ГЛАВА 16. Едва ступив в Ущелье Похитителя Душ, Данифай потеряла Джеггреда

Едва ступив в Ущелье Похитителя Душ, Данифай потеряла Джеггреда. Только что он был здесь, а в следующий миг его не стало.

Она осталась одна.

Перед ней уходил вдаль узкий проход, ограниченный с обеих сторон отвесными каменными стенами. Над зем­лей стелился серый туман. От холода ее тело покрылось гусиной кожей.

Поскольку ничего другого не оставалось, она пошла вперед. У нее было ощущение, будто каждый шаг ее ра­вен нескольким лигам, а между вдохами проходят дни. Она спешила, ожидая, что вот-вот появится Похититель.

Прошло всего несколько мгновений, и в голове у нее зазвучал шепот, потом шипение, вопли боли. Она не могла понять, откуда они доносятся.

Волосы у нее встали дыбом. Она часто задышала.

Он сзади! Она точно знала это.

Она опустила моргенштерн и медленно обернулась.

Всего лишь в пяти шагах от нее призрачное змеиное тело Похитителя заполнило весь проход. В его пустых глазах она была ничтожной. Разинутая пасть существа могла бы проглотить огра целиком. Глубоко в его глотке, во внутренностях, светились бесчисленные души, крохотные, как детские игрушки, отчаявшиеся и страдающие, как жертвы палача.

Данифай отчаянно старалась собраться с духом, не выдать своего страха. Она знала, что это очередное ис­пытание, проверка того, чего она стоит.

Она сжала в руке холодный янтарь священного сим­вола.

Похититель был таким огромным, таким древним, таким ужасным...

Голову ее заполнили вопли душ. Она терпела, хотя ей хотелось проделать в черепе дыру.

Похититель еще шире разинул рот, дразня и иску­шая ее подойти поближе, проверить себя в поединке с тем, что он ей уготовил.

Она шагнула вперед на налившихся свинцовой тя­жестью ногах, но, сделав всего два шага, остановилась.

Данифай поманила существо к себе и обольститель­ным шепотом позвала:

— Иди ко мне.

Похититель не колебался. Разинув пасть, он с ужа­сающей быстротой устремился к ней. Она крепилась, даже когда оказалась у него в глотке.

Тысячи бормочущих голосов, испуганных, безнадеж­ных, — голосов плененных душ — зазвенели у нее в ушах, заполнили все ее существо.

Ее вопль присоединился к их крикам,

Аниваль, Первая Дочь Верховной Матери Дома Аг­рач-Дирр, смотрела с высокой стены, как воины Хорлар­рин строятся, готовясь к очередной атаке. Разглядеть ей удавалось немного. Размещенные в стратегически важных местах, сферы магической тьмы скрывали большую часть происходящего. Из-за рва доносились выкрики команд и звон металла. Стоящий рядом с ней Урган, покрыты шрамами Мастер Оружия Дома Аграч-Дирр, сказал:

— Не пройдет и часа, как начнется атака, госпожа Аниваль.

Аниваль кивнула. Ладони ее лежали на рукоятях двух легких зачарованных палиц, висящих у нее на по­ясе. Каждая была увенчана стилизованным изображе­нием паука.

— Время выбрано не случайно, — бросила она, но не стала объяснять свои слова.

Она полагала, что эта атака затеяна для того, чтобы помочь Архимагу. Его союзники наверняка знали, что Верховной Матери стало известно о его обмане.

Аниваль окинула взглядом стены из адамантина и камня. Они стоят уже тысячелетия. Ведь не могут же они пасть теперь?!

Воины Дирр выстроились на стенах, и по их су­ровым лицам Аниваль видела, что все они чувствуют приближение атаки. По рядам пробегал напряженный шепот.

— Мы выстоим, — сказала Аниваль, скорее себе, чем Ургану.

— Выстоим, — отозвался Мастер Оружия.

Аниваль показалось, что она расслышала в его го­лосе сомнение, но она не стала обращать на это внима­ния. Жрица размышляла, должна ли она надеяться на победу или на неудачу своей матери в ее попытке ос­тановить Архимага. Если Верховная Мать будет мерт­ва, а филактерия личдроу уничтожена, Аниваль, воз­можно — возможно! — удастся положить конец осаде.

Но сначала она должна удержать эти стены, причем удержать без вроков и без магов Дома.

Запели боевые трубы Хорларрин.

— Началось, — сказал Урган.

* * *

Каждая из передних лап паучьего голема оканчивалась острым гагатовым когтем длиной с короткий меч. Его мандибулы были утыканы зубами величиной с руку Громфа.

Громфу было на это наплевать. Преображенный си­лой магии в опытного воина, он кинулся навстречу голему, обеими руками высоко вскинув топор.

Когда он приблизился, голем припал к полу и провор­но выбросил вперед два когтя. Предвидев это, Громф увернулся и частично отбил удар топором. Другой коготь вонзился в одно из подобий мага, пронзил его, и иллюзия с хлопком исчезла.

Воспользовавшись энергией вращения, чтобы добавить дополнительную силу замаху, Громф подскочил к голему, ударил дергарским топором и отколол кусок гагата от гру­ди монстра. Благодаря дарованной заклинанием скорости он тут же нанес еще один удар и рассек одну из лап.

Паук отпрыгнул назад, раздавив своей тяжестью ска­мьи, и выбросил в сторону Громфа коготь, потом другой. Громф нырял и уворачивался, пытаясь снова подобрать­ся поближе. Исчезли еще две иллюзии. Монстр переме­щался с потрясающей быстротой, несмотря на свой вес.

Некоторое время они двигались по кругу в несколь­ких шагах друг от друга. Голем наступал на скамьи, круша камень, гипнотически покачивая педипальпами. При каждом шаге когти его цокали по полу.

Громф следил за ним, проворно поворачиваясь следом.

Мощный удар в двери храма заставил Громфа по­вернуть голову. Кто-то пытался пробиться через его запирающее заклинание. Ясраена нашла его.

Видя, что он отвлекся, голем прыгнул вперед, на хо­ду сбивая скамьи. Громф нырнул вбок и откатился. Ког­ти вонзились в камень вокруг него — один, другой, тре­тий, — и три иллюзии исчезли одна за другой. Коготь зацепил его плечо. Показалась кровь. Кольцо Громфа принялось врачевать рану.

Громф прыжком вскочил на ноги и встретил страшный коготь ударом топора. Лезвие отсекло одну из лап голема, и кусок гагата размером с руку огра врезался в ближайшую скамью.

Снова удар в дверь. Заклинание выдержало, но вре­мени у Громфа оставалось мало.

Уклонившись от одного взмаха когтем, потом от дру­гого, он стремительно подскочил к голему и рубанул то­пором по голове. Ему удалось отколоть от нее кусок га­гата, но существо отпрянуло, опрокидывая скамьи. Громф усилил натиск, но в ответ на это голем выпустил облако черного тумана.

Кислота, понял Громф, но поделать ничего не мог. Личная охранительная магия, которая защитила бы его собственное тело, на Ларикаль не распространялась. Ко­жу его обожгло мучительной болью. Не защищенные магией одежды растворились — к счастью, это не отно­силось к мантии, в которой он держал важнейшие ком­поненты, — и его обнаженное тело горело и покрывалось волдырями, а туман разъедал его плоть. Камни пола и ближайшие скамьи дымились и становились ноздрева­тыми. Облако рассеялось, наполнив воздух едкой вонью.

Громф скрипнул зубами от боли, перескочил через изъеденную кислотой скамью и отрубил голему лапу. Еще одну.

Существо ответило целым градом ударов когтями, заставив Громфа отступить и уничтожив все его иллю­зии до одной.

Кожа Громфа сочилась кровью и гноем. Он дышал часто и неровно. Боль замедляла его движения. Архимаг знал, что если этот голем такой же, как другие, то вскоре он снова сможет выдохнуть кислоту. Ему лишь надо на­копить побольше едкой субстанции в своем зачарованном теле, а Громф сомневался, что сумеет пережить второе купание в кислоте. Он должен уничтожить голема до этого.

Он отбил очередной удар когтя, замахнулся боевым топором и...

Удар голема пришелся ему прямо в грудь. Лишь магический силовой щит и чары, наложенные на доспех, не позволили когтю проткнуть его насквозь. И все же сила удара отбросила его назад. Он пошатнулся, взмах­нул руками, запнулся об остатки разбитой скамьи и упал навзничь.

Паук метнулся к нему, круша остатки скамьи. Ман­дибулы его широко раскрылись, педипальпы потяну­лись к Громфу. Архимаг отчаянно отмахнулся топором откатился и попытался вскочить. Коготь полоснул его по горлу, но силовой щит остановил удар, хотя Громф вновь не смог удержаться на ногах.

Он отполз назад, поднялся и, защищаясь, взмахнул топором. Голем теснил его, подобрался совсем близко и щелкнул зубами. Укус пришелся на плащ Громфа и заставил Архимага потерять равновесие. Удар когтя швырнул Архимага на четвереньки, и он едва не выро­нил топор.

Громф отступил и нанес скользящий удар по голове существа, как раз повыше глаз. Брызнули осколки га­гата, и голем попятился, угрожающе размахивая педипальпами. Громф поднялся на ноги и тоже немного от­ступил назад.

Громф тяжело дышал. Он понимал, что не может те­рять времени. Скоро голем снова накопит кислоту и дох­нет ею. Ясраена и ее маги найдут способ прорваться в храм.

Прожилка главного заклинания тянулась из живота голема, будто какая-то гротескная кишка. Громф знал, что на конце ее, внутри тела голема, находится филак­терия. Надо усилить натиск.

Он попятился к алтарю, держа топор наготове. Паук последовал за ним, перелезая через разломанные и за­литые кислотой скамьи.

Громф сделал вид, что оступился, и паук бросился на него. Архимаг нырнул в сторону, в одно мгновение вскочил на ноги и нанес страшный удар, начисто отру­бив еще одну лапу голема.

Голем замахнулся на него другой лапой, пытаясь раз­вернуться к нему, — удар этот ранил Архимага в бедро но Громф проскочил между двумя оставшимися лапами и принялся отчаянно рубить топором. Осколки голема разлетались во все стороны.

На Громфа обрушился очередной удар, от которого у него затрещали ребра и вышибло воздух из легких, но Архимаг не прекращал атаки. Лодыжка Громфа ока­залась под тушей голема. Раздался хруст.

Из глаз Громфа посыпались искры. Ногу пронзила боль. Крича, брызжа слюной, он продолжал рубить. Его топор поднимался и падал, поднимался и падал. Куски голема валялись по всему храму, словно обломки ко­раблекрушения на берегу Темного озера.

Через какое-то время до Громфа стало доходить, что паучий голем больше не шевелится. Охваченный наве­янной магией свирепостью, он рубанул его еще несколь­ко раз, прежде чем успокоился.

Когда он пришел в себя, то едва не потерял созна­ние от боли. Перед ним лежала туша голема, разбитая и растрескавшаяся. Эта туша придавила ему ногу. Об­ломки голема валялись посреди переломанных скамей.

На двойные двери храма обрушился очередной удар, от которого содрогнулось все здание. Ясраена и ее маги все еще не могли преодолеть запирающее заклинание Громфа. Дальше они будут пробовать окна.

Осторожно, шипя от боли, действуя дергарским то­пором как рычагом, Громф приподнял тело голема и вытащил из-под него коту. Кость заскрежетала о кость, и от боли Архимаг извергнул из желудка остатки гри­бов, съеденных им еще в своем кабинете. Он не стал осматривать перелом. Его кольцо залечивало раны, но слишком медленно. Громф полез в карман мантии — ее магия защитила его от ядовитого дыхания голема — и достал два пузырька с исцеляющими снадобьями, обычно служившими ему в качестве материальных компонентов заклинаний. Он сорвал зубами пробки и осушил пузырьки с теплой жидкостью один за другим.

Его лодыжка срослась, раны на бедре и плече затя­нулись. Исчезла даже большая часть кислотных ожогов

Архимаг вздохнул, попробовал ногу, решил, что с ней все в порядке, и забрался на тушу голема. Там он встал поустойчивее над тем местом, где в тело голема уходила линия главного заклинания, высоко поднял то­пор и начал рубить.

С каждым взмахом топора Громф испытывал все большее и большее нетерпение, а свет двеомера филак­терии сиял у него перед глазами все ярче и ярче.

После десятка ударов топором в груди голема от­крылась полость. Громф остановился, обливаясь потом, и заглянул внутрь.

Там, паря в воздухе, подсоединенная к кровеносно­му сосуду главного заклинания, мерцала красным све­том сфера величиной с кулак.

Вот она сделалась желтой. Зеленой. Фиолетовой.

Громф смотрел, как она прошла через семь цветов радуги и начала все сначала. Даже издалека он понял, что это такое, — призматическая сфера. Цвета были на­ложены один на другой, образуя сферы внутри сфер, словно чешуи на грибе чешуйчатке. Должно быть, личдроу отыскал способ сделать призматическую сферу по­стоянной. Он поместил внутрь нее свою филактерию, а все вместе — внутрь специально созданного голема.

Громф знал, как справиться с призматической сфе­рой. Определенные заклинания убирают определенные цвета. Прикоснуться к какому-либо из цветов, не унич­тожив его, значило получить повреждения или погиб­нуть. Он должен был поочередно уничтожить все цве­та, чтобы добраться до спрятанной под ними филак­терии.

На это нужно время. А времени у него нет. Кроме того, Громф столкнулся с еще одной проблемой.

Трансформирующее заклинание превратило его в во­ина, но изменило его мозг. Та часть сознания, с помощью которой он прибегал к магической энергии, времен­но бездействовала. Он знал, что может творить заклина­ния, но не знал как.

Он не мог остановить действие трансформирующе­го заклинания, пока не придет его срок. Лишь после этого он сможет достать сферу.

Над его головой часть магической каменной стены, запечатавшей окна храма, рассыпалась, сокрушенная ка­ким-то заклинанием одного из магов Ясраены. По полу храма застучали камни.

Теперь Громфа и обитателей Аграч-Дирр разделяла лишь силовая стена.

Времени у него практически не осталось.

Какой-то скрежет заставил его обернуться. От уви­денного внутри его все сжалось.

Каждый кусочек, отрубленный им от голема, — ноги, осколок груди, коготь, кусок брюха, — трещал и разва­ливался на части. Из каждого обломка вырастали во­семь лап и пара мандибул. Десятки осколков, валяю­щихся по всему храму, оживали, словно отпочковав­шись от главного голема. Бой был еще не окончен.

В десятый раз за последний час Громф проклял личдроу.

Данифай смотрела в крохотное, лишенное стекол ок­но своей мансарды в Браэруне. Красное сияние Нарбон­дели прошло две трети пути от подножия к вершине. день клонился к вечеру.

Данифай давно потеряла счет времени. Для нее один день был похож на другой, часы тянулись один за другим.

Ей было легче считать время не по Нарбондели, а по трупам. Трупов было уже тридцать шесть с того дня, как Ллос избрала ее — Данифай даже мысленно не хотела называть ее по имени — своей Йор’таэ.

Хотя Данифай никогда не бывала в Мензоберранзане до того, как Ллос избрала свою Йор'таэ, но она смогла хорошо узнать его. И возненавидеть.

Справа, вдалеке, на другой стороне Мензоберранзанской пещеры, Данифай видела гигантские ступени гран­диозной лестницы, ведущей в Брешскую крепость, Она могла разглядеть ее с такого расстояния лишь благодаря чудовищным размерам и фиолетовым волшебным ог­ням, подсвечивавшим ее ступени. Наверху лестницы, на высоком плато — невидимый ей отсюда, — стоял вели­чайший из храмов Ллос, Арак-Тинилит, средоточие ве­ры Паучьей Королевы. Нога Данифай никогда не сту­пала в него и никогда не ступит.

В Арак-Тинилите правит та сука, Йор'таэ Ллос.

Ярость по-прежнему клокотала в Данифай, беско­нечная ненависть к Йор'таэ. Она вымещала ее на при­ходящих к ней мужчинах.

Данифай выстроила свой собственный храм Ллос, свой Арак-Тинилит: крохотную вонючую мансарду в дебрях Браэруна. Здесь она сплела свою паутину и пи­талась кровью своих жертв во имя Ллос.

Она высунулась в окно — на шее ее по-прежнему висел священный символ, янтарь, весь в пятнах жира и копоти, — и сверху оглядела улицу. Наркоманы с вва­лившимися глазами рыскали по переулкам, точно сон­ные призраки. Ее коллеги-проститутки околачивались у дверей, приставая ко всем проходящим мимо.

Группы отвратительных орков и бугберов жадно по­глядывали на падших женщин-дроу. Данифай видела, как проститутки заодно с телом продают и свое досто­инство. Но не она. Она продолжала служить Паучьей Королеве и будет служить всегда, несмотря на Йор'таэ.

Улица была покрыта толстым слоем нечистот и от­бросов. «Вонючий Квартал» — так называли это место, и поделом. Весь Браэрун представлялся Данифай од­ной сточной канавой, из которой ей не выбраться.

Она не позволит Данифай сделать это.

В окно долетел аромат свежеопустошенных ночных горшков, заставив Данифай наморщить нос. Это движе­ние далось ей с трудом из-за грубых шрамов, изуродо­вавших левую сторону лица. Мысль о собственном урод­стве вызвала в ее душе новую вспышку гнева. Как бы она хотела, чтобы ярость ее могла перенестись по воз­духу через всю пещеру прямиком в Брешскую крепость.

Она давным-давно бросила попытки скрыть свои шра­мы. Они стали частью ее, такой же, как ее вера, как ее ненависть.

После того как Ллос сделала свой выбор, возрождение Паучьей Королевы завершилось и Йор'таэ с триумфом возвратилась в Мензоберранзан, Данифай пообещала, что для Паучьей Королевы и ее слуг начнется новая эпоха.

Но не для всех слуг.

Йор'таэ наказала Данифай за ее самонадеянность, заставив жить без Дома, лишив почти всего, что ей принадлежало, изуродовав ее, не позволив ей умереть достойной смертью.

Даже сама Ллос, казалось, отвернулась от Данифай. Богиня больше не даровала бывшей рабыне заклинания, вместо этого непрестанно преследовала ее в снах. Во сне Данифай являлись видения восьми пауков, восьми тел с клыками, лапами, глазами и ядом.

Несмотря на все это, Данифай отказывалась при­знать себя вероотступницей. Она продолжала молиться Ллос, хотя паства ее храма и состояла из нее одной.

Нищая и искалеченная, она продавала свое тело муж­чинам, чтобы заработать на хлеб. Хотя Йор'таэ изуродовала ее лицо, мужчины по-прежнему вожделели ее те­ла и готовы были платить за то, чтобы попользоваться им. Данифай ненавидела их прикосновения, хотя и со­здавала у них ощущение, будто покорна им, но тем не менее делала то, что было нужно, чтобы выжить, — как любая настоящая паучиха.

Йор'таэ смеялась, обрекая Данифай на эту убогую жизнь, полагая, что нищета сделает ее слабой. Но Да­нифай была живуча, как все пауки, и эти испытания были лишь частью долгой череды иных испытаний. Она сможет пережить и переживет их. Она станет сильнее. Ее не сломать, не сломать никогда.

Если Данифай и извлекла какой-нибудь урок из слу­жения Ллос, из своей жизни в качестве рабыни Халисстры Меларн, так это то, что вся жизнь — это испыта­ние. Всегда. Сильные преследуют слабых, а слабые стра­дают и гибнут. И больше ничего.

И хотя Данифай не стала Йор'таэ, она отказыва­лась быть слабой.

Она слезла с подоконника, повернулась и оглядела свою скудно обставленную мансарду. Данифай предпо­читала думать о ней как о своей паутине, скромной паутине, как у «черной вдовы», в центре которой зата­ился страшный хищник.

Застланная грязными одеялами койка из грибной древесины стояла у ближней стены. Каждый день Да­нифай выносила простыни на берег Темного озера, что­бы постирать их — ежедневное занятие, давно ставшее значимым, будто религиозный ритуал, — но запах пота и секса не исчезал. Она спала на полу, не желая отды­хать на кровати, которую делила с мужчинами. На та­бурете возле кровати стояла глиняная масляная лам­па, крохотное пламя которой гасло в спертом воздухе. В углу расположился каменный стул, на который она вешала свою немногочисленную одежду. Ночной гор­шок и умывальник разместились у противоположной стены.

У Данифай не осталось ничего ценного, кроме ее ве­ры, ее священного символа и настойки черного корня, склянку с которой она хранила в поясе. Она пополняла ее запас раз в сорок дней, отдаваясь старому аптекарю-полудроу, работающему на базаре. Сама она давно работала в себе невосприимчивость к яду, принимая его понемножку.

Она знала, что пала очень низко, намного ниже, чем когда была пленницей. Но она не желала отказываться от своей веры. Большинство считало ее не более чем спятившей шлюхой или бывшей ведьмой, страдающей манией величия. Но она не была ни тем, ни другим. Она была паучихой и проходила испытание, не больше и не меньше.

Она не оправдала ожиданий Ллос на Дне Дьяволь­ской Паутины — вот почему она не стала Йор'таэ, — но она искупит свой грех и снова увидит однажды одоб­рение в восьми глазах Паучьей Королевы.

А тем временем Данифай убивала во имя Ллос. Каж­дый восьмой клиент, приходящий к ней в мансарду, ста­новился ее жертвой. Пусть Паучья Королева и не отве­чала на ее молитвы, но Данифай тем не менее продол­жала приносить ей жертвы.

Она избавлялась от трупов, продавая их пожилому дроу, владельцу грибной фермы. Жертвы Данифай окан­чивали свой путь в качестве удобрения на грибных план­тациях Донигартена.

«Слабые становятся кормом для сильных», — поду­мала она, и улыбка осветила ее изуродованное лицо.

Стук в дверь заставил ее обернуться.

— Эй, Фа! — окликнул из-за двери заплетающийся голос. — Открой. Я хочу полакомиться твоим телом.

Данифай узнала этот голос. Хиган, второй сын ра­зорившегося торговца. От него вечно разит солеными грибами и крепким вином.

— Подожди минутку, — ответила Данифай, и муж­чина подчинился.

Хиган был номером восемь.

Данифай достала из пояса склянку с настойкой чер­ного корня, обмакнула в нее палец и провела им по губам. Надев на лицо улыбку, она открыла дверь.

За дверью стоял Хиган, белые волосы растрепаны грязная рубаха полурасстегнута. Данифай была выше мужчины на две ладони. Она посмотрела на его сле­зящиеся красные глаза и подумала: «Ты один из сла­бых».

— Привет, Фа, — бросил он, жадно уставившись на ее груди, прикрытые лишь ветхой сорочкой. — Ну разве мы не прекрасная пара?

Он позвенел кошельком с монетами у нее перед носом.

Данифай сгребла монеты и хлопнула его по лицу. Он улыбнулся, несмотря на кровоточащую губу, подхватил ее на руки и прижался губами к ее губам. Дыхание его было зловонным, его возбужденное мычание — отврати­тельным. Она терпела, зная, что с каждым поцелуем он все глубже увязает в ее паутине.

Данифай позволила ему отвести себя к кровати. Он попытался уложить ее на койку, но она, пользуясь тем, что была сильнее, вывернулась и вместо этого застави­ла его лечь снизу. Он пьяно ухмыльнулся, бормоча ка­кие-то жалкие нежности.

Она раздвинула его ноги, и он в возбуждении об­лизнул губы. Его руки теребили ее юбку, ее пояс, и по его движениям она понимала, что мозг его зату­манен не только крепким вином. Его рука скользну­ла по пузырьку с черным корнем и даже не остановилась, настолько ему не терпелось добраться до ее кожи.

Улыбаясь ему в лицо, она дразнила его, считая до тридцати, — пока вожделение на его лице не сменилось недоумением, потом тревогой.

— Что со мной такое? — сказал он невнятно и хрипло. — Что ты со мной сделала, шлюха?

Он попытался оттолкнуть ее, но снадобье уже подей­ствовало. Силы покинули его, и он сумел лишь схва­тить ее за плечи. В считанные мгновения он оказался полностью парализованным и мог лишь с ужасом смот­реть на нее.

Данифай холодно взглянула на него, продолжая улы­баться, и начала выпевать заклинание. Ее голос взывал к Ллос, предлагая смерть мужчины ради удовольствия богини. Окончив молитву, она положила ладони ему на горло и задушила его.

Он умирал, выпучив глаза и влажно хрипя.

— Ты слаб, — прошептала она ему на ухо. — А я — паучиха.

Дата добавления: 2015-07-10