Мы никогда не сходим на «Эмбэнкмент», чтобы зайти в «Макдоналдо

все по кругу и по кругу и по кругу и

Л. дошел до Песни семнадцатой «Одиссеи». Для него — очень даже неплохо. Сотни людей говорят: замечательно изумительно чудесно слишком еще мал да он просто гений. Но лично мне кажется, что не нужно такого уж большого ума, чтоб догадаться, что ’Οδυσσεύς означает Одиссей. И если продолжить и дальше в том же духе, не нужно столь уж выдающегося ума, чтобы прочитать и догадаться о значении еще примерно 5000 слов.

Впрочем, все это ничуть не мешает мне и Л. смотреть раз в неделю «Семь самураев» — просто для того, чтобы перебить скверное влияние подземки. Но сегодня случилось нечто ужасное.

Женщина, сидевшая напротив, увидела у меня на коленях так и не открытый «Учебник японской скорописи» и спросила: Вы изучаете японский? & я ответила: Ну, вроде того.

Девять зеленых бутылок на стенке болталось

Я сказала, что изучаю этот язык просто для того, чтобы лучше понять фильм Куросавы «Семь самураев», а также (если он когда-нибудь появится на видео) фильм Мидзогути под названием «Пять женщин вокруг Утамаро», который шел в «Фениксе», куда я ходила смотреть его пять дней подряд. Кроме того, меня интересует текст под названием «Цурэдзурэгуса».^[13]

ДЕВЯТЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК НА СТЕНКЕ БОЛТАЛОСЬ

Она воскликнула «О!», и еще сказала, что видела «Семь самураев», хотя тот, другой, не видела, и что это просто замечательный фильм

Я сказала: Да

и она сказала: Правда, несколько длинноват, но в целом фильм просто замечательный, хотя в основе своей прост и является не чем иным, как современной версией «Трех мушкетеров», этой элитарной шайки, и...

и я сказала: Что?..

и она переспросила: Простите?..

ЭЛИТАРНОЙ ШАЙКИ? с отвращением произнесла я. на что она заметила, что нечего на нее орать.

Пусть ОДНА упадет, целых восемь осталось

ВОСЕМЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК на стенке болталось

Тут вдруг мне начало казаться, что Л. видит в этом фильме вещи, которые хоть и несопоставимы с выбрасыванием с борта самолета человека по чьему-то приказу, однако...

ВОСЕМЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК НА СТЕНКЕ БОЛТАЛОСЬ

И я вежливо, но твердо заметила этой женщине: Думаю, если вы еще раз посмотрите эту картину, то убедитесь, что самураи вовсе не являются элитарной шайкой. Менее талантливые режиссеры, разумеется, предпочли бы показать их именно как элитарную шайку разбойников, но только не Куросава.

На что она заметила, что нечего разговаривать с ней таким тоном.

ВОСЕМЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК НА СТЕНКЕ БОЛТАЛОСЬ

На что я вежливо заметила следующее: Этот фильм говорит о том, как важно уметь мыслить рационально. Ведь мы делаем выводы из увиденного, а не сказанного, и еще стараемся не попасть под влияние стереотипов. Мы изо всех сил стараемся увидеть то, что происходит на самом деле, а не то, что нам хотелось бы видеть.

Она спросила: Что?

Пусть одна упадет, целых семь осталось

Кроме того, добавила я, мы также должны помнить, что внешность бывает обманчива. И что у нас может и не быть всех относящихся к делу доказательств. Просто потому, что кто-то улыбается, вовсе не означает, что его следовало бы прикончить.

Она сказала: Ну, знаете ли, мне кажется

СЕМЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК НА СТЕНКЕ БОЛТАЛОСЬ

Я сказала: Давайте представим себе такое развитие событий. А. видит, как его жена, Б., сгорает заживо за время t. Самому А. удается выжить. Позже мы видим, как А. поет во время исполнения какого-то местного ритуала. В., наблюдающий за этим ритуалом, считает, что А. ведет себя подозрительно, что он тем самым выдает себя. Мы делаем вывод, что В. знает далеко не все факты, что он находится под влиянием собственных предрассудков и стереотипов, поскольку...

Она перебивает меня: Нет, это просто клинический случай!

Клинический! восклицаю я.

ШЕСТЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК НА СТЕНКЕ БОЛТАЛОСЬ

Она говорит: Не кажется ли вам, что это чистой воды патология и

На что я заметила, что если бы ее швырнули в бассейн с голодными акулами, она бы не стала раздумывать — патология это или нет, а занялась бы поисками выхода из бассейна.

В конечном счете, если вдуматься, приятным голоском заметила она, мы обе сходимся на том, что фильм замечательный.

Я опасалась, что она приведет какой-нибудь другой пример, но тут, к счастью, поезд остановился на «Мургейт», и это была ее остановка.

ШЕСТЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК НА СТЕНКЕ БОЛТАЛОСЬ

ШЕСТЬ ЗЕЛЕНЫХ БУТЫЛОК

(Могло быть и хуже. Он мог бы начать со ста пивных бутылок на стенке и вести обратный отсчет, но эта песенка-считалка начинается с десяти.)

◘

277 градусов выше абсолютного нуля.

Я сказала: Ладно, поедем снова по кольцевой и вступим в еще один спор о Канлиффе.

Я: Послушай, нет смысла брать с собой словарь, его просто некуда положить. К тому же как ты будешь им пользоваться, если на коленях у тебя другая книга? Мы пробовали и прежде, но из этого ничего не вышло.

Л.: Пожалуйста

Я: Нет

Л.: Пожалуйста

Я: Нет

Л.: Пожалуйста

Я: Нет

Л.: Пожалуйста

Я: Нет

Идеально было бы зайти туда, где есть стулья, к примеру в «Барбикэн» или в «Шелл-Сентер», что в районе Саут-бэнк. Но там и шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на бар, кафе, ресторан или забегаловку, где продают мороженое, и все ужасное вкусное, и жутко дорогое, и мы с Л. просто не можем этого себе позволить.

Пожалуйста Нет Пожалуйста Нет Пожалуйста

Тут я подумала, что нам предстоит еще один день, подобный вчерашнему, десять часов мотания по кольцевой, с выслушиванием всех этих чудесно замечательно слишком еще мал да он просто гений. Еще один день, точная копия вчерашнего. Снова эти «чудесно!», «Удивительно!», слишком мал просто гений плюс что за чушь какие еще элитарные шайки. Не говоря уже о том, что на протяжении 10 часов предстоит объяснять каждое слово (заходить в туалеты, куда невозможно протолкнуть стульчик на колесиках), приятно улыбаться, выслушивая в 273-й раз (10 + 0 + — 262) песенку о зеленых бутылках. Как я могу быть уверена в том, что он не начнет с 263-х или же что какой-то незнакомец не научит моего ребенка новой не слишком пристойной песенке? Никак не могу.

И я тогда сказала: Ладно, забудь про кольцевую. Мы возьмем Канлиффа и пойдем в Национальную галерею. Но только чтобы ты не смел там и СЛОВА произнести. И чтобы не заходил в двери с табличками «Входа нет» или «Только для персонала». Мы не должны вызывать подозрений. Мы должны делать вид, будто пришли посмотреть на картины. И мы будем смотреть на картины, а когда начнут гудеть ноги, присядем, чтобы дать ногам отдохнуть.

Просто сделаем вид, что присели отдохнуть, чтобы затем подняться и продолжать смотреть картины.

Natürlich, ответил мой Феномен.

Не надо сказок, заметила я и уложила словарь Канлиффа на полочку под складной коляской, где уже лежали: «Одиссея», с тринадцатой по двадцать четвертую Песнь, «Собаки шотландских горных долин» Фергюса, «Тар-Куту», «Мардук», «Питер, ВОЛК!», «Царство осьминога», «Дом на Пуховой опушке», «Белый Клык», «Азы иероглифики», «Начальный курс иероглифики», учебник японской скорописи, блокнот и несколько бутербродов с арахисовым маслом и джемом. Потом посадила в коляску Л. с «Les Inseparables»^[14]в руках, и мы тронулись в путь.

И вот мы сидим перед «Портретом дожа» Беллини. Л. читает Песнь восемнадцатую «Одиссеи», время от времени заглядывает в словарь Канлиффа, но не слишком часто. Я время от времени поглядываю на «Портрет дожа» — кто-то из нас должен же смотреть на картину.

Я и себе прихватила кое-что почитать, но в зале так божественно тепло, что меня клонит в сон. И я то засыпаю, то вздрагиваю, открываю глаза и продолжаю пялиться на картину. В полудреме мне видится чудовище под названием «геискаигекатонтапус», оно рассекает океанские волны, а над ним пролетают «пентекаипентеконтаподы». Вернись & сражайся, как подобает мужчине, взывает чудовище, да я могу побороть тебя одной рукой (ха! ха! ха!). Все же не верится, что Маргарет Тэтчер могла работать, поспав всего три часа; мне и пяти не хватает, чувствую себя полной тупицей. Не надо не надо не надо было заставлять его читать все эти книги, впрочем, теперь уже все равно поздно.

Мне показалось, что служитель смотрит на нас как-то подозрительно.

Притворюсь, что делаю записи.

◘

Не успели мы с Либерейсом оказаться в постели голые, как я тут же поняла, что сделала ужасную глупость. Нет, конечно, сейчас я не могу вспомнить все в подробностях и деталях, но если есть на свете музыкальная форма, которая претит мне во всех отношениях, то это попурри. В течение одной минуты музыкант или оркестр играет мало похожую на оригинал версию «Невозможной мечты», затем вдруг на середине музыкальной фразы, без всяких на то причин, происходит выворачивающий наизнанку желудок разворот, — и вот они уже играют «Над радугой», еще один разворот — и нате вам пожалуйста, «Взойдем на каждую гору», еще один — и «Нет на свете такой высокой горы», и еще один, и еще, и еще... Так вот, стоит только представить себе Либерейса в постели, его руки, рот, пенис, — они то здесь, то там, не успеешь оглянуться, снова здесь, потом снова там, что-то начинают, потом останавливаются и начинают уже в другом месте — словом, создается полное ощущение пьяного попурри.

Но даже попурри когда-нибудь кончается, и вот Либерейс проваливается в глубокий сон.

Захотелось прояснить мысли. Голова должна быть ясной, мысли холодными и отстраненными.

И я решила послушать Гленна Гульда, исполняющего отрывки из «Хорошо темперированного клавира». В студии звукозаписи Гульд выдавал девять или десять различных вариантов исполнения этой пьесы, и каждая нота была у него самим совершенством, и каждый из отрывков отличался от другого по характеру и темпераменту исполнения. Я была просто не способна мысленно проиграть все это в голове, а потому решила послушать его исполнение прелюдии к этому произведению до минор, которая начинается с бурного стаккато, а затем мелодия вдруг переходит в тихую и плавную. Затем я прослушала прелюдию 22 си-бемоль минор в его же исполнении, сама сыграть вот так без педали я бы не смогла. Возможно, подумала я, ее вообще не следует играть с педалью, ее следует играть легато. И однако же, резкость и отрывистость, с которыми Гульд исполнял отрывок, как-то диссонировали с холодностью и сложностью этой музыки. И это наводило на мысли об экспрессивности, с которой Либерейс изливал свое сердце практически первой встречной.

А Либерейс тем временем все еще спал. Голова на подушке, бледное лицо, высокий лоб, череп, в котором заключен спящий мозг. Какая же, однако, жестокость заключается в том, что всякий раз, просыпаясь, мы вынуждены откликаться на то же имя, жить теми же воспоминаниями, иметь те же привычки и делать те же глупости, что делали весь день перед тем как уснуть. И мне не хотелось, чтобы он проснулся и принялся за то же самое.

И еще мне не хотелось быть здесь, когда он проснется, но было бы невежливо уйти не попрощавшись, не оставив хотя бы записки. С другой стороны, что я напишу ему в этой записке? Не могу же я написать: «Спасибо за чудесный вечер», потому что ничего чудесного в нем не было; или «Надеюсь, увидимся снова» — вдруг он сочтет, что я жду не дождусь этой встречи? И невозможно было написать: «Я ужасно провела вечер» или «Надеюсь, никогда не увидимся снова», потому что это было бы просто неприлично. А если начать придумывать записку ни о чем, то на это как раз бы и ушли те пять-шесть часов, через которые он должен проснуться.

И тут мне пришла в голову идея.

В записке надо намекнуть, что у нас мог бы состояться весьма занимательный разговор, но так уж получилось, что мне необходимо было уйти (здесь придумать какое-то дело или важную встречу). И вместо неопределенных намеков на этот перспективный и занимательный разговор записка должна представлять собой как бы элемент этого разговора или дискуссии, которая внезапно оборвалась на самом интересном месте. При этом следует учесть, что Либерейс как раз из тех, кто интересуется такими вещами, как, к примеру, Розеттский камень. И текст должен быть понятным, и в то же время дать ему возможность несколько скептически взглянуть на подачу этой проблемы в целом, что, в свою очередь, явится намеком на то, что дискуссию можно продолжить позже, пусть даже дата и время этой встречи никак не обозначены. И мне всего-то и надобно, что написать короткий отрывок на греческом, а затем снабдить его переводом, транскрипцией, словарем и грамматическими комментариями. Для чего потребуются определенные усилия с моей стороны, возможно даже напрасные, если вдруг окажется, что наш скептик не слишком знаком с такими словами и понятиями, как средний залог, двойственное число и тмезис, что означает расчленение сложного слова посредством другого слова. Я не слишком сильна в социальных дилеммах, но это решение показалось просто гениальным. Составление записки займет около часа (несопоставимо с пятью-шестью часами придумывания другой, более светского содержания), успешный результат практически гарантирован (к тому же позволяет избежать грубости в случае ненаписания записки вообще). И то, что после этого Либерейс ни за что и никогда не захочет видеть меня снова, совершенно очевидно.

Я поднялась, оделась, пошла в соседнюю комнату, достала из письменного стола листок бумаги. Потом пошарила в сумочке и достала гелиевую авторучку, которая пишет совсем тоненько, ведь весь текст надо было уместить на одной странице. Уселась и принялась за работу. Было три часа ночи.

Похоже, вы сомневаетесь в существовании Розеттского камня (небрежно начала я). А что скажете вот об этом?

Илиада, Песнь семнадцатая. Коней печальных узрев, милосердствовал Зевс, промыслитель

Μυρομένω δ’ ’άρα τώ ye ’ιδὼν ’ελέησε Κρονίων,

^{muromenō d’ ara tō ge idōn eleēse Kroniōn}

Видя скорбящих, сын Кронидов почувствовал жалость

κινήσας δὲ κάρη προτὶ ‛ὸν μυθήσατο θυμόν

^{kinēsas de karē proti hon muthēsato thumon}

И, главой покивав, в глубине проглаголил душевной:

’ά δειλώ, τί σφω̃ί δόμεν Πηλη̃ί ’άνακτι

^{a deilō, ti sphōi domen Рēlēi anakti}

«Ах, злополучные, вас мы почто даровали Пелею?

θνητω̃, ‛υμει̃ς δ’ ’εστὸν ’αγήρω τ’ ’άθανάτω τε;

^{tknētōi, humeis d’ eston agērō t’ athanatō te}

Смертному сыну, не стареющих вас и бессмертных?

’ή ‛ίνα δυστήνοισι μετ’ ’ανδράσιν ’άλγε’ ’έχητον:

^{ē hina dustēnoisi met’ andrasin alge’ ekhēton}

Разве чтоб вы с человеками скорби познали?

ου̉ μὲν γάρ τί που̉ ὲστιν ’οίζυρώτερου ’ανδρός

^{оu men gar ti роu estin oizurōteron andros}

Ибо несчастнее нет человека

πάντων ‛όσσα τε γαι̃αν ’έπι πνείει τε καὶ ’έρπει.

^{panton hossa te gaian epi pneiei te kai herpei}

Из тварей, что дышат и ползают в прахе

’αλλ’ ου̉ μὰν ύμι̃ν γε καὶ ‛άρμασι δαιδαλέοκην

^{all’ ou man humin ge kai harmasi daidaleoisin}

Но не печальтесь, вами отнюдь в колеснице блестящей

‛Έκτωρ Πρισμίδης ’εποχήσεται ου̉ γαρ εεάσω.

^{Htktōr Priamidēs epokhēsetai оu gar easō.}

Гектор, Приамов сын, не будет везом, не допущу я!»^[15]

Ну что ж, пожалуй, хватит. Было всего 3.15 ночи, и материала для расшифровки у меня оказалось больше, чем у французского египтолога Шампольоиа, когда он только еще подступался к Розеттскому камню. И я не могла удержаться от мысли, что было бы куда как проще уйти без всех этих хлопот и прощаний и не трудиться над всеми этими грамматическими приколами, пытаясь побороть сонливость и усталость. Но текст выглядел таким невнятным. Кроме транскрипции, в нем не было приведено ничего такого, что можно отыскать на страницах «Библиотеки классики» Леба. Он выглядел совершенно неубедительно, точно послание в бутылке, об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что написание его заняло не больше 15 минут. Так если уж оставлять записку, следует оставить вместе с ней и более состоятельный довод в пользу того, что все это может пригодиться последующим поколениям. А потому я написала следующее:

«Μυρομένω скорбящих (женский/мужской, множественное число, винительный падеж) δ’ ’άρα и тогда, и потом (соединительные частицы) τώ их (женский/мужской, личное местоимение в винительном падеже) γε (эмфатическая частица) ιδὼν видя (местоимение, именительный падеж, единственное число, сослагательное наклонение) ’ελέησε пожалел, почувствовал жалость (третье лицо, единственное число, изъявительное наклонение) Κρονίων сын Крона (Зевс)».

Но по-прежнему не видела на листке бумаги ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало легкомысленное «чао».

И это по-прежнему было столь же бесполезно, как и послание в бутылке, поскольку так и пестрило непонятными грамматическими терминами, которые или следовало объяснить, или просто выбросить. Но выбросить их было нельзя, разве что переписать всю страницу заново. А объяснить, не написав еще несколько страниц, невозможно. Но что, если продолжить, анализируя слово за словом? Глядишь, проблема и разрешится сама собой.

«κινήσας двигая (мужской род, единственное число, причастие) δὲ и (соединительная частица) κάρη голова προτὶ... μυθήσατο сказал, обратился (3-е лицо, единственное число, изъявительное наклонение) ’όν его θυμόν дух/душа/мысль/сердце (мужской род, единственное число, винительный падеж)

’ά Αχ, δειλώ жалкие, несчастные (мужской/женский род, множественное число, звательный падеж) τί почему σφω̃ϊ вас (2-е лицо, множественное число, винительный падеж) δόμεν зачем мы подарили (1-е лицо, множественное число, изъявительное наклонение) Πηλη̃ϊ Пелей (отец Ахилла) ’άνακτι царю (мужской род, единственное число, дательный падеж)

θνητω̃ смертный (мужской род, дательный падеж, единственное число, 2-е склонение) υμει̃ς вы (местоимение, 2-е лицо, множественное число) δ’ (соединительная частица) но, однако же, ’εστὸν вы есть (2-е лицо, изъявительное наклонение) ’αγήρω вне возраста, не стареющий (мужской/женский род, множественное число, именительный падеж) τ’... τε оба... и ’αθανάτω бессмертный (мужской/женский род, множественное число, именительный падеж)

’η̃ поистине (восклицательная частица) ’ίνα так чтобы, так что δυστήνοισι жалкие, несчастные (мужской род, дательный падеж, множественное число) μετ’ с ’ανδράσιν люди, мужчины (мужской род, дательный падеж, множественное число) ’άλγε’ (= algea) скорбь, печаль (средний род, винительный падеж, множественное число) ’έχητον вы должны были (2-е лицо, сослагательное наклонение)

ου̉ нет μὲν (вводная частица) γάρ для τί что-нибудь (неопределенное местоимение, единственное число) πού где-нибудь ’εστιν есть, является (3-е лицо, единственное число, настоящее время, изъявительное наклонение) ’οϊζυρώτερον более несчастный/жалкий (сравнительное прилагательное, единственное число) ’ανδρὸς чем человек (мужской род, единственное число, употреблено в качестве сравнительного прилагательного)

πάντων из всех вещей, существ (средний род, родительный падеж, множественное число) ’όσσα подобно многим (средний род, именительный падеж, множественное число) τε (частица для обозначения обобщения) γαι̃αν земля (женский род, единственное число, именительный падеж) ’έπι на, поверх (здесь: постпозитив) πνείει дышит (3-е лицо, единственное число, настоящее время, изъявительное наклонение, зависит от местоимения среднего рода множественного числа) τε καὶ оба и ’έρπει ползать, пресмыкаться (3-е лицо, единственное число, настоящее время, изъявительное наклонение)

’αλλ’ но ου̉ не μὰν (эмфатическая частица) ’υμι̃ν тобой (2-е лицо, множественное число, дательный падеж) γε (эмфатическая частица) καὶ и κρμασι колесница (средний род, дательный падеж, множественное число) δαιδαλέοισιν сверкающий, блистающий, искусно сделанный (средний род, дательный падеж, множественное число)

‛Έκτωρ Гектор Πριαμίδης сын Приама ὲποχήσεται будет унесен (3-е лицо, единственное число, будущее время, пассивный залог, изъявительное наклонение) ου̉ не, нет γὰρ ибо ’εάσω я позволю (1-е лицо, единственное число, будущее время, активный залог, изъявительное наклонение)».

Получилось несколько длиннее, чем я предполагала.

И заняло больше времени, чем ожидалось, пришлось писать часа два, не меньше. Зато все это явно выигрывало в сравнении с пятью-шестью часами, которые ушли бы на составление записки более светского содержания. Затем я написала заключительный параграф, где говорилось, что для прочтения иероглифов на Розеттском камне неплохо было бы иметь еще и колонку на китайском, но, к несчастью, я не знаю китайских иероглифов. А затем добавила, что если ему когда-нибудь придется столкнуться с поэмой Китса, где тот описывает свои впечатления о «Гомере» Чэпмена, то не мешало бы знать, что Чэпмен там пишет следующее:

Трам-пам-пам-пам-пам — Иов увидал их тяжелую колесницу.

И (пожалев их) про себя подумал: Бедные, жалкие животные, (сказал он)

Зачем мы отдали вас смертному царю? Трам-пам-пам,

Трам-тарарам, там-тампам-пам?

Трам-тарарам, пам-пам-пам-пам?

Из всех несчастных тварей, что дышат и ползают по земле,

Нет твари несчастнее человека. И превратить в бессмертных

Гектору вас не удастся, трам-тарарам-пам-пам.

И когда вы увидите, как это просто, то, надеюсь, вам понравится и... Тут я лихим росчерком вывела первую букву моего имени, «С», а затем пририсовала к ней еще и маловразумительную закорючку, сильно рассчитывая на то, что вчера он вряд ли уловил, как меня зовут.

А потом положила записку на стол, туда, где он наверняка ее увидит. Идея с запиской казалась очень изощренной и изысканной, когда я лежала в постели, но теперь я вдруг засомневалась, поймет ли Либерейс, на что я так вежливо и туманно намекаю, или же примет за оскорбление? А может, вообще не обратит внимания?.. Но слишком поздно, а потому — прощай.

Добравшись до дома, я вдруг подумала, что пора бы перестать влачить такое бесцельное существование. Однако перестать влачить существование гораздо труднее, чем вы думаете, & если вы не способны на это, можно попробовать привнести в это самое существование хотя бы элемент целенаправленности.

Не знаю, понравился ли Лпберейсу этот отрывок о лошадях Ахилла (исходя из его не относящихся к делу ремарок, я ничуть не удивилась, поняв, что, читая Чэпмена, он чувствовал себя эдаким Кортесом, вглядывающимся в тихоокеанские просторы), но, составляя эту мудреную записку, я была счастлива & подумала, что могла бы составить такие комментарии для всей «Илиады» и «Одиссеи», исписать море страниц с объяснением разных грамматических тонкостей, особенностей диалекта и сложных формулировок. Я даже готова перепечатать все это за несколько тысяч фунтов и выставить на продажу, и тогда люди смогут прочесть все это вне зависимости от того, изучали они в школе французский, латынь или какой-либо иной, не имеющий отношения к делу предмет. А затем я могла бы сделать то же самое и для освоения других языков, которые еще труднее поддаются изучению в школе, чем греческий. И пусть мне придется прождать еще 30-40 лет, прежде чем тело мое станет бесчувственной материей, — эти годы не пройдут даром, и существование мое будет хоть чуточку менее бессмысленным. Что ж, хорошо.

Как-то раз Эмма пригласила меня в кабинет для беседы. И сказала, что собирается покинуть компанию. Что тогда буду делать я? Ведь если она уйдет, автоматически теряю свое место и я. В этой фирме я проработала недостаточно для того, чтобы рассчитывать на оплату отпуска по уходу за ребенком. Может, мне стоит уехать в Штаты и родить там?

Я не знала, что на это ответить.

А потому промолчала, и тут Эмма выдвинула ряд практических предложений. Сказала, что издатель запускает какой-то грандиозный лингвистический проект, для осуществления которого потребуется перепечатка на компьютер текстов из разных журналов. Сказала, что уже навела справки и может пристроить меня к этому делу. Сказала, что вовсе не обязательно таскать компьютер из дома на работу, поскольку офис как таковой просто перестанет существовать. Сказала, что нашла один дом, владелица которого не может наскрести денег на ремонт и очень опасается, что если не сдаст помещение, его самовольно заселит какое-нибудь отребье. Сказала, что хозяйка согласна сдать мне этот дом всего за 150 фунтов в месяц, если я не буду требовать ремонта. Я не знала, что на это ответить. Она сказала, что поймет, если я приму решение вернуться в Штаты и жить с родителями. Но я хорошо знала, чего говорить не стоит; понимала, что никто не поймет, если я скажу это, мало того, меня еще сочтут сумасшедшей. И потому ответила просто: Большое тебе спасибо.

◘

Я оторвала глаза от книги и посмотрела, чем там занимается Л. «Одиссея», с тринадцатой по двадцать четвертую Песнь, валялась обложкой вверх на скамье, самого Л. нигде не было видно. Я никак не могла припомнить, когда видела его в последний раз. Идти его искать... но это означало бы покинуть единственное место, куда он мог вернуться.

Я подняла «Одиссею», — посмотреть, насколько далеко он успел продвинуться. Мои шансы отказать ему в изучении японского уменьшались с катастрофической быстротой. Я взяла «Белый Клык» и начала рассеянно перелистывать.

И тут вдруг послышался знакомый голос.

А хотите послушать, как я считаю до тысячи на арабском? спрашивал он.

Вроде бы ты говорил, что твоя мама в зале под номером 61?

Да.

Тогда отложим счет до следующего раза.

До какого?

Ну, как-нибудь потом.

Когда?

Потом, я сказал. Это ваш малыш?

Передо мной стоял охранник, а рядом с ним — не кто иной, как Л.

Я ответила: Да.

Л. сказал: А я сам сходил в туалет.

Я сказала: С чем тебя и поздравляю.

Охранник: Сроду не догадаетесь, где я его нашел.

Я: Где?

Охранник: За миллион лет не догадаться!

Я: Где?

Охранник: Провалился в подвал под одной из комнат, что на ремонте. Видно, оступился, люк был открыт, вот и полетел вниз. А в помещение попал через служебную дверь.

Я: О!..

Охранник: Нет, с ним ничего страшного не случилось, но я бы посоветовал не спускать глаз с этого ребенка.

Я: Значит, ничего страшного?

Охранник: Нет, но вы должны не спускать с него глаз.

Я: Что ж, учту.

Охранник: Как его звать?

Хорошо бы люди никогда не задавали этого вопроса.

Еще беременной я пыталась придумать имя сыну. Придумывала самые разные занимательные имена, типа Гасдрубал, и Айсомбард Кингдом, и Телоний, и Рабиндранат, и Дарий Ксеркс, и Амедей, и Фабий Кунктатор. Гасдрубал был братом Ганнибала, генералом карфагенской армии, которая перешла через Альпы верхом на слонах в III в. до н.э. и вступила в сражение с римлянами. Айсомбард Кингдом Брунел — так звали гениального британского инженера XIX в. Телоний Монк был гениальным джазовым пианистом; Рабиндранат Тагор — гениальным бенгальским математиком; Дарий — царем Персии, как и все Ксерксы; Амедеем звали дедушку автора знаменитого повествования «А la recherche du temps perdu»,^[16]а Фабий Кунктатор был римским генералом, спасшим Римскую империю от нашествия Ганнибала. Вообще-то ни одно из этих имен не следовало давать ребенку, но я поняла это слишком поздно. Ребенок родился, и надо было срочно придумывать имя.

И я подумала, что в идеале это должно быть имя, которое одинаково подходило бы и серьезному замкнутому мальчишке, и сорвиголове. Ну, как имя Стивен, ведь мальчика всегда можно звать просто Стив; или Дэвид, который запросто может стать Дейвом. Проблема заключалась в том, что имя Дэвид нравилось мне больше, чем Стивен, а Стив — больше, чем Дейв. Тут уж никак не выкрутиться, разве что назвать ребенка Стивен Дэвид или Дэвид Стивен, но сочетание двух «в» в середине этих слов показалось неблагозвучным. И потом, нельзя же будет называть его сокращенно Дэвид и Стив, это может показаться странным. Люди подходили к кроватке и спрашивали, как зовут малыша, и я отвечала: Вообще-то я подумываю назвать его Стивеном, или: Я подумываю назвать его Дэвидом. И в первом случае это оказалась медсестра с бланком, которая и записала в него, что я там подумывала, и забрала с собой.

Когда я выписывалась, мне выдали свидетельство о рождении и поставили, что называется, вопрос ребром. И только приехав домой, я осознала, что сынишку моего зовут Людовик. И пришлось мне его называть именно так, потому что другого выбора просто не было.

И я уклончиво ответила охраннику: Я называю его Людо.

Охранник: Так вот, на будущее — постарайтесь не спускать с Людо глаз.

Я: Огромное спасибо за помощь. А теперь, если не возражаете, мы пройдем в зал номер 34 и посмотрим на Тернера. Еще раз большое вам спасибо.

Когда он был еще совсем маленьким, было куда как легче. Я носила его в рюкзачке-кенгуру. В теплую погоду сидела дома и печатала, и он все время был бы на глазах, а в холодную шла в Британский музей и сидела в египетской галерее, неподалеку от раздевалки, и читала «Аль Хайа», чтобы окончательно не потерять навыка. Потом вечером шла домой, садилась и перепечатывала статьи из «Ежемесячника для любителей свиней» или «Путеводителя по распродажам».

19, 18, 17

1 марта 1993 г.

19 дней до моего дня рождения.

Перечитываю «Зов предков». Нравится меньше, чем «Белый Клык», но «Белый Клык» я только что закончил перечитывать.

В «Одиссее» дошел до строки под номером 19 322. Перестал делать карточки для всех слов, потому что их слишком много и трудно повсюду таскать с собой, делаю карточки только на те слова, которые кажутся полезными. Сегодня мы ходили в музей и видели там картину с Одиссеем, вообще-то на ней должен был быть изображен еще и Циклоп, но его почему-то не было. Называется «Улисс, насмехающийся над Полифемом». Улисс — это латинское имя Одиссея. На стене висела карточка с объяснениями, там говорилось, что на картине можно видеть и Полифема на горе, но его почему-то не было. Я сказал охраннику, что надо бы повесить другую карточку, но он сказал, что это не его дело. Я спросил, чье же это дело, и тогда он сказал, что, наверное, директора галереи. Я пытался уговорить Сибиллу пойти со мной к директору, но она сказала, что директор очень занятой человек и что будет куда проще и вежливее написать ему письмо, заодно я попрактикуюсь в каллиграфии. Тогда я спросил, почему бы ей самой не написать это письмо. На что она ответила, что директор, по всей вероятности, никогда еще не получал письма от пятилетнего мальчика; и что если я напишу его и подпишусь: «Людо пяти лет όт роду», он наверняка обратит на него внимание. На что я ответил, что это довольно глупо, потому что под письмом может подписаться каждый дурак. И «пяти лет όт роду» тоже запросто напишет. Сибилла согласилась со мной, а потом заметила: Достаточно одного взгляда на твой почерк, и он ни за что не поверит, что тебе больше двух. Почему-то это показалось ей неимоверно смешным.

2 марта 1993 г.

18 дней до моего дня рождения. Я прожил на этой планете 5 лет и 348 дней.

3 марта 1993 г.

17 дней до моего дня рождения. Сегодня мы опять ездили по кольцевой, потому что ни в один музей зайти теперь не можем. Надо сказать, там было чертовски скучно. Сегодня случилась одна занятная вещь, какая-то дама вступила в спор с Сибиллой по поводу двух приговоренных к сожжению заживо мужчин. Сибилла сказала, что один из них умер от сердечного приступа за время t, а другой — через отрезок t+n, после того как кто-то содрал с него кожу живьем за время п, и дама вдруг воскликнула: Pas devl, на что Сибилла заметила: Должна вас предупредить, он говорит по-французски. На что дама сказала: Non urn nоn avanty il ragatso, a Сибилла заметила ей: «Не надо провоцировать ребенка. Не провоцируйте мальчика. Не. Надо. Провоцировать. Мальчика». Гм... Что-то я не совсем понял, с чего она так завелась, может, не уловила смысла этой итальянской идиомы, а ведь дама сказала, что считает этот предмет не подлежащим обсуждению в присутствии маленького ребенка, и повторила это по-английски, и тут Сибилла сказала: О, понимаю, так, значит, вы говорили по-итальянски. Non avanty il ragatso — надо бы запомнить. Тут дама заволновалась и сказала что-то вроде: какой пример вы подаете, и Сибилла спросила ее: Не возражаете, если мы продолжим обсуждение по-итальянски, боюсь, это не слишком подходящий предмет для обсуждения в присутствии маленького ребенка, как там у вас говорят по-итальянски — non avanty il ragatso. А когда дама сошла с поезда, Сибилла заметила, что ей не следовало так грубить, поскольку мы всегда должны быть вежливы с людьми, сколько бы они нас там ни провоцировали. И что мне не стоит следовать ее примеру, а научиться держать все свои вполне естественные рефлексы при себе. Она сказала, что произошло это только потому, что она немного устала, просто не высыпается, а то бы никогда себе такого не позволила. Я вовсе не был в этом уверен, однако придержал свои естественные рефлексы при себе.

Дата добавления: 2015-07-10