Мак: в келье аббатства

Я – жар.

Я желание.

Я боль.

Я больше, чем боль. Я агония. Я по другую сторону смерти, мне отказано в милосердии. Я жизнь, которой никогда не должно было быть.

Все, что я есть, – это кожа. Кожа, которая живет, которая хочет, которая жаждет прикосновения, чтобы прекратить боль. Я катаюсь, катаюсь, но этого недостаточно. От этого только сильнее болит. Моя кожа в огне, ее свежуют тысячи раскаленных лезвий.

На холодном каменном полу этой клетки я провела всю свою жизнь, сколько себя помню. Я не знала ничего, кроме холодного каменного пола. Я полая внутри. Пустая. Безмозглая. Я не знаю, зачем продолжаю жить.

Но подождите! Что-то изменилось в моем застывшем мучении? Грядут перемены?

Я поднимаю голову.

Кто-то не-пустой рядом!

Я ползу к нему, умоляю остановить мою агонию.

Некто не-пустой пытается что-то положить мне в рот и заставить меня жевать. Я отворачиваюсь. Сопротивляюсь. Мне нужно не это. Потрогай меня здесь. Потрогай сейчас!

Некто не трогает. Уходит. Иногда возвращается, и все начинается сначала.

Время не имеет значения.

Я дрейфую.

Я одинока. Потеряна. Я всегда была одна. Никогда не существовало ничего, кроме холода и боли. Я касаюсь себя. Я хочу. Хочу.

Некто не-пустой приходит и уходит. Кладет мне в рот что-то с неправильным запахом и вкусом. Я выплевываю. Это не то, что мне нужно.

Снова дрейфую в неподвижном океане боли.

Стойте! Что это? Опять перемена? Неужели я узнаю что-то, кроме агонии?

Да! Это я знаю! Тот, Кто Создал меня, здесь! Мой принц пришел. Я ликую. Конец моих страданий близок.

Но… что делает некто не-пустой?

Мой принц… нет, нет, нет!

Я кричу. Бью кулаками не-пустого. Этот не-пустой ударил моего хозяина длинной светящейся палкой. Хозяин перестает жить! Забери меня с собой, умоляю! Я не выдержу. Я боль! Я снова боль!

Некто не-пустой опускается на колени рядом со мной. Касается моих волос.

Мой принц ушел.

Этот, другой, заставил его не-жить!

Я падаю. Я горе. Я отчаяние. Я опустошенность. Я глыбы черного льда в том месте, откуда пришел мой Хозяин.

Снова изменение?

Пришел еще один Создавший Меня? Неужели меня все-таки спасут? Я приму милосердие из рук Хозяина?

Нет, нет, нет! Он тоже исчез. Почему меня мучают?

Я агония. Меня бросили. Меня наказывают, а я не знаю, за что.

Но подождите…

Что-то нависает надо мной. Оно большое и сильное. Оно электризует. Оно – похоть. Оно не один из моих принцев, но мое тело выгибается с жаром. Да, да, да, именно ты мне нужен!

Оно касается меня. Я в огне! Я плачу от облегчения. Оно прижимает меня к своему телу, вжимает в свою кожу. Нас охватывает дрожь. Оно говорит, но я не понимаю его языка. Я нахожусь в месте, где нет слов. Есть только кожа, и плоть, и желание.

Я животное. Я голод, бездумный, неутихающий голод.

И мне сделали самый лучший подарок – наверное, Хозяева мною довольны!

Слова, которые он произносит, отдаются у меня в ушах, но мне не нужно знать этот язык, чтобы опознать своего.

Существо, которое меня держит, не только утолит мою боль. Оно заполнит мою пустоту.

Оно тоже животное.

Я жива. Я жива! Никогда в жизни я не чувствовала себя настолько живой. Я сижу, скрестив ноги, голая, на сбившихся шелковых простынях. Жизнь – это чувственный банкет, а я ненасытна. Я сияю от пота и удовлетворения. Но мне нужно еще. Мой любовник слишком далеко. Отошел, чтобы принести мне еду. Не знаю, почему он настаивает. Мне не нужно ничего, кроме его тела, его прикосновений, которые меня так возбуждают, и примитивных вещей, которыми он со мной занимается. Его руки, зубы и язык, а особенно то, что тяжело свисает между его бедер. Иногда я это целую. Лижу. И тогда он сияет от пота и возбуждения, выгибается под моим ртом. Я придерживаю его бедра и дразню его. От этого я чувствую себя сильной и живой.

– Ты самый красивый мужчина из всех, кого я видела, – говорю я ему. – Ты идеален.

Он издает странный звук и бормочет что-то о том, что вскоре я могу взять свои слова назад. Я пропускаю это мимо ушей. Он говорит много загадочных фраз. Я не обращаю на них внимания. Я восхищаюсь сверхъестественной грацией его тела. Темный, сильный, он двигается, как огромный зверь, мускулы перекатываются под кожей. Черные и красные символы покрывают большую часть его тела. Это экзотично. Это восхищает. И он такой большой. В первый раз я с трудом приняла его в себя. Он наполнил меня, полностью удовлетворил. Но только до тех пор, пока не вышел из меня и я снова не стала пустой.

Я опускаюсь на четвереньки и призывно выгибаюсь. Я знаю, что он не может сопротивляться, видя мой зад. Когда он смотрит на меня, на его лице появляется странное выражение. Дикое. Его губы сжимаются, взгляд тяжелеет. Иногда он резко отворачивается.

Но всегда поворачивается обратно.

Быстрый, жесткий, голодный, как и я.

Думаю, он сопротивляется желанию. Я не понимаю этого. Желание есть. А между животными не может быть никаких рассуждений. Нет ничего правильного и неправильного. Есть похоть. Удовольствие – вот путь зверей.

– Еще, – говорю я. – Возвращайся в постель.

У меня ушло немало времени, прежде чем я выучила язык этого великолепного существа, но, как только я начала его понимать, дело пошло быстрее. Хотя некоторые понятия все еще ускользают от меня. Он уверяет, что я все это знала, просто забыла. Он уверяет, что мне понадобилось несколько недель, чтобы научиться говорить. Я не знаю, что такое «недели». Он говорит, что это способ отмечать течение времени. Меня такое не интересует. Он часто произносит бессмысленные слова. Я пропускаю их мимо ушей. И затыкаю его рот своим. Или грудью, или другими частями тела. Это всегда срабатывает.

Он смотрит на меня так, что мне на миг кажется, будто я уже видела это выражение на его лице. Но я знаю, что это невозможно, потому что я ни за что не забыла бы такого изумительного создания.

– Ешь! – рычит он.

– Не хочу! – рычу я в ответ.

Я устала от его попыток заставить меня поесть. Я тянусь к нему. Я сильная. Мое тело уверенно. Но этот чудесный зверь сильнее меня. Я наслаждаюсь его силой, когда он поднимает меня, чтобы посадить на свои бедра, или прижимается и входит в меня сзади и глубоко проникает в мое тело. Я хочу ощутить его сейчас. Он не знает усталости. Иногда я засыпаю, но я никогда не видела, чтобы он спал. Я постоянно требую, и он всегда способен удовлетворить меня. Он неутомим.

– Я хочу еще. Ты. Иди сюда. Сейчас. – Я снова повожу задом. Вверх.

Он смотрит.

Ругается.

– Нет, Мак, – говорит он.

Я не знаю, что значит «Мак». Но я знаю, что значит «нет». И мне это не нравится.

Я надуваю губы. Но они быстро складываются в улыбку. Я знаю секрет. При всей силе этого зверя его самоконтроль слабеет, когда дело касается меня. Я выучила это за то время, что мы провели вместе. Я облизываю губы, смотрю на него, и он издает дикий, злобный горловой звук, от которого моя кровь становится горячей, горячей, горячей, потому что я знаю: этот звук означает, что он готов дать мне то, чего я хочу.

Он не может мне сопротивляться. Это его тревожит. Странный зверь.

Похоть есть, говорю я ему снова, снова и снова. Я пытаюсь заставить его понять.

– В жизни есть не только похоть, Мак, – грубо отвечает он снова, снова и снова.

И опять это слово, «Мак». Я многого не понимаю. И устала говорить. Я отвлекаю его.

И он дает мне то, чего я хочу. А потом заставляет меня есть – скучно. Я смешу его. С полным животом я становлюсь сонной. Я сплетаюсь с его телом. Но когда я это делаю, похоть снова охватывает меня, и я не могу спать. Я перекатываюсь по нему, сажусь верхом на его бедра, вожу грудью по его лицу. Его глаза загораются, и я улыбаюсь. Одним грациозным движением он подминает меня под себя, прижимает мои руки к постели над моей головой и смотрит мне в глаза. Я вскидываю бедра. Он твердый и готовый. Он всегда твердый и готовый.

– Лежи тихо, Мак. Черт побери, можешь ты просто полежать?

– Но ты же не во мне, – жалуюсь я.

– И не собирался.

– Почему нет? Ты хочешь меня.

– Тебе нужно отдохнуть.

– Позже отдохну.

Он закрывает глаза. На его скулах ходят желваки. Он открывает глаза. Они мерцают, как полярная ночь.

– Я пытаюсь помочь тебе.

Я прижимаюсь к нему.

– А я пытаюсь помочь тебе помочь мне, – терпеливо объясняю я.

Иногда мой зверь глупый.

Он рычит и вжимается лицом в мою шею. Но он не целует и не кусает меня. Я ворчу от неудовольствия.

Когда он снова поднимает голову, на его лице бесстрастная маска, которая не обещает мне того, чего я хочу. Он все еще удерживает мои руки.

Я бодаю его головой.

Он смеется, и на миг мне кажется, что я победила, но потом он перестает смеяться и говорит: «Спи», странным голосом, в котором звучит эхо многих голосов. Мою голову сдавливает. Я знаю, что это. Мой зверь умеет творить магию.

Во мне тоже есть магия, в местечке у меня в голове. И я толкаю его этим, сильно, потому что у него есть то, чего я хочу, а он мне этого не дает. Я злюсь, когда он сопротивляется, и я толкаюсь в него, пытаюсь заставить его сделать то, что я от него хочу. В магии моего зверя я ищу слабые места, чтобы использовать против него, как он пытается использовать мои слабости против меня. А потом он поддается, и внезапно я уже не зажата между приятным прикосновением шелка сзади и ощущением мужского тела спереди, я…

Я стою в пустыне. Я в теле моего любовника, я смотрю его глазами. Я мощна, я могущественна, я сильна. Мы дышим жарким душным ночным воздухом. Мы одиноки, очень одиноки. Обжигающий ветер несется над пустыней, поднимает яростную песчаную бурю, ослепляет нас, и мы не видим дальше нескольких шагов. В наше незащищенное лицо, в наши глаза впиваются тысячи острых, как иглы, мелких песчинок. Но мы не пытаемся защититься. Мы принимаем боль. Мы, не сопротивляясь, отдаемся ей. Мы дышим песком. Песчинки жгут наши легкие.

Другие уступали нам путь, и все же мы были одиноки. Что мы сделали? Во что превратились? Добрались ли они до нее? Знает ли она? Осудит ли она нас? Отвернется ли?

Она была для нас всем. Нашей высочайшей звездой, самым ярким солнцем, а теперь мы стали темнее ночи. Мы всегда были темными, нас боялись, мы были вне и над любым законом. Но она все равно нас любила. Будет ли любить и теперь? Мы, которые не знали неуверенности и страха, познали и то и другое в огромной мере в момент нашей величайшей силы. Мы, которые убивали не задумываясь, брали, не спрашивая, подчиняли без промедления, теперь сомневались во всем. Мы, сила, которая никогда не сбивалась с шага, – мы споткнулись. Мы упали на колени, запрокинули голову, и, когда наши легкие забились песком, рев ярости вырвался из наших потрескавшихся горящих губ в небеса, эти издевательские хреновы небеса…

Кто-то трясет меня.

– Что ты делаешь?! – рычит он.

Я снова на кровати, между шелком и мужчиной. Я все еще чувствую обжигающий жар пустыни, и моя кожа кажется засыпанной песком. Он смотрит на меня, его лицо побледнело от ярости. И не только. Зверь, который никогда не смущался, был смущен.

– Кто она? – спрашиваю я.

Я больше не внутри его головы. Мне сложно там оставаться. Он не хочет, чтобы я там была. Он очень силен, он вытолкнул меня.

– Я не знаю, как ты это сделала, но больше никогда так не делай! – рычит он и снова трясет меня. – Ты поняла? – Он скалит зубы.

Это меня заводит.

– Ты предпочитал ее всем остальным. Почему? Она лучше в постели?

Это не имеет смысла. Я хороший зверь.

Он должен предпочитать меня всем остальным.

Я здесь. Сейчас. А ее нет. Я не знаю, откуда мне это известно, но ее нет уже очень, очень давно. Дольше, чем его «неделю».

– Держись, на хрен, подальше от моей головы!

На хрен. Это слово я понимаю.

– Да, пожалуйста.

– Спи, – приказывает он странным голосом с множеством звучаний. – Сейчас.

Я сопротивляюсь, и он повторяет это снова и снова. Через некоторое время он поет мне. И наконец достает чернила и рисует на моей коже. Он уже делал это раньше. Это щекотно… но успокаивает.

Я сплю.

Мне снятся холодные места и замок из черного льда. Снится белый особняк. Снятся зеркала, которые на самом деле являются дверьми в мечту или вратами в ад. Мне снятся звери, которые не могут существовать. Мне снятся вещи, которым я не знаю названия. Я плачу во сне. Сильные руки удерживают меня. Я дрожу. Я чувствую, что умираю.

И что-то во сне хочет, чтобы я умерла. Или перестала существовать, насколько я это понимаю.

Это злит меня. Я не перестану существовать. Я не умру, и не важно, сколько боли ждет меня в жизни. Я кому-то что-то обещала. Кому-то, кто для меня был самой яркой звездой, самым жарким солнцем. Кому-то, на кого я хотела быть похожей. Я хочу узнать, кто это.

Я проталкиваюсь сквозь холодные мрачные сны.

Ко мне тянется человек в красной мантии. Он красив, соблазнителен и очень злится на меня. Он зовет меня, призывает меня. У него есть какая-то власть надо мной. Я хочу к нему уйти. Мне нужно идти к нему. Я принадлежу ему. Он сделал меня такой, какая я сейчас. «Я расскажу тебе о той, о ком ты горюешь, – обещает он. – Я расскажу тебе о ее последних днях. Ты хочешь это услышать». Да, да, я не знаю, о ком он говорит, но отчаянно хочу услышать о ней. Была ли она счастлива, улыбалась ли она, была ли храброй до конца? Произошло ли это быстро? Скажи «да». Скажи, что она не испытывала боли. «Найди мне Книгу, – говорит он, – и я расскажу тебе все. Дам тебе все. Призови Зверя. Освободи его и меня». Мне не нужна эта книга. Я ее боюсь. «Я верну тебе ту, о ком ты горюешь. Я верну тебе воспоминания о ней, и даже больше».

Я думаю, что умру, если воспоминания вернутся. В них была дыра. Теперь на ее месте пропасть.

«Ты должна жить, чтобы вернуть эти воспоминания!» – рычит мне издалека другой голос. Я чувствую, как подрагивает моя кожа, слышу заклинания. Они заглушают голос человека в красной одежде. Он неистовствует, растекается кровью, тонет в ней, исчезает, и я на некоторое время оказываюсь в безопасности.

Я воздушный змей, попавший в торнадо, но у меня длинная бечева. И я чувствую, как она натягивается. Кто-то где-то держит другой ее конец, и, хотя он не может спасти меня от шторма, он не позволяет мне потеряться, пока я не наберусь сил.

Этого достаточно.

Я выживу.

Он включает для меня музыку. Она мне очень нравится.

Я поняла, что у моего тела есть и другие возможности получить удовольствие. Он называет это танцем. Он лежит, раскинувшись на кровати, закинув руки за голову, гора мускулов и татуировок на кроваво-красном шелке простыней, и наблюдает за тем, как я танцую голышом по комнате. Его взгляд жаркий, чувственный, и я знаю, что мой танец ему очень нравится.

Ритм ускоряется, уводит меня за собой. Песня ему соответствует. Только недавно он объяснил мне, что момент особенного удовольствия называется «оргазмом» и «приходит», а песня – это перепевка Брюса Спрингстина кем-то по имени Манфред Манн. Снова и снова повторяются слова «Я пришел за тобой».

Я смеюсь и пою для него. Я ставлю эту песню снова и снова. Он смотрит на меня. Я теряюсь в ритме. Запрокидываю голову, выгибаю спину. Когда я снова смотрю на него, он поет: «Девочка, дай мне время замести следы».

Я смеюсь.

– Никогда, – говорю я.

Если мой зверь вздумает уйти от меня, я его выслежу. Он мой. Я ему так и говорю.

Он хмурится. Спрыгивает с кровати, оказывается надо мной. Я его забавляю. Я это вижу по его лицу, чувствую в его теле. Он танцует со мной. Я снова любуюсь тем, какой он сильный, мощный и уверенный в себе. По десятибалльной шкале я дала бы этому хищнику десять баллов. А это значит, что я тоже заслуживаю десятки. Я горжусь собой.

Наш секс неудержим. У нас обоих останутся синяки.

– Я хочу, чтобы всегда было так, – говорю я ему.

Его ноздри раздуваются, в обсидиановых глазах – насмешка.

– Попытайся это запомнить.

– Мне не надо пытаться. Мои чувства никогда не изменятся.

– Ох, Мак, – говорит он, и его смех такой же темный и холодный, как место, которое мне снилось. – Однажды ты задумаешься, можно ли ненавидеть меня сильнее.

Мой зверь любит музыку. У него есть розовая штука под названием «ай-под», и, хотя я не понимаю, под чем она может говорить «ай», штука издает много других звуков. Мой зверь проигрывает мне песни снова и снова и внимательно наблюдает за мной, даже когда я не танцую.

От некоторых песен я злюсь, они мне не нравятся. Я пытаюсь заставить его выключить их, но он держит «ай-под» над моей головой, и я не могу дотянуться. Мне нравятся жесткие, сексуальные песни, вроде «Pussy Liquor» и «Foxy, Foxy». А он предпочитает веселые и счастливые песни, и меня уже тошнит от «What a Wonderful World» и «Tubthumping». Он смотрит на меня, постоянно наблюдает за мной, когда звучат эти песни. У них глупые названия, и я их ненавижу.

Иногда он показывает мне картинки. Их я тоже ненавижу. Это картинки с изображением других. Чаще всего на них женщина, которую он называет Алиной. Я не знаю, зачем ему картинки с ней, если у него есть я! А от взгляда на нее у меня внутри становится жарко и холодно одновременно. Мне больно на нее смотреть.

Иногда он рассказывает мне истории. Его любимая – про книгу, которая на самом деле чудовище и может уничтожить мир. Скучно!

Однажды он рассказал мне историю об Алине и сообщил, что она умерла. Я кричала на него и плакала, не знаю почему.

Сегодня он показал мне нечто новое. Фотографии человека, которого он назвал Джек Лейн. Я порвала их на клочки и бросила ему в лицо.

А сейчас я простила его, потому что он во мне, его большие руки на моей петунии – я не знаю этого слова, не знаю, откуда оно появилось! – на моей заднице, и он движется так сильно, так ритмично, так глубоко, что я мурлычу всем телом, а он целует меня так, что я не могу и не хочу дышать. Он в моей душе, а я в его, мы в постели, но мы и в пустыне, и я не знаю, где заканчиваюсь я и начинается он, и я считаю, что его странности с музыкой, фотографиями и раздражающими историями – это небольшая цена за такое удовольствие.

Он кончает, содрогается во мне. Я следую за ним, содрогаюсь в такт его движениям. Когда он кончает, он издает низкий горловой звук, такой дикий, животный и сексуальный, что я невольно думаю о том, что стоит ему посмотреть на меня и издать этот звук – и я могу испытать оргазм.

Он обнимает меня. Он приятно пахнет.

Я закрываю глаза.

Он снова начинает свои глупые истории.

– Мне неинтересно. – Я поднимаю голову с его груди. – Прекрати болтать.

Я накрываю его рот ладонью. Он отталкивает ее.

– Тебе должно быть интересно, Мак.

– Меня тошнит от этого слова! Я не знаю, что такое «Мак». Мне не нравятся твои картинки. Я ненавижу твои истории!

– Мак – это твое имя. Ты МакКайла Лейн. А коротко – Мак. Вот кто ты. Ты ши-видящая. Вот кто ты. Тебя вырастили Джек и Рейни Лейн. Они твои родители, они любят тебя. Ты им очень нужна. Алина была твоей сестрой. Ее убили.

– Прекрати! Я не буду слушать!

Я зажимаю уши ладонями.

Он отводит их в стороны.

– Ты любишь розовый цвет.

– Я терпеть не могу розовый! Я люблю красный и черный.

Цвета крови и смерти. Цвета татуировок на его прекрасном теле, которые покрывают его ноги, живот, часть груди и обвивают шею.

Он подминает меня под себя и удерживает мое лицо ладонями.

– Посмотри на меня. Кто я?

Что-то я забыла. И не хочу вспоминать.

– Ты мой любовник.

– Я не всегда был им, Мак. Было время, когда я тебе даже не нравился. Ты никогда мне не доверяла.

Почему он говорит мне неправду? Почему он так хочет испортить то, что у нас есть? У нас есть настоящее. Оно идеально. В нем нет холода, нет боли, нет смерти, нет предательства, нет ледяных мест и ужасных монстров, которые могут превратить тебя в нечто, чего ты не можешь понять, и могут заставить тебя стыдиться, стыдиться… Здесь есть только удовольствие, бесконечное удовольствие.

– Я доверяю тебе, – говорю я. – Мы одинаковые.

Его улыбка острая, как кинжал.

– Мы разные. Я уже говорил тебе. Никогда не совершай этой ошибки. Похоть делает нас похожими. Но мы не одно и то же. И никогда не будем.

– Ты беспокоишься о вещах, которые не имеют значения. И слишком много говоришь.

– Ты подарила мне торт на день рождения. Он был розовым. Я размазал его по потолку.

Я не знаю, что такое «день рождения» и «торт», поэтому молчу.

– Тебе нравятся автомобили. Я позволил тебе водить мой «вайпер».

Автомобили! Их я помню. Обтекаемые, сексуальные, быстрые, мощные, как все, что мне нравится. Что-то шевелится у меня внутри.

– Почему ты размазал этот «торт на день рождения» по потолку? – Я жду его ответа, и меня терзает странное дежавю – словно я часто ждала ответов от моего зверя, но редко их получала, если получала вообще.

Он смотрит на меня. Кажется, он удивлен тем, что я задала такой вопрос. Меня мало интересует разговор. У нас есть только настоящее. Я встретила его, и в тот же день он стал моим любовником. Какое мне дело до вещей с названиями «торт» и «день рождения»? И все же я почему-то очень ждала ответа и была странно разочарована, когда он так и не прозвучал.

– Я Иерихон Бэрронс. Назови меня по имени.

Я пытаюсь отвернуться, но его руки удерживают мое лицо, как тиски, и у меня ничего не получается. Я закрываю глаза.

Он трясет меня.

– Назови мое имя.

– Нет.

– Черт побери, ты можешь хоть немного мне посодействовать?

– Я не знаю слова «посодействовать».

– Ну естественно! – рычит он.

– Я считаю, что ты выдумываешь слова.

– Я не выдумываю слова.

– Выдумываешь.

– Нет.

– Да.

– Нет.

Я смеюсь.

– Женщина, ты сводишь меня с ума, – бормочет он.

Мы часто так делаем. Спорим, как дети. Он упрямый, мой зверь.

– Открой глаза и произнеси мое имя.

Я тут же сильнее зажмуриваюсь.

– Если ты произнесешь мое имя, у меня встанет.

Мои глаза распахиваются.

– Иерихон Бэрронс, – ласково говорю я.

Он издает звук, как от боли.

– Черт бы тебя побрал, женщина! Часть меня даже хочет, чтобы ты такой и осталась.

Я касаюсь его лица.

– А мне нравится быть такой. И нравится, когда ты такой. Когда ты… Какое слово ты произнес? Содействуешь.

– Попроси, чтобы я трахнул тебя.

Я улыбнулась и послушалась. Мы возвращались на территорию, которая была мне знакома.

– Ты не произнесла моего имени. Называй меня по имени, когда хочешь, чтобы я тебя трахнул.

– Трахни меня, Иерихон Бэрронс.

– С этого момента ты будешь называть меня Иерихоном Бэрронсом каждый раз, когда будешь обращаться ко мне.

Он странный зверь. Но он дает мне то, что я хочу. Думаю, мне будет не так уж сложно ответить ему тем же.

Так у нас началось новое существование. Я называю его Иерихон Бэрронс, он зовет меня Мак.

Мы больше не животные.

У нас есть имена.

Мне снится эта его Алина, и я просыпаюсь в слезах. Но во мне появляется нечто новое. Нечто холодное и взрывоопасное таится под моим плачем.

Я не знаю, как это называется, но от этого я теряю покой. Я хожу по комнате, как зверь по клетке, я разбиваю вещи, разбрасываю их. Я кричу, пока не срываю голос.

Внезапно у меня появляются новые слова.

Ярость.

Злость. Жестокость.

Я злюсь так, как никогда еще не злилась. Я хочу покарать землю своим горем и безумием.

Я хочу чего-то. Но не знаю, как назвать то, чего я хочу.

Он молча за мной наблюдает.

Я думаю, что, наверное, он хочет секса. Я иду к нему. Он садится на край кровати и притягивает меня к себе, поставив между своими ногами.

Мои руки болят. Он целует их.

– Месть, – мягко говорит он. – Они забрали слишком много. Ты сдаешься и погибаешь или учишься возвращать удар. Месть, Мак.

Я склоняю голову. Я пробую это слово. Месть. Да. Именно этого я хочу.

Когда я просыпаюсь, его нет, и мне становится плохо, но скоро он возвращается и приносит много коробок, некоторые из них приятно пахнут.

Я больше не сопротивляюсь, когда он предлагает мне еду. Я даже предвкушаю это. Еда – это удовольствие. Иногда я кладу еду на его тело и слизываю ее, а он смотрит на меня темными глазами и содрогается, когда кончает.

Он уходит и возвращается с другими коробками.

Я сижу на кровати, ем и смотрю на него.

Он открывает коробки и начинает что-то строить. Что-то странное. Он включает «ай-под», и от этой музыки я чувствую себя неуютно… маленькой, как ребенок.

– Это елка, Мак. Вы с Алиной наряжали ее каждый год. Я не смог достать живую. Мы в Темной Зоне. Ты помнишь, что такое Темные Зоны?

Я качаю головой.

– Это ты так их назвала.

Я качаю головой.

– Как насчет двадцать пятого декабря? Ты знаешь, что это за день?

Я снова качаю головой.

– Это сегодня.

Он протягивает мне книгу. В ней много картинок с толстым человеком в красной одежде, со звездами и колыбелью, с елками и странными сверкающими штучками на ветвях.

Все это кажется мне очень глупым.

Он вручает мне одну из многочисленных коробок. Там красивые блестящие штучки. Я понимаю. Закатываю глаза. Я наелась, и мне хочется заняться сексом.

Но он отказывается подчиниться. Мы снова спорим. Он выигрывает, потому что у него есть то, что я хочу, и он может меня этого лишить.

Мы украшаем дерево, звучат идиотские жизнерадостные песни.

Когда мы заканчиваем, он делает что-то, и загорается миллион маленьких огоньков, красных и розовых, зеленых и синих, и у меня перехватывает дыхание, как от удара в живот.

Я падаю на колени.

Я сижу, скрестив ноги, на полу и долго смотрю на дерево.

Я вспоминаю новые слова. Они приходят медленно.

Рождество.

Подарки.

Мама.

Папа.

Дом. Школа. «Кирпичный». Мобильный телефон. Бассейн. Тринити. Дублин.

Одно слово беспокоит меня больше, чем все остальные, вместе взятые.

Сестра.

Он заставляет меня надеть «одежду». Я ее ненавижу. Она тугая и натирает кожу.

Я срываю ее, бросаю на пол, топчу ногами. Он снова меня одевает, в радужные яркие цвета, от которых у меня болят глаза.

Мне нравится черный. Это цвет тайны и тишины.

Мне нравится красный. Это цвет похоти и силы.

– Ты носишь черное и красное. – Я злюсь. – Даже на коже у тебя черный и красный.

Я не знаю, почему он устанавливает правила, и говорю ему об этом.

– Я другой, Мак. И устанавливаю правила, потому что я больше и сильнее.

Он смеется. Даже в этом простом звуке слышна сила. Все в нем дышит силой. Это меня возбуждает. Заставляет все время его хотеть. Даже когда он напряжен и чем-то озабочен.

– Ты не так уж от меня отличаешься. Разве ты не хочешь, чтобы я была похожа на тебя? – Я стягиваю через голову узкую розовую футболку.

Моя грудь подпрыгивает. Он смотрит на нее, потом отворачивается.

Я жду, когда он повернется снова. Он всегда поворачивается. Но не в этот раз.

– Я не должна мечтать о розовых тортах, разве не это ты говорил? – Я злюсь. – Ты должен радоваться, что мне нравится черное!

Он резко оборачивается ко мне.

– Что ты сказала, Мак? Когда я тебе это говорил? Расскажи мне об этом!

Я не знаю. Я не понимаю, что я сейчас сказала. Я ничего не помню. Я хмурюсь. У меня болит голова. Я ненавижу одежду. Я снимаю юбку, но оставляю туфли на каблуках. Голая, я могу дышать. Мне нравится обувь на каблуках. Благодаря ей я чувствую себя высокой и сексуальной. Я иду к нему, покачивая бедрами. Мое тело знает, как ходить в такой обуви.

Он хватает меня за плечи, удерживает на расстоянии вытянутой руки. Он не смотрит на мое тело, только в глаза.

– Розовые торты, Мак. Расскажи мне о розовых тортах.

– Да в крысиную петунию розовые торты! – Я кричу. Я хочу, чтобы он смотрел на мое тело. Я запуталась. Я боюсь. – Я даже не знаю, что такое эта крысиная петуния!

– Твоя мама сердилась, когда вы с сестрой ругались. Вы говорили «петуния» вместо слова «жопа», Мак.

– Этого слова, «сестра», я тоже не знаю! – Я вру. Я ненавижу это слово.

– О нет, ты его знаешь. Она была для тебя целым миром. Ее убили. Ей нужно, чтобы ты отомстила за нее. Ей нужно, чтобы ты вернулась. Вернулась и сражалась, Мак. Черт побери, сражалась! Если бы ты дралась так, как трахаешься, ты вышла бы из этой комнаты в тот же день, как я принес тебя, сюда!

– Я не хочу выходить из этой комнаты! Мне нравится эта комната!

Я ему покажу, как я дерусь! Я прыгаю на него, пускаю в ход кулаки, зубы, ногти.

Но у меня ничего не выходит. Он непоколебим, как скала.

Он не позволяет мне причинить вред ему или себе. Мы спотыкаемся и падаем на пол. Внезапно моя злость проходит.

Я лежу на нем. В груди болит. Я сбрасываю обувь.

Я опускаю голову ему на грудь. Мы неподвижны. Его руки удерживают меня, сильные, уверенные, безопасные.

– Я скучаю по ней, – говорю я. – Я не знаю, как жить без нее. Во мне дыра, которую ничем не заполнить.

А помимо дыры есть кое-что еще. Что-то настолько мерзкое, что я отказываюсь это видеть. Я устала. Я не хочу больше чувствовать. Ни боли. Ни утраты. Ни ошибок. Только черное и красное. Смерть, молчание, похоть, сила. Только тогда мне спокойно.

– Понимаю.

Я поднимаю голову и смотрю на него. В его глазах таятся тени. Я знаю эти тени. Он действительно понимает.

– Тогда почему ты заставляешь меня?

– Потому что если ты не найдешь, чем заполнить эту дыру, Мак, найдет кто-нибудь другой. И если кто-нибудь другой ее заполнит, он завладеет тобой. Навечно. И ты никогда не вернешься.

– Ты странный человек.

– Вот как? – Он слабо улыбается. – Я уже человек? Я больше не зверь?

Только так я и называла его раньше: мой любовник, мой зверь.

Но теперь я нашла еще одно слово – «человек». Я смотрю на него. Его лицо словно мерцает и изменяется, и в какой-то миг кажется мне жутко знакомым, словно я знала его когда-то прежде, не здесь. Я касаюсь его, медленно провожу пальцами по высокомерным и прекрасным чертам. Он поворачивается к моей ладони, целует ее. Я вижу за ним какие-то очертания. Книги, и полки, и шкафы с безделушками.

Я ахаю.

Его руки сжимают мою талию, причиняя боль.

– Что? Что ты видела?

– Тебя. Книги. Много книг. Ты… я… знаю тебя. Ты… – Я замолкаю.

Вывеска, скрипящая на ветру. Янтарный свет канделябров. Камин. Дождь. Бесконечный дождь. Звенит колокольчик. Мне нравится этот звук.

Я трясу головой. Нет такого места, нет такого времени. Я еще сильнее трясу головой.

Он удивляет меня. Он не произносит слов, которых я не хочу слышать. Не кричит на меня, не называет Мак и не настаивает, чтобы я продолжала.

И даже, когда я открываю рот, чтобы снова заговорить, он целует меня. Крепко.

И затыкает мой рот своим языком.

Он целует меня до тех пор, пока я не забываю, как говорить и даже как дышать, до тех пор, пока мне не становится все равно, смогу ли я вообще дышать. До тех пор пока я не забываю, что он на миг показался мне не зверем, а человеком. До тех пор пока картинки, которые так беспокоят меня, не разлетаются пеплом от жара нашего желания.

Он относит меня на кровать и бросает на нее. Я чувствую злость в его теле, но не понимаю, почему он злится.

Я вытягиваюсь в струнку на гладком шелке, наслаждаясь его чудными прикосновениями и точно зная, что сейчас будет. Что он собирается со мной сделать. Что он заставит меня почувствовать.

Он глядит на меня.

– То, как ты на меня смотришь… Черт. Я понимаю, почему они это делают.

– Что делают? Кто?

– Фейри. Превращают женщину в при-йа.

Мне не нравятся эти слова. Они меня пугают. Я – похоть. Он – мой мир. Я так ему и говорю.

Он смеется, и его глаза сияют, как ночное небо в россыпи мириад звезд.

– Кто я, Мак? – Он накрывает меня своим мощным гибким телом, переплетает пальцы с моими, заводит мои руки мне за голову.

– Ты мой мир.

– И чего ты от меня хочешь? Произнеси мое имя.

– Я хочу почувствовать тебя внутри, Иерихон. Сейчас.

У нас дикий секс, словно мы наказываем друг друга. Я чувствую, как что-то изменяется. Во мне. В нем. В этой комнате. Мне это не нравится. Я пытаюсь остановить это своим телом, вернуть все, как было. Я не смотрю на эту комнату, в которой мы существуем. Я не позволяю себе задумываться о том, что за этими стенами. Я здесь, и он здесь, большую часть времени, и этого достаточно.

Позже, когда я парю, словно воздушный шарик, в том чудесном сумеречном месте, из которого мы отправляемся в страну снов, я слышу, как он делает глубокий вдох, будто собираясь что-то сказать.

И выдыхает.

Ругается.

Снова делает вдох, но опять ничего не говорит.

Он ворчит и бьет кулаком подушку. Его раздирают противоречия, этого странного человека, он хочет говорить и одновременно не хочет этого.

Наконец он напряженно произносит:

– Что ты надела на школьный выпускной, Мак?

– Розовое платье, – бормочу я. – Тиффани купила такое же. Она испортила мне праздник. Но у меня были туфли от Бетси Джонсон. А у нее от Стюарта Витзмана. Мои туфли были лучше.

Я смеюсь. Этот звук издает кто-то другой, кого я не знаю. Молодой и беззаботный. Женщина, которая не знает боли, никогда ее не знала.

Он касается моего лица.

Что-то в его прикосновении изменилось. Он словно прощается со мной, в панике осознаю я. Но в сумерках моего сознания на горизонте уже показывается луна снов.

– Не бросай меня. – Я бью кулаками по простыне.

– Не брошу, Мак.

Я знаю, что уже сплю, потому что только во сне может существовать та глупость, которую он произнес:

– Это ты оставишь меня, девочка-радуга.

Мы снова танцуем под «Tubthumping». Он заставляет меня танцевать по комнате и напевать: «Меня сбили с ног, но я поднимаюсь снова. Тебе ни за что не удержать меня на коленях».

Он танцует со мной. Мы выкрикиваем слова песни. От вида этого мужчины, большого, сексуального, мощного – и, насколько знала какая-то часть меня, невероятно опасного и совершенно непредсказуемого, – танцующего и кричащего о том, что никто не собьет его с ног, во мне что-то сломалось.

Внезапно я засмеялась и никак не могла остановиться. Я смеялась так сильно, что с трудом могла вздохнуть.

– Никогда не думала, что ты можешь танцевать. Или веселиться, если уж на то пошло.

Он застыл.

– Мисс Лейн? – медленно произнес он.

– А? Кто она?

Он внимательно смотрит на меня.

– Кто я?

Я тоже смотрю на него, чувствуя опасность. Мне это не нравится. Я хочу танцевать и говорю ему об этом, но он выключает музыку.

– Что произошло на Хэллоуин, мисс Лейн? – спрашивает он, и у меня появляется странное чувство, словно он уже давно задает мне этот вопрос снова и снова, а я забываю об этом. Отказываюсь даже слышать его. И, возможно, точно так же отказывалась услышать десятки других вопросов.

Почему он называет меня новым именем? Я не она. Он повторяет вопрос. Хэллоуин. От этого слова у меня по спине бегут мурашки. Что-то темное пытается вынырнуть из моей памяти, выбраться на поверхность, которую я пыталась сохранить неподвижной и спокойной, для этого мне и был нужен секс, секс, секс. Внезапно я понимаю, что больше не смеюсь, что мое тело дрожит, а кости словно становятся мягче. Я падаю на колени.

Обхватываю голову руками и трясу ею.

Нет, нет, нет. Я не хочу знать!

Видения атаковали меня: толпа, кричащая, беспорядочная. Темные улицы, мокрые от дождя. Тени, хищно и жадно движущиеся в темноте. Красная «феррари». Разбитые стекла. Пожары. Люди, которых ведут, гонят в ад.

Место с книгами и огнями досталось врагу. Оно много значило для меня, это место. Я многое потеряла, но это место у меня оставалось.

Отвратительная еда. Оружие, в котором я нуждалась и которого боялась. Беснующаяся толпа. Люди, топчущие друг друга. Горящий город. Башня. Темнота и страх. И, наконец, рассвет.

Святая вода выплескивается, шипит на стали.

Церковь.

Я замыкаюсь. Закрываю щитом свои сердце и разум. Я не пойду туда. Нет/не было/не будет церкви в моем существовании.

Я смотрю на него.

Я знаю его. Я не доверяю ему. Или я не доверяю себе?

– Ты мой любовник, – говорю я.

Он вздыхает и трет подбородок.

– Мак, нам нужно выйти из этой комнаты. Там, снаружи, плохо. Прошло уже столько времени. Мне нужно, чтобы ты вернулась.

– Я же здесь.

– Что случилось в… – он резко замолкает, его ноздри раздуваются, на скулах ходят желваки, –…церкви?

Кажется, он хочет услышать о том, что произошло, не больше, чем я хочу об этом говорить. Но если наши желания совпадают, зачем же он настаивает?

– Я не знаю этого слова, – холодно говорю я.

– Церковь, Мак. Невидимые принцы. Помнишь?

– Я не знаю этих слов.

– Они изнасиловали тебя.

– Я не знаю этого слова! – Мои руки сжимаются в кулаки, ногти впиваются в кожу.

– Они отняли твою волю. Отняли твою силу. Заставили почувствовать себя беспомощной. Потерянной. Одинокой. Мертвой внутри.

– Ты должен был быть там!

Я рычу, но не знаю почему. Я никогда не была в церкви. Меня трясет крупной дрожью. Я чувствую себя так, словно вот-вот взорвусь.

Он падает передо мной на колени, хватает меня за плечи.

– Я знаю, что должен! – рычит он в ответ. – Сколько долбаных раз я, по-твоему, вспоминал эту ночь?

Я бью его кулаками. Колочу изо всех сил.

– Тогда почему тебя там не было? – кричу я.

Он не сопротивляется.

– Это сложно объяснить.

– «Сложно объяснить» на самом деле означает «я облажался и ищу оправданий»! – ору я.

– Хорошо. Я облажался! – орет он мне в ответ. – Но я застрял в долбаной Шотландии, потому что ты попросила меня помочь этим проклятым МакКелтарам!

– А, вот и нашлось оправдание! – Я смотрю на него, злясь и чувствуя, что меня предали, но не понимаю почему.

– Откуда мне было знать? Я что, кажусь всеведущим?

– Да!

– Ну так это неправда! Ты должна была быть в аббатстве. Или вернуться в Ашфорд. Я пытался отправить тебя домой. Пытался взять с собой в Шотландию. Но ты никогда не делала того, что я тебе говорил. И где, на хрен, мотался твой маленький принц Фейри? Почему он не спас тебя?

– Я не знаю таких слов – Фейри, принц.

Слова обжигают мой язык. Я ненавижу их.

– Знаешь, знаешь. В'лейн. Помнишь В'лейна? Он был там, Мак? Он был в церкви? Был? – Он трясет меня. – Отвечай мне!

Я ничего не говорю, и он повторяет тем странным многоголосым тоном, которым иногда говорит:

– В'ЛЕЙН БЫЛ ТАМ, КОГДА ТЕБЯ НАСИЛОВАЛИ?

В'лейн тоже меня подвел. Он был нужен мне, но не пришел.

Я качаю головой.

Хватка на моих плечах немного ослабевает.

– Ты можешь это сделать, Мак. Я здесь. Сейчас ты в безопасности. Ты можешь вспомнить. Они больше не причинят тебе вреда.

О нет, еще как причинят. Я не буду вспоминать и не выйду из этой комнаты.

Здесь есть вещи, которые удержат монстров вдали от меня. И мне нужны эти вещи. Прямо сейчас. Его тело. Его страсть. Чтобы стереть все это. Я толкаю его на пол, сходя с ума от желания. Он жестко отвечает. Мы буквально взрываемся, тянем друг друга за волосы, целуемся, сталкиваемся. Перекатываемся по полу. Я хочу быть сверху, но он переворачивает меня, распинает. Лижет, пробует, доводит до оргазма снова и снова, а потом несет на кровать, накрывает своим телом. Когда он толкается внутри, я со всей силой своей злости толкаюсь навстречу, проникаю в него той магией, что живет в моей голове, потому что меня чертовски бесит то, что он заставляет меня думать и вспоминать. Теперь моя очередь копаться в его мозгу, и…

…мы в его теле, оба, и мы убиваем без остановки, и наш член напрягается. Никогда раньше нам не было так хорошо от убийств. Плохо тоже не было, но теперь это стало просто восхитительным. Теперь это сила, похоть, жизнь. Дети мертвы, женщины уже остыли, мужчины умирают. Хрустят кости, плещет кровь…

Он знает, что я там. Он выталкивает меня с такой яростью, что моя магия исчезает. Я восхищаюсь его силой. Она возбуждает меня.

Наш секс примитивен.

Я выбиваюсь из сил и засыпаю. Я больше не знаю, кто я.

Я думала, что я животное.

Больше я в этом не уверена.

Сложно сказать, что заставляет разум вдруг сложить части головоломки в единое целое.

Я решила, что человеческий дух достоин самой высокой оценки. Как и тело, он стремится вернуться к здоровому состоянию.

Как клетки борются с инфекцией и стараются победить болезнь, так и у нашей души есть особая способность к восстановлению. Дух чувствует причиненный ему вред и знает, когда вред может стать необратимым. Если нанесенная рана слишком велика, наш дух закрывает ее своеобразным коконом, так же как тело оборачивает кистой инфицированный участок и таким образом получает время, чтобы набраться сил для выздоровления. Для некоторых людей это время так никогда и не наступает. Некоторые так и остаются навеки сломленными. Вы видите их на улицах, с тележками для мусора. Видите их в барах, где они постоянные клиенты.

Моим коконом была эта комната.

После того как Бэрронс ушел – позже я поняла, что он часто уходил, пока я спала, – я заснула.

Некоторые считают сны другим миром. Мы не знаем, так ли это, потому что во сне нет физической реальности, которую мы могли бы опознать. Сон существует в другом измерении, которого человечество еще не открыло и к которому не испытывает доверия.

Мне снилась моя прошлая жизнь.

Мы с Алиной играли, смеялись, бегали, держась за руки, гонялись за бабочками с сачком, но не ловили их, потому что кто же хочет поймать бабочку сетью? Они слишком хрупкие, слишком чувствительные. Вы не хотите сломать им крылья. Они как сестры, как любовь. С такими драгоценными вещами нужна постоянная бдительность и осторожность. А я уснула на посту. Я не была бдительной. Не слышала скрытых ноток в ее голосе. Я была слишком ленива и беспечна в своем счастливом розовом мирке. Мобильный телефон утонул в бассейне… По поверхности пошла рябь. И все изменилось навсегда.

Я – горе.

Мне снятся родители, но они мне не родные. Мы с Алиной появились на свет в другой семье, но я не помню ее и впервые задумываюсь о том, что воспоминания о ней у меня могли отнять.

Меня предали.

Мне снятся Дублин, и первый Фейри, которого я увидела, и старая злобная женщина, Ровена, которая посоветовала мне отправляться умирать в другое место, если я не могу защитить свою кровь. Она оставила меня одну, не предложив помощи.

Я – злость. Я этого не заслужила.

Мне снятся Бэрронс и В'лейн, и похоть перемежается с подозрительностью, противоречивые эмоции превращаются в яд.

Мне снится Гроссмейстер, убийца моей сестры, и я становлюсь местью. Но я больше не горяча. Я холодная месть, смертельный лед.

Мне снится книга-чудовище, и она зовет меня по имени и считает меня себе подобной.

Я не такая.

Мне снится логово Мэллиса. Я ем плоть бессмертных созданий и изменяюсь.

Мне снятся Кристиан, и Дэни, и аббатство ши-видящих. О'Даффи, Джайн, Фиона и О'Баннион, Охотники и монстры, наводнившие улицы. Затем сны становятся темнее и быстрее, они сыплются на меня, как удары боксера-профессионала, сердце и мозг принимают их на себя.

Дублин погружается в темноту! Дикая охота! Запах специй и секса!

Я в церкви, вокруг меня принцы Невидимых, они вскрывают мою сущность и разбрасывают по улице то, что ее составляло. Остается только оболочка женщины, мешок кожи с костями, и, ужас, Господи, как ужасно смотреть на себя со стороны, когда все, что ты знаешь о себе, вырывается и уничтожается и ты теряешь контроль не только над телом, но и над собственным разумом, тебя насилуют в самом глубоком и жестоком смысле этого слова, но…

Это как вспышка.

В той опустошенной женщине есть место, которого они не могут коснуться. Во мне оказалось больше, чем я думала. Нечто, что у меня не может отнять никто и ничто.

Им не удастся сломить меня. Я не сдамся. Я сильная. Я ни за что не исчезну до тех пор, пока не получу то, за чем пришла.

Я могла потеряться на время, но я никуда не исчезала.

Кто ты, мать твою?

С судорожным вздохом я резко сажусь на кровати, мои глаза распахиваются – я словно оживаю после того, как умерла и меня положили в гроб.

Я Мак.

И я вернулась.

Дата добавления: 2015-07-10