Глава тридцать восьмая

И о чем только не передумаешь за день, покачиваясь на пружинистом сиденье жатки! Перед глазами плывет и плывет до смерти надоевший ячмень, взлетают, хлопают грабли, шуршит пересохшая солома. От неподвижности занемела поясница. А думы все лезут и лезут в голову…

И чего там такое на фронте делается? Вчера Лукашин опять говорил: наши город оставили. Только и слышишь: оставили, оставили. Эх, кабы не мамка с ребятишками, задал бы стрекача на фронт – баста! Уж он бы показал, как воевать надо!

Мишка представил себе, как бы он убежал из дому. Месяц, два, три – никакой вести. В деревне переполох: где да где Мишка, а мамка-то убивается… И вдруг – бах во всех газетах: "Геройский подвиг комсомольца Пряслина". Большущими буквами по всей странице. И тут же портрет самого Мишки: в пилотке, сбоку наган, а то и два, на гимнастерке ремни, как у Харитона Лихачева, а на груди ордена и медали. "Ну, – скажут пекашинцы, – всего можно было ожидать от Мишки, потому как геройски показал себя еще в колхозе, но чтобы такой подвиг – нет, не ждали…"

– Да, – вздохнул Мишка, – а тут мамка с детишками…

Ну как их оставить? Мамка такая маленькая, плаксивая. Пропадет без него, как есть пропадет. Нынче моду завела: что получше – за обедом ему сует. Надо будет это отставить!

…А все-таки какая ерунда получается! Пропадай всю войну в деревне с бабами. И чего бы не родиться ему лет на пять раньше?

Солнце перекрыло накатившейся тучкой. Вспорхнул ветерок. Напотевшую шею лизнуло холодком. Измученные лошади пошли быстрее. В воздухе, кружась, пролетели два-три желтых листка. Мишка долго провожал их глазами, пока они не скрылись в плакучем березняке, в котором то тут, то там выделялись желтые пряди.

"Вот и осень не за горами", – подумал Мишка, и ему стало совсем грустно. Скоро все пойдут в школу, а он – нет… В лес, на лесозаготовки, – это уже решено. Разве мамке одной вытянуть? Ну да ничего! Он, Мишка, не пропадет, свое в жизни возьмет с процентами, а учиться, что ж, – всегда можно. Вон Павка Корчагин. В школе-то учился еще меньше, чем он. Проклятый поп за махру высадил! А какой человек вышел!.. Интересно, догадывается ли мамка, как он решил про школу? Все равно – пускай что угодно говорит, а он, Мишка, решил накрепко: с ученьем пообождать. А вот Лизку с Петькой да Гришкой – учить! Хоть разорваться, а учить! И где только обутку взять?..

И Мишка, бог знает в который раз, принялся перебирать всевозможные комбинации, которые можно было предпринять с разным домашним старьем.

"Ну хорошо, – старался он рассуждать спокойно. – Петьке из старых мамкиных сапог сделаю, Гришке Лизкины перетяну, – это мы можем. А вот что Лизке? Из чего бы Лизке сапожонки смастерить, – хоть убей, не придумаю… Ну а Федюшка да Танька – о тех забота мала, на печи перезимуют. Жалко Федюшку, да что поделаешь? А мне придется папкины донашивать…"

Горячий комок подступил к горлу Мишки. Он тряхнул головой и огромным напряжением воли заставил себя не думать об отце.

Вскоре мысли его целиком сосредоточились на лесозаготовках. Удастся ли ему попасть на курсы трактористов, которые открываются в этом году в леспромхозе? Неужели опять к годам придираться будут? Прямо-таки беда с этими годами. Ни на войну, ни на подходящую работу. Ну да черта с два! Раз у него талант по машинной части – не удержишь. Только бы у трактора оказаться, а уж на трактор он залезет, будьте спокойны! Да это еще не все. То ли еще сделает! Ночей спать не будет, а лес на избу заготовит. Иначе какой он хозяин! Мамка теперь уже глаз с прогнивших углов не сводит. Погоди маленько. Не сразу Москва строилась. Сперва лес, а потом уж стены.

У Мишки дух захватывало, когда он рисовал себе будущую новую избу. Обязательно в лапу, как у Феди Кротика и Варвары. И чтобы с этим чердачком наверху или как его – мизинчиком зовут… Уж он постарается! Сам плотничьему делу выучится, а сделает так, что комар носу не подточит. А прохожие-то будут дивиться, спрашивать: "Чей это такой дом?" – "Михаила Ивановича", – скажут земляки. "Это какого Михаила Ивановича?" – "Старшего сына Ивана Пряслина, что на войне погиб". – "Да… – призадумаются люди. – Ивана Пряслина сами знавали, а чтобы у него сын такой – не слыхали". – "И не мудрено, – скажут земляки. Нашему Михаилу Ивановичу всего пятнадцать лет…"

Размечтавшийся Мишка едва не сунулся носом в землю. Лошади внезапно остановились.

– Но, черт, балуй…

Лошади рванулись и опять остановились.

Что еще там такое? Он слез с сиденья, распрямил занемевшую спину, потом, обойдя платформу, нагнулся над режущим аппаратом. Ну, конечно, в зубья земли набилось.

Он терпеливо очистил руками зубья, окинул взглядом поле. Кошеница, кошеница… Ничего себе, гектара два после обеда сдул…

В воздухе парило. Мокрая рубаха льнула к телу. Над головой вились стрижи.

– А ведь, чего доброго, дождь будет, – сказал Мишка, вглядываясь в небо.

Ох уж это бабье! Работай тут с ними. Обещали сразу после обеда, а теперь часов семь, – прикинул он время по тени. Сидят где-нибудь, чешут языками.

Он поднял с поля горсть кошеницы, помял в руке. Дождь будет – вишь, и солома отмякла. Затем, скрутив вехоть, протер им мокрые спины запарившихся лошадей, поправил шлеи, пощупал под хомутами.

– Ну что, милые, уморились? – Мишка потрепал по мягким губам тяжело дышавших лошадей. – Ничего, часика через два травку щипать будем. Травка вкусная, зеленая.

"А может, не косить больше? – подумал он, опять поглядывая на небо. Дождь зарядит – один черт пропадать".

В это время сбоку на дороге послышались голоса, затем показались и сами вязальщицы: Варвара, Марфа, Дарья, Василиса…

Плывут. И по дороге языком вертят. Ну он сейчас всыплет чертей!

– Эй, вы, уснули там! – закричал Мишка, и вдруг слова застряли у него в горле.

Из-за куста вынырнул красный сарафанчик. Дунярка… Она вприпрыжку, бойко размахивая соломенным вяслом, догоняла вязальщиц. Что это? Машет ему рукой… Сердце у него радостно забилось. Дунярка!.. Но в ту же секунду страх охватил его, и он со злостью подумал: "Размахалась. Бабы увидят – начнут кости перемывать". Он повернулся спиной к вязальщицам и начал старательно подтягивать узду на лошади. "Дурак! – раздумал Мишка. – Кого испугался? Бабья!"

Он сунул руки в карманы штанов и, приняв решительную позу, стал ждать, когда поравняются с ним женщины. Покажи им, покажи где раки зимуют!

– Вы бы еще ночью пришли! – закричал он подходившим вязальщицам.

– А ночью-то не струсишь с бабой встретиться?

– Чего плетешь? – крикнула на Варвару Марфа. – Знай, с кем шутить.

– Ты, Марфинька, не думай. Он из молодых, да ранний. На днях идем к реке с тобой, Дарка? – что за диво? Кавалера да барышню только что впереди видели, а повстречали – одна Дунярка. Куда девался кавалер? Смотрим, а кавалер наш сидит в ляге. Голову в землю уткнул, одна рубаха белеет. Верно говорю, Мишка?

Мишка стоял, сжимая кулаки в карманах, и ненавидящим взглядом провожал женщин, проходивших мимо него по меже.

Вдруг он с ужасом увидел: к нему по полю бежит Дунярка… Топ, топ, топ…

– Чего тебе? – прохрипел Мишка.

– Миша, знаешь чего, кино сегодня. Так ты приходи. А как кончится кино, подожди меня за клубом. Знаешь, у братской могилы. Ладно? Я завтра уезжаю.

Дунярка, доверчиво взглянув Мишке прямо в глаза, сунула ему что-то в руку:

– Это тебе… сама вышивала…

Зашуршала солома под убегающими ногами.

Мишка разжал руку. На ладони лежал крохотный, как цыпленок, пестренький платочек.

Заливаясь краской, он повертел головой: "Ну и ну, вот так штука…"

– Что, Дунярка, поговорила с дролечкой? – Это опять Варвара.

"Ну, погоди у меня, – стиснул зубы Мишка, – Тресну где-нибудь из-за угла, небось язык-то сразу покороче станет".

Дата добавления: 2015-07-08