешности, с которой Вронский бросился за водой в коридор, где стоял кулер, когда я заикнулась, что губы пересохли, и мне трудно ворочать языком.

Но он удержался от комментариев, только пожал на прощанье мою ослабевшую руку. Не знаю, можно ли это принять за ободрение. Но мне бы хотелось в это верить. С Вронским он перекинулся парой слов и ушел.

Я немного не так представляла себе их встречу, думала, что они будут держаться враждебно по отношению друг к другу. Но прошлое, казалось, отпустило всех нас.

В понедельник ко мне после работы заехали коллеги. Регина круглыми глазами смотрела на капельницы и провода, торчащие из аппарата, контролирующего мое сердцебиение, а Илона, как истинный волонтер, стала суетиться, желая что-нибудь для меня сделать. Всех шокировал несчастный случай, произошедший со мной. Почему-то никогда не ждешь плохого, если человек молод и здоров.

Палата заполнилась огромными букетами цветов. Такие мне никогда не дарили по хорошем поводу. И прикроватная тумбочка ломилась от фруктов, пакетов сока, даже конфет, переданных в виде контрабанды.

Через три дня я закапризничала и сказала, что хочу домой, потому что капельницы мне больше не назначали, состояние признали удовлетворительным, а доктор каждый раз отмечал, что дела мои идут на поправку.

Сергей сдался. Сказал, что отвезет меня домой только при условии, что останется там со мной, пока я окончательно не буду признана здоровой.

Свежий воздух после запаха больничных палат и мерзкого аромата лекарств приятно наполняет легкие, дает силу, от которой тут же пьянеешь и ощущаешь тяжесть. Я с трудом дохожу до машины, слегка задыхаясь. Все еще слабая, закутанная в свою толстовку, еду, откинув голову на спинку сиденья. Вронский очень спокоен, лицо почти бесстрастное, но каждый раз, когда его рука отпускает коробку передач, она ложится на мое колено.

Я знаю, что он собрал свои вещи и выехал из гостиницы, в которой остановился, перед тем, как в последний раз ехал ко мне в больницу. Его чемодан лежит в багажнике вместе с моей сумкой. И чувство дежавю бередит мне душу. Хотя в прошлый раз он не переезжал ко мне, тем не менее, мы были вместе, спали и ели вместе, делили дни поровну.

Мой дом выглядит так же, но у меня почему-то неприятно колет в груди, когда мы останавливаемся перед калиткой.

Не могу сказать, что боюсь здесь находиться, ведь я не испытываю страха, но теперь это место лишилось ауры безопасности, я больше не ощущаю его своей крепостью.

- Не переживай, колонку заменили, я попросил проверить также и котел, плиту на кухне, все краники и вентили.

- Спасибо.

- Если хочешь, давай поедем в гостиницу.

- Нет. Ты будешь со мной, это меня уже успокаивает.

Он целует меня в макушку, открывает ключом двери и заносит наши вещи в дом.

Я неуверенно останавливаюсь на пороге. Замечаю на крыльце растоптанные белые тюльпаны, уже засохшие и практически утратившие цвет, и вопросительно смотрю на Сергея.

- Это я привез тебе в то утро.

- Зачем ты уехал?

- Переодеться. Я же говорил.

Но это скорее был риторический вопрос.

В доме грязно. Я вижу, что по полу ходили в ботинках, оставивших следы на линолеуме и плитке в подсобке. На мебели образовался тонкий слой пыли. Скомканное одеяло, в которое, очевидно, меня завернул Сергей, лежит в углу на кухне.

- Здесь нужно прибраться, - озвучивает мои мысли Сергей.

- Да. Сейчас достану пылесос.

- Иди приляг. Скажи мне только, где у тебя ведро и тряпка, я все сделаю сам.

Я с удивлением на него смотрю. Никогда бы не подумала, что Вронский сам моет пол.

- А ты что думала, я не знаю, как держать дом в чистоте?

- Даже не представляла, что знаешь, как это делается. К тебе же всегда уборщица приходила, - я удивлена и мой голос выдает, насколько.

Он смеется.

- Ну так где у тебя ведро и тряпка?

- Там, где и газовая колонка. В углу.

- Присядь, - он бросает на меня озабоченный взгляд, когда засучивает рукава своей дорогой рубашки.

- Ты бы лучше переоделся во что-то более подходящее.

- Наверное, ты права.

Он ищет вещи в своей сумке, а я наливаю стакан воды и присаживаюсь на табуретку. Слабость дает о себе знать шумом в ушах.

Сергей появляется в черной футболке и довольно потертых голубых джинсах. Достает ведро, набирает в него воду и со знанием дела начинает мыть кухню.

- Не томи, я сейчас умру от любопытства. Когда ты научился прибираться?

- Ну, мы с отцом жили вдвоем. Какое-то время у нас был женщина, которая и готовила, и убирала. Но потом она ушла. Мне было лет десять. Отец посчитал, что взрослые парни в няньках больше не нуждаются, и не стал искать замену.

- И как же вы жили?

- Тяжело, - Сергей хмыкнул откуда-то из-под стола.

- Возьми швабру.

- Отец всегда говорил, что шваброй моют пол лентяи. И как нужно не получится.

- А как же достать под кроватью?

- У нас все кровати были на высоких ножках. Распластался по полу и вперед. А диваны и кресла я передвигал. Отец вообще считал, что мне нужна была дисциплина. Поэтому, я думаю, и отказался от уборщицы. В армию он меня отдавать не планировал. Но что-то, что повлияло бы на мой характер и привычки, ввести требовалось.

- Он не посчитал, что уборка – не мужское занятие?

- Нет. Он и сам когда-то помогал своей матери. У нее не было дочерей.

- И как ты справлялся?

- Как, - я слышу, что он ухмыляется. – Сначала переделывал все по десять раз. То там не домыл, то там пропустил. То от лени не захотел протереть сервант. То плохо заправил постель.

- Не кажется ли тебе, что для мальчика десяти лет это достаточно тяжело?

- Нет. Мой отец начал подрабатывать в двенадцать. Я же просто убирал дом.

- А школа? Ты успевал?

- А что такого в том, чтобы учиться по будням и убирать по субботам? Ученью это никак не мешало. А вот моим личным планам – да.

- Небось, хотел с друзьями поиграть, на улицу смыться.

- Еще как. В конце концов я понял, чего хотел добиться отец. Все имеют определенные обязанности и должны безукоризненно выполнять их – вот чему он учил меня

- Вообще, уборка действительно дело полезное.

- Это умозаключение взрослой женщины, а мне, сопляку, тогда это казалось наказанием, причем незаслуженным. Лет в двенадцать, когда гормоны начали играть, я взбрыкнул. Сказал, что денег у него много, пусть опять наймет женщину, а у меня есть дела поважнее, чем бабскую работу выполнять.

- И что произошло?

- Хм, мы начали выяснять, какие это у меня важные мужские занятия. Он спросил меня, зарабатываю ли я на жизнь? Я ответил, что нет, я еще слишком мал. Тогда он ухмыльнулся, не упомянув о том, что сам уже работал в этом возрасте, и спросил, занимаюсь ли я учебой, используя все свое время на какие-то внеклассные исследования, - он смеется, полоща тряпку, - но вряд ли мои попытки сделать взрывчатку из селитры можно было назвать научным трудом. В итоге я не смог привести ни одного убедительного довода, что трачу свое время на полезные вещи. Только разозлился из-за разговора и сказал, что это абсолютно нелепое и бесполезное занятие. Полы я тогда вымыл. Но он пришел с работы, и, не разуваясь, направился к себе в кабинет. Как же меня взбесило это! Я весь день натирал паркет, как сейчас помню, пальцы болели от этого занятия, а он вот так, в своих ботинках, с налипшей после дождя мягкой грязью… Но когда я ворвался к нему за объяснениями, он спокойно заметил, что если я не ценю свой труд, то почему он должен это делать? Если чистота в доме не настолько важная вещь, чтобы следить за нею, если я бездарно трачу свое время, как я ему заметил накануне, то чем, собственно, я оскорблен?

- У тебя очень интересный и мудрый отец, - я смеюсь.

- Я тебя с ним познакомлю. И тогда скажешь, не изменилось ли твое мнение.

- А что с ним не так?

- Он вполне хороший человек. Только жесткий. С возрастом это проявилось еще сильнее. Он как-то выгнал меня из дома, когда мне опять вздумалось выбросить фортель.

- Да, ты рассказывал.

- Я благодарен ему за эти уроки, но все же мне кажется, что чисто мужская компания- не лучшая среда для ребенка.

- А почему он не женился снова?

- Не знаю. Наверное, мать разбила ему сердце.

Я вспоминаю о Наире. Я ведь так и не поговорила о ней. Все шутливое настроение испаряется.

Я встаю со стула и иду в спальню.

- Эй, не ходи по мытому.

- Я осторожно.

Комната выглядит ужасно. Сгребаю с кровати испачканные простыни, машинально кладу их в ванную и, набрав немного воды, наливаю пятновыводитель.

Сергей все же страдал, что в его детстве не было мамы. Возможно, сейчас он не имел в виду конкретно Наиру и собственную ситуацию, а говорил в общих чертах, что ребенку лучше жить в полной семье. Но разве он не испытывает сожалений по поводу того, что когда он болел корью или ветрянкой, у его кровати не сидела мама?

Начинаю медленно вытирать пыль, присматриваясь к его четким, ловким движениям. Он не смотрится как-то неуместно или глупо, тщательно вытирая пол под журнальным столиком.

- Может быть, передохнешь?

- Это тебе стоит передохнуть. Иди в постель.

- Не хочу.

- Мне осталось совсем немного.

- Ты есть хочешь?

- Закажем еду из ресторана.

- Глупости. Я сама приготовлю.

- Тогда нужно будет съездить в магазин.

- Я сейчас приму душ и приведу себя в порядок. И тебе полотенце повешу.

- Хорошо.

Это очень непривычно и волнительно. Я достаю из шифоньера синее махровое полотенце и кладу в ванной рядом со своим и Жениным. Мелочь, а кажется, что таким образом ты впускаешь в семью нового человека. И в груди что-то замирает от волнения, когда я думаю, что так и есть.

Пока намыливаю голову, решаю, что говорить о Наире я сейчас не буду. Лучше затрону эту тему вечером, когда будем лежать перед телевизором и болтать о разных пустяках.

Пока Сергей в душе, я звоню Жене. Мы болтаем о всяких пустяках – о том, что бабушка испекла ей оладьи, но мои она любит больше, зато бабушка разрешила ей посмотреть несколько серий «Спасателей» подряд, чего я никогда не позволяю.

Когда Сергей выходит с мокрой головой, с полотенцем на бедрах и влажной блестящей кожей, я не могу совладать со своими грешными мыслями. Но он смеется и отрицательно качает головой.

- Ты еще слишком слаба.

По дороге в супермаркет я понимаю, насколько обыденны и банальны те вещи, которые мы делаем. Уборка, покупки, возя на кухне. Но я так счастлива, будто он везет меня не в супермаркет, а в оперу в Мадрид. Это делает из нас почти супругов, мужа и жену, которые давно прошли фазу первой безумной влюбленности, но сумели пронести свою любовь через испытания, сохранить ее, и теперь просто живут, согреваясь ее теплом каждый день. Интересно, думает ли он также, ощущает ли это?

- Что ты хочешь на обед?

- Не знаю. Приготовь солянку. Она у тебя всегда получалась изумительно. Даже в ресторанах не пробовал такую.

- Всегда… - повторяю я, едва шевеля губами.

- Да, всегда.

- Ты говоришь так, будто у нас было так много обедов, что ты знаешь, что у меня получается лучше, а что хуже.

- Я думаю, что мы достаточно провели времени вместе, чтобы составить друг о друге полное мнение.

- Неужели? И что же ты можешь сказать обо мне?

- Ну, ты отлично готовишь, и я знаю, что ты любишь этим заниматься, а не делаешь только потому, что так нужно. Еще я знаю, что любишь всякие милые женские штучки, типа кружевных салфеток в вазочке на кухне и декоративных блюд, которые покупаешь не для того, чтобы использовать, а ради красоты. Ты любишь заниматься со мной любовью…

- Вот как?

- … и меня это очень радует. А еще ты очень добрая, переживаешь даже из-за мелочей, впечатлительная и чуткая. И безумно любишь дочь.

Этой темы мы тоже еще не касались. Я знаю, что ситуация сейчас переменилась. Женя не воспримет наше примирение болезненно. Но он-то этого не знает. Неужели захочет рискнуть снова? Мне казалось, что его гордость жутко уязвил тот факт, то я вернулась к Владу из-за Жени. Я нанесла ему глубокую рану и не уверена, что она зарубцевалась, а даже если и так, не будет ли он сомневаться в моей любви каждый раз, когда нащупает эти отметины?

- Ты знаешь, что я обратил на тебя внимание сразу, в тот же вечер, когда увидел.

- Знаю.

- И сначала ты показалась мне просто сексуальной женщиной, которая не любит своего мужа и жутко скучает.

- А я-то думала, что не выглядела как шлюха, которой наскучил брак, - я оскорблена его первым мнением обо мне.

- Не горячись. Я сразу понял, что у вас не все так хорошо, как показывал Влад.

- Он ничего не показывал, ему действительно было хорошо.

- Я перефразирую. Я увидел женщину, которая соскучилась по чему-то, что может ей дать только любимый мужчина.

- Не говори мне, что возомнил себя героем моего романа и решил, что спасешь меня от самой себя, милостиво разрешив обожать тебя и любить, - я начинаю серьезно подумывать о том, чтобы разозлиться.

- Я лишь хочу сказать, что ты была одинока. Я это почувствовал. И сначала это было физическое влечение. Но потом оно быстро переросло в нечто иное. Я думал о тебе, и не только тогда, когда у меня что-то шевелилось в штанах. Нет. Хотя шевелилось постоянно, - он усмехается, а я бью его по плечу. - Я знаю разницу между похотью и не похотью. То, что я испытывал, определенно выходило за рамки обычного влечения. И когда ты ушла от меня в аэропорту, я понял, что на самом деле потерял. Я никогда не верил в то, что у меня с кем-то получиться, понимаешь? Выгодное сосуществование - да, секс – безусловно, но брак со всеми вытекающими – нет. Моя мать уже показала, насколько это опасно – полюбить кого-то, довериться, принять на себя обязательства, а потом плюнуть на все и уйти, не оглядываясь, даже не пытаясь понять, сколько людей страдает, как им тяжело. Я четко разграничивал для себя все виды отношений, которые могут быть между мужчиной и женщиной, и никогда не обманывал ни себя, ни других. Только один раз. Когда попытался представить, что у меня все идет, как прежде, когда на самом деле мир перевернулся с ног на голову. Но я понял свою ошибку. И не намерен ее больше повторять.

- Я уже говорила, что сожалею о том, что собрала тогда вещи и ушла. Но ведь и ты, Сережа, начал новую жизнь.

- Ты хочешь сказать, что для меня все прошло относительно легко?

- Не знаю. Ты сейчас говоришь о серьезных вещах, намекаешь на наше будущее. Но, видимо, несколько месяцев назад оно не представляло большой ценности для тебя. Во всяком случае, ты решил за него не бороться.

- Я предложил тебе очень много, Ира, но спасовала как раз ты. Думаешь, не было другого выхода?

- Сейчас кажется, что был. Но тогда … - я качаю головой, а потом ловлю его взгляд. - Я не переставала тебя любить, Сережа. Ни на одну секунду. Даже когда вернулась к Владу мы с ним … ни разу.. ну, ты понимаешь.

- Ты не спала с ним?

- Нет.

Он отвлекается от дороги и недоверчиво смотрит на меня.

- Я не смогла бы. И ни с кем другим, наверное, тоже. Так что у меня не было никаких отношений.

- Хочешь сказать, у меня они были в избытке? – он удивленно вздергивает бровь.

- Не знаю. Ты не рассказывал.

- С Настей я разругался сразу после того, как она объявила о своей бредовой идее женить меня на себе. А до этого мы просто поужинали пару раз с ее отцом.

- Вы не встречались?

- Нет. Мне вообще тогда было не до амурных дел.

- Ну а позже? Почти год прошел. У тебя не было увлечений?

- Ты хочешь спросить, был ли у меня секс? – я улавливаю насмешку в его голосе.

- Нет. Я и так знаю, что был. Супермодель наверняка сложно забыть, - как бы я не хотела, но ревнивые нотки в моем замечании все же долетают до его ушей.

Он смеется, поворачивая к стоянке. Солнечные блики, отражающиеся от лобовых стекол припаркованных машин, ослепляя меня на минуту.

- Я был так занят своим бизнесом, что мне некогда было отвлекаться на женщин. Я пахал, как лошадь, по восемнадцать часов в сутки. Приходил домой, валился в кровать, просыпался и опять летел на работу. Мне нелегко было начинать все с нуля. Но у меня не было другого выбора.

- Но ты же сам сказал!

- Я был зол! Я не ожидал тебя увидеть, и еще больше не ожидал, что во мне все окажется так живо.

Сергей паркует машину, выключает зажигание и поворачивается ко мне.

- Я думал, что все забыто. Что я успокоился, вернул жизнь под собственный контроль. Но встретил тебя, такую светлую, такую … только взглянул издали – и сердце екнуло. И, конечно, не мог пройти мимо, не мог не помочь. А когда двери того чертового лифта открылись, и ты увидела меня, мне все сказали твои глаза. Я увидел то же, что видел тогда, в дни, когда ты была моей. И понял, что и для тебя ничего не прошло. Но потом ты закрылась, отстранилась, и я подумал – уж не показалось ли мне все? Вот ты сидишь, холодная, собранная, а я волнуюсь, как мальчишка. Ну, и вспылил. Глупо, но моя гордость была мне признательна.

- Дурак! – я говорю, как разобиженная школьница. И улыбаюсь, понимая, что он тоже не смог никого пустить ни в свою душу, ни в постель.

Он улыбается в ответ, берет мое лицо в свои руки и нежно целует.

Мы медленно бредем за тележкой, перебирая продукты на полках. Он смеется над моей одержимостью сырами, я же подтруниваю над его выражением лица, когда отказываюсь покупать мясо и набираю кучу овощей.

Мы заезжаем на рынок, где я нахожу весьма необычную на вид груду потрепанного сала – именно так охарактеризовал сетку Сергей – и отменную говяжью печень.

- Что ты собираешься делать?

- О, это сюрприз. Но мне понадобиться твоя помощь. Я не очень-то умею разводить огонь.

У меня на заднем дворе есть место для небольшого мангала, который я нашла в маленьком сарае. Все никак не было времени, чтобы опробовать его. Тем более, я никогда не готовила шашлыки. Когда мы выбирались на природу, этим всегда занимался Влад или другие мужчины.

Мы выволокли самодельный железный мангал на тонких высоких ножках, осмотрели, и признав пригодным, торжественно оставили его дожидаться своей очереди, положив рядом вязанку дров и новенькую сетку для барбекю, а сами вернулись в дом.

Я порезала кабачки, помидоры, баклажаны на толстые куски, сложила в пластиковый контейнер, залила оливковым маслом, бальзамическим уксусом и бросила смесь «Прованские травы». Разрезала печень на толстые порционные куски, залила молоком и посолила. Вымыв руки, присела на стул и поняла, как сильно я устала. В голове слабо шумело, а обычная возня на кухне вдруг лишила всех сил. Не помогло восстановить запас энергии и съеденное зеленое яблоко, и безжалостно проглоченный шоколадный батончик. Сергей заметил мое состояние и скептически посмотрел на мое упрямое лицо, явно намекая на то, что пора отдохнуть.

- Ладно. Я прилягу ненадолго, все-равно продуктам нужно время.

Не успела моя голова коснуться подушки, как я провалилась в сон.

Мне снилось море. Лазурная вода искрилась под солнцем, волны лизали гальку на берегу. Вдали виднелись невысокие горы, казавшиеся мне абсолютно голыми. Я сидела на берегу одна. Вертела головой по сторонам, но никого не было видно на километры вокруг. Налетел ветер, я обхватила себя руками, но холодные порывы пронимали до костей. Солнце обманчиво сияло на небе, обещая тепло. А я тряслась так, что аж зубы клацали.

Голые ноги лежали на камнях, как морские водоросли, прозрачные, безвольные.

Мне стало одиноко, я подумала, что я осталась совсем одна. Откинулась на спину и закрыла глаза.

Мне показалось, что я пролежала так целую вечность. Ни живая, ни мертвая, будто время обтекало меня. Но потом я услышала крик чайки. Тонкий, жалобный, где-то очень далеко. Я встала, прислушиваясь, но опять никого не увидела. Ни одного живого существа.

Ветер настойчиво продолжал доносить до меня этот звук, который теперь больше стал походить на детский плач. И я вдруг поняла, что это чей-то ребенок зовет маму. Голос был совсем слабый, будто малыш был болен. Я вскочила на ноги, вертясь на месте, как волчок. Теперь я точно знала, что меня кто-то ищет, я нужна кому-то, кто-то без меня страдает. Это маленький мальчик!

Резко сажусь на кровати. Сергей рядом держит меня за руку.

- Ты стонала во сне. Все хорошо?

- Так, приснилось, - я все еще не могу отойти. На душе камень. Будто я действительно не успела на помощь.

Бреду на кухню, принимаю свои лекарства и жадно выпиваю стакан воды. Но во рту все-равно остается горький, противный привкус неудачи и чужого горя.

Солнце начинает спускаться к горизонту. Свет становится не таким резким, тени – более мягкими. Мы берем заготовленные продукты и выходим на задний двор, прихватив с собой стулья со спинками из дома.

- Дай мне бумагу или газету, - просит Сергей.

- Вот то, что в почтовом ящике накопилось.

- Мне понадобится где-то минут сорок. Потом можно будет начинать готовить.

- Хорошо, - я никуда не спешу.

На яблоне появились мягкие зеленые листочки и набухли белые почки. Некоторые уже раскрылись. Нежные цветы источают легкий, пока еще едва уловимый аромат, сладкий и приятный.

От мангала начинает подниматься белый дымок. Сергей машет над ним куском картонки, раздувая огонь, и постепенно подбрасывает поленья. Я смотрю на его жилистые предплечья – он закатил рукава рубашки, чтобы не испачкаться. Крепкие, надежные руки, готовые подхватить, способные удержать. Мне хочется провести по его коже пальцами, ощутить силу и тепло, хочется прильнуть щекой, купаясь в волнах нежности и любви, исходящих от него.

- Присядь рядышком, иди ко мне.

Он берет свой стул и ставит рядом с моим. Я забрасываю свою ногу на его и обнимаю его руку своими. Так мы сидим какое-то время, глядя на разгорающийся огонь. Мне хорошо и спокойно, когда он рядом.

- Ты когда-нибудь думал о том, каким ты видишь свое будущее?

- Конечно, - он вздыхает. – Сначала я представлял себе жизнь, полную денег и красоток. Как ты понимаешь, мне тогда было не больше восемнадцати. Откуда все это у меня возьмется, я тогда не сильно задумывался. Просто считал, что все свалится мне на голову в один прекрасный день. Отец не бедствовал, я был уверен, что и мне не придется. Но как мне это удастся сделать – не имел понятия. А потом я пошел учиться. И на меня снизошло озарение – да вот же он, мой шанс. Передо мной были примеры старших ребят, выпускников, уходивших из универа сразу в какую-то приличную компанию. Я тогда был очень независимым и вспыльчивым, отец не раз говорил, что не станет держать меня на всем готовом. А я всеми силами хотел доказать ему, что и не придется. Для меня было важно, чтобы он узнал, что я и сам чего-то стою. Так что я учился, не давая себе послабления. Ну, разве что иногда, - он усмехается, и я понимаю, как именно он развлекался. – Но девушки никогда не отвлекали меня от моей цели. И получив диплом, а вместе с ним практически сразу и работу, я пришел к отцу невероятно гордый, ведь мне удалось встать на ноги, не прибегая к его помощи. Он пожал мне руку и сказал, что из меня вышел хороший человек, настоящий мужчина.

- Я понимаю, что тогда ты был молодым, тебя интересовала карьера и женщины.

- Много женщин, - он кивает с умным видом.

- Да. Но ведь время шло. Ты не задумывался о семье? О детях?

- Мой отец больше не женился. Я думал, что я такой же. Никогда не хотел осесть, прибегать к ужину домой и спать только с одной женщиной.

Я фыркаю. Он смеется и крепче сжимает мою ладонь.

- А быть отцом – это очень серьезная работа. Я не уверен, что справлюсь с ней. Неизвестность, тень ошибок прошлого, нависшая над моим собственным детством, не располагают ко всему этому. Мне кажется, родителями должны становится только те, кто ни капли не сомневается, что справится, понимаешь?

- Да, понимаю. Но поверь мне, сомневаются в своих силах абсолютно все.

- Неправда. Ты же не сомневалась.

- Какое-то время и я думала, что мать из меня никудышная.

- Глупости. Ты такая заботливая, нежная, добрая, - он убирает прядь моих волос от лица.

- И ты замечательный человек, только уж больно гордый. Почему ты вынудил меня так долго ждать? Почти заставил поверить, что разлюбил?

Он притягивает меня к себе, слегка покачивая в объятиях.

- Я хочу опять попробовать, Ира.

- Я не хочу пробовать. Никаких попыток. Я хочу все сразу писать начисто. По-моему, мы уже сделали достаточно ошибок.

Он целует мои пальцы и смотрит в огонь.

Я хочу поговорить с ним о Жене, о том, что она вряд ли станет проблемой для него. Мой ребенок счастлив, она знает, что родители ее любят, и догадывается, что значит для меня Сергей.

Но я встаю и иду в дом за продуктами. Почему-то я все еще боюсь упоминать при нем о своей дочке. Он никогда не выказывал враждебности к ней, но ведь из-за нее я ушла.

Выкладываю на сетку кусочки маринованных овощей и кладу на мангал.

- А ты как видела свою жизнь?

- Как и все девушки, наверное. Дом, муж дети. Ничего такого выдающегося. Я вообще начинаю думать, что не из тех женщин, которые рождены для какой-то высшей цели. Мне никогда не хотелось оставить свой след в истории, не тянуло окунуться в водоворот приключений и опасных путешествий. Меня вполне устроил бы вот такой свой уголок, поездки пару раз в год куда-то на побережье или в Европу.

- Ну, я даже знаю одно место, куда мы могли бы регулярно выезжать, чтобы погреться на солнышке и искупаться.

Я смеюсь, но потом вздрагиваю. Ведь в своем сне я сидела на берегу Крита, это точно. Я больше нигде не видела такого моря. Что-то неприятно ворочается в груди.

- Там прекрасно, - говорю я.

- Хочешь, поедем туда?

- Хочу. Очень хочу, но…

- И Женю возьмем с собой.

У меня сжимается горло. Он опять делает это, представляет нас семьей, хочет, чтобы так и было. Сергей не отделяет Женю от нас, от меня. Я мысленно собираюсь с силами. А он продолжает говорить, переворачивая сетку над углями.

- Мы попытаемся с Женей найти общий язык. Я не знаю пока, как, но она уже пережила ваш с Владом развод. Надеюсь, это как-то облегчит наше примирение.

- Она мне сама предлагала вернуться к тебе, - я почему-то не могу говорить спокойно. От подступивших слез голос начинает дрожать. – Она у меня умница. Видела, как мне было плохо без тебя. И однажды сказала, чтобы я помирилась с тобой. И я тебе очень признательна за то, что когда ты говоришь о нашем с тобой будущем, ты не вычеркиваешь ее. Я очень ее люблю.

- Я знаю.

- И тебя очень люблю.

- И это знаю, - он самодовольно ухмыляется, но я вижу, как его тронуло мое признание, несмотря на безыскусность и простоту слов. – Меня эта черта в тебе привлекла тогда еще сильнее. Я уважаю тебя за это. Женщину ничто не красит так сильно, как ее преданность собственному ребенку.

Я понимаю, что более подходящего момента для разговора уже не будет. Пытаюсь подобрать нужные фразы, пока сбрасываю в блюдо готовые овощи и выкладываю на решетку кусочки печени, завернутые в сетку. Но в конце концов прихожу к выводу, что как бы я не сказала о нашей встрече с Наирой, реакция Сергея в любом случае будет одинаковой.

- Я встретила твою мать, Сережа. Случайно. Но я поняла, что это она.

Он замирает и смотрит на меня какими-то пустыми глазами. Лицо его напрягается, становится жестким, замкнутым.

- Она ищет тебя.

- Не в первый раз. Но я дал понять, что не желаю ее больше видеть. Никогда.

Я подхожу к нему и кладу руку на твердое плечо. Поглаживаю кончик воротника рубашки, давая ему почувствовать свою близость рядом. Пусть вспомнит, что я не враг ему, что его обида на мать не должна распространяться на меня, вестника неприятных новостей.

Он почти машинально обнимает меня, другой рукой придерживая сетку на мангале.

- Где ты ее встретила? – в конце концов спрашивает он.

- В онкологическом отделении. Я курирую его работу.

Его брови взлетают в удивлении, а потом он хмурится. Какое-то время хранит молчание, но на скулах то и дело появляются желваки.

- Отец говорил, что она опять объявилась. Но ни слова не сказал о том, что она больна.

- Она не думает, что наблюдать за раковыми больными – интересное дело.

Он опять погружается в свои мысли. Я не мешаю ему. Сама слежу за мясом, проверяя его готовность. Печени немного нужно, главное – не передержать.

Мужчины всегда добрее, когда сыты. Поэтому раскладываю горячие ароматные куски по тарелкам, подаю ему его порцию и принимаюсь за свою.

Что бы там между ними не было, как бы не сложилась их прошлая жизнь, я думаю, что смерть меняет многое. И ее неотвратимость заставляет нас честнее смотреть на вещи. Многое нельзя будет изменить, когда человек уйдет навсегда. Тогда сожалей – не сожалей, а возможность исповедаться или попросить прощения уже упущена, как и возможность отпустить грехи кому-то. Я уверена: то, что мы не можем простить, тяготит не меньше, чем кого-то его плохие поступки.

Близкий конец придает смелости признаться в том, что, казалось, не под силу рассказать в светлые дни, когда думаешь, что впереди еще много дней, месяцев, лет. Жесткие временные рамки, в которые загнаны все живые существа, давят на нашу совесть сильнее, чем что-либо еще.

- Она серьезно больна?

- Да.

- Что у нее?

- Рак груди.

Он запрокидывает голову назад, всматриваясь в краснеющее небо. Последние лучи уходящего солнца путаются в его темных волнистых волосах.

- Она поправится?

- Не знаю. Она отказывается от операции.

- Что ж, это ее выбор.

Догадывается ли он, какой женщиной она стала? Сколько перенесла? Как страдает из-за своего поступка? Вряд ли. Он не подпускал ее к себе, и я понимаю причину его поведения. Но как же это грустно, когда самые крепкие узы оказались не способны связать двух людей, сделать их по-настоящему близкими, дать почувствовать, что одиночество им ни по чем.

- Какие прогнозы дают врачи?

- Если тебе это действительно интересно, спроси у них сам.

Он отставляет пустую тарелку и наблюдает за тлеющими углями.

- Какая она?

- Красивая, несмотря на болезнь. Я составила о ней мнение, как о сильной женщине.

- Правда?

- Да. Она не спасовала перед раком. Знаешь, мне кажется, она из тех, кто вообще никогда не сдается.

- Она уже доказала обратное, когда убежала от нас с отцом.

- Это был жуткий поступок. И она ищет тебя, чтобы сказать, как раскаивается в том, что сделала.

- Грехи давят? – его губы кривятся в злой улыбке. Ему не идет жестокость. Я знаю, что он не такой. И пытаюсь смягчить его, объяснить ситуацию.

- Я не знаю, может и так,- честно признаюсь ему. – Но вряд ли тебе известно, что она усыновила больного ребенка. Что пыталась его вылечить, хотя заранее знала, что не преуспеет. Ты знал, что она приехала к тебе в последний раз, когда только похоронила его? Приехала, чтобы своими глазами убедиться, что ты жив и здоров.

- Нет! – он потрясен.

- Сказала, что поняла весь ужас своего поступка давно, в тот день, когда впервые после своего бегства приехала увидеться с тобой, а ты отправил ее на все четыре стороны. Тогда она и почувствовала, что ты ей нужен, но она тебе – нет. Что ты вычеркнул ее из своей жизни. Она хотела сделать что-то доброе для чужого ребенка, надеясь, что таким образом..

- Что? Искупит свою вину передо мной?! Заслужит пропуск в рай?

- Я не знаю, Сережа. Не представляю, можно ли ее простить, но видно, она поняла, что натворила. Ты так не думаешь?

- Не знаю, зачем она все это делала. К чему этот цирк с усыновлением? Она мне мать только по крови. Гены - единственное, что нас связывает.

- Я понимаю. Но если она умрет, а вы так и не увидитесь, вы оба упустите свой шанс.

- На что? На примирение? Об этом не может быть и речи.

- Шанс попрощаться. Сказать то, что позволит вам не испытывать горьких чувств, что не будет тяготить, - я сейчас больше говорю о Сергее, чем о Наире. Он всегда терзался из-за поступка матери. Она объяснила мне, почему так все произошло. Не уверена, что этот же разговор успокоил бы его или сделал ее мотивы приемлемыми, скорее наоборот. Трудно слышать, что мать не смогла полюбить свое дитя сразу после рождения. Но я уверена, что она любит его сейчас. И от этого ему станет легче. Если он ее и не простит, то хотя бы отпустит с миром.

- Я подумаю.

Мы убираем остатки еды в полном молчании, но оно не кажется мне тягостным. Просто каждый занят своими мыслями.

Облака стоят у горизонта, закрывая заходящее солнце. Воздух становится все более прохладным, запах цветущей яблони - не таким сильным.

Мы заходим в дом. Я мою посуду, пока он бродит по залу. Едва различаю его шаги. Но ему не сидится на месте. Он взволнован. Я надеюсь, он думает о моем предложении.

Сергей смотрит на коллекцию декоративных тарелок. Подхожу сзади, обнимаю за талию и прижимаюсь к нему всем телом. Провожу кончиками пальцев по предплечьям.

Мне кажется, я никогда не смогу насытиться им. Мне кажется, что все это нереально, что все только сниться мне. А потому каждую минуту, которую я провожу с ним, я чувствую острее, будто сейчас все закончится и не повторится больше никогда.

В такие моменты нет места лжи, притворству, я честна и открыта, я уязвима, но я хочу, чтобы он знал об этом, чтобы понял, что для меня значит наше повторное сближение, и на что я готова ради него.

- Я не знаю, зачем нам встречаться, Ира, - говорит он тихо, не оборачиваясь, но его руки ловят мои и легко сжимают.

Я понимаю, что он говорит о Наире.

- Это не должно быть решением, принятым под давлением.

- Ты и не давишь.

- Тогда не встречайся, если не хочешь.

Он ничего не отвечает.

- Ты ведь сомневаешься, не так ли? Иначе бы уже сказал, что не намерен ее видеть, и дело с концом.

Его пальцы чуть сильнее сжимают мою ладонь.

Я опять чувствую, как усталость наполняет мои конечности свинцовой тяжестью. Я отбираю свою руку и медленно иду к шкафу за пледом. Бросаю его на диван перед телевизором и сажусь, подобрав под себя ноги.

- Устала? – он встревожен.

- Немного.

Сергей садится на диван, обнимает и устраивается рядом. Я начинаю дремать под монотонное бормотание телевизора, успокаивающее лучше колыбельной. Сергей неторопливо поглаживает мое плечо. Эта ласка, напрочь лишенная сексуального подтекста, согревает меня, как тепло камина в холодную зимнюю ночь. Однажды мне довелось прочувствовать это на себе. У одного из моих бывших парней был дома настоящий камин, а не какой-то искусственный заменитель, калорифер с лампочками. Его отец был настоящим печником. Мы с этим парнем так и не стали идеальной парой, зато были отличными собеседниками. Так вот, вернувшись из театра жутким февральским вечером, промерзшие до костей, мы ввалились в гостиную в своих задубелых от снега и мороза куртках и сразу же стали у камина, протягивая окоченевшие руки к огню. Тепло вползало в тело постепенно, медленно разливаясь по венам, как доза алкоголя, опьяняя, расслабляя. Приблизительно то же я испытываю и сейчас.

Сергей целует меня в макушку. Блаженно прикрыв глаза, я в очередной раз благодарю все те силы, которые свели нас опять вместе.

Спустя четыре дня Сергей уехал в столицу. Дела требовали его личного присутствия. Я не хотела его отпускать, словно боялась, что он исчезнет из моей жизни, как прекрасный сон после пробуждения. Плакала, когда стояла на крыльце своего дома, а он целовал мои мокрые щеки и радостно смеялся, за что я обозвала его бесчувственным чурбаном. Он ответил, что никогда ему не были так милы мои слезы, как сейчас. А потом крепко-крепко обнял и уехал, обещав вечером позвонить.

Женю мне вернули через день. Больничный закончился, я вышла на работу. Каких только слухов не ходило о моем отравлении. И что я решила покончить с собой из-за несчастной любви, и что Вронский спас меня, ворвавшись в дом практически на белом коне и в противогазе, и что я пережила клиническую смерть. Развлекались, как могли. Я только смеялась, уворачиваясь от прямых ответов, отшучивалась. Никому не хотела рассказывать подробност, только то, что у меня неисправная колонка и что я ничего не помню, потому что потеряла сознание.

Сергей звонил каждый день, говорил, как скучает, и что работа держит его за гениталии так крепко, что даже не сможет вырваться на выходные. Я не волновалась из-за этого, хотя, признаюсь, сильно огорчилась. Я хотела чувствовать его присутствие рядом, хотела стоять на своей кухне, готовить ужин и знать, что если я сейчас зайду в зал, то увижу его на диване перед телевизором с пультом в руке.

Меня вообще интересовал вопрос, как мы обустроим нашу совместную жизнь, когда моя любимая работа здесь, а он трудиться над своим бизнесом в сотнях километрах от меня. Но обсуждать это мы не спешили. Я не знала, какой выход можно придумать, не видела варианта, при котором бы мы оба ничего не теряли.

Пусть все идет своим чередом. Сейчас я счастлива. О мелочах подумаю позже.

Однажды Женя подошла ко мне после телефонного разговора с Вронским.

- Мам, а кто это был?

- Сергей. Ты его помнишь?

- Да. Помню.

На личике дочке один интерес, ничего больше.

- А ты опять с ним разговариваешь?

- Да. Мы созваниваемся.

- А вы будете встречаться снова?

- А если будем, солнышко, что ты думаешь?

- Встречайтесь, конечно. Вот и папа тоже встречается с Инной.

- Да?

- С его секретаршей, - поясняет мне Женя с важным видом человека, который первым сообщает умопомрачительные новости.

Он все-таки решился! И у него получилось. Я начинаю улыбаться. Я рада за Влада. Искренне рада. Он говорил как-то, что его положение почти безнадежно. Но оказалось, он недооценил свои силы.

- И давно они встречаются?

- Наверное, нет. Перед тем, как я осталась у бабушки, ну, когда ты заболела, мы все вместе ходили развлекаться, ели пиццу и катались на аттракционах. А после этого они начали созваниваться. А одним вечером мы с папой даже поехали к Инне в гости.

- Она тебе нравится?

- Да. Очень милая и часто улыбается.

- Я рада за папу.

- Я тоже. И за тебя рада.

Дочка обнимает меня и тут же бежит по своим делам. Чем старше она становится, тем меньше нуждается во мне. Раньше она вертелась там, где была я. Если готовлю, то она со своими игрушками перебирается на кухню, если начинаю читать, то она испытывает острую необходимость спеть мне песню. Но сейчас Женя способна сама себя занимать. Пока ненадолго, но уже в школе она научиться быть самостоятельной в достаточной степени, чтобы не требовать моего присутствия каждую минуту, каждый час.

Когда-нибудь, я надеюсь нескоро, связь между нами все же ослабнет. Она сама станет матерью и будет приезжать ко мне по выходным и праздникам. Но я всегда буду ждать ее, всегда! Коротать остатки своей жизни рядом с любимым мужчиной, выглядывая ее в окно.

Дата добавления: 2015-07-08