Вживание

Завлит. Мы говорили о копиях. Натуралистические копии вели к критике действительности.
Философ. К немощной критике.
Завлит. А каким способом можно вызвать мощную критику?
Философ. Ваши натуралистические копии были скверно исполнены. Отображая жизнь, вы избрали для себя точку зрения, <не допускающую настоящей критики. Зритель вживался в вас и устраивался в этом мире как мог. Вы оставались такими, как были, и мир тоже оставался таким, как был.

Завлит. Не станешь же ты утверждать, будто мы никогда не сталкивались с критикой. Какие провалы были у нас, какие срывы!
Философ. Вы сталкиваетесь с критикой, когда вам не удается вызвать у зрителя иллюзию. Вы оказываетесь в положении гипнотизера, которому не удалось загипнотизировать клиента. И тот принимается критиковать яблоко, которое на самом деле - лимон!
Завлит. А ты считаешь, что лучше бы ему критиковать лимон?
Философ. Вот именно. Но тогда лимон должен быть лимоном.

Философ. Но даже если зритель с помощью своих мыслей или чувств сможет вжиться в образ героя, это не значит, что он получит в руки способ совладать с действительностью. Разве я стану Наполеоном только оттого, что вживусь в его образ?
Актер. Нет, но ты будешь мнить себя Наполеоном!
Завлит. Понятно, вы и от реализма тоже хотите отказаться.
Философ. По-моему, об этом не было речи. Все дело только в одном: то, что вы называли реализмом, по всей вероятности, вовсе не было реализмом. Простое фотографическое отражение действительности было объявлено реализмом. Если исходить из этого определения, то натурализм реалистичнее так называемого реализма. Но затем был привлечен новый элемент - организация действительности. Этот элемент подорвал натурализм, которым прежде довольствовались, называя его реализмом.
Завлит. В чем же корень зла?
Философ. Образ, в который зрителю предлагают вжиться, не может быть подан реалистически без того, чтобы не нарушить сам процесс вживания. При реалистической подаче образа он должен изменяться вместе с жизненными событиями, что делает его слишком неустойчивым для вживания, к тому же неизбежно приходится ограничивать его кругозор, что ведет к ограничению кругозора зрителей.
Завлит. Выходит, реализм в театре вообще невозможен!
Философ. Этого я не говорил. Трудность вот в чем: узнавание реальности, показанной в театре, составляет лишь одну из целей истинного реализма. Реальность должна быть также осознана. Должны стать очевидны законы, управляющие течением жизненных процессов. Эти законы не видны на фотографиях. Но их невозможно заметить и в том случае, если зритель воспользуется глазами или душой лишь одного из действующих лиц, участвующих в изображаемых процессах.

Завлит. Наверно, все, что мы здесь совершаем, ты воспринимаешь как пляску варваров, исповедующих какой-то таинственный и непотребный культ, как шарлатанство, черную магию, колдовство?
Актер. Так, значит, Нора - это колдовство? Благородная Антигона - непотребство! Гамлет - шарлатанство! Вот это мне нравится!
Философ. Очевидно, я ошибся. Готов это признать.
Актер. Да еще как, приятель!
Философ. Может, это оттого, что я принял на веру ваши слова, не смекнув, что ваша терминология - просто шутка.
Завлит. Какой подвох опять кроется за этим? Что еще за терминология?
Философ. Вы говорили, что вы "слуги Слова", ваше искусство - "храм", в котором зритель должен сидеть как "завороженный", что в ваших представлениях есть "что-то божественное", и так далее и тому подобное. Я и впрямь поверил, будто вы стремитесь сберечь древний культ.
За в лит. Это же просто слова! Они только подчеркивают серьезность нашего отношения к делу.
Актер. Мы отгораживаемся ими от рыночной сутолоки, от низменного развлекательства.
Философ. Конечно, я вряд ли впал бы в подобное заблуждение, если бы и в самом деле не видел в ваших театрах "завороженных" зрителей. Возьмите сегодняшний вечер! Когда твой Лир проклинал своих дочерей, какой-то лысый господин рядом со мной принялся так ненатурально сопеть, что я диву давался, почему и у него не выступила на губах пена, коль скоро он полностью вжился в то состояние ярости, которое ты так великолепно изобразил!
Актриса. Нашему актеру случалось играть и получше!

Завлит. Когда драматурги начали писать длинные строгие пьесы, наделяя героев сложными душевными переживаниями, а оптики стали поставлять хорошие стекла, произошел бурный подъем мимики. Отныне многое читалось по лицам, они стали зеркалами души, и потому их лучше было держать в неподвижности, вследствие чего пришел в упадок жест. Признавались одни чувства, тела же рассматривались лишь как вместилища душ. Мимика изменялась от вечера к вечеру, гарантировать ее устойчивость было невозможно, слишком многим влияниям она поддавалась. Но еще хуже дело обстояло с жестом, он едва ли не был низведен до уровня жестикуляции оркестрантов, которые волей-неволей производят за игрой определенные движения. Актеры импровизировали или по меньшей мере пытались создать подобное впечатление. Русская школа разработала специальные упражнения, которые должны были помочь актеру на протяжении всей пьесы поддерживать в себе вдохновение, способствующее импровизации. И все же актеры запоминали те или иные интонации, раз удавшиеся им, и "оправдывали" их, то есть обосновывали различными доводами, анализировали, характеризовали.

Актер. Система _Станиславского_ стремится к тому, чтобы показывать на сцене жизненную правду.
Философ. Да, я слыхал об этом. Те копии, которые я видел, разочаровали меня.
Актер. Может, то были плохие копии.
Философ. Судите сами! У меня создалось впечатление, будто дело, собственно, шло о том, чтобы придать изображениям наибольшую степень правдоподобия.
Актер. До чего опротивело мне морализирование! Подставлять зеркало сильным мира сего! Да они же с великим удовольствием разглядывают свое изображение! Как однажды заметил некий физик еще в семнадцатом веке, можно подумать, будто убийцы, воры и мошенники только потому убивают, воруют и мошенничают, что не подозревают, как это отвратительно! А угнетенных со сцены просто молят, чтобы они, бога ради наконец сжалились над собой! Эдакое кисленькое варево из слез и пота! Общественные уборные слишком малы, в приютах для бедноты дымят печи, министры заимели акции военных заводов, а священники - половые органы! И против всего этого я должен ополчаться!
Актриса. Я пятьдесят раз играла жену директора банка, которую ее супруг превратил в игрушку. Я ратовала за то, чтобы и женщинам тоже было дано право выбирать себе профессию и участвовать во всеобщей погоне за добычей, то ли как охотник, то ли как дичь, то ли как то и другое одновременно. На последних спектаклях я вынуждена была напиваться, - а не то слова не шли у меня с языка.
Актер. В другой пьесе, заняв у собственного шофера штаны, принадлежавшие его безработному брату, я обращался к пролетариям с эффектными речами. Даже облаченный в кафтан самого Натана Мудрого, я не сиял таким благородством, как в тот миг, когда я натянул те штаны. Раз за разом я провозглашал, что все колеса замрут, если того захочет могучая рука пролетариата. Как раз в то время миллионы рабочих скитались без работы. И колеса стояли, хотя могучая рука пролетариата нисколько этого не хотела.

Дата добавления: 2015-07-10