Дьюи и Джоди

Отношения между Кристел и Дьюи были важны не только потому, что он изменил ее жизнь, но и потому, что они характеризовали самого Дьюи, то воздействие, которое он оказывал на людей. Его любовь к ним. Его понимание. Его беспредельную заботу. Взять одного человека, которого я обязательно упоминаю, когда в тысячный раз рассказываю эту историю, — и вы начнете понимать, как много Дьюи значил для Спенсера. Это был не всякий человек, но каждый день он был другим — и каждому из них Дьюи по очереди отдавал свое сердце. И одним из этих людей, очень близких мне, была моя дочь Джоди.

Я мать-одиночка, и поэтому, когда Джоди была маленькой, мы с ней не разлучались. Мы вместе выгуливали нашего Бренди, помесь пуделя с кокером. Мы ходили в торговый центр поглазеть на витрины. Мы с ней вдвоем устраивали полуночные вечеринки в гостиной. Когда по телевизору шел фильм, который мы хотели посмотреть, у нас был пикник на полу. «Волшебник страны Оз» — под радугой, когда все в цвету и вы можете делать все, что всегда хотели, если только знаете, как добиться этого, — шел раз в год и был нашим любимым фильмом. Когда Джоди исполнилось девять лет, мы каждый день, если только позволяла погода, уходили в ближайшие лесные заросли. Наконец, раз в неделю мы карабкались на вершину известняковой скалы и сидели, глядя на реку и болтая, — мать и дочь.

В те дни мы жили в Манкато в Миннесоте, но немало времени проводили в доме моих родителей в Хартли, Айова. По два часа там, где кукурузные поля Миннесоты переходили в поля Айовы, мы гуляли и пели старые, 1970-х годов, песни Джони Денвера и Барри Манилоу. И мы всегда играли в нашу особую игру. Я спрашивала: «Кто самый большой мужчина, которого ты знаешь?» Джоди отвечала, а потом спрашивала меня: «Какую ты знаешь самую сильную женщину?»

Мы задавали друг другу вопросы, пока, наконец, у меня не оставался только один, который меня так и подмывало задать: «Кто самая умная женщина, которую ты знаешь?»

Джоди всегда отвечала: «Ты, мамочка». Она даже не представляла, как я ждала этих ее слов.

Затем Джоди минуло десять лет, и она перестала отвечать на вопросы. Поведение ее стало типичным для девочек в этом возрасте, но я все равно испытывала разочарование.

В тринадцать, когда мы переехали в Спенсер, она перестала целовать меня на ночь.

— Я уже слишком взрослая для этого, мама, — сказала она.

— Я понимаю, — ответила я ей. — Ты уже взрослая девочка. — Но сердце у меня разрывалось.

Я вышла из гостиной нашего бунгало с двумя спальнями, площадью тысяча двести квадратных футов. Оно было всего в миле от библиотеки. Половину Спенсера отделяло от библиотеки такое же расстояние. Я посмотрела из окна на тихие аккуратные домики с их красивыми газонами. Как и остальные дороги в Айове, большинство улиц в Спенсере были совершенно прямыми. Почему жизнь не может быть такой?

Подобралась Бренди и ткнулась носом мне в руку. Бренди была со мной, еще когда я носила Джоди, и прекрасно понимала свой возраст. Порой она впадала в летаргию, и в первый раз с ней случилась неприятность на полу. Бедная Бренди. Я держалась сколько могла, но наконец отвела ее на осмотр к доктору Эверли, который диагностировал далеко зашедшую стадию почечной недостаточности.

— Ей уже четырнадцать лет. Этого следовало ожидать.

— Что же нам делать?

— Я могу полечить ее, Вики, но надежды на выздоровление не остается.

Я посмотрела на бедную измученную собаку. Она всегда была рядом со мной, она отдавала мне всю себя. Я положила ее голову себе на руки и почесала за ушами. «Многого обещать не стану, девочка, но сделаю все, что смогу».

Спустя несколько недель, заполненных пилюлями, я сидела в гостиной с Бренди на коленях и вдруг почувствовала какое-то тепло. Затем поняла, что это влага. Бренди описала меня. Она была не просто смущена — она испытывала настоящее страдание.

— Пришло время, — сказал доктор Эстерли.

Я не сказала Джоди, по крайней мере не все. Отчасти чтобы оберечь ее. Но и потому, что сама не хотела ни о чем знать. Мне казалось, что Бренди была со мной всю жизнь. Я любила ее, я нуждалась в ней. Я не могла заставить себя пойти на это…

Я позвонила своей сестре Вал и ее мужу Дону:

— Пожалуйста, подъезжайте к моему дому и возьмите ее. Не говорите мне, когда вы будете, просто сделайте это.

Несколько дней спустя я зашла домой на ленч, и Бренди меня не встретила. Я поняла, что это значит. Ее больше нет. Я позвонила Вал, попросила ее встретить Джоди из школы и привезти к себе к обеду. Мне было нужно время, чтобы успокоиться. За обедом Джоди поняла — что-то не в порядке. Вал не могла больше молчать и сказала, что Бренди усыпили.

Я сделала так много ошибок в этом деле. Я пыталась лечить заболевание Бренди. Я оставила ее умирать на руках моего зятя. Я не была честна с Джоди. И я поручила сестре сказать моей дочери о смерти собаки, которую она любила. Но самую большую ошибку я сделала, когда Джоди пришла домой. Я не плакала. Я не проявила никаких эмоций. Я сказала себе, что ради нее я должна быть сильной. Я не хотела, чтобы она видела, как я страдаю. Но когда на следующий день Джоди пошла в школу, я сломалась. Я так рыдала, что мне стало дурно. Я была в таком состоянии, что показалась на работе лишь днем. Но Джоди этого не видела. Для ее тринадцатилетнего ума я была женщиной, которая убила ее собаку и совсем не переживала.

Смерть Бренди стала поворотным пунктом в наших отношениях. Хотя скорее она стала признаком появления провала между нами, который все расширялся. Джоди уже не была маленьким ребенком, но какая-то часть меня продолжала относиться к ней именно так. В то же время она не была и взрослой, но считала, что уже выросла и больше не нуждается во мне. Я в первый раз почувствовала расстояние между нами. Смерть Бренди еще больше разделила нас.

Ко времени появления Дьюи Джоди было шестнадцать, и, как многие матери девочек такого возраста, я чувствовала: мы ведем разную жизнь. Во многом это было результатом моих ошибок. Я очень много работала, планируя перестройку библиотеки, которую наконец продавила через городской совет, и у меня оставалось совсем мало времени для дома. Но тут была и ее ошибка. Джоди проводила много времени вне дома со своими подругами или запиралась в своей комнате. Почти всю неделю мы общались только за обедом. И даже тогда у нас находилось мало тем для разговора.

Во всяком случае, до Дьюи. Когда он появился, я смогла рассказывать Джоди кое-что из того, что она хотела услышать. Я рассказывала ей, что он делает, кто приходит повидаться с ним, с кем он играет, что местная газета или радио сообщали о нем. Мои коллеги по очереди приходили кормить Дьюи в воскресенье. Хотя я никогда не могла вытащить Джоди из постели ради этих воскресных визитов, мы часто заглядывали в библиотеку в воскресенье вечером, когда возвращались после обеда у мамы и папы.

Вы не можете себе представить, в какой восторг приходил Дьюи, когда Джоди показывалась в дверях библиотеки. Он прыгал и кувыркался. Он буквально взлетал на книжные полки, чтобы произвести на нее впечатление. Пока я уединялась в задней комнате, чтобы почистить его поддон и наполнить едой кормушку, Дьюи и Джоди играли. Она была не просто человеком, который проводил с ним время. Дьюи буквально сходил с ума от Джоди.

Я рассказывала, что Дьюи никогда ни за кем не бегал, таков стиль его поведения — сохранять дистанцию, по крайней мере какое-то время. Но это не имело отношения к Джоди. Дьюи бегал за ней, как собачка. Она была единственным человеком в мире, любви которого он хотел добиться. Даже когда Джоди заходила в библиотеку позаниматься, Дьюи со всех ног мчался к ней. Его не волновало, кто на него смотрит, рядом с этой девочкой он терял всякую гордость. Стоило ей присесть, как Дьюи оказывался у нее на коленях.

По выходным и праздникам, когда библиотека несколько дней бывала закрыта, я брала Дьюи домой. Ему не нравилось ездить в машине — ему всегда казалось, что мы едем к доктору Эстерли, так что первые пару минут он проводил на полу у заднего сиденья, — но, как только чувствовал, что мы поворачиваем с Гранд-авеню на Одиннадцатую улицу, он вскакивал и смотрел в окно. Стоило мне открыть двери, как он пулей влетал в мой дом, чтобы обстоятельно все обнюхать. Затем бежал в подвальный этаж. Он жил в одномерном мире библиотеки, так что не мог нарадоваться лестницам.

Выразив свое восхищение лестницами, Дьюи часто усаживался рядом со мной на диване. Хотя столь же часто он залезал на спинку дивана и смотрел в окно. Он ждал Джоди. Когда она приходила, Дьюи сразу же соскакивал и бежал к дверям. Стоило ей открыть двери, Дьюи превращался в настоящую липучку. Он не отходил от Джоди. Едва не спотыкаясь, путался у нее в ногах — так он был рад. Когда Джоди принимала душ, он сидел в ванной, глядя на занавеску. Если она прикрывала двери, он ждал снаружи. Когда душ смолкал, но она выходила недостаточно быстро, он буквально рыдал. Как только она садилась, он оказывался у нее на коленях. Не имело значения, была ли она за обеденным столом или в туалете. Он вспрыгивал на нее, тыкался ей в живот и мурлыкал, мурлыкал, мурлыкал.

В комнате Джоди был невообразимый беспорядок. Что же касается ее внешности, девочка была просто безупречна. Ни одного волоска, выбившегося из прически, нигде ни пятнышка. Представьте себе: она гладила свои носки. Так кто мог поверить, что ее комната походила на лежбище троллей. Только подросток может жить в комнате, где не видно пола или невозможно закрыть дверь туалета, где пыльные пластинки или стаканы неделями погребены под грудами грязной одежды. Я отказывалась и приводить ее в порядок, и ворчать на нее из-за этого. Типичные отношения матери с дочерью. Легко говорить об этом, когда все позади, но не тогда, когда ты живешь с этим.

Но для Дьюи все было легче легкого. Замусоренная комната? Ворчливая мама? Чего ради ему волноваться? «Там внутри находится Джоди, — говорил он мне, бросая последний взгляд перед тем, как вечером исчезнуть за ее дверью. — Какое значение имеет все остальное?»

Порой перед тем, как удалиться к себе, Джоди звала меня в свою комнату. Заходя, я видела Дьюи, сторожащего подушку Джоди, как горшок с золотом. Я смотрела на него несколько секунд, а потом мы обе разражались смехом. Среди своих друзей Джоди дурачилась и веселилась, но все годы учения в старших классах была очень серьезна со мной. Дьюи оказывался единственным существом, который делал наши отношения легкомысленными и веселыми. Когда Дьюи был рядом, мы вместе смеялись, почти как в детские годы Джоди.

Мы с Джоди были не единственными, кому Дьюи помогал. Средняя школа Спенсера располагалась через дорогу от библиотеки, и примерно пятьдесят учеников регулярно оставались у нас после школы. В те дни, когда они ураганом врывались к нам, Дьюи избегал их, особенно самых шумных, но обычно смешивался с ними. У него было много друзей среди учеников — и мальчиков, и девочек. Они ласкали его и играли с ним, например высыпая карандаши на стол и глядя, как он изумляется, когда они исчезают. Одна девочка высовывала ручку из рукава рубашки. Дьюи залез туда и, решив, что ему нравится это теплое и темное место, задремал.

Большинство ребят оставалось и после пяти, когда их родители возвращались с работы. Некоторые задерживались у нас и до восьми. Спенсеру были не чужды общие проблемы — алкоголизм, пренебрежение своими обязанностями, грубость, — но наши постоянные посетители были детьми «синеворотничковых» родителей. Те любили своих детей, но им приходилось работать сверхурочно, чтобы сводить концы с концами.

Эти родители, которые заскакивали к нам буквально на минутку, редко находили время приласкать Дьюи. Они работали дни напролет, и, прежде чем идти спать, им еще надо было приготовить еду и прибрать в доме. Но их дети часами возились с Дьюи; он веселил их и дарил любовью. Я никогда не представляла, как много это значит и как глубоки эти узы, пока не увидела, как мать одного из наших мальчишек, нагнувшись, шепнула: «Спасибо тебе, Дьюи» — и нежно погладила его по голове.

Я догадалась, она благодарит его за то, что он проводит время с ее сыном, которое в противном случае могло быть для него одиноким и тоскливым времяпровождением.

Встав, она обняла сына. И когда они выходили из дверей, я услышала, как она спросила сына: «Как сегодня Дьюи?» И внезапно четко поняла, что она чувствовала. Дьюи помогал пережить тяжелые времена, он символизировал ее путь обратно, к тому, что она оставила за собой. Я никогда не считала этого мальчика близким приятелем Дьюи — он проводил большую часть времени дурачась с друзьями или занимаясь компьютерными играми, — но Дьюи явно оказывал влияние на его жизнь и за стенами библиотеки. И на жизнь не только этого мальчика. Чем больше я смотрела, тем яснее убеждалась, что огонек, который согрел мои отношения с Джоди, теплился и в других семьях. Как и я, родители по всему Спенсеру проводили свой час в день, разговаривая со своими подростками о Дьюи.

Мои коллеги ничего не понимали. Они постоянно видели Джоди и Дьюи вместе и думали, что я обижена более крепкой привязанностью к кому-то, а не ко мне. Когда Джоди уходила, кто-то говорил: «Голос у нее точно как у тебя. Поэтому он так любит ее».

Но я совершенно не ревновала. У нас с Дьюи были сложные взаимоотношения, которые в дополнение ко всему приятному включали купание, расчесывание, визиты к ветеринару и другие малорадостные испытания. А вот отношения Дьюи с Джоди были чистыми и ничем не омраченными. Они весело и хорошо проводили время. Я видела, что Дьюи понимает, насколько Джоди важна для меня, поэтому она была важна и для него. Я могла даже предположить, что Дьюи понимает важность тех минут, которые мы проводили втроем, сознавал, как мне не хватает возможности посмеяться вместе с дочерью, и был счастлив заполнять тот провал, который разделял нас, и служить мостиком между нами.

Но я не думала, что дело только в этом. Дьюи любил Джоди за то, что она была Джоди — теплая, дружелюбная, восхитительная Джоди. А я любила его за то, что он любит мою дочь.

Дата добавления: 2015-07-07