Я еду на работу в автобусе, буквально забитом под завязку. Я поспала всего четыре часа, поэтому утром пыталась замазать мешки под глазами, насколько это позволяла косметика в такой душный день.
Скорее всего, сегодня пойдет дождь. Воздух, врывающийся в салон сквозь открытые окошки и люк наверху, очень влажный. Он не освежает, а заставляет глотать его, как соленую воду. Нет абсолютно никакой возможности утолить жажду, но остановится и не пить нереально.
На этот раз я собрала волосы в тугой пучок, оставив лишь подобие длинной челки, которую убрала на правую сторону лица. Строгое платье синего цвета с тонким красным пояском намекало на то, что я серьезно отношусь к своей должности, а витиеватое украшение на шее – обычная, но довольно качественно сработанная бижутерия – свидетельствовало о том, что я не ханжа и не брюзга.
Ехать пришлось стоя, поэтому мой наряд не помялся. В здание, где располагался офис, я вошла за пятнадцать минут до начала рабочего дня. В лифте быстро протерла лицо салфеткой и с гордой осанкой вошла в приемную.
Секретарь только что пришла, но тут же доложила, что Анна Ивановна уже на месте и ждет меня.
Мне показали мой личный кабинет.
Небольшое помещение, но очень светлое, расположенное через коридор напротив кабинета директора. С одной стороны шкаф, с другой –подвесные полки, небольшой стол, кожаное кресло, компьютер и телефон.
Безликий офис, который я тут же захотела подстроить под себя, украсить цветами и фотографиями людей, которым мы уже помогли.
Но для этого еще рановато.
- Я распоряжусь, чтобы начальники отделов, которые вы курируете, зашли с вами познакомиться и ввести в курс дела. Лида – мой секретарь – принесет вам распечатку с именами сотрудников, их должностными обязанностями и номерами внутренних телефонов.
- Спасибо. Анна Ивановна, я хотела спросить, есть ли обеденный перерыв?
- Конечно. С часу до двух.
- Я хотела бы сегодня отлучиться. Мне нужно устроить дочку в детский сад. А после работы я не успею.
- Конечно. Во время перерыва можете делать, что угодно.
Встреча с начальниками отделом получилась весьма интересная. Они постучались в мою дверь где-то через полчаса.
Я отложила список сотрудников, который принесла Лида, и пригласила их войти.
Три женщины сели напротив меня. Я с любопытством разглядываю их.
Илона Мельник – девушка лет двадцати восьми, немного полноватая, с милым лицом и добрыми каре-зелеными глазами. Светлая челка ровно лежит на гладком лбу, руки сжимают блокнот. Она управляет работой волонтеров, и, как мне кажется, идеально подходит для этого. У нее очень мягкий голос с теплыми, дружественными интонациями.
Лена Совина вместе с тремя своими подчиненными принимает и обрабатывает заявки на оказание помощи, распределяет их между медицинским отделом, который выносит заключение по каждому делу, и если нужно, отправляет к юристам. Она напоминает мне среднестатистического бухгалтера – полная от сидячей работы, лет сорока, хотя я могу и ошибаться, со следами от очков на переносице. Темные короткие волосы взбиты в высокую укладку, но стрижка кажется мне слегка неудачной, потому что на висках снято слишком много. Ее холеные пальцы украшают кольца и маникюр.
Пожалуй, самая интересная в этой троице Регина Миллер. Высокая, статная женщина приблизительно моего возраста, с лицом в форме сердечка и точеными скулами. Ее абсолютно прямые, струящиеся темные волосы сияют од дорогого ухода, челка доходит ровно до середины лба. Наряд явно от кого-то, кто презентует новинки на подиумах Милана или Парижа. А дорогой аромат ее духов крепко въелся во все предметы мебели моего кабинета. Очки в тонкой темно-вишневой оправе и такого же оттенка помада оживляют ее и так привлекательное лицо, карие глаза глядят на меня с солидной порцией превосходства и нескрываемого презрения. Весь ее облик бросает вызов моему скромному синему платью. Она считает меня недостойной занимать эту должность? Или она сама метила на нее? Иначе как объяснить те волны враждебности, которые она испускает, не сказав мне еще ни единого слова.
Меня вводят в курс дел, рассказывают, каким клиникам и центрам мы помогаем, как происходит отбор заявок от частных лиц, кто наши основные спонсоры и какую сумму ежемесячно выделяет непосредственно основатель фонда Михаил Петрович Лавров.
Я делаю пометки, попутно задаю вопросы и стараюсь расположить к себе своих подчиненных, перед которыми не ощущаю ни превосходства, ни скованности. Скорее, у нас установятся дружеские отношения, хотя насчет Регины я не уверена.
Она ни разу не улыбнулась мне, не сказала ничего, что помогло бы мне лучше вникнуть в работу ее отдела. А когда выходила из кабинета, то зло глянула на мой небольшой стол. Он что ли предмет ее зависти? Вряд ли, это не красное дерево, а обычное ДСП.
Во время своего перерыва я на такси мчусь в детский сад, который находится в нескольких метрах от нашего нового жилья. С директором уже переговорили до моего приезда, так что мне осталось лишь отдать ей документы, написать заявление и мчаться назад на работу.
Общее впечатление от моего первого рабочего дня было положительным. Я прошлась по офисам, лично познакомилась со всеми сотрудниками, которых, к слову, было не больше сорока.
Завтра я впервые должна буду ехать на открытие отделения для онкобольных, обустроенного большей частью за счет средств нашего фонда. Мне предложили составить благодарственную речь для Лаврова.
С ней я справилась довольно быстро. Перечислив всех спонсоров, которых нам удалось привлечь к сотрудничеству, не забыв о заслугах основателя фонда, а также упомянув современное оборудование для диагностики и лечения рака, я закончила писать на оптимистической ноте, выразив надежду, что этот центр поставит на ноги всех его будущих пациентов.
Анна Ивановна просмотрела мое заявление для прессы, одобрительно покачала головой и сказала, что завтра мы отправимся на торжество вместе. А пока для первого рабочего дня хватит, и она меня отпускает.
Когда я подхожу к дому, усталость и пережитое волнение сказываются слабой дрожью в конечностях.
Няня, с которой я утром пообщалась только десять минут, гуляет с Женей на детской площадке возле подъезда. Дочка, завидев меня, бежит с широкой улыбкой на лице.
- Мамочка, а ты знаешь, я познакомилась с Марком и Юлей. Они ходят вот в этот садик. Они дали мне свои игрушки, а я сказала, что дам им поиграть своими, как только заберу их из нашего старого дома.
- Обязательно, солнышко. Кстати, завтра ты идешь в этот садик. Может быть, вы будете в одной группе.
- Да?
- Посмотрим.
Рассчитываюсь с няней по почасовому тарифу. Женя рассказывает, что она строгая, но довольно общительная женщина, они не смотрели телевизор, но много гуляли, рисовали мелками на асфальте, играли в слова – тут дочка немного расстроенно заявила, что очень мало слов заканчивается на букву «у», а она так хотела назвать улитку – и три раза ели.
Мой желудок громко урчит и напоминает, что тоже был бы не прочь обстоятельно поесть. Я ведь толком даже позавтракать не успела. Мы вместе идем в квартиру, я разогреваю себе суп, Женя общипывает гроздь винограда.
- Папа звонил.
- И что он спрашивал?
- Как выглядит наша квартира.
- Надеюсь, ты сказала, что она очень чистая.
- Нет, сказала, что маленькая.
- И чистая.
- Скажу в следующий раз.
- А что еще он спрашивал?
- Номер квартиры.
- Ты сказала?
- Спросила у няни, и она сказала, что номер нашей квартиры тридцать шесть. На четыре больше, чем номер дома.
- Сейчас доедим и снова пойдем за покупками.
- А что мы будем покупать?
- Хочу приготовить паровые котлетки и спагетти, а еще купим тебе что-то из игрушек.
- Ура! А купишь мне Барби, у которой есть карета?
- Нет.
- А Губку Боба?
- Только если его можно использовать в качестве подушки.
- А планшет?
- Женя, у меня его нет!
- Я буду давать тебе немного попользоваться.
- Ну, спасибо большое. Я думала, что ситуация будет как раз наоборот.
В магазине я покупаю продукты, несколько упаковок разнообразных губок и тряпочек для протирания поверхностей, мыльницу, и мы идем с Женей в самый опасный отдел.
Полки завалены всевозможными игрушками. Огромные медведи и тигры пугают меня своими размерами и иногда жуткими пластмассовыми глазами, дочка засматривается на электрические автомобили и кукол в ее рост, которые могут говорить на английском, а при их цене, просто обязаны еще уметь стирать, убирать и готовить какую-то простую еду.
Я покупаю ей конструктор и куклу с небольшим, но довольно ярким гардеробом.
Женя счастлива, я молча вздыхаю по деньгам, которые дал Влад. Сегодня на работе я уже успела заказать ей маленький столик и стульчик для того, чтобы у нее был свой уголок для рисования и игр, а позже – и для занятий.
Остаток суммы я прячу в кошелек в отделение на молнии. На черный день.
Несмотря на угрызения совести, не думаю, что совершила глупые покупки.
Женя должна сама себя занимать и развиваться. Как это возможно, если ребенку не с чем играть?
Ее игрушки мы оставили в прежней жизни. Я не знаю, когда получиться их забрать. Я планировала вернуться за ними и частью вещей на этих выходных, но не уверена, получиться ли. Здесь нужно так много сделать.
Вчера ночью я обнаружила, что подтекает стык пластиковых труб за стиральной машинкой, в холодильнике перегорела лампочка, а у Жени нет ни одной подходящей пары туфелек и, если пойдет дождь или резко похолодает, ей все-равно придется обувать свои босоножки.
Итого на выходных я должна была вызвать сантехника, электрика и успеть в обувной, а точнее – в несколько, потому как обувь я выбираю всегда придирчиво и долго.
Вечером мы засыпаем, обнявшись. И прежде, чем провалиться в сон, я все же успеваю подумать о том, с какой непередаваемой четкостью, прямо до мельчайших оттенков, бирюзовые глаза напоминают глубокие воды Средиземного моря.
Новый корпус для онкобольных построили прямо на территории областной поликлиники. Одноэтажное здание стоит отдельно, выкрашенное в молочный цвет. Вокруг разбиты газоны с зеленой, нетронутой июльским солнцем травой. Дорожки уложены плиткой, кусты можжевельника и невысокие туи высажены по периметру здания.
Несмотря на то, что корпус выглядит очень аккуратно и не напоминает внешним видом больницу, мне все же становится не по себе. Это неясное чувство подобно тому, которое заполняет все естество при входе в манипуляционный кабинет с его чистым белым кафелем. Нигде не будет ни намека на кровь, на боль, но именно об этих вещах думаешь в таком месте.
Среди толпы собравшихся нет ни одного человека, который бы напоминал больного раком. Только чиновники, спонсоры, журналисты. Корпус пока еще пустует. Я пробираюсь внутрь, пока ленточку не перерезали. Просторный коридор, по одну сторону расположены палаты, очень светлые, с персиковыми обоями и белыми пластиковыми жалюзи на окнах, с другой стороны находятся операционные, процедурные кабинеты, осмотровые и кабинеты врачей.
Огромный томограф и компьютерные мониторы за стеклянной перегородкой нагоняют на меня страх – кто-то выйдя отсюда будет ошарашен, напуган, убит горем. Кто-то поймет, что очень скоро умрет.
- Немного страшный, не правда ли?
Я оборачиваюсь. Внимательные карие глаза теплеют, когда быстро осматривают мое лицо.
- Здравствуйте, Михаил Петрович.
- Здравствуйте, Ира. Читал вашу речь – понравилась. Не люблю долго трепать языком. Все четко и без лишнего пафоса.
- Спасибо.
- Нравится корпус?
- Да. Все очень хорошо сделано. На совесть. И судя по всему, дорого. Хотя к финансовым документам я и не имею отношения.
- Если вам понадобятся цифры – вам стоит только сказать об этом в бухгалтерии. Ваша должность позволяет вам иметь доступ ко всем документам.
- Я учту это.
Мы медленно идем мимо открытых палат и стойки регистратуры.
- Как вам работа?
- Я всего второй день работаю, но полна энтузиазма.
- Это хорошо. С коллективом познакомились?
- Почти всех запомнила.
- Есть какие-то вопросы относительно ваших обязанностей?
- Пока нет, но я только вхожу в курс дел.
Он взял меня под локоть и повел к выходу.
- Пора поприветствовать гостей, но я хочу продолжить с вами беседу. Пообедаем после мероприятия?
- Конечно, Михаил Петрович.
Оказалось, что уже завтра сюда переведут первых пациентов, и этот объект я буду курировать. Как и Дом престарелых в моем родном городе.
Прямо с церемонии открытия мы вместе уехали обедать, что поставило меня в неудобное положение перед Анной Ивановной. Я видела, как Лавров что-то говорит ей, она кивает и удивленно смотрит на меня, пытаясь скрыть те догадки, которые проносятся в ее голове. Я не хочу, чтобы кто-то думал, что я иду к вершине карьерной лестнице через постель босса. Но и испытывать стыд я тоже не намерена. Смело встречаю ее взгляд. Мне нечего смущаться, наверняка она тоже не раз обедала с начальником. У меня только один способ опровергнуть не сказанные вслух домыслы – гордо держать голову, не скрывать, что я общаюсь с Лавровым, и наказывать презрением того, что посмеет сказать мне что-то грязное и мерзкое.
Поэтому я сажусь в машину к Лаврову с таким выражением лица, будто иду в его кабинет.
- Как вы устроились?
- Спасибо, все хорошо. Сняла квартиру, дочку определила в садик.
- Вы переехали вместе с мужем?
Я ищу в его глазах иронию, жгучий интерес к скандальным историям, но не замечаю ничего, кроме обычного любопытства.
- Нет. Я развелась.
- Сожалею, - он искренне удивлен и немного смущен бестактным вопросом. Он ничего не знает.
- Спасибо.
- И вам не трудно успевать и здесь, на работе, и с ребенком?
Я боюсь, что он расценит мое положение матери-одиночки, как нечто мешающее полноценной отдаче в своем деле.
- Нет, нисколько. Она же не грудной ребенок. Утром я отвожу ее в садик, а вечером забираю. Мой рабочий день заканчивается в шесть, - я тут же осекаюсь, понимая, что иногда мне придется задерживаться. – Но если возникнет необходимость в дополнительной занятости – это не проблема. Я нашла чудесную няню, которая сможет о ней позаботиться.
- Не волнуйтесь. Ваша работа не требует таких жертв. Если и будет необходимость задержаться, то довольно редко.
- Ясно.
Он на какое-то время замолкает, наслаждаясь солянкой. Я окунаю ложку в тыквенный крем-суп. Это самое недорогое первое блюдо. Я все еще пытаюсь экономить, при других обстоятельствах никогда бы не позволила себе сейчас питаться в ресторане. Мысленно радуюсь тому, что мы попали на время бизнес-ланча, и цены снижены.
Когда поднимаю глаза, опять вижу скрытую в глубине карих глаз грусть. Лавров опускает взгляд, оставляя меня в смятении. Если бы я не видела это выражение раньше, я подумала бы, что он жалеет меня. Но мне это уже знакомо. Что он думает, глядя на меня?
- Как вам понравились работники фонда?
- Я еще не до конца со всеми познакомилась. Вернее, не настолько хорошо, чтобы делать какие-то выводы. Но основываясь на личных впечатлениях, мне очень нравится Илона. Она курирует волонтеров. Мне кажется, что эта работа – именно для нее.
- Да. Вы еще не один раз увидите ее с больными. Она словно угадывает все их страхи и заменяет их надеждой.
- Это прекрасное качество.
- Да… Мне когда-то не хватало этого.
Я молча смотрю на него, ожидая, когда он продолжит свой рассказ. Судя по горькой складке у рта, по боли, промелькнувшей в глазах, это личное.
- Я назвал свой фонд «Надежда» не из-за того чувства, которое мы хотим дать всем, кто обращается к нам. Я назвал его в память о своей жене. Надя умерла от рака.
- Я вам сочувствую.
- Да… Это было давно, но мне кажется, что она ушла только вчера. Такая милая, замечательная она была. Я до последнего не верил, что этот диагноз – не ошибка. И даже когда она начала увядать, высыхать, как роза, поставленная в вазу, я делал вид, что это всего лишь временное явление, что вскоре она поправится и станет, как и раньше, каждое утро провожать меня на работу. Я не давал ей того, что отдают любимому человеку, когда знают, что он скоро уйдет.
- Вы не могли смириться …
- Не мог. Я любил ее и говорил, что все будет в порядке, а когда она мягко попыталась сказать, что не сможет больше готовить мне завтраки, и попросила нанять себе домоправительницу, я накричал на нее, – он замолчал, а я ощущала себя не в своей тарелке из-за его откровенности. – Она сказала, что хочет, чтобы я тоже смирился и провел с ней последние дни, пока она еще не перестала быть похожей на саму себя, чтобы вел себя так, как во времена наших свиданий еще до свадьбы. Она хотела, чтобы я думал, что у нас все еще впереди. Но я не мог. Искал новые способы, программы по тестированию инновационных вакцин. Но ей ничего не помогло. И я жалею сейчас об упущенном времени. Мне нужно было провести его с ней, а не метаться в поисках выхода.
- Не нужно себя истязать. Вы человек, который привык бороться. И ее болезнь вы тоже хотели побороть. Отпускать любимых без борьбы – это трусость, – что-то щелкает во мне, и я захлебываюсь словами. Будто говоря их, я имею в виду не только его ситуацию.
- Вы так напоминаете мне ее, особенно с такой прической, - говорит он, и его глаза улыбаются и скорбят одновременно. – И дочка на нее была похожа.
- Простите, - я бормочу что-то совершенно дурацкое.
- Мне приятно смотреть на вас, - он берет мою руку, и я не смею ее отнять, потому что в этом жесте нет ничего интимного, - потому что я вижу в вас то же очарование, доброту, мягкость. И вы улыбаетесь так же, как и она.
Он уже совладал со своими чувствами. Я вижу, как решительно он отодвигает свою тарелку и поднимает руку, чтобы подозвать официанта.
Я не потратила на обед ни копейки. Он не позволил мне достать кошелек.
А когда я выходила из его машины возле офиса, он еще раз взял меня за руку и попросил обязательно обращаться к нему, если у меня вдруг возникнут трудности.
На работе меня уже ждали. Как только я зашла к себе, телефон зазвонил.
Лида, секретарь директора, услышала, как я вернулась. И хотя со своего места она не могла видеть этого, наши кабинеты находились напротив, и никто, кроме меня и охраны, не имел ключа.
- Вас искала Регина Миллер.
- Что ж, я уже на месте.
Меня неприятно поразил тот факт, что секретарь намекает мне, будто я должна звонить своим подчиненным, словно провинившаяся школьница, пропустившая урок. Неприятная догадка стала обретать подтверждение. В офисе знали, что я уехала с Лавровым, и некоторые сделали выводы в меру своей собственной распущенности.
Регина вошла ко мне через пять минут. Ее рот презрительно морщился. Что ж, тогда придется сразу расставить все по местам.
Я не знала, каким она была специалистом, но как человек она мне уже не нравилась. Терпеть не могу людей, которые думают, что могут судить других, абсолютно их не зная. Кажется, что такие люди действуют от отчаяния и злобы, будто сами в чем-то виноваты.
- Мне нужно обсудить с вами план на следующий месяц.
- Я слушаю, присаживайтесь.
- Я не смогла включить сюда одного очень перспективного спонсора.
- Почему?
- Потому что не смогла вовремя обсудить с вами его требования.
Не нужно было искать завуалированное обвинение в ее словах. Меня открыто тыкали носом в лужу, как нашкодившего котенка. Я посмотрела на эту молодую женщину в летнем, молочного цвета костюме с коротким рукавом. Все ее поза говорила о превосходстве.
- Пока меня не было, вам могла бы помочь Анна Ивановна, если что-то не входит в вашу компетенцию.
- Я не хотела беспокоить ее по такому поводу. Тем более, что она не должна иметь отношение к этому.
- С каких пор директор не имеет отношения к тому, чем руководит?
Регина дернула носом вверх. Я не хотела обсуждать должностные обязанности своей начальницы. Разговор пошел не в то русло.
- Итак, о чем идет речь?
- Наш иностранный инвестор, похоже, сорвался с крючка.
- Это израильский предприниматель, основатель косметологической фирмы? – я вчера до часу ночи читала списки наших спонсоров. Иностранцев, с которыми мы вели переговоры о партнерстве, было немного.
- Да.
- Почему?
- Он хотел иметь право принимать решения.
- Какого рода?
- Например, касающиеся закупки оборудования, утверждения подрядчиков…
- Не вижу в этом ничего плохого.
- … принятия на работу на руководящие должности и, соответственно, увольнения с них.
- Это уже наши внутренние дела, если программа идет непосредственно через наш фонд.
- Вот именно. Но он настаивал. И требовал принятия решения немедленно. А вас не было на месте, когда мне нужно было срочно связаться для консультации, - едко заметила Регина.
- К чему такая спешка?
- Он улетает на три месяца в Штаты. Дело нужно было решить до этого.
- Он уже недоступен?
- Мне он сказал, что больше не сможет уделить время. И пока приостанавливает проект.
- Дайте мне его координаты. И на будущее запомните – все мои данные есть у секретаря. Если меня нет на месте – значит вам следует позвонить мне на мобильный. Чтобы нам не пришлось терять ценных инвесторов из-за вашей принципиальности или скромности.
Последние слова я сказала довольно жестко. Я не собиралась метить территорию. Мне по душе дружеские отношения с коллективом. Но если бы я сейчас дала слабину – мой авторитет был бы навечно утрачен.
Она вышла из кабинета с непроницаемым лицом, а я принялась думать, как же вернуть спонсора.
Из принесенного ею позже досье стало ясно, что речь идет о русском иммигранте еврейского происхождения. Он хотел принять активное участие в переоборудовании детского онкологического центра. Но был не единственным спонсором. Помимо Лаврова, я увидела имена еще нескольких меценатов, довольно знаменитых и публичных персон. В целом доля их участия составляла около семидесяти процентов. Но каждый из них собирался вложить меньше, чем Михаэль Вайцман. Он один намеревался дать около двухсот тысяч долларов, что равнялось тридцати процентам от общей суммы вложений или одному аппарату МРТ.
Я тут же попросила Лиду соединить меня с офисом господина Вайцмана. Сейчас как раз был тот случай, когда мой профессионализм подвергся проверке.
Я знала, что господин Вайцман говорит на русском, но с его секретарем мне пришлось общаться на английском, потому что его самого на месте не оказалось. Со скрипом вспоминая необходимые выражения, я попыталась убедить ее в необходимости дать мне его личный номер. И когда она наотрез отказалась, я каким-то чудом заставила ее набрать его и соединить со мной.
Михаэль Вайцман оказался обладателем скрипучего, грубого голоса, который приветствовал меня на чистейшем русском.
- Добрый день, господин Вайцман. Меня зовут Ирина Горенко, я заместитель директора фонда «Надежда».
- Я уже выяснил все с госпожой Миллер.
- Она сказала, что у вас возникли некоторые … разногласия, которые вы не смогли уладить.
- О, да!
- Позвольте узнать, в чем проблема? Я уверена, что нет таких ситуаций, из которых невозможно найти выход.
- Мои условия предельны просты. Как один из крупнейших спонсоров, я бы хотел иметь определенные права.
- Безусловно. Все, что касается утверждения подрядчиков, выбора поставщиков медицинского оборудования и прочих мероприятий по подготовке центра к открытию.
- Но я сомневаюсь, что от всего этого будет толк, если квалификация его сотрудников будет низкой.
- Почему вы решили, что так и будет?
- Я прекрасно помню нравы и обычаи страны, в которой родился.
- Что вы хотите сказать?
- Здесь ничего не делается без мысли о том, чтобы не нагреть на этом руки.
- Вы сможете иметь открытый доступ ко всем финансовым документам: бухгалтерские отчеты, цифры закупок материалов и оборудования, стоимость работ. Уверяю вас, ничего не уйдет в чей-то карман!
- Я говорю о том, как будут работать медики, когда отделение откроется.
- Вы же понимаете, что это госучреждение. Никто не имеет контроль над докторами, кроме государства. Это не частная клиника.
- Поэтому и не будет никаких рычагов давления. Если доктора начнут наживаться на возможности лечить больных детей в современно оборудованном центре, это будет уже дурно попахивать. И все наши стремления пойдут прахом.
- Я уверена, что этого не случиться. Конечно, там не смогут лечиться все желающие. Вы сами прекрасно понимаете, что это физически невозможно. Центр не примет сразу же всех желающих, будет очередь. Но направления туда выдают обычные городские педиатры в государственных клиниках. А заметить неравные условия при приеме больных легко, я уверена в этом. Тем более, такие учреждения часто подвержены проверкам.
- И этот механизм я тоже знаю. Все решают конверты с хрустящими купюрами.
- А как насчет отчетов? Мы, как благотворительная организация, оказывающая поддержку центру, имеем право на такие данные. И поделимся ими со всеми желающими.
- Я не уверен, что стоит выбрасывать деньги на ветер.
- Подумайте не о деньгах, а том, что чей-то ребенок сможет побороть болезнь, и его родителям не придется остаток жизни носить игрушки на могилу.
В трубке повисло молчание. Я понимаю, что пошатнула решимость Михаэля Вайцмана. И решила дожать, пока он еще колеблется.
- Мы – не просто спонсоры. Мы обязаны и имеем право контролировать, как распределяются средства, предоставляемые нами. Уверена, что вы и сами в этом убедитесь, когда приедете, чтобы увидеть, как идут дела.
- Я сейчас уже не в офисе.
- Я надеюсь, что это не станет причиной вашего отказа.
- Нет. Но чтобы окончательно подписать бумаги, вам придется подождать.
- Конечно. Но я надеюсь, не слишком долго. Сами понимаете – в вопросе лечения рака каждый день промедления стоит чьей-то жизни.
- Я думаю, что завтра или послезавтра мой помощник уладит все и перешлет вам документы.
- Спасибо, господин Вайцман. Я рада, что вы пошли нам навстречу.
- Вы очень убедительны, Ирина Горенко.
- Спасибо.
- До свидания.
- Была рада знакомству.
Только когда я положила трубку, поняла, как вспотели мои ладони.
Думаю, первое испытание я прошла.
Успокоившись, набираю по внутренней связи Регину и сообщаю,что господина Вайцмана она может включить в план на сентябрь, но в следующий раз, когда у нее возникнут проблемы, я жду, чтобы она немедленно докладывала мне.
Уходя с работы, я встречаю ее у лифта. И в этот раз в ее взгляде нет прежней надменности. Возможно, она поняла, что ее босс получила свое место не через постель, а потому, что обладала кое-какими профессиональными навыками.
- Владислав Александрович, - голос Инны из селектора заставляет меня резко вскинуть голову. Ну что за нелепое, громоздкое обращение. Но по-другому она отказывается обращаться ко мне.
- Да, Инна.
- Звонят из Киева. По поводу контракта, которым Матюхин занимается.
- Соединяйте, - обреченно вздыхаю. Если этот Матюхин допустил еще один промах, мне следует задуматься о том, насколько он компетентен занимать мою прежнюю должность.
Разговор заканчивается тем, что я убеждаю наших заказчиков не давать волю адвокатам и не перепроверять каждую деталь соглашения. Я лично займусь этим делом. А кое-кому придется оставить должность.
Время обеденного перерыва уже прошло, но я чувствую, что мне просто необходимо перекусить. Я проторчу здесь допоздна, нужно искать хорошую замену, чтобы не тормозить работу отдела. К тому же, я хочу подтянуть дела в конце недели, чтобы на выходных меня не выдернули.
Беру свое пальто и портфель, выхожу из кабинета и запираю дверь. Инна что-то набирает на компьютере.
- Уже уходите?
- Да, буду где-то через час. Перекушу и вернусь.
- Хорошо, Владислав Александрович.
Я смотрю на ее склоненную светловолосую голову. Ее прическа в стиле «Ракушка» смотрится просто и элегантно, очень по-деловому. Розовые губы плотно сомкнуты. Она поднимает карие глаза удивительно теплого цвета и вопросительно смотрит на меня.
Я качаю головой и выхожу из офиса.
Прошло полгода после моего развода, прежде чем я понял, что вновь испытываю интерес к женщине.
Инна была секретарем Вронского. Когда он уволился, а меня назначили на его место, она, так сказать, досталась мне по наследству.
И я не хотел ничего менять. Талантливая, обаятельная, неизменно вежливая и терпеливая, она обладала шестым чувством, когда дело касалось настойчивых и нервных клиентов.
К тому же, она была удивительно красивой женщиной. Стройная, высокая, исполненная какой-то царской грации, она двигалась очень мягко, но ее движения были четкими и уверенными. Она напоминала балерину, только подмостками ей служила не театральная сцена, а мой офис.
Когда нежданный интерес впервые зародился где-то в глубине моего сознания, я ужаснулся.
Несмотря на развод, я любил Иру. Я привык к ощущению, что женат, что отдал сердце единственной женщине, и это навсегда. И даже наш разрыв не смог выжечь это из моего сознания.
Но в один прекрасный миг, когда Инна занесла мне кофе и поставила его возле моей руки, я поднял глаза и получил нечто вроде удара по голове.
Точеный профиль, гладкая белая кожа, взмах длинных ресниц… Что-то случилось со мной. Дыхание перехватило, и я не смог отвести взгляд. Она же сделала вид, что ничего не происходит.
После того случая я потерял покой. Сначала гадкое чувство, будто я поверхностный человек, жгло меня каленым железом. Моя бывшая жена навсегда останется в моем сердце. Она не чужой мне человек. Она мать моего ребенка. Женщина, которую я нежно любил столько лет. Неужели за такой короткий срок я смог избавится от чувств к ней? Тех самых чувств, которые с каждым годом все глубже пускали корни в моем сердце?
Это казалось неправильным. Я был уверен, что мое сердце разбито, и этого ничто не сможет изменить.
Какую же бурю эмоций мне довелось пережить в тот самый момент, когда я стал замечать янтарный свет других женских глаз, тонкий, ненавязчивый запах духов, то, как изящно длинные пальцы сжимают папки с документами.
Я стал обращать внимание на то, с кем она общалась. Но за все время, что наблюдал, она ни разу не заговорила с другим мужчиной в той манере, в какой обычно разговаривают с любовником или мужем.
В конце концов, здравомыслие взяло верх и я понял, что это мой шанс на счастье.
Однако когда я пригласил Инну на кофе, она странно взглянула на меня и покачала головой.
- Владислав Александрович, я очень надеюсь, что вы никогда больше не попросите меня об этом?
- Почему? Я вам не нравлюсь?
- Нравитесь. А потому я бы очень хотела, чтобы наши отношения оставались чисто профессиональными. Я люблю свою работу, вы – прекрасный босс, и я не хочу ничего менять.
Тогда я не нашелся, что ответить. Просто развернулся и ушел, не в силах скрыть разочарования. Я всегда уважал чужое мнение и попытался сдержать свои порывы, чтобы не заставлять ее чувствовать себя неловко.
Я понимал ее. Репутация очень важна для женщин, работавших на мужчин. Я ценил ее деловые качества, но она с каждым днем нравилась мне все больше, и не как подчиненная. С этим я ничего не мог поделать. Здесь работала химия, меня влекло к ней на клеточном уровне. И я не знал, было ли причиной этого долгое одиночество и воздержание, желание душевной близости, или же в ней было что-то особенное. А может быть, все вместе взятое.
Она консервативно одевалась. Блузки, платья строгого покроя без декольте, узкие прямые юбки должны были говорить об исключительно строгих нравах Инны, ее нежелании флиртовать на работе, но я не мог не замечать линию ее бедер, тонкую талию, нежные очертания груди.
Она сводила меня с ума. Ее недоступность не могла притушить огонь, разгоравшийся во мне.
Я знал, что у нее есть сын. Она часто звонила ему и узнавала, как у него дела, ел ли он, что делал в садике. И эти разговоры трогали меня, делали ее очень земной, понятной мне.
А однажды я стал невольным свидетелем ее ссоры с бывшим. Изменяя своей обычной манере никогда не повышать голоса, она почти кричала в телефонную трубку.
Я вышел из кабинета, решив узнать, в чем дело.
Когда она нажала на отбой, ее дрожащие пальцы прикрыли лицо.
- Простите меня. Этого больше не повторится.
- Что случилось, Инна?
- Ничего. Это личные вопросы. Еще раз простите.
- Может быть, я могу чем-то помочь?
Она грустно улыбнулась и отрицательно покачала головой. Абсолютно не осознавая, что делаю, я прикоснулся к ее плечам, слегка сжал их, почувствовав сквозь ткань пиджака тепло ее тела. А она доверчиво взглянула мне в глаза и прижалась лбом к плечу. Но уже через секунду самообладание вернулось к ней. Она отстранилась и сделала вид, что ничего не было.
Зато я не смог ничего забыть. Сколько бы попыток я не предпринимал, пытаясь сделать наше общение более неформальным, она не сдавалась. Ее ровные и вежливые ответы были лишены всяких намеков на что-то необычное и интимное, что проскользнуло меду нами однажды.
Завтра будет суббота, и я планирую уезжать к дочке и Ире. По обычаю, сложившемуся в последние два месяца, я проведу все выходные с ними. Мне кажется, что специально для того, чтобы я мог побыть вместе с Женей больше времени, Ира поменяла квартиру с однокомнатной на двухкомнатную. Когда я высказал ей свою догадку, она лишь фыркнула и сказала, что ей ближе к работе, и Женя может спать в отдельной комнате, но я чувствовал, что она сделала это ради меня. Я оставался у них на одну ночь и два дня. И к моему удивлению, наши отношения были ровными, даже дружескими, без ощущения неловкости оттого, что мы когда-то спали вместе. Но в остальном чувство близости осталось. Оно проскальзывало в заботливых жестах, машинальных, привычных, ставших чем-то естественным за несколько лет совместной жизни. Привычка делать кофе по утрам, заботиться о том, как на мне сидит одежда, говорить, что волосы уже отрасли и пора в парикмахерскую.
Но все же Ира изменилась. Она обрела уверенность, стала жестче, требовательнее к себе и окружающим. Я перестал узнавать в ней свою прежнюю жену, милую, иногда робкую женщину, которая боялась причинить неудобство окружающим. В ней появилось что-то властное, но я не смог бы сказать, что это отталкивало.
Пока мы с Женей собирали паззл или конструктор, она разговаривала на кухне по телефону, твердо настаивая на своем, не прогибаясь ни на сантиметр, если была уверенна в собственной правоте. А в ней она теперь была уверенна всегда.
Вот такой женщиной она стала. И когда я осознал эту перемену, понял, что со мной жила все эти годы другая Ира. Она была такой, какой я хотел ее видеть, но те той, кем была на самом деле.
Когда мы познакомились, ее сердце было разбито. И ее уязвимость, ранимость вызвали во мне непреодолимую потребность защитить, уберечь. Если бы она оправилась сама, и, возможно, пережила такие потрясения еще несколько раз, она стала бы в конечном итоге такой, какой я вижу ее сейчас.
Я вернулся с обеда около трех часов. Инна сидела за своим столом. Когда я вошел в приемную, она подняла голову и тут же потянулась за папкой на столе.
- Вас искал Матюшин.
- Не удивляюсь.
- Он был немного возбужден. И, по-моему, напуган.
- Скорее всего тем, что скоро ему придется расстаться с должностью начальника отдела.
- Он просил меня сообщить, когда вы вернетесь. Мне позвонить ему?
- Через полчаса. А пока сделайте мне кофе, пожалуйста. Я так и не успел его выпить, выдернули из-за стола.
- Хорошо, Владислав Александрович.
В кабинете я откидываюсь на спинку огромного кожаного кресла. И что мне делать? Как сохранять спокойствие каждый раз, когда она рядом?
Инна вошла с подносом в руке, цокая по полу восьмисантиметровыми каблуками.
- Валентин Петрович собирает совещание через час, а в понедельник у вас в десять встреча с инвесторами из Польши.
- Да, я помню, спасибо.
- А еще вам звонили китайцы.
- Что сказали?
- У них новая секретарша, которая не очень хорошо владеет английским. И мне показалось, что она твердо убеждена в том, что я знаю китайский
- А вы не знаете?
- Я уже села за словарь.
- И как успехи?
- Есть некоторые сдвиги.
- Скажите, что вы выучили?
Инна залилась краской, а потом звонко рассмеялась.
- Я выучила фразу «Вы говорите по-английски?».
- Скажите мне, - я начинаю улыбаться, предвкушая нечто интересное.
- Не могу. Это нужно говорить исключительно китайцам.
- Почему?
- Потому что наш человек поймет ее превратно, - ее душил смех. Это было так нетипично для моей сдержанной секретарши.
- Инна, ну смелее…
Она начал буквально заливаться, ее волшебный смех звенел колокольчиком. Наконец, набрав в легкие воздух, она выпалила:
- Ни хуй шо инюй ма?
- Что? – я начинаю смеяться. Инна же, спрятав абсолютно пунцовое лицо в ладонях, задыхается от приступа смеха. Мы гогочем, как дети, не в силах сдержать веселье.
- И вы уже освоили на практике эту фразу? – я стираю слезы.
- Вот, жду звонка. Надеюсь, русский они там не знают.
Нет, ей невозможно противиться. Она восхитительна, когда смеется, а ее стыдливость, способность заливаться краской при непристойной шутке рождает что-то невероятно трогательное внутри.
- Инна... – я не знаю, как донести ей то, что чувствую, - я не хочу обидеть тебя своим предложением, но ты мне нравишься. Не думай, что я буду на чем-то настаивать, просто хочу встретиться с тобой не по работе, выпить чашку чая, может быть, посмотреть фильм.
- У меня ребенок и почти нет свободного времени.
- Неужели тебе не с кем его оставить?
Она колеблется, потом набирает в грудь воздух, чтобы дать мне отпор.
- Я могла бы оставить Максима, но не вижу смысла, зачем?
- У меня нет никаких непристойных намерений. Я просто хочу хорошо провести время, я так давно … - я не хочу говорить, что давно не сидел за столиком с женщиной, которая мне нравится, не смотрел, как она берет чашку тонкими пальцами, как улыбается.
- Я понимаю, но мне нужно смотреть в будущее. У нас не срастется, работать вместе станет неудобно, а я дорожу своей должностью.
Инна действительно получала неплохие деньги для секретарши. И работала здесь дольше, чем я. Ей есть что терять.
- Ты мне нравишься, - это признание вылетело помимо моей воли, просто выскользнуло из приоткрытых губ.
- Я не стану встречаться с боссом.
Она смотрит на меня не возмущенно, не рассерженно, а с сожалением. И я чувствую, что тоже нравлюсь ей.
Но она непреклонна.
Когда я остаюсь один, запускаю руки в волосы, ероша их привычным движением.
Неужели надежда на счастье не оправдается? У нее много работы? Она не успевает, потому что сама воспитывает сына? Или это отговорка?
Почему-то вспомнилась Ира. Она тоже осталась сама. Конечно, я помогаю ей деньгами, но судя по всему, она добилась финансовой независимости. Но какой ценой? Женя – ее единственное утешение, близкий человек, оставшийся рядом. И в то же время из-за дочки она лишилась личной жизни. Я это знаю наверняка. Женя рассказала, что мама каждый вечер забирает ее из детского сада, и они проводят так все будни. А когда я приезжаю к ним на выходные, Ира остается с нами, изредка покидая на час, чтобы скупиться или сделать маникюр. Мы не разговариваем на личные темы, но знаем, угадываем, что одиноки. И когда я засыпаю на диване в зале, не испытываю никакого дискомфорта, как и она. Словно все сексуальные порывы в нас умерли в тот день, когда мы обрели свободу, именно тогда, когда каждому из нас они пригодились бы, чтобы найти новую пару.
Мне нужно на совещание. Когда я возвращаюсь, Инны уже нет. И почему-то мне хочется вырваться из города сегодня же. Я набираю Иру.
- Привет, как ты смотришь на то, чтобы я приехал сегодня?
Она не против. И я понимаю, что сейчас я приеду к самому близкому человеку, моему лучшему другу, который всегда поймет, сможет посоветовать, как лучше поступить, и – я очень на это рассчитываю - накормит вкусным ужином.
Дата добавления: 2015-07-08; просмотров: 81 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Глава 25 | | | Глава 27 |