Борьба противоположностей

Применив «военную хитрость», мотивировочная тенденция нашла новые пути проявления — смысловой и морфологический. В результате у этой тенденции стало три возможных способа действия (вместе с фонетической мотивированностью), и ее позиции в борьбе с тенденцией к произвольности чрезвычайно укрепились.

Но и тенденция к произвольности не собирается отступать. Слишком явная и жесткая мотивировка ограничивает свободу развития слова, не дает слову оторваться от конкретного предмета или от конкретного слова. Поэтому тенденция к произвольности постоянно атакует мотивировочную тенденцию, расшатывает, ослабляет все виды мотивировки. Особенно уязвимыми в этой борьбе оказываются, как ни странно, смысловая и морфологическая мотивировки.

Смысловая мотивированность постепенно ослабляется в результате затемнения, забывания «смысловой родословной» слова. Мы уже «забыли» цепочку смысловых переносов, например, для слова бюро. Нужен специальный этимологический анализ, чтобы установить, что когда-то это французское слово обозначало название ткани. Такой тканью покрывали столы, и поэтому столы тоже стали называться бюро. Столы стояли в учреждениях, и учреждения получают то же наименование (бюро заказов, справочное бюро). В учреждениях за столами сидят люди — название переходит на них: всё бюро в сборе.

Смысловая мотивировка сильна, но неустойчива, активна, но непостоянна. Ее сила в сочетании с неустойчивостью и непостоянством ведет к произволу и угрожает анархией в развитии значения.

Расшатывается и морфологическая мотивировка. Она наиболее широка, но расширение владений не проходит даром — оно ведет к ослаблению силы ее действия в каждом конкретном случае. Например, в «Попутной песне» Глинки поется о том, как «мчится пароход, мчится поезд в чистом поле». Что за странность? Как это пароход может мчаться в поле? Оказывается, сначала пароходом называли паровой локомотив (т. е. паровоз), а теперь — только паровое судно. Значит, в словах паровоз и пароход мотивированным можно считать только общее значение «движимый силой пара», но конкретные — «паровое судно» или «паровой локомотив» — оказываются произвольными.

Приставка пере- может обозначать не только «движение через что-то» (переход), но и «повторное действие» (переделать). Так что слово переходить может быть понято и как «пересекать улицу», и как «сделать иной, повторный ход» (в шахматах). Паль-чик — это «маленький палец», но лет-чик — вовсе не «маленький лет». Так что и суффикс -чик неоднозначен. Ну а когда морфологическая форма подсказывает лишь грамматический класс и некоторые грамматические признаки слова (как в глокой куздре), то конкретное значение, конечно, уж и совсем не угадать.

Морфологическая мотивировка может стать настолько общей и слабой, что в некоторых случаях значение слова даже начинает

своевольничать, вырываться из-под власти морфологической значимости и не только не считается с нею, но и противоречит ей. В результате в языке обнаруживаются весьма курьезные случаи. Например, оказывается, что такие «мужественные» слова, как мужчина, воевода, старшина, юноша, имеют... женское морфологическое оформление. Правда, мотивировочная тенденция противится такому своеволию. Поэтому таких слов немного, да и тем, которые есть, живется в языке не слишком вольготно: слово мужчина еще держится, а вот воевода уже ушло в пассивный запас, старшина — в профессиональную лексику. Особенно не повезло слову юноша. Мало того, что «женственное» звучание мешает его жизни, так еще и грамматическое значение у него «женское». Вот и погибает слово на наших глазах из-за двойного — фонетического и морфологического — несоответствия его формы содержанию.

Слабость морфологической мотивированности проявляется еще и в том, что морфологическая родословная довольно быстро забывается и только специальный этимологический анализ помогает нам узнать, что первоначально ошеломить —это «ударить по шлему (шелому)», что сосед — это «рядом сидящий», а предмет — «брошенный перед».

Слово может утратить мотивировку и по другим причинам. Например, один из крупных и сильных хищников назывался когда-то примерно как рыктос. Почувствовали фонетическую мотивировку? Рыкающий, рычащий зверь! Хищник этот был опасен; встреча с ним была страшной. И чтобы не привлекать к себе его внимания, люди старались не произносить его имени. А вместо него придумали имя покрасивее, чтобы угодить страшному зверю. Поэтому назвали его иносказательно, описательно — медоед. Это его новое имя было мотивированным уже морфологически. Со временем звучание слова изменилось, оно стало произноситься как медведь. Морфологическая мотивировка погасла, а содержательность новой фонетической формы не только не соответствовала прежнему значению, но и противоречила ему, так как звучит это слово «нежно», «красиво», «безопасно». Но не кажется ли вам, что теперь слово вновь становится фонетически мотивированным благодаря изменению его признакового значения? Медведя мы теперь чаще всего встречаем отнюдь не на охоте, не на лесной тропе. И для огромного большинства из нас он теперь уже не грозный хищник, а игрушечный плюшевый мишка, добродушный сказочный персонаж, забавный зоопарковский зверь или цирковой артист. Так что его «хорошее», «безопасное» звучание уже не противоречит его новому признаковому значению. На этот сдвиг сейчас уже реагирует и морфологическая мотивировка, поддерживая новое признаковое значение: во всех «безопасных» ситуациях мы чаще всего заменяем слово медведь словом мишка, придавая ему дополнительный «уменьшительно-ласкательный» оттенок.

Этот пример показывает, что фонетическая мотивировка хотя и слаба, почти неосознаваема, но зато устойчива и постоянна. Это скрытая пружина жизнедеятельности слова Какая-то иная сила

может временно сжать эту пружину и как бы устранить ее действие, но как только влияние иной силы ослабевает, фонетическая пружина начинает действовать вновь.

Разумеется, и фонетическая мотивировка, как и любая другая, не является жесткой. Она очерчивает лишь некоторую «зону притяжения», лишь некоторый круг наиболее предпочтительных соединений звучания и значения. Иначе говоря, если мотивировка реализуется по линии звучания, то в результате устанавливается лишь общее соответствие значения и звучания, но в рамках этого соответствия остается достаточно простора для произвольного выбора.

Скажем, звуковой комплекс лилия лучше всего подойдет для называния чего-либо «нежного», но выбор того, что именно из «нежных» явлений или предметов будет так названо, произволен. И то, что так назван именно цветок, не предопределено заранее звучанием слова — это вполне могло быть и что-либо другое.

Как видите, взаимодействия и противодействия мотивировочной тенденции и тенденции к произвольности сложны и многообразны. Жизнь слова протекает как бы между двумя силовыми полюсами — полюсом мотивированности и полюсом произвольности. Одни слова располагаются ближе к полюсу мотивированности, другие — ближе к полюсу произвольности, третьи — в зоне равновесия этих сил. А ведь на слова действуют еще и многие другие силы, управляющие развитием языка. Поэтому слова между полюсами находятся в постоянном движении. От полюса мотивированности слово может перекочевать к полюсу произвольности, и наоборот.

Но действие всех многочисленных сил, определяющих функционирование и развитие языка, не приводит к хаосу или полной случайности результатов, поскольку все эти силы направлены к одной цели — обеспечить наибольшую эффективность функционирования каждого элемента языка. И все, что служит этой цели, сохраняется в языке на любом этапе его развития.

Дата добавления: 2015-07-10