Глава 20. С самым тяжелым настроением я села после окончания похорон в “Пежо” и покатила в

С самым тяжелым настроением я села после окончания похорон в “Пежо” и покатила в Ложкино. Не передать словами, как мне не хотелось идти на поминки, но деваться‑то некуда, придется сидеть за столом. Уже въезжая в ворота, я сердито подумала: “Нет, если бы судьба поставила меня в те же условия, что и Сашу, я никогда бы не стала претендовать на наследство”. Но уже через секунду в голову закралась иная мысль. И что? Спокойно смотреть на то, как Маня ходит в обносках и не имеет возможности получить хорошее образование, зная при этом, что девочка может, причем на совершенно законных основаниях, обрести миллионы?

Так и не найдя ответа на этот вопрос, я устроилась в самом конце длинного стола и постаралась стать незаметной. Большинство присутствующих мне неизвестно, знаю только своих бывших одногруппников да еще парочку людей.

Поминки протекали стандартно. Сначала выпили, не чокаясь, закусили блинами, сказали хорошие слова о покойных, потом снова подняли рюмки, затем еще и еще… В конце концов народ расслабился, забыл, зачем собрался, тихий, вежливый разговор перешел в бурную беседу, зазвучал смех… Не хватало только веселой музыки и танцев, чтобы происходящее окончательно превратилось в вечеринку, которые так любила закатывать Неля. Впрочем, если бы моя подруга могла распоряжаться на собственных похоронах, то она скорей всего затеяла бы танцульки. Вот Родя – тот бы предпочел “академическое” застолье с торжественными речами.

Внезапно Саша встала и подняла полную рюмку. Кое‑кто уставился на нее, но большинство присутствующих продолжало болтать. Саша постояла пару секунд, потом сильно постучала ножом по тарелке. Теперь почти все повернулись к ней.

– Я человек прямой, – громко заявила она, – хитрить не умею. Все уже знают, что Лизочка родная дочь Родиона. Мне бы и в голову не пришло явиться в такой день при жизни Нели, потому что я очень любила Родиона и больше всего мечтала видеть его счастливым.

За столом стало так тихо, что было слышно, как жужжит пролетающая муха. Мне сделалось совсем нехорошо. Ну к чему это патетическое выступление? Саша права, все уже узнали про Лизу. Решила еще раз напомнить? Закрепить достигнутое?

– Так уж вышло, – продолжала Саша, – что Алечка и Лизонька сестры, им идти по жизни вместе, рука об руку…

Подняв еще выше рюмку, Сашенька выбралась из‑за стола, подошла к Раисе, сидевшей чуть поодаль, и самым проникновенным голосом заявила:

– Давай договоримся, вот тут, при всех друзьях и знакомых! Нам нечего делить, надо просто воспитывать детей, будем осуществлять это вместе, я с огромной радостью могу забрать Алечку, а ты, я уверена, поможешь Лизоньке. Вот и хочу выпить за наше родство и дружбу, не омраченные никакими финансовыми расчетами. Деньги – это последнее, главное, чтобы девочки поняли: они, потерявшие отца, близкие и родные люди. Лизонька, иди сюда, поцелуй тетю Раю!

Измученная жарой, долгим сидением за столом и неудобной одеждой девочка повиновалась. Еле перебирая ногами, она добрела до Раисы и ткнулась лицом в ее щеку. Основная масса присутствующих, уже сильно подвыпивших, умилилась. На глазах дам, накачавшихся коньяком, появились слезы. Но я практически не пью, поэтому сохранила ясность ума. С моего места было отлично видно, как по лицу Раисы черной птицей скользнула ненависть. Но, понимая, что ее загнали в угол, сестра Роди растянула в улыбке рот и погладила Лизу по голове. Глаза Раи оставались колюче‑холодными, и она, изображая ответный поцелуй, коснулась лица девочки не губами, а щекой.

По счастью, Алечки не было в комнате, они с Марусей отправились к нам домой. Очевидно, Саша предполагала еще устроить лобзание сестер, но эта затея провалилась.

Мне стало так гадко, гаже некуда. Не в силах больше находиться вместе со всеми, я выскочила из гостиной, поднялась в Нелину спальню и села на кровать. Наверное, следовало вообще уйти из этого дома, но силы покинули меня.

* * *

– Имей в виду, – донеслось из темноты, – тебе рассчитывать не на что!

Я открыла глаза и в первую секунду не поняла, где нахожусь: незнакомая, вычурная мебель, чересчур роскошная люстра…

– Лучше успокойся и отдай половину, все равно я своего добьюсь, – ответил голос Сашеньки.

В ту же секунду все стало на свои места. Я случайно заснула на кровати в спальне у Нели, гости, наверное, давным‑давно разошлись. А в комнате Родиона, которая отделена от супружеской опочивальни маленьким санузлом, спорят Раиса и Саша, пытаясь разобраться со свалившимся на голову наследством.

Не желая подслушивать чужие скандалы, я тихонько встала и, взяв туфли в руки, босиком спустилась по лестнице. Дом казался пустым.

Поминки завершились. Из гостиной раздавалось мерное гудение – прислуга приводила в порядок комнаты первого этажа. Я выбралась незамеченной во двор и побежала домой. Сырая трава противно скользила по ногам, и было довольно холодно, наверное, прошел дождь.

Наш дом, несмотря на поздний час, сиял огнями. Я удивилась, припустила быстрее, выскочила к калитке, распахнула ее и увидела машину “Скорой помощи”, в которую как раз запихивали носилки. Зайка, Кеша, Ирка и Александр Михайлович толкались на пороге. Автомобиль с красным крестом понесся по дороге.

– Что случилось? – закричала я.

– Ты где была? – накинулась на меня Зайка.

– Лиза выпала из окна, – сообщил Кеша, – слава богу, жива.

– Попала на дерево, – суетливо принялась объяснять Ольга, – ветки самортизировали, врачи уверяют, что опасности для жизни нет!

– Где Саша? – спросил Аркадий. – Мы ее не нашли!

Я развернулась и побежала назад. Остаток ночи и большую часть утра я провела вместе с Сашей в больнице. На нее было больно смотреть. Сначала она металась возле двери, ведущей в операционную, потом села на стул и уставилась на пол. Из ступора ее вывело появление врача, который заявил:

– У девочки довольно редкая, четвертая группа крови с отрицательным резусом, нам надо сделать переливание, вы можете стать донором?

Сашенька заломила руки.

– Господи, нет! У Лизочки группа крови отца! Она умрет, да?

– Не говорите глупостей, – вспылил врач и исчез.

Саша снова заметалась по коридору, потом внезапно остановилась у окна и твердо заявила:

– Если с Лизонькой что‑нибудь случится, я выпрыгну отсюда не задумываясь! Мне без дочери жизни нет!

На всякий случай я оттащила ее от подоконника и велела:

– Не смей думать о плохом. Мысли имеют обыкновение материализовываться. Как скажешь – так и случится.

– Да, да, да, – закивала Саша, – правильно, Лизочка выздоровеет, она уже поправилась, вот, вижу, мы, красивые, богатые, идем по Ложкину…

Следующие два часа она, словно молитву, твердила эти фразы, не останавливаясь и не запинаясь. И с каждой “молитвой” мне становилось все тревожней.

Внезапно белые двери разошлись в стороны, показалась каталка, укрытая простыней.

– Умерла, – зашептала Саша.

Я вцепилась в подол ее платья.

– Нет‑нет, видишь, медсестра капельницу несет.

– Что с Лизой? – кинулась к девушке Сашенька.

– Все вопросы к доктору, – сурово отрезала та и велела санитару:

– Живей в лифт, на второй, в реанимацию.

– В реанимацию, – чуть не лишилась чувств Саша, – ей совсем плохо…

– Не волнуйся, – попыталась я успокоить несчастную мать, – в реанимацию всегда кладут после любой операции.

– А меня после аборта сразу в палату отвели, – прошептала Саша, глядя, как кабина с каталкой несется вниз.

– Так то аборт… – начала я, но тут появился врач, и мы кинулись к нему. Молодой хирург был серьезен.

– Особых поводов для беспокойства у нас нет, – сообщил он, – если учесть, что ребенок упал с высоты третьего этажа.

– Откуда? – удивилась я. – В нашем доме всего два этажа, правда, есть еще чердак.

Но врач не стал меня слушать, а продолжил свою речь:

– Так вот, если учесть высоту, то можно сказать, что Елизавета легко отделалась. Открытый перелом правой голени, закрытый – левой руки. Сотрясение мозга и разрыв селезенки, нам пришлось удалить этот орган, неприятно, конечно, но не смертельно. Девочке очень повезло. Часто в таких случаях ломают позвоночник и остаются либо на всю жизнь парализованными, либо погибают на месте. Поставьте в церкви свечку.

– Значит, опасности для жизни нет? – уточнила я.

Доктор, суеверный, как все врачи, ответил:

– Надеюсь, что процесс выздоровления пойдет благополучно.

– Пустите меня к дочери, – попросила Саша.

– Она еще не отошла от наркоза, вам лучше сейчас уехать и вернуться завтра к вечеру.

– Пожалуйста, – взмолилась Сашенька.

– Ну ладно, – согласился врач, – поехали, только придется раздеться и надеть бахилы с халатом.

– Могу даже простерилизоваться в автоклаве, – на полном серьезе заявила Саша.

Доктор усмехнулся и повел нас в реанимационное отделение. Меня оставили в коридоре, я увидела табличку “Курить там”, вышла на лестницу и принялась чиркать зажигалкой.

– Огонька не найдется? – раздалось сзади. Я оглянулась и увидела хирурга.

– Спасибо, – сказал он, прикурив, – похоже, девочка ее единственная дочь? Я кивнула.

– Давно заметил, – вздохнул врач, – чем больше трясутся над ребенком, тем сильнее он уязвим. В многодетных семьях, где на каждого приходится не так уж много любви и ласки, дети здоровее.

Не буду с ним спорить, но, на мой взгляд, те, кого недолюбили в детстве, тотально несчастливы в зрелом возрасте. Хотя любовь любви рознь. Есть у нас приятель, Олег Марцев, пятидесятилетний, толстый, седой дядька. Его растила одинокая мама, всю заботу и нежность отдавшая обожаемому сыну. Олег замечательный человек, после перестройки он резко пошел вверх, занялся бизнесом и разбогател до неприличия. Но вот беда, в личной жизни у него полный провал. Любящая сыночка до беспамятства мама просто выживала всех его жен. В конце концов Олег сообразил, что на одной территории с Анной Алексеевной не уживется даже святая Тереза, и отселил матушку в соседний дом. Стало еще хуже. Анна Алексеевна пребывает в уверенности, что сын обязан утром приходить к ней на кофе, а вечером на ужин. В субботу и воскресенье маму нужно сопровождать в театр или на концерт, еще “мальчик” должен рассказывать матушке абсолютно все о своей жизни. Как‑то раз Олег признался мне, что, когда видит на пороге улыбающуюся Анну Алексеевну и слышит нежную фразу “Ну, мой дорогой, расскажи скорей, как денек прошел”, ему хочется схватить что потяжелей и опустить старухе на голову. Но он этого, естественно, не делает, потому что очень хорошо воспитан. Своей безумной, опутывающей любовью Анна Алексеевна просто придушила сына, у нее не хватило сил на подвиг: оставить выросшего ребенка жить собственной жизнью. Результат плачевен. У Олега нет семьи, и он просто ждет, когда Анна Алексеевна уйдет в мир иной. Тогда он сможет наконец подыскать себе пару.

– Ну зачем Лизу понесло на чердак? – вздохнула я.

Врач развел руками.

– А почему дети везде лезут? Из шкодливости. Хотя девочка, когда ее привезли, была в сознании, и она сказала, что хотела взять куклу.

– Какую? – подскочила я.

– Понятия не имею, спросите у Евдокии Филипповны, она переодевала ребенка.

– Где ее можно найти?

– На пятом этаже, в отделении.

Не дожидаясь лифта, я, перескакивая через две ступеньки, понеслась наверх.

Евдокия Филипповна, полная тетка лет шестидесяти, была в сестринской. Очевидно, в напряженном рабочем дне выдалась свободная минутка, и она решила попить чайку. Увидав меня, Евдокия Филипповна вздохнула и приветливо сказала:

– Ох, уж эти детки, пока вырастут, глаза выплачешь, а как станут взрослыми, не заснешь. Не волнуйтесь, ваша девочка не в самом тяжелом состоянии. Я присела у стола.

– И не говорите, такие нервы! Мать в реанимацию пустили, а я по коридорам неприкаянной шатаюсь. Ну зачем ее понесло на чердак?

Евдокия Филипповна пододвинула ко мне чашку, в которой плавал надувшийся пакетик.

– Ваша Лиза все бормотала: “Куколка, куколка”. Я ее спросила: “Какая, моя радость?” А она в ответ: “Красивая очень, в платьице, плясала и меня звала”.

Дата добавления: 2015-07-08